Обещание, закреплённое на бумаге, всегда гарантия его исполнения по двум причинам: переодически оно будет напоминать о себе при пролистывании блокнота и вызывать стыд, если ты бросил всё на полпути. Точка отсчёта всегда воодушевляет, а после показывает потраченное время, силы и деньги. Пример с похудением настолько избитый, что по сути от него осталась лишь оболочка, но никто не мешает заполнять её собственным виденьем процесса. Сначала человек критично смотрит на себя в зеркало, находит недостатки, вспоминает советы «друзей», листает ленту в Pinterest с бледными тонкими телами в кружевном нижнем белье и возвращается к зеркалу. Если представить это в виде схемы, то получится круг. Круг сформированной цели — похудеть. Способы каждый выбирает сам, не всегда они здоровые, зачастую людей ослепляет возможность получить желаемое в максимально короткие сроки. Не существует лёгких денег или быстрого похудения, есть только последствия. Но вернёмся от депрессии к похудению. Значит, у нас есть цель и способы, только вот как начать? Если говорить о клише, то «начну с понедельника», если рассматривать нетрадиционный способ, то «жизнь надо менять прямо сейчас». Таким образом, мы получаем точку отсчёта.

      Конечная синей ветки метро. Пункт прибытия: Синчанг. Время: 12:18(потрачено: 1 час 37 минут).

      Духота вагона впитывает запах новой бумаги, как губка. Пот, духи, дезодорант, жвачка и немного аммиака. Так в метро пахнет час пик. Все морщатся и заламывают брови, но Чонгук не может остановить поток энтузиазма и вдыхает это амбре полной грудью. Синий блокнот с наклейками по всей обложке немного подрагивает из-за постоянного раскачивания туда-сюда. Чон старается напрягать кривые пальцы, но буквы всё равно выглядят как рябь на озере, растекаются по строчке. Глаза пробегают по написанному уже в десятый раз, когда жёсткий металлический голос с шумом позади объявляет станцию. Есть ощущение, что тряска влияет на всё: динамик, трясущийся в руках мужчины портфель, вибрирующий телефон с тысячей оповещений в минуту у рядом сидящей девушки, тела, раскачивающиеся как сломанный маятник. Поэтому Чонгук облегчённо выдыхает и захлопывает блокнот, сверкая улыбкой. Некоторые косо смотрят на него и немного отступают, но подобная реакция нормальна. Он не в первый раз сталкивается с отчуждением со стороны общественности. Именно она и привела его к точке отсчёта, к желанию что-то изменить.

      Чонгук не грезит мечтами, присущими его поколению. Миллионер? Кто, он? В джинсах из секонда и с кредитом на учёбу? Айдол? С его-то выпученными глазами и не очень пропорциональным телом? Всё это звучит как чей-то монолог на сцене в юмористическом шоу, а он пусть и привык к насмешкам, но всё же становиться посмешищем не собирается. Изменить мир дело непосильное, но никто не запрещает мечтать и добиваться чего-то реального. Хочешь учиться в крутом институте? Вперёд, главное не забудь выплатить ежемесячный долг. Хочешь подрабатывать, чтобы помогать бабушке? Всё для тебя, но не забывай про учёбу. Упёртость, упёртость и ещё раз упёртость. Единственное, что давало плоды многие годы его недолгой жизни. Ценить и любить это качество было легкой задачей и для него и для бабушки. И всё же вместе с упёртостью вырастало уродливое, пускающее корни в самом сердце, качество — неумение проигрывать. Иногда оно толкало на исполнение желаний, которые оказывались неисполнимыми. Они не окрыляли и не кружили голову от успеха, а только хватали за плечи и настойчиво тянули к земле, как тяжёлые ветки на старом дереве у его дома.

      — Жизнь спускает тебя с небес на землю, Чонгук-а, — шептала бабушка, пропуская прядки растрёпанных волос через сморщенные пальцы, пока он сжимал дневник с первой тройкой по литературе в четвёртом классе и плакал, — не для тебя быть асом во всём.

