Сгинь,

рассыпься,

лопни,

пропади!

Только с каждым утром вновь приди.

Слуцкий

Драко было плохо, по-настоящему плохо, в самом естественном смысле, какой только могут вкладывать люди в это слово, произнося его по слогам. Плохо — это когда тяжёлая плита лежит одновременно на плечах, спине и сердце, и её никак нельзя сбросить, потому что груз, заключенный в пять букв слова «плохо», неподъёмен. Плохо — это когда хочется одновременно и метаться, и застыть неподвижной статуей, и когда в сердце будто разом поселился рой ядовитых пчёл, которые жужжат и не дают покоя. К ним, как и к плите, можно привыкнуть, но от этого они никуда не пропадают.

Драко мог бы описать своё состояние многими словами, но в простом, почти детском слове «плохо» заключался тот самый, подходящий смысл. Он рассуждает, что «ужасно» — это когда человек во мраке, на дне ямы, из которой нет лазеек для выхода. «Отвратительно» — тоже не подходит, он бы скорее применил это слово к какой-нибудь патовой бизнес-ситуации: например, если бы у него отняли часть его преуспевающих, работающих активов. «Гадко» — мимо, мимо, мимо. Гадко ему было, когда он не мог побороть панические атаки и лежал, свернувшись в огромный костлявый клубочек.

Нет, сейчас ему именно плохо — в общем, в целом, в частности. В деталях и по области. И он ощущает себя словно ребёнок, у которого отобрали нечто дорогое и близкое сердцу. А в его ситуации корректнее было бы сказать, что «он самостоятельно пожертвовал нечто ценное, единственное любимое на благотворительность», хотя его даже никто не просил.

Стоит сказать, что сначала, после того как они с Гарри только разошлись, ему было очень хорошо — больно, да, и эта боль скапливалась на сердце, покрывая его хрупкой корочкой, но это была правильная, нужная боль. А потом, спустя десять дней, он проснулся и понял: ему плохо.

Он ожидал чего-то подобного. Наверное, это логично, если ты лишаешься вмиг всего, что стало твоими основой и фундаментом, но он не был готов на самом деле. Он надеется, что трещина, которая появилась на сердце, делая его уязвимым и мягким, срастется обратно, а не пойдёт дальше.

Но он ошибается.

И поэтому следующие недели Драко расписывает в своём ежедневнике до секунды: чтобы ни продохнуть, ни присесть. Он много работает, желая приумножить свой достаток, и иногда вырывается к Панси или Блейзу, только для того, чтобы обсудить с ними новые сплетни. И ни слова о Гарри Поттере.

Кроме тех, что он пишет сам, анонимно, для статей в «Инсендио». Пёстрые заголовки ещё долго обсуждаются среди сливок общества. Драко считает себя гением, а на его счет неожиданно поступают десять тысяч галлеонов. Отправитель – неизвестен. А заголовки, тем временем, один дурнее другого: «Гарри Поттер – мальчик, который выжил, чтобы основать свою секту, взращивающую наёмных вуайеристов». Или «Гарри Поттер – человек-загадка: десять фактов, подтверждающих его сексуальную связь с магловской звездой Бритни Спирс. Куда приведет героя всея Британии этот греховный роман?».

Панси смотрит на него почти с жалостью, когда Малфой веселится и зачитывает отрывки из собственных статей. Блейз отбирает у него вишнёвый ликер, но Драко распаляется всё больше и больше. Он веселится, декларирует особенно удачные моменты и много пьёт, и всё это для того, чтобы ночью порвать в клочья все страницы, где упоминается Поттер, и пойти в бар, чтобы отсосать кому-нибудь на коленях.

Драко плохо, но не настолько, чтобы сесть и жалеть себя. Правда, когда Белла приходит к нему на колени в ошейнике из бархата цвета неба, Малфой гонит её прочь, пьёт больше положенного и скулит, бросая заколдованные дротики в фотографию Гарри на стене. Он должен был трахать его, а не пробираться под кожу, выворачивая всё наизнанку. Он должен был помочь найти ему путь к искуплению грехов, а не дарить его кошке бархатные ошейники.

Драко продолжает жить и занимается своими привычными делами, которые были в его понятном жизненном сценарии до Поттера. Тусуется в клубах, танцует, пьёт водку с вишнёвым ликером и много думает об искуплении как таковом.

