Ли Мэй не знал, что ему нужно делать.
В сюжет, идущий своим чередом, вмешиваться не хотелось. Ли Мэй, на самом деле, был рад играть роль аморфной амебы и не отсвечивать, лишь изредка мелькая в поле зрения других владык горных вершин Цан Цюн по роду деятельности. Он являлся откровенно средненьким заклинателем, в связи с чем чаще работал с документами, чем выходил на практику вне пределов секты; добросовестно вел уроки истории, всученные главой школы, и делал это с большим удовольствием, потому как работа учителем в прошлой жизни оставила свой отпечаток. Нестись на спасение мира, как это делают другие попаданцы, менять сюжет и строить отношения с окружающими не прельщало — зачем? Ничего из этого ему было не нужно, поэтому он был заклинателем, одним из сотни таких же, без особого военного потенциала, но с педагогическим талантом и образованием — уже за это его ценили.
Вместе с этим Ли Мэй вспоминал, что, если Шэнь Юань не займет место Шэнь Цзю, то на месте Цан Цюн останется лишь жалкое пепелище, а заклинатели будут убиты просто потому, что так захотел Ло Бинхэ. Он, конечно, все также мог не вмешиваться, свалив из секты лет через десять, к появлению главного героя у ворот школы, однако он, к своему же ужасу, искренне полюбил место, в котором находился, и не желал ему участи из оригинального романа: ему нравилось учить детей, у него были друзья, могущие поддержать в трудную минуту, здесь он чувствовал умиротворение. Застать на месте Цан Цюн Бесконечную Бездну— сущий кошмар.
Шанс того, что его занесло именно в «Систему…» равнялся пятидесяти процентам. Ему могло повезти, а могло и нет, и как Ли Мэй должен угадывать — не понятно. Он любил свою жизнь, вцепился в нее зубами и не был готов просто так отдать богу душу. Совесть за то, что он в прямом смысле занял тело другого человека, не мучила совершенно — ему было натурально плевать что, у кого и когда он отобрал. У Ли Мэй был эгоизм и жажда жизни, что сыграло решающую роль при принятии окончательного решения.
Он стоял рядом с учителем на возвышенности, вполуха слушая очередную перепалку между Шэнь Цинцю и Лю Цингэ, и осматривал территорию проведения вступительного испытания. Рытье ям — это традиция, которую решили нарушить лишь пики Цан Цяо, потому что работа лекаря очень тяжелая и, говоря откровенно, неблагодарная, в связи с чем у них проводился отдельный экзамен в другое время года, и Ку Син, куда хорошо, если раз в десятилетие попадает новый ученик, а их учитель перманентно находился в уединении.
Взгляд Ли Мэй зацепился за кучерявую макушку, одну такую на всех пришедших на отборочные испытания. Мальчишка выглядел младше своего возраста, был худым, щуплым и грязным, едва не вгрызаясь в землю, словно та могла помочь ему решить все проблемы. В сущности, сейчас так и было: Бинхэ было некуда идти, он недавно потерял мать и школа заклинателей стала для него единственной надеждой на улучшение своего положения. Пацан действительно больше подходил пику Бай Чжань с жесткой дисциплиной (если бы она еще была), упором на физическую подготовку и военное дело, а не Цин Цзин с их изящными искусствами.
Ли Мэй смотрел на Бинхэ, которого невозможно было не узнать, и нахмурился, когда в речах Лю Цингэ начали звучать прямые намеки на неспособность Шэнь Цинцю нормально обучить детей.
— Мальчишка неплох, — тихо сказал он, обратившись к учителю, — хороший потенциал, из него выйдет талантливый заклинатель.
— Ли Мэй хотел бы его забрать? — в тон ему спросил Юэ Цинъюань, уже уставший от ссоры боевых братьев.
— Если учитель позволит.
— Конечно.
Ли Мэй спустился к мальчишке после кивка учителя. Он не понял, почему чутье в ужасе завопило, будто увидев ужасное чудовище, готовое отгрызть голову, обглодать кости и выплюнуть их на землю, стоило ему остановиться перед мальчишкой и обратить на себя его взгляд. Аура главного героя? Упаси господи иметь такую ауру.
— Вставай, — сказал Ли Мэй, затолкав внезапно возникший страх как можно глубже и бесстрастно глядя на вскинувшегося кучерявого, — назови свое имя.
— Ло Бинхэ, — моментально выдал пацан, вскочив на ноги и удивленно глядя на стоящего перед ним человека.
