— Никаких услуг цирюльника от меня. Испортить такие волосы неровной стрижкой — ужасное преступление.

Куя прикоснулся заостренными когтями ко лбу. Локоны волос поддались, и отросшая за несколько месяцев челка приподнялась. Кожа, утомившаяся от жары, поблескивала, и Тануки с удовольствием прикрыл глаза, когда почувствовал, что на его освободившийся лоб дуют.

Почему в этот сезон стояла ужасающая жара, небывавшая несколько веков, чем люди провинились, что заслужили в наказание от Бога засуху и гибель скота и урожая — не знал никто. Земли медленно высыхали пока пустыни утопали в дождях. Никто? Куя вспомнил перешептывания Эйдена с Якумо. Они вновь перенесли церемонию помолвки на другую дату, как в последние несколько раз, когда перед самым торжеством алтари выходили из строя.

Готовя еду и питье для юных екаев, чей возраст не позволял им находиться в человеческой форме, для животных, чья популяция пострадала от резкого изменения погоды, охоты, Куя понимал, что едва выдерживает — на него взвалилась ответственность. Он рассказывал о прежних тяжелых временах, и Оливин, гостивший ради совета, помощи жителям ближайших деревень, подтверждал и дополнял их историями из священного писания. Они подолгу блуждали в рощах и выкапывали остатки целебных трав. Помимо всего происходящего, на лиса постоянно давило чувство вины — как он мог поставить капкан в настолько неподходящем месте? И что бы случилось, если Тануки пострадал сильнее? Если бы его не нашли? Он же мог отгрызть свою лапу как это делают дикие животные. Он делился этим. После разговоров с Отцом о страхах и навязчивых мыслях становилось легче на душе.

Ненадолго.

Репутация Куи была подпорчена сотнями выдуманных историй. Сказы о величии порождали и предубеждение, что именно он и стал причиной бед. Люди и духи порицали, уверяли друг друга в том, что он сбежит первым и будет смеяться над их страданиями.

Тануки тошнило от подобных сплетен — язык его жалил остротами стоило услышать очередную небылицу. Куя напротив, соглашался со всеми обвинениями и провоцировал на новые. Он уговаривал енотку спрятаться в пещере и впасть в спячку, чтобы пережить неспокойные времена, но тот дерзил в ответ и соглашался уйти с одним условием — они пойдут вместе. Тануки знал, что Куя ни за что не покинет лес.

Многим планам клана мешали монстры. Их голод сжирал все труды. Их гибель вносила изменения. Природа не поспевала подстроиться. Тануки поливал старейшие деревья, питая толстые и разросшиеся корни, бродил с лейкой и ведрами от растения к растению, к кустарникам и сорнякам, разбрызгивал в земли пахучие зелья, приготовленные Квинси в надежде сберечь от поедания насекомыми и травоядными хрупкие виды. Каждый вечер он несся на своих коротких лапах, часто в компании с Гару, чтобы посмотреть, насколько сильно расползлись Темные Земли на некогда лесной территории. Жалость, ощущение обреченности — они скапливались в глазах в виде слез и отзывались постоянной дрожью в руках. После обхода енотка обмывался в роднике или спускался к реке, пытался подвести мысли в нужное русло.

— Нас больше ничего не держит вместе, — заявил Куя в один из дней. — Нога твоя цела, изгнание отменено. Учить тебя мне наскучило, и в твоих землях тебя заждались.

Тануки дернул ушками и пожал плечами. Так, как если бы ему было все равно. Он улыбнулся, потянув левый уголок губ:

— Нас ничего никогда не держало вместе, господин.