Удивительное дело, но больше он не чувствует себя виноватым в том, что было на войне. Слова Гарри, липкие и сахарные, колокольчиком звенят внутри: «Ты хороший, просто немного дурной. У тебя такой смешной нос, и ты совсем не виноват. У тебя не было выбора, и ты никого не убивал».

Это правда. И он верит Гарри.

Драко качается в кресле на задней террасе, курит и думает, что эти слова, слащавые и добрые, вкупе с ударами по спине на самом деле подействовали как нужно, запуская процесс очищения. В общем и целом, он действительно не виноват. А за боль он ответил сполна — получая её, жгучую и кровавую, от Гарри.

Он вспоминает их стычки в Хогвартсе, разбитый нос в поезде, Адское пламя… И его сердце запускает процесс исцеления с новой силой, делаясь ещё более уязвимым.

Драко думает, что влюбился в Поттера, потому что тот был единственным близким человеком, во всех смыслах рядом, когда с него наконец спали оковы боли, удушающие и раскалённые.

Но на самом деле он знает, что истина совсем не в этом. Истина в том, что Гарри — хороший человек, именно такой, какой подходит Драко. Малфой недоуменно размышляет, почему они не ладили в школе, и понимает, что у них не было никакой стоящей причины для вражды. Выступающие зубы Грейнджер не в счёт, это святое.

Драко не хочет быть влюбленным в Гарри, но ничего не может с собой поделать. Он знает адрес, он может прийти к нему домой или написать письмо, но он всё ещё боится ошибиться.

Отношения с Гарри Поттером — это что-то уникальное и неизвестное, похожее на прыжок с разбегу в пустоту. Тут нужно только довериться, потому что иначе никак не узнать.

Но Драко помешивает коктейльной палочкой мутный шёлк меда и виски и думает, что он совсем не смельчак, чтобы добровольно разбить себе задницу, ныряя со скалы.

***

В это же время где-то там, на другой стороне, пытается жить (или выжить) Гарри.

Первые дни после их расставания он пьёт много кофе с волшебной пенкой, как заколдованный убеждая себя, что это приготовил Драко. Драко со своими руками, манерными и присваивающими всё, что плохо лежит. Драко, Драко, его Драко, его Сатурн и его наказание.

Гарри ездит на магловских автобусах, просто потому что он привык заниматься этим по вечерам, и, хотя сейчас он сидит на жёстком сидении один, не прижимаясь ни к чьему угловатому плечу, он всё равно находит в этих поездках упоение.

Он считает неработающие светофоры, просто потому что они делали так с Драко. Он ходит на дурацкие мультфильмы в магловские кинотеатры в одиночестве и ест карамельный попкорн, упиваясь своим горем и отсутствием самой важной детали, без которой ничего не хочет работать как следует.

Но горе не длится вечно, по крайней мере, в той острой, выносящей сердце с петель форме. Гарри подает заявление на увольнение, про себя злорадно посмеиваясь над лицом Робардса, и долгие недели он не делает ничего толкового – только готовит фунчозу, слушает Ю Ту и перебирает гору рубашек.

Рубашки то и дело находятся во всех неожиданных местах дома. И вот, когда Гарри кажется, что его боль из острой перешла в стадию тупой, ему становится ещё дурнее.

Голубая шёлковая рубашка с серебряными пуговицами — это именно в ней Драко первый раз пришёл к нему домой, чтобы встать на колени перед своим школьным врагом и попросить прощения. Через рот, но не словами.

Белая классика с отутюженным воротником — это они первый раз попробовали зелья Гарри, входя в состояние беспамятства и вылизывая друг друга во всех местах.

Или вот, фиолетовая, а точнее, как сказал бы Драко, сморщив нос, «цвета сливы», с простым прямым покроем. Именно в ней был Драко первый раз, когда Гарри устроил «обнимашки-от-хандры». Это ребячливость, детскость, но тогда ему казалось, что насильные объятия — единственная возможность удержать вырывающегося раздражённого Драко, каким он часто становился к ночи. И, возможно, этот способ на самом деле был единственным верным и работающим.

Гарри наводит порядок в доме и голове, но с последней получается плохо. Всё напоминает ему о Малфое, и от этого кончики пальцев то и дело горят, требуя написать письмо. Выплакаться, выреветься, оглушить болью, удушить нежностью и умереть в мороке любви.