      И чьё-то сомнение, а в особенности единственного близкого человека, подстёгивало доказать обратное. Поэтому школу он закончил на одни «отлично», не до конца понимая, стоило ли это всех бессонных ночей. Добиваться реальных желаний было нелегко, но возможно. В отличие от мечты, которой он грезил со школьных времен. Такой простой и банальной, что услышь кто, ни за что бы не поверил. Вот и бабушке впервые в жизни пришлось соврать, нагло, глядя прямо в мутные чёрные глаза. Она долго наблюдала за ним, как учёный в лаборатории, не понимая, с чего вдруг её прилежный, послушный внук сократил расписание рабочих дней на лето и предупредил о возможных внезапных уходах из дома. Проект для института убеждал её только процентов на десять из ста, ведь айтишник не должен заниматься социальными вопросами, но Чонгук упорно молчал, прикрываясь собственным энтузиазмом. А в лихорадочный яркий блеск в его глазах не поверить было чем-то из ряда фантастики.

      Ложь всегда пугала Чонгука, она затягивала в пучину, цепляя один факт за другим, превращаясь в липкую вязкую паутину не только для жертвы, но и для паука. Поэтому он предпочитал говорить правду всегда. Единственное, что не подходило под это золотое правило, это страх. Чона не понимали большую часть жизни, начиная с логопеда и заканчивая одногруппниками, но бабушка понимала и принимала всегда. И всё же этот груз отличался, он висел на плечах так долго, что сказать, когда это началось, было сложнее, чем вспомнить весь материал за первый курс. И страх служил удобрением его пафосной лжи под названием «Город говорит».

      Сначала появилась папка на рабочем столе, куда он сбрасывал фотографии из телефона. Граффити, шифр с местоположением наркотиков, объявления о работе со странными витиеватыми формулировками, красивые экспонаты из музея (которые он сфотографировал тайком), изображение уличного фонаря в разную погоду, огромные и маленькие лужи. Нельзя назвать это эстетикой или профессиональными фото, чаще всего Чонгук их даже не пересматривал, но как Ариэль прятала всякие безделушки из мира людей в надёжном месте, так и он поставил пароль на эту папку. Бабушка не пользовалась подобной «дьявольской техникой», но ощущение секретности приятно согревало при каждом запуске компьютера. Как будто сам разрисовывал стены домов или прятал наркотики, никогда не проворачивая ничего подобного в реальном мире. Он дорогу переходил только по пешеходному переходу и на зелёный свет, а когда светофор ломался стоял по три часа на тротуаре и ждал ремонтников, пока бабушка звонила и спрашивала где её внук так долго ходит. Может, Чонгук хотел дать своей жизни немного свободы, не до состояния опьянения, но хотя бы небольшой глоток, словно дельфин, всплывающий на поверхность ради свежего воздуха, необходимого, чтобы двигаться дальше.

      И, казалось бы, нет ничего такого в невинном увлечении, но важнее не «для чего», а «как именно» оно появилось. Найти друзей в институте оказалось сложно. Невъебически сложно. С первого дня стало понятно, что это провал. Чонгук пытался задавать вопросы, находить общие темы, смотреть дорамы, от которых плевался после. Даже книги читал с таким количеством пошлятины, что кончики ушей вспыхивали как зажигалка при прокручивании колёсика. Но ни один из способов не делал его ближе к группе. Когда он в Маке брал салат «Цезарь», все скашивали глаза в сторону, когда отказывался пить и говорил, что не собирается пробовать, стали шептаться, что у него не все дома или наследственный алкоголизм. Последней каплей стала вечеринка, с которой он ушёл ровно в десять, потому что позвонила бабушка. В тот же вечер все поставили на нём крест ботаника и задрота и вспоминали о его существовании, только когда нужна была домашка. И эта капля переполнила бокал непонимания окончательно, проливая всю суть — одиночество будет зажимать его в толпе каждый день. Каждый. Божий. День.

      Конечно, он понимал, что манерой поведения, мечтами и послушанием отличается от своих сверстников. Это перестало быть секретом ещё в школе, но институт казался ступенью во взрослую жизнь, где каждый может быть частью общества, не меняясь, потому что современный мир примет каждого. Ведь так? Нет. Вообще нет, не угадал. Всё останется как раньше, только теперь потребность в общении будет расти в геометрической прогрессии, ведь разговоры с бабушкой, пусть она его простит за это, больше не кажутся ему такими интересными. Чонгук смотрит на людей вокруг и завидует. Они ходят вместе в кафетерий, встречаются после пар, гуляют по улице, и время вокруг них волшебно замирает. Удивительно, что Корея не мировой чемпион по бегу, учитывая, в каком темпе они живут. Но стоит двум половинкам найти друг друга, и они начинают не просто бежать, обжигая лёгкие, а наслаждаться каждым сделанным шагом, взлетая.

