Проходя в квартиру Хаджиме всем телом чувствует тяжесть воздуха вокруг, которая, несмотря на свою невесомость, ужасно давит на грудную клетку, выжимая из неë кислород, как воду из обычной тряпки, проникает в голову назойливыми и до сжатой со злобы челюсти глупыми — как считает от сам — мыслями. Обычно, когда они вместе, по всей квартире разносится один или сразу два голоса — хриплый сиплый и басистый бархатный. Это мог быть как звонкий искренний смех, блаженный оживлëнный диалог в тепле объятий, так и звуки терпких поцелуев на ночь — чтобы спалось спокойней и слаще. Но даже когда пара молчала — тихо наслаждаясь каждым проведëнным драгоценным на вес золота моментом вместе и неосознанно вслушиваясь в размеренное биение родного сердца визави́ — никогда тишина так гнетуще сильно не удушала, как сейчас. Почти до боли, ещë чуть-чуть, и его точно раздавит, расколет вдребезги с оглушительным звоном на маленькие осколки души.

От усталости Хаджиме небрежно скидывает внезапно потяжелевший — будто по дороге кто то напичкал его тонной кирпичей — рюкзак на пол почти прямо посредине прихожей рядом со своими изрядно потрепанными кедами. Такое странное, но знакомое до уныния чувство, однозначно неприятное и тяжелое, будто непосильно огромный для него груз, настоящие кандалы на его ногах, заковывающие свободу в золотую клетку со сломанным на две половины ключом. Кажется, это именно то, что он раньше мученически испытывал ежедневно на протяжении четырёх лет.

Но почему сейчас.

Ворошить прошлое страшно и ненавидяще больно, но перестать Хината от чего-то не может, и это самое незнание приводит его в чувство... безысходности? И как бы не хотелось просто напросто стереть этот промежуток времени из своей памяти, всë в точности наоборот. Ему двадцать один, а он продолжает вести себя как мальчик-подросток, шипящий на других от нехватки внимания и заботы со стороны родителей. Как ему кажется — он ведëт себя глупо и почти ненавидит себя за это же. От осознания ещë хуже, стыдно до жгучих слëз на зеленых глазах, покрытых мокрой пеленой. Ему двадцать один, а он навзрыд захлëбывается собственными слезами в одиночестве. Снова. Он так это ненавидит, до сжатых в злобе кулаков, и почти до крови впивающихся в ладонь ногтей.

Больно-больно-больно....

Его так сильно рвëт на части, сжигает до тла, пронизывает острым кинжалом страданий насквозь и душит когтистыми лапами отчаяния. Он цепляется руками за голову будто в приступе сумасшествия и оседает на пол, спиной медленно скатываясь по стене. Утыкается лицом в колени, сжимаясь и группируясь как бездомный котëнок, не способный защитится. И плачет-плачет он горько-горько, громко всхлипывая на всю квартиру, крупно вздрагивая от новых приступов неконтролируемого рëва и настигающего всë сильнее удушающего давления в грудной клетке, где будто течет ядовитая и до ужаса жгучая кислота, расплавляя всë на своём пути. В попытке утереть слëзы, он лишь делает хуже, только размазывая их по скорченному гримасой боли покрасневшему от влаги лицу. Обнимает себя ненавидяще крепко в попытке разорвать в клочья одежду вместе с кожей, добраться до внутреннего пожара измученной души и потушить голыми руками, но сдавшись, в гневе ударяет ими пару раз об пол, а потом обессиленно кладет по бокам от туловища, издавая дотошно жалобный вой и почти собачий скулëж обречëнности. Кажется, так громко он никогда не плакал. Движения сковывает так, будто кто-то из темноты помещения захватывает его конечности в свои чëрные смолистые лапы, затягивая в пучину безумия и непрерывных страданий, словно давая почувствовать, ощутить всем существом и понять жестокую реальность происходящего с ним всë это время. Словно бомба замедленного действия, долго скрываемые эмоции и чувства резко вылились в один момент, оставив после себя зияющую и непривычную пустоту рядом с сердцем.

«Это всë можно игнорировать, но оно никуда не денется, и в самый неподходящий момент обязательно покажет себя, дав неизбежный старт на пути к саморазрушению...»

Почему всë так? Разве это правильно?