Дом походил на вырытую норку — и строил Тануки его сам, так, как учили в далеком детстве родители. И запах внутри напоминал о прежнем доме, о его родном лесу. Пахло папоротником и лиственным тленом, прохладой воды и пахучими листьями, дикой клубникой и мятой. На низком потолке и круглых стенах не отпечаталась сырость, хозяин дома следил за появлением плесени внимательно. Окошки открывались внутрь дома и скрывались от посторонних глаз цветастыми кустами — иллюзий. Обстановка не отличалась от той, которую зачастую можно было увидеть в крестьянских домах. И только выпирающие могучие корни деревья, толстые и вьющиеся, напоминали, что некоторые комнаты ведут глубоко вниз, под землю. Тануки в основном проводил время в животной форме. Не было ничего приятнее, чем свернуться клубочком на полу, грызть палки и не остерегаться врагов. Перед зимами он приготавливал нагревательный камень, грел его магией и затем уходил с ним в глубокую комнату для спячки, изредка обращался в человека и топил печь, выходил, чтобы проведать друзей или позвать Гару на чаепитие с вареньем.

Куя пожалел о резких словах. Он решил, что всего лишь проведует Тануки. И остался с ним. Без вещей и лохматый, с виноватым блеском в глазах. Было что-то манящее в свободные минуты радовать Тануки мелочами из городских лавок, создавать для него магией приятные сновидения. Тогда он сквозь сон обнимал крепче и забавно дергал хвостом. Нравилось и отвлекаться на подыскивание красивого листика, чтобы закрепить его на каштановых волосах. Куя смеялся — неужто это проделки Тануки, как духа, и чувство счастья, приподнятое настроение из-за этих мелких подношений? Он не переставал удивляться способностям Тануки. Он мог ходить так, что ни один из колокольчиков на теле не звенел, даже если они были повсюду — в волосах, в браслетах, на поясе, на ожерелье, зажаты в ладонях. Невесть где он научился плавному танцу в человеческом обличии, и стопы его ступали бесшумно, неуловимо для слуха лиса. Тануки знал, что достиг желаемого, когда Куя в иступлении отводил взгляд в сторону и из всех сил пытался больше не смотреть на то, как извивается волнами талия и как качаются бедра. И Тануки всегда подлавливал, подкрадывался и щекотал кончиком хвоста его руку, вновь овладевая всем вниманием.

Квинси приходилось оставлять Топпера дома, и провожать в молчании священника до храма, прислушиваясь к темноте, раскинувшейся под их ногами. Не стоило и пользоваться зрением, чтобы понять, что Оливин беспокоился. Больше, чем нужно. Беспокоился и о том, что его спутнику придется возвращаться в одиночестве, предлагал выпить воды и отдохнуть, взять с собой фонарь. Но Квинси каждый раз отказывал и кивал головой. Это было бы больше, чем проблематично. Куя только раз попросил провести Отца, а Квинси стал делать это постоянно. Нарушенное равновесие его раздражало — было невозможно предугадать, где и когда стайка монстров решится на засаду. «Он и сам может постоять за себя». Да, такое ему говорили об Оливине, и он в это не верил ни секунды. Добрая улыбка для каждого, счастливая, какая бывает только у детей, не знающих ничего о мире. Оливин пах свечами и ладаном, чем-то таким, что ассоциировалось у Квинси с излишней мягкостью, и руки… Руки совершенно не для драк. Квинси мысленно был благодарен старому лису за возможность побыть немного времени в компании Оливина.

— Господин Куя, ваш язык плетется как венки в руках девиц. Просто чикните ножницами, делов — то.

