Сизыми струйками-завитками дым поднимается к потолку, задерживаясь на мгновение, а затем, остывая, падает на уровень глаз клубами, рассеиваясь по кухонному пространству. Сигарета уже, наверное, пятая, поэтому не слишком большое пространство кухни оказывается скрытым под дымовой завесой, через которую дышать трудно. Окно открывать не хочется, потому что, несмотря на середину августа, на улице +9 всего, дождь ледяной, с редким и мелким снегом перемежающийся. Лето, блять. Отопление включат ещё не скоро, поэтому и остаётся только в тёплые шмотки кутаться и ноги под себя поджимать, согревая лёгкие сигаретами. Чтоб не кашлять. Не надо, он ещё в прошлом году, весной бронхит схватил, ему достаточно. Тогда правда было об кого пальцы замёрзшие погреть, а сейчас только сигареты и чай зелёный, который он терпеть не может, но альтернативы-то нет.

Ваня натягивает рукава свитера до костяшек пальцев. Ступни ещё плотнее к бёдрам прижимает и щурится. Дым такой светлый, немного влажный, туман напоминает. Там, где Мирон сейчас, тоже туманно, наверное. В горах почти всегда туман. Но у него в домике всяко теплее: там печка каменная, с дровами потрескивающими, и одеяло тяжёлое-тяжёлое, ватное. Домик пусть и старый, но ремонт в нём недавно делали, пол с подогревом, по лакированному паркету можно босиком до кухни дойти и зарыться пальцами ног в пушистый ковёр у стола, готовя чай. Не зелёный. Какой-нибудь красный, с цветами и приторным запахом, который и без сахара сладкий. А потом сесть на любимую табуретку, за полукруглый письменный стол, ноги под себя поджать и зарыться по уши в стопки с исписанными черновиками, стараясь ни капельки чая не пролить на ровные строчки. Увлечься, забыться и оставить розовое, размывающее чернила, пятно на бумаге, чтоб зашипеть недовольно, кружку пузатую с синими полосками в сторону отставить и переписать весь лист, потому что ничего из-за этого розового пятна не понятно.

Ваня уверен, Мирон посмотрит на это пятно строго, будто оно от этого убежит, а потом о нём, Ване, подумает, потому что Ваня такой же, как это пятно. Почти кислотно розовый, размывает мысли все и невозможно его одним взглядом прогнать.

Нет, Евстигнеев всё понимает, он большой мальчик. Мирону нужно уединение, поэтому он и уехал, поэтому Ваньку с собой не взял. Но какая-то тоска, грусть всё равно скребётся внутри. Он скучает. Расстояние для них — частая преграда, так что засыпать Ваня и один может, завтракать по утрам оладушками один может. Только вот по вечерам в одиночестве не знает, чем себя занять. Так хочется Мирону СМСку написать, спросить как дела, но он не хочет мешать, правда.

Словно бы его мысли телепатически передаются, телефон на столе брякает тихонечко, экран загорается цифрами «22:37». Ване не очень хочется вставать с нагретого места, поэтому он медлит немного, докуривает сигарету, тушит её о край хрустальной пепельницы, подаренной Дарио в шутку на какой-то там сомнительный пидорский день. Мирон тогда смеялся так лучисто, Ваньку за плечи обнимал. Босым ногам не очень приятно на холодном полу, но он послушно берёт в руки телефон и снимает экран с блокировки.

Мирка 22:37

Не спишь? Можно тебе позвонить?

Ваня улыбается немного уголками губ и, легко касаясь клавиш, набирает ответ:

Вы 22:39

Не сплю. Звони.

Евстигнеев закусывает губу, продолжая пялиться в экран. Тот загорается нечёткой фотографией Мирона, который, улыбаясь, тянет лежащего на ковре Ваню за ногу, пытаясь оторвать его от новенькой приставки. Фото нечёткое, потому что Дарио очень сильно смеялся, когда его делал. Уши обжигают не очень громкие звуки вступления «Хитинового Покрова», опять же в шутку поставленного Дарио, когда Ваня с Мироном были в ссоре и не разговаривали. С тех пор и стоит, поменять руки не доходят. Ваня быстро нажимает на вызов и идёт в спальню, чтоб надеть носки.

— Привет, — тихо слышится на том конце, после недолгого молчания.

— Привет, — Ваня улыбается. Они редко разговаривают по телефону, и это всё на самом деле очень мило. — Как ты?

— Хорошо. Тут такой ливень за окном. Ветер страшный, — увлечённо сообщает Мирон.