Он не делает этого. И зелья больше не пьёт, потому что слова «Ты – идиот» слишком крепко вшились на подкорку мозга. И он не хочет быть идиотом, по крайней мере в глазах Драко.

Гарри мало спит, но, когда спит, видит яркие красочные сны, зачастую просыпаясь во влажном белье.

Ему снится Драко: белый, длинный, искушающий, греховный. Во сне он говорит сладким шёпотом, вылизывая кожу Гарри между ног. Он подставляет щёки под удары, с благодарностью принимая наказание за свои былые ошибки, и сердце Гарри сжимается в крошечный комок полыхающей нежности.

Он всё еще считает, что то, чем они занимались, это просто долбанутая херня. Но он не может отрицать, что эта долбанутая херня, выдумка Малфоя, сработала. Может, и не так, как он планировал, но сработала.

Сначала Гарри сорвался, позволяя внутреннему дьяволу вырваться на свободу: он хлестал Малфоя упоенно, с наслаждением, яростно кончая от вида слёз на его лице. Он резал его руки заклинаниями, оставлял синяки на ногах и руках, сжимал шею до хрипящих звуков, и плевал Малфою в рот, сообщая, что тот — не больше, чем одноразовое развлечение.

Но время шло, вытапливая боль через жестокость, и на её место пришло теплое, как пламя свечи из соевого воска, желание сначала разделить эти злые слезы, а потом и вовсе высушить их поцелуями.

Гарри курит в окно, вспоминая шелк лопаток Драко под своими пальцами. Он кусает губы и беззвучно плачет, потому что осознает, что сказал слишком мало слов «Красивый», «Нежный», «Молочный». Он день за днем задается вопросом, можно ли считать ту сцену в кинотеатре актом искупления? Скорее да, чем нет. Актом признания поражения, актом передачи себя в единоличное пользование.

Чувства Поттера крепнут, цепляясь за каждый выступ души, и он поддается греховности, за которой так гонится Малфой: он приходит к Джерри и делает ему минет, просто чтобы понять, что чувствовал Драко.

И мысль, что эта соленая жидкая сперма была на губах Малфоя тоже, доводит Гарри до пьяной эйфории. Его одержимость и голод принимают всё более и более странные формы, но он уверен, что всё это, каким бы они ни было, правильно.

Гермиона и Рон считают его помешавшимся.

Психотерапевтка считает, что происходящее — нормально, если так хочет сердце.

А сердце тем временем хочет слишком много — и слез, и успокоения, и битвы, и признания поражения.

Но вместе с тем Гарри всё еще остается не тем человеком, который может позволить себе просто сдаться. И у него есть план. Шаткий и ненадежный, вообще не имеющий шансов на успех, ведь он не Малфой, который в этом хорош. Но план. Всё-таки план.

***

Когда в сад прилетает сова, Драко пьёт, что неожиданно, просто кофе с просто сливками. Панси щебечет что-то о своём новом маникюре за триста галлеонов, о долгожданной беременности и козле-Блейзе, который задолжал ей денег за проигранный спор. Драко слушает её спокойно, вежливо кивая. Его мысли заняты Гарри, но теперь, спустя два месяца, это не похоже на агонию. Скорее на зудящую боль в зубе, к которой ты привыкаешь, потому что у врача нет времени тебя принять, а ещё ты слишком боишься остаться без этой боли, ведь ты уже привык.

Эта боль похожа на боль от нажатия на синяк, глубокая и отдающая во все конечности. И Драко с удовольствием нажимает на свой синяк на сердце, раз за разом упиваясь мыслью, что оно — живое.

Прилетевшая сова опускается на край деревянного столика и осторожно, словно её старательно обучали этикету, оставляет конверт.

Ни печатей, ни опознавательных признаков, да и сова незнакомая. Драко думает отложить письмо до лучших времен, но интуиция требовательно приказывает не тянуть.

В целом, Драко скорее логик. Ему нравится арифмантика, психология и закономерности, а прорицания, предвкушения и мечты — не очень. Но интуиция, эта наглая птичка с острым клювом, со всей силы долбит его изнутри, подчиняя своей воле.

Он разворачивает письмо и бледнеет.

— Дорогой, что-то случилось? У тебя отбирают бизнес? «Этан» закрылись и тебе больше негде покупать рубашки?

