За эти короткие годы, что Эймонд не видел своих племянников, он уже позабыл, как сильно они отличаются от своего «отца». Но даже сквозь ленивый бой с сиром Кристоном, казалось бы, захваченный выполнением упражнений принц сразу понял, кто следит за его движениями исподтишка, прячась за спинами в толпе, память не подводила. Старший из мальчишек, Джейкерис, выглядел точь-в-точь как покойный ныне Харвин Стронг. И намека не было в его виде на характерные черты Веларионов: встреть Эймонд его в городе, не понял бы, что он даже к Таргариенам хоть какое-то отношение имеет. Принцу на мгновение становится смешно. Их мать так искренне оскорбляется даже намеками о незаконном происхождении ее отпрысков, словно не она их зачала, а при родах ее вообще не было.
В ее умении держать лицо и будто бы искренне не понимать, почему легитимность наследника ставится под сомнение, Эймонду чуется даже отчаяние. Он отдает все пренебрежение сестре своей, но в ее битву с королевой не лезет. Все происходящее мнится ему скучным, недостойным его внимания. Это его старшему брату так яростно сует корону в руки их мать, участь эта обходит Эймонда стороной. Он считает их, что сестру, что Эйгона, слабыми до похоти, разврата и власти. Прикажи ему матушка исполнить свой долг — сесть на Железный трон, он взял бы на себя всю тяжесть этого бремени, не размениваясь на усладу собственных прихотей, но разговоры о его восхождении на престол не ведутся. Уже не прожигает спину внимательный взгляд деда, Отто Хайтауер смирился, кажется, с беспробудным пьянством и сладострастием «запасного наследника». Сцепив зубы, лепит из того, что есть, будущего короля, позабыв о младшем принце.
Кристон Коль отводит в сторону наставленный на него клинок, кивает одобрительно.
— Хорошо, мой принц, вы готовы к турнирам, — Эймонд внутренне заходится раздраженным вздохом.
— Срать я хотел на турниры, — он не врет, тренировки во дворе замка не трогают его как раньше, ему хочется большего. Бывало, по малолетству, получив пару ударов по лицу, захлестнутый слепой яростью, под явное одобрение сира Коля он молотил маленькими кулачками с зажатым в них деревянным мечом по племянникам, а потом убегал, пристыженный таким ярким выплеском эмоций, в свои покои.
Когда Рейнира улетела на драконий камень, прихватив своих бастардов, безнаказанно лупить под одобрение старших стало некого. Приходилось больше думать над позициями, постановкой ног. Эйгон как спарринг-партнер не был верхом совершенства, но он был старше, выше и тогда еще сильнее, чем Эймонд. Он представлял собой хоть мало-мальски опасного противника. Не умеющие толком контролировать свои эмоции, мальчишки в запале бранили друг друга, если не мечом, так словом, пытаясь задеть струны ненависти и, бывало, расползались по углам красные, как чешуя Караксеса. В такие моменты, глотая кипящую остроту схватки, Эймонд чувствовал, как пока еще невнятно под завязки кожаных штанов стекает напряжение, когда сквозь детскую возню на тренировочное поле просачивались робкие наметки реального сражения.
Первый "бой" отложился отпечатком на лице, в придачу к дракону принц получил повязку на глаз и неуемное желание дальнейших битв. Внутреннее напряжение во время поединка приводило Эймонда в восторг и неизбежно оканчивалось быстрым удовлетворением себя в личных покоях. Жар битвы и сражений трогает его изнутри, блестящая сталь мечей волнует, приковывает взгляд, делает его сильным. Праздные мысли, что, быть может, возникающее каждый раз желание неправильно и порочно, не беспокоят его. Он считает реакцию на напряжение от схватки вполне естественной, о таком рассказывают бывалые солдаты, рыцари и стражники за кружкой эля, обсуждают втихую оруженосцы, жалуются на грубое проявление вожделения у мужей после битв верные жены.