***

Сколько он так сидит? После того как прийти домой, Хаджиме даже не узнал времени, до которого, если честно, ему сейчас совершенно нет дела. Ему мало что важно сейчас, кроме своей скорбной жизни, если она конечно действительно имеет суть, быть может, это всего-навсего страх смерти? Бояться чего-то неизвестного естественно, но тогда почему всë, что он чувствует — это безотрадная пустота и солëные, множественные дорожки на щеках вместо боязни?

И почему он хочет закрыться от себя, связать тело целиком во власть верëвок и кинуться в морские просторы, отдаваясь порывам мудрого, водного течения, при этом ничего не делая просто от нежелания и губительной усталости, от которой больше не спрятаться — она найдëт его везде, в каждом уголке и на каждом его шагу, куда бы он не пошëл. Да, закрыться от себя но... но только не от него. Оставить себе глаза открытыми лишь чтобы смотреть на него, лицезреть его белоснежные и непослушные локоны, низко спадающие на лоб и серые, невероятно пронзительные и безграничные глаза и наслаждаться одним единственным его спасительным от любых грëз видом.

Узнай его мысли, как бы Нагито отреагировал? Наверняка очень сильно расстроился. Он всегда его поддерживает и успокаивает, находясь рядом каждую минуту. Хината не задумывался до этого момента, но в последнее время ему действительно не доставляет хлопот сумрачное чувство уныния и какой-то слепоты, которые преследовали и маячили вокруг него постоянно как проклятие. Не печально как раньше, будто наконец открыл глаза и проснулся после затяжного и чересчур реалистичного кошмара. Только ласковое тепло разливается в груди будто сладкий паточный мëд. Но почему-то сейчас он чувствует себя опять по-старому, и теперь к нему подкрадываются сомнения, какое из этих состояний действительно можно назвать сном.

За какой-то месяц Комаэда сделал так много для их совместного счастья. Его присутствие рядом вызывает чарующее спокойствие и ласковый трепет во всëм теле, оно по истине стало чем-то невероятно родным и правильным. Настолько же родным как и неизменный кофе по утрам, как купающееся в розовом отливе пьяное рыжее солнце на закате, как кристально голубое небо над макушкой.

Тогда почему... Хаджиме продолжает думать о прошлом, чувствовать себя одиноким и вот так непозволительно рыдать без присутствия сероглазого не понять от чего? Как же это... ужасно с его стороны? Неблагодарно и отвратительно по отношению к Нагито — с вновь назревающей и теперь уже знакомой симптоматикой думает он.

Угнетающие мысли прерывает непривычно громкий в тишине звук копошения ключом в замочной скважине — было принято решение сделать копию на всякий случай, о чëм Хаджиме как раз таки благополучно забыл ещë на улице — вместе с небольшим скрипом двери и... поражëнный увиденным — судорожным вдохом и неопознанным бренчанием в пакете, который отдаëтся глушительным звоном в голове и эхом проходится по пропитанной сумрачной атмосфере квартире.

Серые глаза в шоке широко распахиваются, ключи наскоро вешаются на гвоздик, тот самый подозрительно громкий пакет с сомнительным содержимым небрежно вешается на дверную ручку, что сопровождается неприятным бряцанием. По предположением Хаджиме, возможно там бутылка с алкоголем, может, и не одна. А кожанные Оксфорды* практически слетают с ног когда Нагито торопливо в панике подходит к лежащему безвольно телу, оглядывая с головы до ног сияющими и потревоженными серыми глазками, при взгляде на которые внутренняя буря уступает место не плохим мыслям, а наивным чувствам, почти тут же затихая после своего удачно достигнутого апогея.

Силы окончательно покинули его, потому всë что остаëтся — это протянуть дрожащую руку на встречу двум бледным ладоням. Из него рывком выбивают воздух — уже второй раз за этот вечер — с разбегу захватывая в крепкие объятия. Всë будто действительно во сне, потому что как ещë описать это странное чувство отстранëнности от реальности Хаджиме не имеет понятия. Рука опускается на воздушные пряди волос, неторопливо поглаживая их и изредка лениво зарываясь пальцами.