— Этот мастер может поздравить Ло Бинхэ: с этого дня он является адептом пика Цюн Дин. Пойдем.
Ци Цинци, заметив это, неприкрыто рассмеялась, переводя все внимание ругающихся на себя.
— Посмотрите на это, шисюн, шиди, пока вы двое ругались — Ли-шичжи сделал дело!
— Шэнь-шишу и Лю-шишу хотели бы забрать Ло Бинхэ? — поинтересовался Ли Мэй, положив Ло Бинхэ руку на плечо.
— Нет, — чуть устало улыбнулся Юэ Цинъюань, проигнорировав недовольства обоих боевых братьев, — теперь, полагает этот мастер, Ло Бинхэ является адептом Цюн Дин. Этот шисюн не думает, что шиди будут против.
— Конечно нет, — едко выплюнул Шэнь Цинцю, скривившись за веером, и смягчился, когда Нин Инъин аккуратно подергала его за рукав:
— Шицзунь, может ли эта Ин-эр выбрать себе шимэй?
— Выбирай, — милостиво разрешил владыка Цин Цзин и окатил явно недовольного Лю Цингэ холодным взглядом, — Лю-шиди еще что-то ищет? Этому шисюну казалось, что он спустился только для того, чтобы потрепать окружающим нервы и показать, что все еще жив.
— Держи ядовитые слова при себе, Шэнь Цинцю, — выплюнул Лю Цингэ имя последнего, — однажды придется за них поплатиться.
— Ох, Лю-шиди угрожает?
— Лишь предупреждаю.
Сказал — как отрезал, и, вскочив на меч, улетел к своему пику, доведенный до ручки язвительным и ядовитым ученым. Ли Мэй, глядя на Шэнь-шишу, думал, что красота его тоже ядовита: яркие зеленые глаза, обманчиво спокойное выражение лица, за которым скрывается сотня-другая насмешек; эти изящные руки, в одно мгновение играя на гуцинь, в следующее уже держали меч, приставленный к твоему горлу. Шэнь Цинцю был невероятно красив и изящен, но за этой красотой скрывались тысячи отравленный игл.
Ци Цинци смотрела на все это с усмешкой, сложив руки на груди.
— Ли Мэй видит еще кого-нибудь? — поинтересовался Юэ Цинъюань.
— Нет.
— Тогда можешь идти с Ло Бинхэ на пик.
Ли Мэй поклонился, взял мальчика за плечо и повел за собой.
Он искренне надеялся, что не совершил ошибку.
***
Ли Мэй не мог сказать, что пожалел. Ребенок как ребенок, на его попечении вместе с Бинхэ еще семнадцать таких же детей. Но. Было одно большое «но», которое слишком сильно давило на мозги и заставляло слишком сильно осторожничать.
С Ло Бинхэ было что-то не так.
Ли Мэй не мог понять, что именно, пристально вглядываясь в светлые глаза мальчишки, но он пугал. Ли Мэй знал, что люди могут быть самыми жестокими и гнилыми созданиями; знал, что те порой хуже самых диких зверей, стаей задирая самого слабого; знал, что демоны иногда бывали милосерднее. Но он никогда не видел чудовищ в детях, пришедших в Цан Цюн, никогда не видел чудовищ в своих боевых братьях и сестрах, не видел чудовищ ни в одном из двенадцати владетелей вершин. Но с Ло Бинхэ было что-то не так, потому что Ли Мэй смотрел на него и видел маленького монстра.
Сияющий взгляд мальчишки таил в себе что-то еще, чего мужчина не мог разобрать; каждый жест воспринимался за возможную атаку, и Ли Мэй скорее приучил себя не вздрагивать, стоило заметить незаметно подкравшегося Бинхэ, чем привык к его присутствию; Бинхэ хвостиком ходил за ним, исчезая только после прямых приказов, и скоро набрался смелости для проявления наглости — заварить чай, принести закуски, перехватить пару свитков из рук. Это все вызывало дискомфорт. Ли Мэй впервые за всю свою нервную жизнь начал периодически пить успокаивающий чай, любезно предоставленный Мяо-шиди, главным учеником Цан Цяо. Он же аккуратно пытался выведать странно изменившееся поведение шисюна, но Ли Мэй только улыбался, не стремясь объяснять перемен в поведении.
Ему не нравилось ощущать себя запуганным зверьком перед огромным хищным зверем, готовым при любом удобном случае вгрызться ему в глотку или вырвать сердце одним мощным движением.