      — Осторожно, двери открываются, — снова трещит динамик, вещая на весь вагон.

      Толпа людей сжимает со всех сторон, оставляя пространство только на короткие вдохи. Чонгук тянется на носочках, чтобы разглядеть станцию, но широкие плечи закрывают обзор. А потом волной его выносит со всеми на платформу, и любопытные глаза тут же осматривают пространство вокруг.

      Высокий потолок с уродливыми жёлтыми люстрами, колонны с белой потрескавшейся плиткой, пол, усыпанный чёрными следами от ботинков как от шин, словно кто-то устраивал гонки, каменные лавочки с мусорками, обклеенными жвачками по краям. То, что надо. Народ весь разбредается, но перед глазами тут же начинают мелькать фигуры с детьми. Вагон оказался волшебным и перенёс его в другую реальность, по-другому количество подростков с энергетиками и пиздюков не объяснить. Обычно все платформы забивали серьёзные работающие люди. Но эта странность только подогревала интерес выйти на улицу и увидеть, что же там. Рука сама по себе тянется пригладить розовые волосы, а ноги несут к выцветшим указателям.

      Петляние по коридорам никогда не вызывает у Чонгука панику, и дело не в идеальном знании географии, в конце концов, его институт изнутри выглядит в точь в точь как эти катакомбы. Такие же тёмные проходы, немного плесени на стенах, разношёрстная толпа и ни одного хоть немного похожего на него человека. Встречаются люди с разным цветом волос, но все они кажутся стильными и вместе с этим агрессивными. По правде говоря, Чонгук боится людей, следящих за модой, они всегда выглядят так, словно у них полно свободного времени на уход за лицом и подбором аксессуаров. Это заставляет нервно почесать щёку с прыщами корявыми пальцами левой руки. А ещё, они будто уже знают, чего хотят, нашли собственный стиль и не ходят по магазинам как потерянные, разглядывая ярко одетые манекены с мыслью: как одеться также, но менее открыто? Конечно, есть и те, кто не далеко ушёл от Чонгука, в плане свободных футболок и спортивных шорт, но в них прослеживается какая-то небрежность. А он, ну, он вообще-то старался, сочетая все эти вещи. Уже у выхода мужчина предлагает ему газету с последними новостями, но Чон вежливо отказывается, устремляясь к ярко-жёлтой надписи на ларьке, виднеющейся за вращающейся стеклянной дверью.

      Краска свежая и буквально бьёт по глазам сочетанием цветов. Выпуклые буквы на английском языке, растянутые от крыши и до земли, перекрывают белые панели целиком.

      «Children»

      Но сбоку висит табличка «Табак», так что он не очень понимает связь, настраивая камеру телефона.

      — Простите, вы не знаете, кто это нарисовал? — он низко кланяется перед женщиной, разговаривающей по телефону за прилавком. Из небольшого окошка пахнет кофе, а её блёклые глаза загораются, словно всё её общение помещается в мобильную связь, и она впервые видит живого человека. Может, этот ларёк не пользуется такой уж популярностью, и табачная мафия медленно загибается?

      — Подожди, кто-то опять хочет удивить меня отфотошопленной фотографией паспорта, — звонко смеётся она в телефон, прикладывая его к плечу и обращая на Чонгука всё своё внимание, — что ты хотел?

      — Эм, я не покупатель. Вы не знаете кто нарисовал это граффити? — он тычет здоровым пальцем правой руки в сторону, на что женщина из любопытства вытягивает шею, и тяжёлые серёжки из разноцветного стекла сильно оттягивают её мочки, спадая с плеч.

      Она хмурится, пытаясь полностью высунуться из окошка, но тучная фигура не позволяет даже выглянуть. И он не очень хочет помогать ей потом проталкиваться обратно в каморку, поэтому поспешно показывает телефон с только что сделанной фотографией. Не то чтобы у Чонгука была неприязнь к полным людям, но культура худобы явно сильно повлияла на мировоззрение, и видеть подобные габариты со временем стало непривычно.