Глаза его болят и краснеют, они сухие и горят, будто в них насыпали раскалëнного не щадящими солнечными лучами песка. Нос заложен до такой степени, что при попытке вдохнуть через него хоть чуть-чуть кислорода, слышно только жалкое сопение и еле внятное хлюпанье. Поперëк горла встал непроглатываемый ком, непозволяющий вымолвить ни одного словечка в своë глупое оправдание. А ощущение того, что не выдержав, он снова пустится в слëзы — только добавляет масла в огонь.

-Ты плакал. - отчëтливо слышно, как Нагито через силу заставляет себя "выдавить" очевидно верный, и от этого болезненный для них обоих факт. Довольно резкое утверждение загоняет ещë глубже в тупик, а единственное, что Хаджиме может на это ответить — это короткое "мгм" с хрипом и бульканьем где-то в глотке. Его сильнее сдавливают в жадных и цепких, как когти хищника объятиях. Никогда Хаджиме не испытывал настолько большое, что не описать, количество разносторонних эмоций. Словно волна цунами, они поглотили его целиком и сразу, окунув в неподвластную для него — стремительно крушащую всë на пути бурю в его собственном сознании. Проносится ураганом сметая его, как какую-то несущественную крошку.

Его отвлекает тихий, но всë же ощутимо слышимый благодаря тишине вокруг стук в окно. Скорее всего ветер поднялся, отчего ветки и стучат как не желанные незнакомцы, желающие войти в чужое для них тëплое помещение ради обогрева. Когда библиотекарь шëл домой, тучи начинали угрожающе темнеть и сгущаться. Возможно даже дождь хлынет — это было бы вполне подходяще под их настрой, к сожалению.

Угрюмую тишину печали и неизменное постукивание веток о окна прерывает шуршание одежды. Нагито трëтся о смятую и промокшую от слëз рубашку и крепко сжимает ткань в кулачки, не показывая лица. Неужели не хочет видеть его?

Или всë же нечто совершенно другое?

Хината подсознательно чувствует неладное, ощущая как тело в его хватке потрясывает и стискивает его всë сильнее и сильнее в дрожащих руках. Всë отчаяннее с каждой секундой. Как будто... боится, что если отпустить хоть на мгновение — исчезнет, сольëтся и раствориться необратимо в вечерней мрачноте квартиры навсегда, упархнëт боязно птицей прямо из его рук навстречу чужой лазури необъятных небес в неизвестность.

Пришла его очередь беспокоиться о его Ангеле. Теперь дрожь сопровождается тяжëлыми всхлипами и приглушëнным накрапыванием дождика за окном жалостливым поскуливанием. Ну вот, кажется совсем расстроился.

-Нагито? Эй, ты плачешь? - он прекрасно знает, что да, плачет. Мягко касается макушки, пытается заглянуть в любимые ласковые глазки, но тот лишь сильнее зарывается в плечо, прячась.

-Нет! Я не плачу. - и ведь сам понимает, насколько глупо это звучит дрожащим голосом на грани срыва.

Хаджиме совсем не знает, что ему делать. Он никогда толком не видел как кто-то плачет рядом с ним, никогда не чувствовал такого сильного беспокойства за кого-то. Всë впервые как у несуразного младенца. Он в незнании просто продолжает крепко обнимать хрупкое тельце, тихо бубня видимо что-то хорошее и успокаивающее на ушко скрытое белыми волосами, что-то известное только им. Кажется, так будет правильно поступить?

-Не плачь пожалуйста. Почему ты плачешь?

-Потому что знаю, что до моего прихода ты был совершенно один и тоже плакал. - громко всхлипнув, отвечает он и сразу пускается в рëв, чем и пугает зеленоглазого.

Нет нет нет... Что делать? Тихонько, боясь спугнуть, Хаджиме аккуратно обхватывает ладонями его щëки, на что Нагито перехватывает их и притягивает к близко к себе, благодаря чему Хината может почувствовать его учащëнное сердцебиение, вызывающее у него в груди щемящий трепет. И на попытки зеленоглазого поднять голову и заглянуть ему в глаза отмахивается и жмëтся ближе, не давая ни малейшего шанса подобраться к очаровательному личику.

-Нагито, посмотри пожалуйста на меня. - остервенелый отрицательный кивок в ответ.