Тануки изменился. Куя почувствовал от него то, чего никогда не испытывал на себе раньше, что-то мистическое, что-то, что относится к духовной природе екаев. Глаза Тануки сверкали, будто молниями. Он знал, чего именно ему не хватало все прожитые столетия. Его желание сохранить физический мир и защитить тех, кто слабее достигло абсолюта. Куя не позволял ему избаловаться мыслями о своей особенности, и они часто спорили, насколько сейчас необходимо тратить силы на защиту леса. Но Куя не скрывал, что Тануки особенный для него. Наверно из-за этого любые ссоры переходили в примирение. Из близости приходилось довольствоваться объятиями, крепкими и слабыми, сонными и нарочными, объятиями холодных рук или пушистых хвостов; почесывание за ушками плавно перетекало в поглаживание волос или массаж кожи головы. Тануки порой облизывал кожу Куи, понимал, что лижет не мех и забавно кривился. Он помогал в груминге часто и так, что Куя ощущал привязанность на ином, животном уровне, и с удовольствием помогал в ответ. Но восхищали лиса не только танцы и упрямость. Куя помнил, что Тануки любит детей, и при встрече выкапывает для них монетки или протаптывал тропинки к ягодам, женщинам он старался давать больше этих цветных круглешков, хотя и не особо понимал их ценность, и с опаской подставлял мордочку под благодарные поглаживания. Его ценили и обожали местные жители, и в такой тяжелый период Тануки помогал им до последней капли эссенции. Куе это не нравилось по многим причинам — Тануки полностью доверял людям, что сильно угрожало его жизни, был к ним чересчур добр, да и к нему самому тоже, ни разу не упрекнув в прошлых разногласиях. Видя, как общение с людьми важно для Тануки, Куя прикусывал язык.

***

Оливин практически закончил курс лечения. Они встречались по — прежнему в доме Куи, и хозяин как обычно предлагал остаться в доме на ночь. Тануки привык и в обществе Квинси и Оливина уже не испытывал необходимость в предосторожности. Когда проведать его зашли и Волшебник с Якумо и Гару, он использовал магию и старался дать благословение им всем, принести тем самым удачу на долгое время.

Куя обсуждал с Оливином свитки, и стоит ли оставлять рукописи со знаниями для будущих членов клана. С одной стороны, Оливин развил лечебную магию и его работы могли быть очень полезны, но с другой, Квинси, сидевший рядом со священником на полу, за низким столом, напомнил, что несколько месяцев назад Куя потерял свои учения об иллюзиях, намекая на то, что их выкрали. Между ними завязался дружеский спор. Эйден тем временем что-то готовил. Всю его усталость от работы в деревне снесло ветром. Он радовался, когда члены клана собирались вместе. Якумо беседовал с Тануки, знавшего Великого Змея, расспрашивал гору вопросов, пока не вспомнил, что принес несколько бутылок приготовленного вместе с Эйденом саке, и Гару с Кару, которых они последние годы опекали как родители, разливали напиток по чашечкам всем, кроме себя. Для них был отдельно приготовлен сок. И вечер можно было бы назвать беззаботным, если Эйден не признался в том, что давно исследует причину изменения в погоде и у него есть все доказательства, что в этом замешано нечто сверхъестественное.

После бурной ночи, когда гости после ужина разошлись, Куя решил, что им лучше остаться до утра в его доме, чем идти через лес к другому. Он знал, что после лечения кость ноет. Они легли в кровать. Окно в комнате было открыто и легкий ветерок приятно обдувал горячие из-за саке щеки.

— Тануки, ты подхватил вшей и поэтому так ерзничаешь?

Куя навис над ним в шутку. В этот день он почувствовал, насколько же сильно их отношения изменились за последние месяцы. Их эссенция подстроилась друг под друга. Представить, что снова придется жить одному было тяжело.

— Мне кажется, кровь кипит в венах. — прошептал Тануки, ничуть не стесненный позой. Напротив, руки его нежно сомкнулись на шее лиса и глаза закрылись то ли от сонливости, то ли от удовольствия.

— Охладить родниковой водой?

Тануки погладил его ладонью по щеке. Он присел. Упоминание воды напомнило ему о том, что действительно хочется пить. Многое нужно будет обдумать на утро, но уснуть не получалось.

— В какого же жестокого екая я влюблен, — сказал он, встал на пол босыми ногами и поднялся на носочки, сладко потягиваясь. Его пальцы расчесали потрепавшуюся челку, хвост лениво махал в стороны.

Когда Тануки вернулся после посиделки на кухне с чашечкой воды с лимоном и небольшим перекусом в виде ягод, то был уверен, что Куя спит. Но вместо фырканья и сопения спящего лиса, Тануки застал его сидящим на кровати. Куя ждал? Вот же глупость.