Однако чем старше становится Эймонд, тем меньше он получает. Все позиции заучены, блокировки отточены. Принц хватается уже за настоящее оружие, вынуждая сира Коля браться за моргенштерн. Казалось бы, это должно было повысить градус опасности, но внутри было глухо. Принц рассматривает племянников: новые партнеры, новые эмоции, старые обиды. Быть может, проверить на прочность Джейкериса? Люцерис выглядит еще ребенком, не простоит и минуты — это будет просто смешно.
Сира Харвина Стронга прозвали Сильным не только из-за говорящей фамилии, но и за косую сажень в плечах, за умение одним кулаком перебивать хребет лошади. В его детях из силы родителя не было ничего. Не взяв от матери внешность, а от настоящего отца мощь, они были абсолютно бесполезны, открыты для нападок, гнущиеся уже просто от взглядов придворных, пропитанных влиянием королевы, сцеживающих вполголоса одно лишь слово — бастарды.
— Племянники, — обращается громко Эймонд, широко смотрит, ловит любое их смятение. — Пришли потренироваться?
Он уверен, идея бы выгорела, но так не вовремя открывшиеся врата его слова перебили. Вошедший во двор Веларион отвлек на себя все внимание придворных, и Эймонд решил, что развлечься можно и позже.
Из соседних покоев доносились разгневанные крики матери: Эйгон, судя по отрывкам фраз, снасильничал одну из придворных девиц. Не впервой, у самого виновника материнских причитаний давно атрофировалось чувство стыда за содеянное, и вялых оправданий даже не было слышно. Сластолюбие, кое так лелеял в себе брат, в Эймонде сейчас не отзывалось даже долей интереса. Иногда казалось, слишком сильно оплели его нутро наставления матери, в последнее время все активнее окружающей себя служителями Семерых, и вытеснили в нем плотские желания.
Однажды на его тринадцатилетие Эйгон, смеясь, привел смущенного брата в элитный бордель, кинул в объятия самой опытной шлюхи, как подарок преподнес. "Смочи его, брат", — промямлил он и завалился спать прямо на полу, весь пропитавшийся вином. Запомнилась та ночь Эймонду влажностью, сладким шепотом и жаром под грудью, но большую страсть не породила.
В короткие мгновения, казалось ему, он другой, не в полной мере постигает все радости утех, о которых шепчутся его сверстники, пряча марево румянца и с гордостью выпячивая грудь. В порыве любопытства зажал он, разгоряченный тренировкой, чашника, облапал тощий зад, потерся щекой о длинную шею, подмял под себя. В желании разрядки, осознал принц, грани стираются, ощущения сливаются в одну линию, и неважно, чьи губы накрывают его плоть. Оргазм приятен, и он не мигая смотрел потом в потолок, сравнивая ощущения, пришел к выводу — все одно. Любопытство удовлетворено, но в омут похоти его не затягивает.
Вереницей угрюмой сбегают из покоев его брата перепуганные служанки, слезами вымывают тонкие щербинки на полу, из раза в раз зеленым драконом летит к непутевому сыну королева, звуки бесчисленных пощечин разлетаются стайкой из-за неплотно закрытой двери. Из раза в раз Эймонд не понимает, как не может Эйгон завязать свой член в узел, выше встать своих плотских желаний, перестать выглядеть рабом бесхитростных развлечений.
По дороге матушка заглядывает к нему, коротко кидает, еще не отошедшая от воспитания старшего сына, что завтра они все должны быть на слушании. «Все, Эймонд, слышишь?» — принц лишь кивает в ответ, не отвлекаясь от своих дел, и Алисенту тонко колет чувством вины под ребро. Младший сын ее молчалив, подобно одному из спящих вулканов древней Валирии. Обманчиво твердо ходит он по замку, вытянутое в струну тело его будто расслабленно, но Рок грянет, и только Старым и Новым Богам известно, скольким эта вспышка ей обойдется. Она гонит от себя страшные мысли, толкает глубже внутрь леденящее ощущение опасности, волнами идущее от сына, закрывает глаза руками, уши затыкает, так легче. И заслоняется от него проблемами государства, уходом за королем и борьбой с Рейнирой.