-Ну посмотри, пожалуйста. Я хочу тебя увидеть, - категорическое нет, -Почему? Не желаешь смотреть на меня? - и снова в ответ тоже самое "нет".

-Хорошо, давай тогда просто посидим так, хочешь? - хотя бы сейчас положительная реакция, конечно Хаджиме не будет давить, за что Комаэда ему ужасно признателен. В его ситуации действительно всë далеко не просто.

-Сядь тогда лучше мне на колени, так будет удобнее, а то может спина заболеть. Ладно? - снова положительный кивок. Неужели прогресс? Брюнет слегка улыбается кончиком губ, тут же ощущая как солëная кожа неприятно сморщивается на изгибе. От этого он слегка морщится, но его лицо почти в сей же момент принимает размеренное выражение, будто ничего и не было.

Аккуратно сдвинув немного в сторону зажавшийся комочек, он выпрямляет ноги в коленях, тем самым освобождая место для одного важного пассажира. Тот не меняя положения головы, неспешно перекидывает ногу через вытянутые Хаджиме конечности и мягко усаживается, елозя в попытках принять ещë более уютное положение. Кажется просидят они так ещë долго, если брать в расчëт количество так называемых тем на парное обсуждение.

Может, пока что не суждено и они немного поторопились? Возможно стоило подготовиться и разобраться сначала самим? Или как раз в точности до наоборот, идеальный момент для их открытости друг другу в пелене доверия.

Бьющими в окно косыми каплями воды — дождиком громко плачутся тëмные облака. Они разбиваются о гладкую поверхность прозрачного стекла и быстро скатываются по нему на перегонки совсем маленькими ручейками, достигая водоотлива и исчезая из зоны наблюдения со стороны окошка. А если заглядеться на серость туч, глубину нарастающих луж и соседских домов окутанных в темноту от отсутствия солнечного света, спрятанного за громоздкими тучами, то по коже проходит фантомный леденящий кожу холодок в виде колючих мурашек. Появляется ощущение, что прямо сейчас стоишь прямо посреди влажной улочки саи промокший до нитки.

-Я никогда никому не показывал своих слëз. Никто не видел даже намëка на мою грусть. Кроме тебя прямо сейчас. - их сокровенную тишину нарушает хриплый — от плача и долгого затяжного молчания — задушенный шëпот из сухих, потрескавшихся холодом губ Нагито. Они оба осознают, что их личный диалог на этот раз пойдëт явно не о приятных и милых вещах, как это бывало обычно совершенно в другой атмосфере.

-Когда мне рассказали о смерти родителей, знаешь, это звучит странно, но я не начал плакать на удивление другим. Более того, как я вернулся с очередной прогулки, я не перестал улыбаться от этой ужасной новости, что кажется сломала меня совсем в юном возрасте. На первый взгляд это было абсолютно не так. Тогда меня совершенно не поняли и назвали неблагодарным дураком, раз я не опечалился смерти самых близких. И когда в детском доме всплыло моë бесовское безразличие, как мне казалось — все ненавидили меня каждой клеточкой своей души. Помнится мне, об этом знал весь мой корпус. Ты наверняка сам понимаешь, какие в детском доме дети жестокие, обиженные на свою судьбу тем, что они брошены. И раз я был другим, на меня кидались оскорблениями ещë яростнее. Называли странным и загаженным ублюдком с завышенным самомнением. Доходило до того, что меня иногда заманивали за двор на первый взгляд хорошие и доброжелательные ребята под предлогом вместе поиграть и подружиться. Как наивный и одинокий ребëнок я доверял и с предвкушением едва не запинаясь бежал им прямо в лапы за несчастный двор. И пока все ели в столовой — меня избивали раз за разом, - Нагито пару раз прокашливается перед тем как собраться и продолжить охрипшим голосом свой трагичный рассказ. -Никто так и не прознал, как по-настоящему мне было больно и тяжело тогда прятать свои настоящие эмоции при одном только упоминании машин. Никто и не догадывался, что на самом деле, притворяясь днëм отстранённым от этой темы, ночью я тихо рыдал в подушку, чтобы никто не узнал о моих слабостях, а потом говорил тихонько с мамой и папой глядя на небо устланное звëздами. Представляя, что где-то обязательно есть те самые две ярчайших. Позже мне стали снится кошмары с видом аварии, несмотря на то, что еë свидетели я не был. А когда нянечки спрашивали о моих громких вскриках посреди ночи уже в подростковом возрасте, я только отбивался всë с той же беззаботной улыбкой с красными от слëз глазами, в душе чувствуя, что ещë чуть-чуть и точно постыдно разревусь прямо сейчас на месте. Но знаешь что, я не жалею, что вот так сдерживался. Я не держу обиды ни на одного из своих прошлых обидчиков, абсолютно. В этом нет их вины, возможно, так поступил бы каждый на их месте, а может даже и ты ха-ха... Нет, ладно, не буду даже думать об этом, прости. - на пару секунд он прерывается и неловко посмеивается в защитной реакции. Хаджиме сейчас совершенно не до смеха. -Так продолжилось далеко до выпуска из универа и до сегодняшнего дня. Всë ещë не понимаю, как у меня получалось так потрясающе сдерживаться. И сейчас я наконец позволил кому-то узнать о своих слабостях. Чувствую облегчение, будто камень с души, Хаджиме. - тот буквально прочувствовал кожей, как Нагито облегчëнно выдохнул и теперь уже спокойно улыбнулся ему в плечо.