— Что? Вши добрались и до тебя?

Слухи о них двоих ходили внутри сообщества екаев давно, скорее как издевка, нежели истинный факт. Мало того, что они оба были противоположными духами и их животные формы относились к разным видам, так они были вдобавок и старыми. Хоть Куя никогда не говорил о себе и не общался с остальными, его примерную биографию набросали. Твердили, что хвостов у него несколько.

— Значит глупенький енотик влюблен в меня?

— Я? В такого как Вы, Господин? Конечно, я влюблен.

Ушки Куи дернулись. Ему это понравилось, нравилось, что услышал он эти слова именно от него. Улечься он не дал — упал в объятия, приютив голову на коленках. Тануки послушно стал гладить его волосы.

— Твой мех… Должно быть, — Куя внезапно положил руку на бедро и стал медленно гладить его большим пальцем, отвечая взаимностью на приятную ласку, — было тяжело выживать с таким броским цветом и без линьки. Может, это звучит и неправильно, но ты больше остальных заслужил право стать кицунэ. Тебе приходилось быть быстрее, умнее и проворливее с самого рождения. И остальные лисы, они боялись находиться с тобой рядом? Ты был совсем один так долго.

— Иногда природа ошибается.

— Господин, Вы не ошибка природы. — продолжал Тануки. Если бы его руки не поглаживали длинные ушки, не почесывали чувствительный участок сзади них, Куя бы решил, что сказал что-то лишнее, и именно поэтому Тануки снова стал выкать. В его норе была всего одна книга — о светском этикете — и именно в ней он вычитал, как нужно обращаться к тем, кого ценишь и уважаешь, читал ее давным — давно, потому что Куя проводил время в обличье человека и перенял их манеры.

— Мне столетиями твердили, что мы равнодушные существа и особенно безразличны друг к другу. Только одно важно — выжить самому любой ценой. Но Вы этим и отличаетесь от остальных. Я знаю, Вам не все равно.

— Ну и скука, лучше продолжай нахваливать мой мех.

На руки Тануки опустился кончик хвоста. Он усмехнулся и начал быстрыми движениями водить по грубоватому меху. Обдурить Кую оказалось легкой задачей. Тануки прошептал несколько искренних комплиментов о том, как обожает эти необычные и пушистые уши и хвост, как красиво и величественно Куя выглядит, когда не прячет их и носит традиционную одежду и повторил признание в чувствах. Лис от подобного едва не стекся в лужу.

— Я люблю лес всем сердцем. Мне слышалось, что вы заключили сделку с тем волшебником, родственником нынешнего, чтобы защитить это место, и сдерживаете приход Мертвых земель. И слышалось что вы с господином охотником помогали избавится от монстров, высеивали деревья и растили их своей эссенцией.

— Мне пришлось это сделать, чтобы в последствии не было никаких проблем. Этот лес или другой, мне нет никакого дела. И от кого ты это слышал, от сумасшедшего? — Куя сел и поравнялся с Тануки. — Давай уже ляжем. — И не закатывай на меня свои глаза, негодник.

— Я видел и чувствовал. Может те, кто родился и вырос в этом лесу не успели заметить разницу, но я помню каждый метр этого леса. В каждом месте где ощущалась ваша эссенция, становилось…

— Тише, тише, уже вечность прошла, для подобной ерунды я больше не опущусь.

— И цветы… Вы часто оставляли их для меня, господин Куя. Это меня подбадривало.

— Так ты знал, что они для тебя?Не ты один что-то слышал. Я узнал, что твой лес был сожжен и вырублен, так люди оплатили духам за покровительство. Это должно быть тяжело, покидать родные места. И ты поэтому ненавидишь людей?

— Мужчин. С оружием и без.

Куя лег и похлопал ладонью по матрасу. Он повторил предложение лечь спать, пробубнел, что они обязательно поговорят о прошлом позже, когда оно «переболит».

