Хлоя сидит на холодном полу, дрожит, не знает, куда деть свой взгляд, старается увернуться от этого мира, от произошедшего события.

Закрыть на это глаза, как будто это поможет вернуть время вспять.

Ее хрупкие, девчачьи плечи крепко держат мамины руки, пытаясь успокоить. Джойс сама не в лучшем состоянии, она понимает свою дочь больше, чем кто-либо, ведь сама не знает, откуда силы ее успокоить, когда она сама нуждается в теплых объятиях и руках, что крепко держат ее плечи. Материнский инстинкт?

Хлоя ведь обычно не хрупкая. Только в этот единственный момент — как ваза, которую Макс вечно норовила задеть и разбить.

Она потеряла главного человека в своей жизни — Хорошего Человека, Чертова Билла, Папу. Не холодное «отец», что говорится чисто формально, чтобы обозначить опекунство, а Папа. Мама и Папа — первые слова ребенка. Они наполнены теплом и искренностью. Чем-то теплым в зимний день, чем-то успокаивающим, когда так больно и хочется выть, уютным и родным — будь ты хоть за сотни километров от дома. И теперь этого нет. Никогда не будет: «Ты молодец, милая!», не будет твердой руки на плече, не будет помощи, если обидят хулиганы. Не будет этой любви и заботы от папы. Больше не будет.

Макс стоит чуть поодаль, в гостиной, совершенно не зная, что делать, что сказать. Что тут вообще можно исправить? Совершенно ничего. Она не знает этой боли. Может лишь поставить себя на место и представить, каково это — потерять такого важного человека в своей жизни.

Уильям мертв. Она же — уезжает через несколько дней. У Хлои проблемы на учебе. Хлоя растоптана. Сейчас, сильная Хлоя, что хотела наполнить их дни весельем и забавами — сидит на полу и горько плачет, не желая никого слушать, видеть, понимать.

С щек Макс падают соленые, теплые слезы. Она прикрывает лицо руками, будто, если закрыть глаза, все закончится.

Сквозь щели меж пальцев видит, как в дом залетает небесно-голубого цвета бабочка, садится на ту самую вазу, а спустя пару секунд покидает ее, улетая прочь из дома, будто не хочет мешать семейному горю.

Утирая слезы рукавом своей кофты, Макс до сих пор стоит в гостиной.

И совершенно не знает, что ей делать.

***

До похорон остается несколько часов. Хлоя одевается в траурную одежду, смотрит в зеркало.

Вместе с ее отцом умерла и она сама.

Синяки под глазами, искусанные в кровь губы, впалые щеки. Три дня нервов. Три дня в постели, смотря в потолок. Три дня без еды.

Три дня без папы.

Ни на секунду не забывала его тепла, улыбки, утренних завтраков, объятий перед сном, детских игр, часов проведенных в гараже за машиной, поездок. Встает утром и надеется — снизу ждет ее папа, поедающий мамины блины, он читает утреннюю газету. Ни на что никогда не жаловался — политика, экономика, погода — ничего не могло испортить настроение. Всегда приветлив, дружелюбен, ласков. Хлоя, надень шапку, сегодня холодно. Не забудь завтрак на столе. Будь сегодня умницей. Хорошей дочкой.

Но она не разрешает себя жалеть. Нет. Не разрешает подходить матери с объятиями. Хлоя сильная. Хлоя справится. Это же не конец света?

Или же конец.

Джойс же совершенно не находит себе места — взяла отпуск на работе, постоянно находится дома, где каждый сантиметр квартиры напоминает его.

Спит в кровати, в которой они спали вместе.

Ест за столом, где они ели вместе.

И даже сама Хлоя — тоже чем-то напоминает Уильяма. Естественно, она же его дочь.

Она упивается виной, не может совладать с эмоциями — Хлоя знает, что мать плакала последние две ночи. Джойс же просила ее забрать, если бы он не поехал, если бы она не просила, если бы не звонила ему — он бы был в порядке. Обязательно. Приехал с работы, и все по-старому — ужин, сон, завтрак, работа, ужин…

Джойс тоже умерла, как и ее дочь.

Ходячий труп.

Выполняет лишь базовые потребности — потому что на большее ее не хватает. Потому что другое — просто не имеет смысла. Она закончилась, ее не осталось, ее больше нет. Весь мир разрушился — вся ее счастливая семейная жизнь, что строилась годами — оставив за собой лишь битые кусочки от прошлого счастья. Паззл без одной, но самой важной детали. И они с Хлоей остались одни на этом свете. Они должны держаться друг друга в это нелегкое время. Стараться построить новый мир на костях старого.

Хлоя очень понимает свою мать.

Но ничем не может ей сейчас помочь.

На полу еще с того дня лежит неубранный хлам. Вместе с ним — пиратская кассета, которую они записывали с Макс, когда были детьми.

Скоро и Макс покинет ее. Не умрет, конечно, они, обязательно, будут поддерживать связь, Макс, естественно, приедет на каникулы, а Хлоя, будто может быть по-другому — будет ждать ее. Они же друзья детства, неразлучны, как близнецы, росли вместе, вечно пропадают друг у друга на ночевках, у них свой пиратский мир, тайны и секреты, главное в их жизни — дружба, дружба между кем? Между ними, как иначе. Она верит в это.

Ну или старается верить.