С Бинхэ было что-то не так. Ли Мэй, помнящий, что с детьми следует обращаться чуть мягче, потому что не все они могли привыкнуть к отсутствию родителей рядом, иногда звал учеников с приставками «А-», «сяо-» или «-эр» к имени, смягчая непривычную и оттого напряженную для них обстановку. К Ло Бинхэ обращаться подобным образом Ли Мэй не мог. Не хотел. Отчасти боялся. В его присутствии было беспокойно, Ли Мэй не хотел делать лишних движений, не хотел даже лишний раз вздыхать и отчетливо осознавал, что его лицо холодеет и каменеет сильнее обычного.
Ли Мэй правда старался. Ребенок, твердил он себе из раза в раз, отвечая снисходительной улыбкой на восторженное выражение лица Бинхэ, всего лишь тепличный ребенок, потерявший мать и не знавший жизни на улицах. Ничего такого. Все должно быть в порядке.
Но ничего не было в порядке.
Ребенок. Всего лишь обычный, жадный до внимания ребенок. Ничего необычного.
Ли Мэй знал, что обманывал себя. Закрывал глаза на все странности, упорно твердил, что нет — все нормально настолько, насколько могло быть в школе заклинателей, где постоянно творится что-то из ряда вон выходящее. Это чувствовал Шэнь Цинцю из оригинального романа? Чувство дискомфорта, страха, некое отчаяние — Бинхэ вызывал все это одним своим появлением. Слишком умные дети были по-своему пугающими, потому что не должны быть такими серьезными, проницательными и понимающими, в то время как Бинхэ пугал по непонятным причинам.
Знал ли Шэнь Цинцю, что с мальчишкой что-то не так? Выбрал ли он более радикальный путь решения проблем, а не просто делал вид, что все в порядке? Ли Мэй не мог догадываться, а уж тем более знать наверняка, потому что его там не было.
Потому что все, что он мог делать сейчас — закрывать глаза на действительность и молиться, чтобы пацан не оказался чудовищем из оригинального произведения.
***
— С ним что-то не так, — заявил однажды Шэнь Цинцю, находясь в кабинете у Юэ Цинъюаня.
Владыка Цин Цзин редко приходил к главе школы без повода, но в этот раз решил переступить собственную гордость. Шэнь Цинцю так и не смог вытравить из себя маленькую уличную крысу, за версту замечая себе подобных, а уж тем более хорошо он чуял угрозы в отношении собственной безопасности. Зверя, едва не попавшего на Цин Цзин после провокации Лю Цингэ, лорд видел пару раз и все эти разы у него оставались смешанные чувства.
Ло Бинхэ был, определенно, не так прост, как казался на первый взгляд. Шэнь Цинцю никогда не признается посторонним людям, что начал бояться ребенка, но себе врать не любил и не мог — присутствие Бинхэ его нервировало. Раздражение, вызванное дискомфортом и воплем видавшей самое разное дерьмо интуиции, возникало при единственном даже мимолетном взгляде на Ло Бинхэ, и это начинало перерастать в тревожность.
С Ло Бинхэ было что-то не так, но Шэнь Цинцю не мог понять, что именно с пацаном было не так. С одной стороны — обычный ребенок, легко сходящийся со сверстниками, старательно учащийся и стремящийся стать сильнее. С другой стороны, от мальчишки хотелось избавиться раз и навсегда, чтобы тот не мозолил глаза одним своим видом. Шэнь Цинцю чуял звереныша за несколько ли и не мог понять, почему интуиция вопит именно при виде мальчишки, в груди поднималось раздражение, не возникающее даже при виде Юэ Цинъюаня, и потаенный страх, не просыпающийся даже при виде разъяренного Лю Цингэ.
Владыка Цин Цзин не любил чувствовать себя загнанной в ловушку жертвой, над которой с садистским удовольствием издевался хищник, пронзая острым, холодным взглядом, поэтому свел контакты со зверенышем к минимуму, благодаря всех известных богов за то, что не дали ему забрать паршивца на свою вершину.
— Цинцю-шиди преувеличивает, — мягко начал отнекиваться Юэ Цинъюань, отвратно доброжелательно улыбаясь, — Ло Бинхэ — подающий надежды адепт. Через пару лет ему будет под силу занять первое место на Альянсе Бессмертных.
— Ты знаешь, что я вижу людей, подобных себе, насквозь, — зашипел Шэнь Цинцю, наклоняясь к главе школы ближе, — ты прекрасно это знаешь.
Знает, конечно знает.
Они все знали, что с Ло Бинхэ было что-то не так.
Просто никто не мог понять, что именно.