Иногда оставались силы доплестись до реки и прилечь под плакучей ивой. В человеческой форме Тануки из-за палящего солнца и нежного холодного ветерка прикрывал глаза и сквозь дрему чувствовал как Куя то поглаживает челку, то разглаживает колечки волос у виска. Когда эссенции практически не оставалось, они также спускались к берегу, оставляя за собой тропинку из следов. Лежали, прижавшись. Куе было непривычно спать на земле из-за давней привычки вне дома делать из ветви дерева кровать, но кое — кто точно бы свалился во время сна. Он подставлял свой хвост под мордочку Тануки, чтобы ему было удобнее, как на подушке. От купания в реке Куя отказывался — не хотелось залить уши водой и терпеть сильную боль. В этот же день они пытались вытерпеть жару после двух миссий.

— Хочу пить.

— И чего ты требуешь от меня? Особого разрешения?

Тануки ехидно ухмыльнулся. Его взгляд упал к желанным губам, ладонь прижалась к чужой щеке. Веки стали тяжелыми и опустили темноту на глаза. Он поддался в объятия, но как только Куя коснулся талии, чтобы прижаться телами поближе, тело замерло на мгновение.

В благодарность за испытанную радость вчерашней ночью, лис решил не дразниться. Его язык нежно касался губ Тануки, медленно ласкал их пухлоту.

— Повторим, если я первый добегу до дома?

Куя кивнул головой. По правде говоря, он и не собирался ни бежать, ни пытаться выиграть в состязании, проигрыш в котором намного ценнее победы, и все же пустился следом за Тануки. Ладони приятно горели, будто пронизывающие их вены выбирались наружу, после прикосновения. Ткань одежды ощущалась подушечками пальцев до сих пор. Хвост вилял от радости.

Тануки ловко пробежал сквозь высокую траву, запнулся об камень и тихо выругавшись, ускорился. Двигался он тихо, несмотря на браслет с подвешенным колокольчиком. Остановился он резко.

— Люди?

Его лица настиг страх — губы, раскрасневшиеся, задрожали. Тануки инстинктивно сделал несколько шагов назад, попятился и врезался в Кую. Тревожность заставляла думать о том, что нечто плохое обязательно случится. Не просто люди, а люди с оружием возле дома.

Куя взял его за руку и поцеловал в висок:

— Обратись и ступай к Квинси. Я приду тоже, когда выясню в чем дело и принесу тебе одежду. Ступай же, Тануки.

Куя принял вид обыкновенного человека, одернул подол льняного платье и придал выражению лица надменный вид — улыбка исчезла с лица, бледного, со стертыми красками смущения. Подбородок был поднят повыше, брови расслаблены.

Он поднял одежду Тануки, упавшей с него после обращения, сложил ее и набросил на руку, как на спинку стула.

Переговоры с неожиданными гостями заняли много времени.

Что же происходило в доме у Квинси? В нем случайно оказался Оливин. Его остановил Тануки, вгрызся в ткань одежды и не позволил пойти к Куе. Он боялся, что они могут навести вред священнику, да любому, кто не так силен как Господин. Оливин расчесывал их по очереди. Топпер, сменивший белую шерстку на коричневую, был рад видеть гостей. Первым делом зверек вдоволь наигрался с Тануки, да так, что в доме не осталось ни единого места, где не ступали их лапки, от скуки позвал погоняться за стрекозами и потом напиться воды из мисок. Святой Отец застал их с набитыми животами, уставшими и обнаглевшими настолько, что поспешили принести ему гребешки.

Квинси приоткрыл глаза. Оливин в его видении улыбался, закрытая светлая одежда была ничуть не похожа на церковные одеяния. На обожженном солнцем лице и руках отшелушивалась кожа, что, казалось, ничуть не беспокоило гостя, почесывающего енотку, пока другая рука была занята гребешком и комками на мехе Топпера. Решив, что это лишь приятный сон, Квинси прикрыл глаза и одернул себя в мыслях — пора перестать грезить о невозможном, времена наивной юности давно позади.