— У нас тоже дождь. Даже снег местами пролетает. Дома холодно, — Ваня прижимает телефон к уху плечом, натягивая шерстяные носки, а после подходит к старому кряхтящему обогревателю, грея руки. — Спасаюсь свитером и сигаретами.

— Опять куришь по две пачки в день? — Мирон на том конце вздыхает.

— Мххх… — задумчиво тянет Евстигнеев в трубку, — Я соскучился.

— Я тоже, Ванька, — Мирон тихо смеётся. — Через недельку-другую вернусь.

— Так скоро? — тихая радость расползается по груди. Ваня присаживается на кровать, прикрывает глаза. — Одиноко без тебя, знаешь. Не хочу показаться нытиком, но мне тебя не хватает. Ещё этот холод собачий.

— Возьми плед в шкафу. Он очень тёплый, — советует Мирон.

Ваня послушно встаёт, подходит к угловому шкафу, тянет за ручку. На полках старая обувь, на плечиках висят официальные костюмы, которые они не надевают никогда, внизу склад подушек. Сверху толстое пуховое одеяло и тот самый плед. Ваня достаёт и его, и одеяло, чтоб ночью не трястись. Плед толстый, светло-бежевый, в клетку с коричневыми полосочками. Немного колючий, зато с мягкой бахромой по краю. Ваня тут же укутывается в него и снова прижимает телефон к уху.

— Спасибо, — выдыхает он в трубку.

— Тепло? — в голосе слышно улыбку.

— Тепло, — Ваня кивает сам себе. Вот так, слушая голос Мирона в трубку, очень тепло.

— Не грусти только, а то Дарио мне будет жаловаться на тебя, — он замолкает на какое-то время, и Ваня тоже молчит вместе с ним. — У тебя же на кухне окна на запад выходят? Садись на подоконник.

Голос Мирона звучит немного неуверенно, но как-то неожиданно ободряюще.

— Зачем? — Ваня поднимается на ноги и снова плетётся на кухню, собирая пыль с пола краями пледа.

— У меня окна на восток выходят. Я сейчас тоже на подоконнике.

Ваня улыбается. Мирон никогда не был сторонником всякой глупой романтичной чепухи, но сейчас, кажется, не против чего-то подобного. Ваня смотрит в окно. Питер светится, хоть и кажется мрачным от грозовых туч. Евстигнеев руку к стеклу запотевшему прижимает, оно холодное, мокрое.

— Люблю тебя, — шепчет он в трубку, а после рисует на окне волнистую линию, ноги ближе подтягивает.

— Люблю тебя, — вторит Мирон на другом конце.

Фёдоров никогда не говорил «я тоже», ему это не нравилось жутко. Он считал, что от этого смысл сказанного теряется. Он говорил: «Так может сказать любой, ничего под этим не подразумевая, а если ты говоришь, что любишь, ты даёшь обещание». Ваня не спорил. Ему и не хотелось.

— Согрелся? — Мирон подаёт голос не сразу, они молчат, наверное, минут десять.

— Да. Да, согрелся, — Ваня вздыхает расслабленно, головой упираясь в стекло.

Так просто сейчас представить Мирона, сидящего на подоконнике с телефоном у уха и упирающегося пятками в стену. Ваня представляет, ничего не может с собой поделать. Ему и правда становится намного теплее, даже внутренний озноб проходит. Он, разморённый, медленно засыпать начинает.

— Ванюш, иди в кровать, не мучай себя, — говорит Мирон и хлюпает чаем. Он-то явно спать ещё не собирается, просидит над текстами до раннего утра, — я слышу как ты сопишь.

Ваня уже в который раз за вечер слушается. Потому что Мирон хоть и старше всего на несколько лет, кажется намного взрослее Вани. Он кажется таким мудрым и знающим, тёплым Мироном с хриплым голосом и пальцами в чернилах от ручки и пятнах от грифеля.

Ваня падает на подушку, натягивая поверх пледа ещё и одеяло пуховое. И только под тёплым коконом избавляется от домашних штанов и свитера. Зарывается лицом в подушку.

— Спокойной ночи, — шепчет Мир, понимая, что его уже не слышат, потому что Ваня, зарывшись в своё меховое убежище, сразу засыпает, теряя телефон где-то в подушках. — Сладких снов.

Мирон отключается и смотрит на экран.

Вызов завершён

Время разговора 00:34:57

Мирону пусть и не было холодно, но сейчас ему действительно тепло.