Пытается прибраться, все действия — из последних сил. Механично, без раздумий, кидает в коробку еще пару футболок, исписанные ручкой черновики… Кассету кладет на кровать и никуда иначе — воспоминания не могут быть хламом. Особенно такие теплые.

Детские. Чистые. Искренние.

Прайс становится у окна, мнет рукав собственного пиджака, без смысла разглядывает проплывающие облака, как неярко светит солнце, и что мир стал несколько серым, хотя в нем ничего не изменилось. Кроме смерти ее любимого папы, да.

Она обещает после похорон перестать так вспоминать об отце.

Но врет. Сама себе.

Резкий шум, ветер начинает дуть с улицы как-то по-иному.

Слышен стук входной двери — Джойс вышла на улицу. Это очень странно, ведь она уже проверяла почту. Неужели кто-то мог прийти?

Хлоя опускает взгляд ниже и замечает Макс. Макс Колфилд.

Несколько удивляется, ведь она должна собирать вещи. Но, может, просто пришла поддержать? Чувствует вину за то, что скоро уезжает? Хлоя не знает точного ответа. В ее голове сейчас другие вопросы и то, что происходит сейчас — ее волнует меньше всего.

Макс беседует с ее матерью, сильно жестикулируя, что ей несвойственно. А после Джойс слегка обнимает ее и Колфилд спустя несколько секунд мчится в дом.

Стук входной двери. Вновь.

Быстрые шаги по лестнице, больше похожие на бег. Хлоя не знает, что ей нужно, но отходит от окна, медленно подходит к двери. Чувствует, как в глазах неприятно темнеет, а тело расслабляется. Стоило больше есть, только сейчас понимает это.

Без стука в дверь, без каких-либо вопросов «можно, извинипрости?» в ее маленькую обитель пиратства, детского и подросткового безумия, врывается Макс, повисая на шее Хлои и крепко обнимая её. Прайс в растерянности, стоит, сгинается почти вдвое из-за низкого роста Макс, и смотрит куда-то вперед широко распахнутыми глазами, в которых пляшет чернота, слегка обнимает свою подругу, не зная, что делать дальше, и что будет.

Хлоя не хочет и дальше размышлять о странном поведении ее вечно собранной и рациональной не по годам подруги. Не в состоянии.

— Макс, что происходит?.. — Вопросительная интонация и серьезное лицо — то, что не совсем свойственно Хлое.

Плечом чувствует, как Колфилд вытирает влажные щеки об ее черный пиджак, жмется ближе, боясь отпустить, а Хлоя все больше склоняется вниз, не в силах держатся на ногах еще. Что угодно может вывести ее из и без того шаткого равновесия.

— Я остаюсь. Хлоя. Слышишь? Я остаюсь.

И на этих нескольких словах мир Хлои, и без того потерпевший кучу крахов за эти несколько дней, будто вновь испытывает изменения.

Несколько секунд она просто не знает, что делать. Застыла в ожидании, что это будет совершенно глупая шутка подруги, но та молчит, крепче обнимает и сжимает ткань пиджака. Макс вообще не любит идиотские шутки. И всегда серьезна.

Я остаюсь, Хлоя.

Слышишь?

Я — остаюсь.

— Я остаюсь здесь, с тобой, в Аркадии, — почти шепотом говорит Макс, как будто это секрет меж них двоих и никто не должен об этом узнать. В голосе — ни сомнений, ни усмешки. Только надрыв — от всхлипов, от волнения, от честности. Это чистая правда. Разве подруга детства может лгать, нет же, нет? — Моему отцу не дали работу, мы остаемся. Я остаюсь.

И будто кто-то сорвал тормоза, дал команду — и Хлоя падает на колени.

Плачет.

Макс опускается за ней на пол, крепко обнимает, тоже плачет.

Они обе плачут. От горя. От счастья. От эмоций, что сидят в них — плачут. Не боятся быть услышанными, не боятся за свою минутную слабость. Они же еще такие дети, им столько еще нужно пройти вместе, рука об руку — трудная жизненная ситуация Хлои, проблемы на учебе, первая влюбленность, первый серьезный конфликт, первые решения, которые способны изменить их жизнь. Они же справятся. Они же друзья.

Они плачут, хватаясь друг за друга, как за последнее, что имеют в этой жизни. Хлоя такой подросток, ей это все очень трудно, вечно против системы, вечно воюет с кем-то, пытается что-то доказать, она лучшая, она все может. А Макс, такой ребенок — девочка с веснушками и фотоаппаратом в руках, вера в хорошее и в любовь, наивность и мягкость, спокойствие и уют.

И теперь они вместе. Девочка-бунтарь и девочка-мечта.

— Мы вместе пройдем это. Вместе, слышишь? Я тебя не брошу. Никогда.

Хлоя не в силах больше плакать — отстрадалась, выплакала свое, не может больше, только всхлипы слышны, слова сказать не в состоянии — не в силах ребенок, весь мир все больше вязнет в этой тьме, она начинает мерзнуть, обмякает в руках Макс. Ей так плохо. Очень.

Слышит море, шторм, волны плещутся в ее ушах, соленый, металлический привкус на кончике языка. Макс что-то говорит, все отдается жутким эхом, не поддается никакому разбору, пониманию. Видит, как в дверном проеме появляется знакомый силуэт женщины. Суетится. Что-то происходит, что-то случилось. Ее трясут за плечи, касаются руки, стараются поднять.

Хлоя закрывает глаза.

И мир перестает существовать.