— Куда мы идем, Эйгон? — Эймонда раздражает буквально все. И что брат молчит, и что идут они уже долго, и что улицы вокруг все грязнее и грязнее. Все это Эймонду не нравится, но если он сейчас уйдет — точно заплутает на незнакомой местности.

— Не стенай, мы почти пришли, — старший принц и вправду останавливается у порога неприметной двери. — Это, — стучит он по ссохшимся доскам, — врата в наслаждение. Тут сделают настоящего мужчину, даже из такого говна, как ты, — в ответ на его слова двери распахиваются, и в проеме возникает дородная женщина неопределенного возраста. Несмотря на объяснения, Эймонд не совсем понимает, что они тут делают и зачем пришли, мнется перед порогом. Эйгон за шкирку затаскивает его внутрь, и створки за ними захлопываются. 

Как только доносится до ушей юного принца первый стон, все становится ясно. Отчаянно пытаясь сохранить душевное равновесие, поворачивается он к Эйгону. Может, принц ошибся, и брат не настолько ополоумел, чтоб приводить его в эту клоаку разврата и похоти?

— Что тут происходит? — задает он вопрос в последней надежде, что ему не ответят так, как он боится.

— Ты тупой? — срывается на него Эйгон и смотрит как на дурачка. — Тут людей ебут. Подберем тебе шлюху посговорчивей, и попрощаешься со своей невинностью навсегда.

Не то чтобы Эймонд об этом мечтал, он даже не думал, но Эйгон четко поставил себе цель — причинить своему брату добро любой ценой. И остановить его в этом аттракционе неслыханной щедрости было уже невозможно. Все это попахивает каким-то эмоциональным насилием, старший принц выглядит довольным собой и наслаждается знанием дела, как может. Мальчик ловит себя на мысли, что примерно с таким же вдохновленным лицом тащит матушка его в септу на каждую вечерю. Но тут молиться они точно не будут. Хотя чует Эймонд: пару раз все же придется сложить руки в немом обращении к богам, — женщины тут устрашающе… красивые.

Его толкают в темное, пропахшее насквозь чем-то кислым и рыбным, помещение. На улице день, но из-за задвинутых штор не видно ни зги. Пара свечей в углу не делают положение лучше, Эймонду кажется, будто где-то в этой темноте ползает змеей падшая грешница, готовая за пару монет сделать все, что от нее попросят. От этого чувствует он себя принесенным в жертву богу сисек и вина, и ему страшно, очень страшно.

Он пытается себя успокоить. Эйгон, судя по всему, тут завсегдатай и вроде не помер. Хотя если смотреть на него после ночных загулов, он умирает с завидной регулярностью, но воскресает по привычке, учуяв запах вина. А вдруг женщина, ждущая Эймонда в сумраке комнаты, навредит ему? И он больше никогда не сможет не то что удовлетворить свою жену в постели — и жену-то себе не найдет. Темнота и движения в ней не сулят ничего хорошего, мальчик даже обнимает себя в прикрывающем жесте, с ужасом вглядываясь в то, что выходит на полумрак свечей.

Эйгон вваливается в комнату в обнимку с бутылкой вина. Любовницу на эти сутки он себе, очевидно, нашел, имя ей — арборское золотое. Отхлебывая прям из горла, закидывает брату руку на шею, сует в стиснутые ладони темное стекло.

— Пивни-ка, чтоб не трястись, — дышит в Эймонда недельным перегаром, подтягивает узкое горлышко к тонким губам. Младший принц давится теплой жидкостью, делает глоток, второй, морщится. Вино отвратное, с каким-то странный привкусом, похожее на разбавленный спиртом виноградный сок, но в голову вдривает тут же: тело становится легким, и зрение начинает смазываться.

— Приберег для тебя самую любимую, — кидает старший сын короля туда, где, по всей видимости, ждет мальчика готовая шлюха. — Ты только не промахнись. Помни, то, что тебе нужно — у нее между ног. Ну все, твое счастье ждет тебя, лети, птичка. А я здесь останусь, — поет тонким голосом Эйгон, толкает ослабленного пойлом брата в тянущиеся из темноты руки и оседает бесформенной кучей в глубоком кресле.

Привыкший к сумраку глаз различает очертание женской фигуры. Все оказывается не так страшно, даже хорошо. Девушка высока, с маленькой грудью и отсутствием талии, крепкая, чернобровая и темноглазая, короткие пряди каштановых волос спускаются на лоб мягкой короной. Эймонду она кого-то ужасно напоминает, но помутненный вином и неожиданным доступом к женскому телу разум не может напрячься и дать на вопрос четкий ответ.

Девица на удивление шустра, стаскивает одежды с пока еще формирующегося мальчишеского тела с невероятной скоростью. По-деловому как-то тянет за руку принца на кровать, целует, чуть грубовато, явно ведет в их паре. Эймонда бы это смутило, но он уже чувствует — вино начинает действовать. У него встает неожиданно и быстро, в совокупности с ловкими руками, шарящими по его телу, и влажностью губ волна наслаждения смывает с юноши былой страх.

В темноте не видно ничего, Эймонда колотит в неловкости и перевозбуждении, девушка под ним гладит его по спине, двигает ближе. Юноша чувствует членом гладкую плоть, выемку в складках, не в силах совладать с порывами трется на пробу пару раз и неожиданно для себя кончает. Все в комнате замирает.

— Он все, мой принц, — слышит он откуда-то снизу не по-женски грубый голос. Из раздвинутых штор тут же вливаются солнечные лучи, освещая всю курьезность ситуации. Эймонд с отчетливой обреченностью понимает, что произошло, и двигаться не желает. Будто если останется он в той же позе, то его не заметят, и время обернется вспять.

— Ты совсем опупел, — дышат ему перегаром в щеку со стороны здорового глаза. — Я ж сказал, куда метить. А ты даже не близко, — принц опускает взгляд со всей осторожностью. Еще не опавшая плоть его упирает шлюхе в пупок. Вот и все. Это конец.

Он вылетает из борделя пулей и, еще три недели краснея и трясясь, избегает Эйгона как может, боясь получить в лицо издевки и скабрезные шутки разного толка.