Руки, замершие в воздухе от шока, несколько резко опускаются на спину блондина. Тут же извиняясь, поглаживая пострадавшее от неаккуратного удара место. Возможно, сейчас Хаджиме даже заплачет снова, если конечно хоть капля да осталась в его пострадавших глазах с истерики. Он прерывисто выдыхает сквозь зубы и проглотив комок в горле, спрашивает только один мучающий его вопрос:

-Почему ты считаешь это слабостью? Другие же дети плакали при всех и ничего не случилось, разве эмоции это плохо? - сплошное недопонимание и рассеянность кружатся вокруг него, от этого и вылетает самое глупенькое; первое попавшееся на ум.

Тот, замолкнув на пару минут, елозит лицом по пропитанной насквозь слезами рубашке. Уже на протяжении нескольких минут обжигая сквозь ткань кожу своим прерывистым дыханием. Хаджиме давно заметил — Нагито практически всегда дышит так, будто ему приходится тратить почти все свои и так мизерные силы на один короткий вдох, настолько тяжёлым и сиплым оно бывало. Да в общем и целом он казался каким-то слабым и чересчур тощим, отчего брюнет очень часто беспокоился, и в приступах заботы пытался "откормить" своего исхудалого парня. Он ни в коем случае не жаловался и не испытывал даже малейшего намëка на аверсию, наоборот — так он был до трепета изящен и мил. Разве что только небольшой страх и не спокойствие за него иногда закрадывалось в душонку, так же искусно как великие композиторы играя незатейливую мелодию чувст на потревоженных неаккуратными руками клавишах. В этом всëм был своеобразный шарм их отношений, драгоценных на вес всей бесконечности вселенной.

-Я ненавижу чувство беспомощности. Ненавижу осознание своего жалкого положения. Когда сам понимаешь, что ты ничего не можешь сделать; уже былого не вернуть и не исправить настоящее. И тем более не выношу показывать кому-то свою ущербную немощность. И в попытках убежать от этого, заковал сам себя в замкнутую петлю, каждый раз возвращаясь на круги своя; возвращаясь к одному и тому же сознанию положения. У меня не было других чтобы отвлечься, и не нужны они были. Потому что я... я хочу быть сильным, понимаешь меня, да? В бессмысленных попытках я совсем забыл чего именно хотел. Ох... Хаджиме, ну почему я такой? - под конец тирады его снова уносит в громкий рëв жгучего отчаяния. Он плачется как маленький мальчик маме в юбку от обиды. От обиды на самого себя. Не смог, как бы не старался и сколько бы сил не было потрачено.

-Ещë как плохо! Потому что я обещал себе.

Его крик сливается в одну переливчатую трель вместе с нескончаемым проливным дождëм. На это его лишь крепко прижимают к себе, показывая его первостатейную значимость. Важен — как кислород без которого жизнь не возможна; как нечто желанное всем существом на протяжении нескольких тысячелетий и наконец-то найденное. Прижимает его ближе к сердцу, так, чтобы тот услышал ради кого оно продолжает так усердно биться: словно вольная птица, закрытая в позолоченную клетку яростно просится на свободу.