      — Ох, уж это современное искусство, вандализм да и только, — кряхтит она, внимательно разглядывая его телефон, — представляешь, только неделю назад стену отмыли, уже опять что-то нацарапали, ага, хоть бы поймали, — говорит она в телефон у щеки, на что ей бойко отвечают лексикой, которую Чон слышит только в стенах института на математике.

      — Значит, это не в первый раз? — цепляется за слова Чонгук, борясь за крошки внимания женщины, которое то и дело перескакивает туда-сюда. Если бы он так быстро двигал глазами, его бы наверняка уже стошнило.

      — Подожди, — снова телефону, — что ты говоришь? — её глаза мечутся, разгораясь искоркой любопытства.

      — Мне нужно узнать, кто это нарисовал, — он снова показывает фото в телефоне для убедительности, но к его разочарованию, она лишь пожимает плечами.

      — Если бы я знала кто, думаешь, они бы каждый раз поганили мой ларёк? У меня нет денег на видеонаблюдение, но если хочешь написать заявление в полицию, она в трёх кварталах отсюда.

      Женщина пересказывает то, что только что сказала Чонгуку более бодрым и злым голосом, и крупицы её внимания исчезают также быстро, как уверенность в том, что она способна ещё чем-то помочь. Излишняя самоуверенность часто ослепляет его карие горящие глаза и бурно работающий мозг. Того же Бэнкси люди ищут годами, а он с чего-то решил, что сможет найти автора рисунка за один разговор. Вот и спустили с небес на землю.

      — Послушай-ка, да-да, сейчас скажу ему, — женщина снова убирает телефон и теперь смотрит на немного расстроенного Чонгука так воодушевлённо, словно они только что вместе нашли клад, а он этого не понимает, — если хочешь узнать про другие рисунки этих вандалов, спроси господина Мина в полиции, он этим занимается.

      — А он сегодня работает? — пальцы так и чешутся записать это в блокнот, у него есть фамилия, пусть она пока что ничего не даёт, но он хотя бы узнает что-то о предыдущих рисунках, если сотрудник полиции окажется достаточно разговорчивым.

      — Я же не его жена! — восклицает она, заливисто смеясь, и Чонгук не понимает — то ли это насмешка над его тупым выражением лица, то ли голос по другую сторону провода должен что-то ответить. Но он всё равно низко кланяется и спешно благодарит её, прежде чем искать в навигаторе адрес полицейского участка.

      Удивительно, что именно к этому ларьку прицепились «вандалы», асфальт этого района выглядит ярче, чем любое здание. Всё вокруг блеклое и неприметное, многие дома больше похожи на гаражи с длинной крышей. Никаких рисунков, только небольшие магазинчики с бумажными вывесками, без каких-либо других опознавательных знаков. Про электронику лучше промолчать, ни одного «ОТКРЫТО», выложенного красными лампочками, из светящегося только фонари, но и они пока не включены. Одноэтажные дома окружают его стенами лабиринта, пока голос в телефоне подсказывает повороты. Его то и дело перебивает стук колёс, видимо, рядом находится железнодорожная станция. Людей и дальше не очень много, редкие прохожие, выходящие из единственного двухэтажного торгового центра. Да и это здание больше напоминает коробку, обклеенную устаревшими постерами с айдолами. Создаётся ощущение, что Синчанг вымирает, пока люди как сумасшедшие переезжают в центр, а потом жалуются на пробки и ездят в Икею в двенадцать часов ночи, чтобы на дорогах был низкий трафик. Чонгук не придерживается пословицы, где родился там и пригодился, ведь возможности и таланты у всех разные, но переться в центр бездумно, считает полнейшей глупостью, даже большей, чем жить от кредита до кредита.

      — Вы прибыли, — оповещает женщина в кармане его джинсов.

      Здание полиции грозно возвышается над головой, центральный блок очень старый, а вот бесконечные пристройки, уходящие вдаль, кричат о ремонте новым покрытием и пластиковыми окнами. Чонгук неловко осматривается, топчась перед забором, натыкается взглядом на бесчисленные камеры. Большой брат следит за тобой. Шутка так и вертится на языке, а глупая улыбка лезет на лицо, выпуская вперёд зубы. И это как раз таки камень преткновения. Нет, не улыбка или шутка — посмеяться просто не с кем. Вокруг здания все ходят с постными лицами, а серьёзность и напряжение повышаются до уровня тревожности. И улыбаться совсем не хочется, поэтому он закусывает внутреннюю сторону щеки и, смешавшись с толпой, проходит через турникет на территорию.