* * *
Эймонду до скрежета зубовного скучно. В зале гуляет ветер, разносит шепот стоящих перед лицом власти, юношу практически вгоняет в сон. Собрание сулило ему очередные семейные многочасовые разборки, коих он нахлебался еще в детстве, и принц как по нотам может разложить, как пойдут дальнейшие события. Подавив очередной зевок, утыкается он взглядом в свою сестру, облепленную со всех сторон домочадцами, скользит по тяжелому ее животу, замечает, как она постарела, замученная вечными переживаниями за честь своих сыновей, но красота еще освещает ее грустное лицо, делая похожей на богиню-мать, как вырезают ее в местных септах. Напротив, выделяется на фоне ее Деймон.
Дядю Эймонд помнил смутно, больше по слухам, разносившимся по всему замку со скоростью света, да редким фразам, брошенным пьяным Эйгоном в хмельном бреду. Ничего даже близко похожего на гремящую о нем молву принц не видит. Деймон не красив, стоит лениво, тонкие губы недовольно поджаты, тяжелый подбородок опущен практически на грудь — не спит ли? Решается судьба его пасынков, а будущему консорту словно бы вообще не интересно. Не задевает белую голову вот-вот обрушившийся на его семью позор. И это Порочный принц, бич рода Таргариенов? Если и было в нем что-то величественное да порочное, то осталось в далеком прошлом, похороненное под слоем семейной жизни.
Когда в зале появляется король, Эймонд теряет к приезжим родственникам всякий интерес. Визерис плох, невероятно плох — принц не думал даже, что за то время, что он не виделся с отцом, того так не пощадит проказа. К горлу подкатывает тошнота, он видит шок на лице матери, видит, как замер Веймонд Веларион, как рушатся в его глазах все надежды на власть в море. Минуты, что король забирается по ступеням к трону, тянутся мучительно долго, принц успевает вернуть себе лицо, в сторону отца не смотрит, не может смотреть. Сетует на богов, что Неведомый забирает его не на поле боя, от меча равного ему соперника, а медленно гниющим в собственной постели. Деймон помогает брату, надевает на голову его корону. Эймонд хмыкает: помнится, кто-то рассказывал ему, как прямо в этом зале дядя плевал на своего короля, ставя под сомнение его правление. У юноши не остается и мысли больше, что будущий консорт еще способен на что-то, кроме сентиментальностей.
Словно по написанной давно пьесе, в ответ на речь короля, ломанной куклой вылетает в центр зала Веларион, блестит выступившей испариной темная кожа, белые волосы мечутся по плечам.
— Это, — кричит он, тыча пальцем в испуганного, белокожего, черноволосого Люцериса, слова эхом отскакивают от стен, — не настоящий Веларион!
У Эймонда все подбирается внутри, разом вся дремота слетает. Двадцать лет все только шептались по углам, что не может быть у беловолосых родителей темноволосых детей. На удивление белокожи все как один трое мальчиков Веларионов, а на фоне двоюродных их темнокожих сестер убеждения Рейниры в законности рождения наследников воспринимались как шутка.
— Мой дом пережил Рок, — шипит Веймонд. — И будь все проклято, если он падет по вине этого....
Из-за брошенного тогда в пещерах Дрифтмарка неосторожного "бастард" Эймонд потерял глаз. От несказанного здесь старая рана заныла, рука дернулась в неосознаном жесте к повязке, но ожидание одного только громко сказанного слова сковывало конечности.