-Ты не слаб, чтобы становится сильным. Разве сила сопоставима со сдерживанием? Ты всегда был и будешь сильным, ты очень много сделал, чтобы заслужить свою позицию. По крайней мере для меня ты самый лучший на свете человек. Нагито, я никогда не видел плачущих людей, особенно близких. Моя семья была холодна ко мне, они меня любили, я это знаю, но ни разу не говорили об этом и никак не показывали своих эмоций. Поэтому я не представляю, как мне тебе помочь сейчас, как заставить твои слëзы остановиться. Я так люблю тебя, я хочу чтобы ты почувствовал насколько сильно, но я не умею ничего. - обессиленный вдох, словно остро заточенный нож пронзает лëгкие. -Я действительно ничего не могу, меня это так убивает.

Не дав договорить ему, Нагито совершает рывок и о чудо, наконец Хаджиме видит его. Покрасневший с мокрым и скошенным хмурым выражением лица, он выглядит совсем непривычно, но несмотря на это, для него тот всë ещё остаётся самым красивым и очаровательным. Нечестно, наверняка Хаджиме выглядит совершенно иначе, а он остаëтся бесподобным даже в такой ситуации. А главное он позволил ему. Открылся одному единственному. В носу засвербило от радости и трепета.

-Не смей больше так говорить про себя, понял? - громко всхлипывая, в совокупности со злобной и румяной мордашкой тот выглядит мило и по-доброму забавно. -Ты самый хороший и самый любимый. Будешь говорить такие гадости, я без угрызений совести тебя задушу в следующий раз когда мы будем обниматься. Не думай о себе в таком плохом свете, ты многое можешь, и тебе вовсе незачем доказывать мне, что я любим. Потому что я и так это прекрасно осознаю и чувствую, ты уже давно доказал мне это. И никогда больше старайся не думать, что ты чего-то не заслуживаешь. Я знаю, что ты думаешь в периоды тревожности и в чëм себя обвиняешь. И всë, что ты надумал о себе, абсолютная неправда. Я тебе объясню: ты внушил это себе под воздействием паники и чувства вины из за осколков прошлого, как бы ужасно это не звучало сейчас, это в некоторой степени абсолютно частое и надлежащее состояние для тебя. Я хочу, чтобы ты понял, что всë, в чëм ты себя старательно уверял, неправда под дурным влиянием твоего пошатнувшегося психологического здоровья. И на самом деле ты замечателен, и в твоëм прошлом нет твоей вины. Не бери слишком много на себя. - его губы выдают трогательную улыбку одними кончиками. Бледная кисть тянется к щеке и легонько проводит по ней самóй любовью через уветливый жест. Серые глаза серьёзно устремлены в зелëные, что походит на попытку гипноза. -Мне плевать на клишированность сказаной мной фразы. Это будет сложно, но пообещай мне, что в любом случае мы вместе справимся и оставим прошлое там, где ему место. Ты обещаешь?

В ответ ему сияет яркая, любимая, как заливистое солнце рано по утрам улыбка с приглушëнным румянцем на шелковистых щеках. Эта картина всегда затапливает сердце Нагито океаном нежности. Хаджиме готов кинуть весь мир к ногам Комаэды если тот того потребует, а сдержать обещание и подавно. Не сказать, что это "всего-лишь" простое обещание, не стоящее должного внимания, он обязательно подойдёт к нему со всей имеющейся ответственностью. Безусловно.

-Ты прав. Нам действительно стоит постараться, я обещаю. И я обязательно сдержу данное мною обещание, ради нас. И в наше оконце рано или поздно точно-точно засветит солнце. - миловидная улыбка мимолëтным касанием отпечатывается на тонких, ставших родными губах. Совсем невинно и мягко – бережно.

Они деликатно вытирают друг другу лица от слëз и пота, ласково проводя по всему контору лица руками; большим пальцем разглаживая небольшие синяки и мешки под сияющими размеренной гладью капельками – глазками, и одними подушечками пальцев, еле-еле прикасаясь к сухим от чрезмерной влаги растроганно подрагивающим устам.

Придëт время, и эти слëзы грусти обязательно превратятся в долгожданные слëзы счастья.