      В самом здании царит не очень рабочая атмосфера. Фикус в углу комнаты печально приветствует его осыпавшимися жёлтыми листьями, а кофейная машина что-то кряхтит, пока выплёвывает коричневую массу в стакан полицейского, массирующего виски со сморщенным лицом. В воздухе витает запах пыли, а серый коридор упирается в стеклянную витрину с кубическими кабинетами за ней. Видны несколько чёрных макушек, но, в целом, все просто создают видимость работы. Атмосфера его института ни дать ни взять, но в полиции за это хотя бы деньги платят.

      — Что-то случилось… — окликает его женщина в очках с очень толстой оправой, такими линзами можно разжигать огонь. Она суживает глаза и сканирует его сверху вниз. Губы с покусанной помадой поджимаются в тонкую линию, пока сухой язык проходится по ним, после чего следует уставший вздох, поглощающий целый клуб пыли, и обвиняющая интонация. — …Деточка?

      Огромная жёлтая лампа подсвечивает её немолодую кожу и тусклый цвет лица в окне, похожем на аквариум во всю стену. А в линзах мелькает яркий белый цвет сканера, проезжающего туда-сюда и подчёркивающего все несовершенства. Она худая, даже слишком, и фиолетовая шаль, накинутая на белую блузку, не прибавляет даже двух лишних килограмм. Чонгуку не нужно поднимать глаза, чтобы понять, что это регистратура. Почему-то, самых не приветливых людей сажают встречать посетителей. Что ж, хорошо, что он не жертва изнасилования, но от этого «деточка» в горле всё равно поселяется неприятный комок.

      — Здравстсвуйте. Я ищу господина Мина, — смущенно бубнит он, рассматривая километры полок с папками и буквами за спиной женщины.

      — Какого именно? Их здесь полно, — незаинтересованно отвечает она, кладя новый документ в сканер, не опуская глаз. Образцовый профессионализм, не иначе.

      Хороший вопрос. Чонгук ведь настолько внимательный, что спросил имя этого человека? Ах, точно, его внимательность заканчивается на домашке. И что теперь ей ответить? И почему стало так жарко? Он надеется, что лёгкий румянец не ползёт на щёки в этот момент.

      — Ты хочешь написать жалобу или подать заявление? — подсказывает женщина, стуча папкой документов по столу, поправляя торчащие из неё бумажки, и уходит вглубь, чтобы разместить на полку.

      — Нет, мне нужно узнать о граффити на табачной лавке у метро, — он приветливо улыбается, надеясь, что это оправдает глупость, но женщина не выглядит хоть сколько-нибудь воодушевлённо. Лишь садится на маленький стул на колёсиках и принимается скреплять разбросанные по столу бумажки степлером.

      — Журналист? — снова усталый или скучающий вздох. Трудно сказать, человек в шаге от того, чтобы заснуть или послать его на хер.

      — Нет. Я интересуюсь граффити, понимаете, и та женщина сказала, что обычно он ими занимается. Вроде, неделю назад он принимал от неё заявление, но я не уверен, — Чонгук старается звучать бодро, но с каждым ударом степлера о стол всякое желание говорить сходит на нет.

      — Это предприятие похоже на волшебную лавку? Я рада, что у твоего поколения есть хоть какие-то интересы, но ничем не могу помочь. Ты не говоришь ничего конкретного, а тут ловят преступников, но никак не идиотов, разрисовывающих… Что ты там сказал?

      — Табачную лавку, — вот теперь он мямлит.

      — Именно. Так что, если ты и дальше не хочешь усложнять мой рабочий день, думаю, мы закончили, — твёрдо произносит женщина, укладывая сформированную стопку бумаг в выдвижной ящик.