Боясь пропустить обвинения, впивается Эймонд взглядом в напряженную фигуру младшего брата Морского змея, гадает, осмелится или нет. В тон его мыслям Деймон расслабленно хмыкает: «Скажи».
— Они бастарды! — под громкие вздохи приближенных Веларион торжествующе вскидывается на короля. — И мать их шлюха.
Эймонд кивает себе мысленно: второй сын Дрифтмарка привел в движение каменный жернов, и он перемолет вскоре Рейниру со всей ее ветвью на корню.
— Я вырежу тебе язык, — слышит он со стороны трона, но расслабляется под звук голоса отца, он уверен, это напускное. Визерис только грозится, как грозил и ему когда-то. Дело сделано, остается лишь дождаться конца церемонии, наблюдая за собравшимся, пытающимися сохранить остатки спокойствия. Он теряет Деймона из виду всего на секунду. На единственную секунду.
Взмах меча настолько изящный, что у Эймонда поджимаются пальцы на ногах. Где-то под повязкой ярким всполохом отпечатывается в нем отблеск валирийской стали. В самое сердце бьет так, что он невольно делает шаг назад, пригибает ватные ноги, встает в стойку, готовый принять еще удар. Дядя пробивает остротой меча череп Веймонда легко, без усилий, срезает полголовы, будто масло, даже хруста костей не слышно. Бездыханное тело мешком валится на холодный пол тронного зала прямо Порочному принцу в ноги, свешивается набок, не придерживаемый небом, розовый язык.
Эймонду прямо в лицо замахивается силой, подчиняет, ломает кости, забирается под кожу, плавит ему мозги. В ноздрях оседают терпко ароматы дракона и крови, юный принц вбирает воздух, не замечает приоткрытый свой рот, сглатывает яркий вкус, чует его на языке. Из-под черепа растекается рекой страже под ноги. Эймонд не может взгляд оторвать от ювелирной работы, пытается всласть напитаться видом, будто на века вперед.
— Язык я оставил, — голос дяди, ровный, насмешливый, течет медом, сворачивается клубком оголенных нервов где-то под диафрагмой, внимание на себя перетягивает. Цепляется в немом восхищении взгляд принца за тонкие пальцы, держащие рукоятку меча, сильные ладони, крепкую хватку, острое лезвие. Блестящая сталь в крови на самом кончике, кадык сам собой дергается, юноша сглатывает вязкую слюну, давит на корню желание облизнуться. Стража окружает Деймона, тот качает головой.
— Нет нужды, — шепчет он, и Эймонд ему верит. Скажи сейчас дядя, что сыновья Стронга чистокровные Таргариены, Эймонд поверит. Слижет с воздуха любую дядину ложь и добавки попросит. Но Деймон молчит, лишь подхватывает край камзола, дорогой тканью проводит по гладкой поверхности меча, счищая следы насилия.
Сильные пальцы оглаживают дол, напрягаются сухожилия на кисти, клинок то исчезает в крепких ладонях, но вновь из-под ткани появляется. Каждое движение отзывается Эймонду внутренней дрожью, ощущается в возбужденном неожиданной кровью сознании почти физически. Дядя льет себя на племянника ровным потоком, юноша захлебывается: его топит с головой в красном мареве демонстрации силы, восхищение, ничем не прикрытое, сочится из кожи, облизывает ему яркими всполохами грудь.
Поднимает взгляд принц, впивается единственным глазом в Деймона и не узнает его. Тот спокоен, как дракон после знатного пира. Плечи расправлены, отшагивает назад, острые углы лица его сглаживаются, в глазах сталью светится, полной в себе уверенностью. Эймонд глотает эту уверенность всем своим естеством, чуть ли шею под нее не подставляет. Смотрит до рези в глазу на Порочного принца, ловит жадно каждый вздох мощной груди, каждую тень эмоции.
Профиль Деймона золотым огнем отпечатывается на обратной стороне век, мнится Эймонду — скука его окончена.