      Конечно, это не приятно быть идиотом или выслушивать нравоучения и чувствовать себя маленьким ребёнком, в особенности, когда ты отличник и в принципе не часто слышишь подобные вещи. Но человеческая грубость старая и единственная подруга Чонгука, она знакома с ним ещё со школы. Когда все делают ошибку в уравнение на контрольной, а ты решаешь его правильно и учительница хвалит тебя перед всем классом. Ощущение гордости поднимается с пяток прямо к сердцу, согревая, и хочется сказать, что не так уж и сложно было его решить. Но затем ты поворачиваешь голову и видишь, как десятки пар глаз прожигают дыру в твоём лице. Они все смотрят с ненавистью и завистью, и гордость не согревает, а сжигает напрочь душу, оставляя пепел стыда. Теперь хочется извиниться, но шанс уже потерян, никто не сядет с тобой в столовой, не обсудит фильм, не захочет брать запасную ручку, но что ещё хуже, никто за тебя искренне не порадуется.

      Чонгук плавно выдыхает, стараясь собрать слова в кучу и попытаться убедить. Репутация среди одноклассников потеряна, общение в институте забраковано, но этот призрачный шанс получить кого-то всё ещё есть. Он маячит на горизонте, и позволить его стереть — значит сдаться, а это, пожалуй, единственное, на что он просто не способен.

      — Я не хочу усложнять ваш рабочий день, простите, что доставляю столько хлопот, но это правда очень важно. И если бы вы могли хотя бы посмотреть, было ли подобное заявление, это бы облегчило мою… — он запинается, боясь выглядеть слишком жалостливо и искренне, но теперь женщина смотрит на него и, может, в этом нет интереса, но она смотрит. Понимаете? — …Жизнь.

      Её губы вновь сжимаются, а брови немного сводятся к переносице, но она не раздражена. Внутри происходит какая-то борьба, возможно, она вспоминает, что её предназначение — помогать людям. А, может, ей кажется, что его проблема не идёт ни в какое сравнение с тем, что ей приходится выполнять каждый день. Но что-то неопределённое заставляет задуматься. Хотя бы допустить мысль, что у неё есть силы стереть мольбу с чужого лица.

      — Неделю назад говоришь?

      Она не самая красивая женщина, которую он видел. И уж точно далека от постеров с айдолами в его комнате, но прямо сейчас ему хочется поцеловать её. Просто невинно дотронуться губами до щеки и поблагодарить. Но Чон только болванчиком кивает, пока она что-то печатает в компьютере, похожем на коробку.

      — Хм, тебе везёт, деточка, — она ухмыляется и даже как-то радостно смотрит на него, — господин Мин принимал заявление о вандализме как раз в этот день неделю назад, но художник пока не нашёлся.

      — А ещё заявления от неё были? — он воодушевлённо опирается на стойку, пытаясь заглянуть в экран.

      — Эй, уговор был только на эту информацию, — её лицо снова принимает суровое выражение, но на этот раз она и близко не выглядит осуждающе или раздражённо.

      — Да, простите. А он работает сегодня?

      Чуть-чуть наглости в нём было всегда. Ничего удивительного, когда с самого детства суешь свой нос во всё на свете тяжело оставаться скромным.

      — Нет, у него выходной.

      — Я знаю, что вам нельзя разглашать личную информацию, но где я могу примерно его найти?

      Наглость — второе счастье. Так, всегда говорила его бабушка. Она любит разбрасываться разными пословицами и поговорками на лево и право, в особенности, когда не может подобрать слов, чтобы нормально его отругать. Чонгук многие вещи в своей жизни относит к «первому» счастью. Все плакаты и альбомы, на которые он спускает деньги, запретные манги в выдвижном шкафчике стола, краску для волос, детективные книжки, хлопья с молоком, бабушкину улыбку, отличную учёбу, комедии, от которых выступали слёзы на глазах. Но зияющую пустоту и потребность в общении ничего из этого не заполняет. Чон многие годы провёл в одиночестве, лишь наблюдая из-за угла за другими. Иногда одиночество доставляет ему удовольствие, во время дрочки или чтения книги, но потом он выходит на улицу, и наслаждение иссякает. Как вода стремительно поглощается песком, так и он растворяется среди пещинок, прицепленных друг к друг. Неполноценность? Да, именно она. В точку.

      — От этого всё ещё зависит твоя жизнь?

      Огромные толпы людей расступаются перед ним как маленькие рыбки перед акулой.

      — Безусловно. Да.

      — Не заставляй меня жалеть об этом, понял? — он кивает. — Тэмин часто ездит именно к этой табачке, потому что живёт рядом. Там и ищи.

      — Спасибо, — он низко кланяется, не скрывая широкой улыбки, и уже перед уходом слова сами слетают с его языка, — вы очень красивая.

      — Это уже лишнее, — женщина вновь хмурится, но губы всё равно трогает слабая улыбка.

*

      Чонгук, как стрелка компаса, вертится по сторонам, смотря на длинные ряды домов всё у той же станции метро. Все постройки выглядят одинаково, наверное, их строили, чтобы раздать малоимущим или многодетным семьям. По крайней мере, это объясняет количество детей в метро и наличие нескольких этажей. Дело в том, что Чонгук не знает с чего начать. Пальцы чешутся потянутся ко всем дверным звонкам, но он прекрасно понимает, что никто в форме полицейского ему не откроет. Он смотрит на записи в блокноте, теперь там есть имя и даже примерная карта, пусть всё выглядит очень не аккуратно, потому что писать приходилось на бегу. И всё же он доволен собой. Пожалуй, он единственный выглядит счастливым на этой улице.

      Чон решает начать с самого ближайшего. Шерстить всю улицу дело неблагородное, но и короны у него на голове нет. Обычное двухэтажное здание чем-то напоминает дом Галлагеров из Бесстыжих, не хватает только пьяного Фрэнка где-то на лужайке. Прохудившиеся порожки скрипят под подошвой кроссовок, а ветер легко раскачивает бельевые верёвки. Фасад здания деревянный, покрытый выцветшей зелёной краской, и лишь некоторые окна пластиковые. Чонгук осторожно нажимает на звонок и отходит немного в сторону, готовясь к недоумевающему или даже злому взгляду. Ведь он в выходной день пришёл говорить о работе, а люди это ой как не любят. Ну, ничего, ещё одна набитая шишка в копилку к остальным. Одной больше, одной меньше, болят они всё равно одинаково.

      Звонкое «тилинь» слышно даже на улице, возможно, его не проигнорируют хотя бы ради приличия. Чонгук скрещивает пальцы, стряхивая частицы серебристой краски, которая покрывала замок. Он немного нервно откашливается, чувствуя першение в горле, как будто собирается произносить речь. Проходит минута, пока он продолжает с интервалом в несколько секунд нервно покашливать, затем ещё пара секунд, прежде чем он слышит, как со звоном задёргиваются шторки на втором этаже. Обеспокоенный взгляд резко поднимается к источнику шума, но натыкается только на дряхлые уродливые жёлтые занавески.

      Бабушка всегда называла его «крольчонок», и дело было не в огромных глазах или торчащих зубах, а в том, как он, ведомый каким-то инстинктом, начинал судорожно перебирать ногами, напоминая стучащего лапой крольчонка. Одно время, когда Зверополис только вышел на большие экраны, к нему намертво приклеилось прозвище Джуди в школе. Звучало настолько безобидно, что во всех немногочисленных социальных сетях, в которых он появлялся где-то раза два в неделю, он сменил никнейм. Это немного прикалывало людей в университете, что оставалось единственным мостом для общения, поэтому он упорно не хотел его менять, хотя детская припухлость покинула его уже месяца три назад.

      Так вот, по-кроличьи потоптавшись на месте, он снова поднёс палец к звонку, но внезапно дверь со скрипом отворилась.

      — Чувак, это крипово. Ты не почтальон.

      Чонгук рефлекторно скользит взглядом сверху вниз. Парнишка значительно уступает ему в росте и мышечной массе. На узких плечах едва держится чёрная растянутая кофта с изображением аниме, открывая вид на острые ключицы. Домашние шорты буквально висят, хотя шнурки затянуты на бант, похожий на подарочную упаковку. Худые ноги в белых тапочках походят на длинные лапы цапли.

      — Ты педофил? — незнакомец выглядит настороженным, сжимая бледные тонкие пальцы с одним лишь кольцом в кулак, когда Чонгук всё же решается взглянуть на лицо. Парнишка резким движением откидывает чёрные, отросшие до подбородка волосы, и два лисьих глаза злобно врезаются в него. Всё-таки Ник Уайлд не очень подходит для ассоциации, черты лица оказались кукольными и очень плавными, рисующими сплюснутый овал. И всё же заяц сам пришёл к лисе. Чонгук ещё раз переступает с ноги на ногу, неловко качнувшись вперёд.

      — Я ищу господина Мина, — выдавливает он, но голос всё равно затихает в конце от волнения.

      — Я и есть он, — басит парнишка, прикрыв дверь от двух выглядывающих детских лиц.

      — Форму полицейского в шкафу забыл? — добродушно усмехается Чонгук, хотя незнакомец явно не настроен на юмор. Но в маленьких лисьих глазах явно что-то переменилось, заставляя нервно озираться по сторонам.

      — Ты из приюта?

      — Нет.

      — Реабилитационный центр?

      — С ума сошёл?

      — Кто купил тебе эту одежду?

      — Моя бабушка.

      — То есть ты сюда не пожаловаться и не за халявой пришёл?

      — Женщина в табачной лавке у метро сказала, что некий господин Мин занимается делом о граффити. А оно там снова появилось, — незнакомец не выглядит удивленным, но и заинтересованным тоже. Поэтому Чонгук показывает фотографию, — вот.

      — Жалобы пишут через три квартала отсюда.

      — Я пришёл оттуда, мне нужен автор. Это что-то… что-то вроде моего увлечения, — Чон неопределённо взмахивает в воздухе здоровой рукой.

      Чёрная тонкая бровь медленно приподнимается, но тут же опускается. Эмоциональный диапазон этого подростка не расширяется ни на йоту. Кажется, если сейчас пролетит метеорит, то незнакомец просто чихнёт от пыли и пойдёт дальше заниматься домашними делами. И всё же по тому, как прыгают его зрачки по лицу Чонгука, от глаз к губам, чертят всю линию родинок, можно уловить лёгкое смятение и неуверенность. Возможно, внешне он и остаётся слишком хладнокровным для своих лет, но внутри щелкает переключатель. Довериться или нет? Нагрубить или сказать, что знаешь? А судя по тому, что Чон увидел, этот парнишка точно что-то знает. Район небольшой, судя по карте в телефоне, а значит, это может быть его одноклассник или…

      — Мин Юнги.

      Мин Юнги — Ник Уайлд. Подросток, который испортил ларёк, и теперь стоит в доме полицейского, отчаянно разыскивающего (или только делающего вид) своего же сына. Сложно судить, смог бы Чонгук догадаться без сказанной в лоб правды, скорее нет, он всегда был слишком наивным, чтобы подозревать кого-то в преступлениях, когда не существовало даже намёка на причастность. От того всегда проигрывал в мафию, как мирный житель, но то ли из-за милой мордашки, то ли потому что он давал списывать домашку, убивали его последним. И это только чуть-чуть грело душу.

      — Автографы не раздаю, проваливай.

      Видимо, долгое неловкое молчание Юнги надоело, но что поделать, люди всегда казались Чону сложными. Он не может быстро переваривать информацию связанную с ними, проще решать уравнения перед сном, чем разбирать поведение обиженной бабушки.

      — Мы могли бы как-нибудь порисовать вместе, — робко предлагает Чонгук, хотя баллончики с краской подобного рода ни разу в жизни не держал.

      — Зачем это? — усмехается Юнги, всё же осматривая его с ног до головы, — тебе сколько лет-то?

      — Будет девятнадцать через три месяца, — ответ на первый вопрос Чонгук не знает, как сформулировать, а учителя всегда говорили, что не стоит тратить время на то, в чём не разбираешься.

      — Найди себе сверстника и рисуй с ним.

      Ох, Юнги, если бы он мог.

      — Это сложно…

      Уж было начал формулировать Чонгук. Спасительный грохот раздаётся прямо за дверью, заставляя Мина максимально напрячься, но из эмоций получается только тяжёлый и уставший вздох.

      — Как ты записан в Какао?

      — Эм, Джуди.

      Может, Юнги это позабавит так же, как одногруппников?

      — Ладно, фанат Зверополиса или американского порно, если я передумаю, то напишу тебе, но не сильно на это рассчитывай, — тараторит Мин, хотя ему явно свойственна тягучая и спокойная, как патока, манера речи, и скрывается за дверью, не забыв ей напоследок хлопнуть.

      В груди Чонгука разливается приятное чувство некой победы, конечно, для полноценного удовлетворения этого мало. Лишь крошки обещаний и надежды, что Юнги не забудет, но в патовой ситуации остаётся только верить. Как Китнесс Эвердин, или кто-то с яйцами на неё похожий. Вера у Чонгука есть, яйца тоже, остаётся одно.

      Ждать.