Он переводит дыхание, делая жадный глоток остывшего кофе.

— Панси, Мерлина ради, не говори таких глупостей. Даже думать не хочу, что будет со мной, если «Этан» закроется. Я же буду вынужден ходить голым.

Она смеется.

Драко встает, с ужасом понимая, что у него дрожат ноги. Он совершенно точно ощущает дрожь и боится делать шаг — конечно, опозориться при Панси это не самое страшное, но всё же.

— А что тогда? Тебя позвали на роль директора Хогвартса? — Паркинсон саркастично изгибает бровь, загибая пальцы. — Только не говори, что Нарцисса возвращается! Нет? Ну что, не томи, Драко, бесишь же! Неужели Люциус решил воскреснуть и предупредил тебя, чтобы ты успел привести поместье в порядок?

Драко фыркает и отмирает, беря себя наконец в руки.

— Хуже. Это Поттер.

Он закусывает губу и поправляет свою домашнюю рубашку цвета садовой лилии. Панси считает его очаровательным в этой рубашке, а сам он про себя думает, что выглядит отвратительно. Но времени на переодевания у него нет. Он хочет убить Поттера прямо сейчас! Желательно в следующую же секунду.

Панси закатывает глаза и откидывается на спинку плетеного кресла, кутаясь в плед.

— О Мерлин, герой-любовничек… Уйди с глаз моих долой. Убивай своего Поттера.

И он так и собирается поступить.

***

Когда в доме на Гриммо раздается грохот камина, Гарри, как ни в чем не бывало, готовит оладьи с клубничной начинкой. За окном мягко стелется закат, освещая его лицо своими персиковыми лучами, вокруг — порядок и пахнет розовой солью для ванны (это любимый запах Драко), а сам Гарри стоит в рубашке Малфоя цвета сливы, увеличенной при помощи магии.

Драко вламывается бесцеремонно и, гневно отряхнувшись от пепла, собирает отросшие волосы в пучок. Взглядом он находит Гарри, который неподалеку скользит у разделочной доски и насвистывает какую-то магловскую попсу. Возможно, сплетня про Бритни Спирс была вовсе не сплетней.

— Ты!

Голос Драко раздраженный и требовательный, но Гарри изо всех сил контролирует каждое своё движение, поднимая на него взгляд удивлённых зелёных глаз, будто это не он ждал его последние два часа, подпрыгивая от каждого шороха.

— Я. Представь себе, я всё еще живу здесь.

Драко закатывает глаза и делает пару шагов вперёд, с трудом контролируя дыхание.

— Какого хрена ты делаешь, Поттер?

Гарри протягивает Малфою глубокую тарелку с тестом и кивает на порезанную клубнику.

— Я готовлю оладьи с клубникой. Присоединишься?

Драко шипит и подходит вплотную. Это какой-то дурдом, а Поттер — король сего безумия. Он хочет выбить из него эту дурь, потому что раздражение горячит кровь, доводя её до кипения с колючими пузырьками.

— Ты, блять, понимаешь, о чём я говорю!

Он достает злополучное письмо и трясет им в воздухе, как орудием для изощрённого убийства. Гарри смотрит на него так спокойно и по-домашнему, что Драко и самому хочется расплавиться словно масло. Вместо этого он гневно сверкает глазами и прибавляет:

— Ты этого не сделаешь. Ни за что!

— Ах это…

Гарри выглядит таким умиротворённым, будто он только что постиг все тайны мироздания. И Драко еле сдерживается, чтобы не потерять остатки своей гордости и не провести лицом Поттера по разделочной доске. Было бы так здорово испачкать его в клубнике!

Эта мысль прокатывается внутри, замедляясь в районе живота. Малфой просто в бешенстве, не больше!

— Ещё раз. Ты. Этого. Не. Сделаешь, – как для ребенка, по слогам, произносит Драко, грозно нависая над Гарри сверху. Разница в росте в виде пяти сантиметров приходится как никогда кстати. — И ты даже не поставил печать, это не прилично. Кому ты ещё отослал это недоразумение?

— Всем спонсорам, которых мы с тобой обсуждали, — Гарри вытирает руки клетчатым полотенцем и складывает их на груди.

Он чувствует эйфорию на грани помешательства, просто потому что Драко рядом. Неизвестно, о чём он думает, но его лицо, разрумянившееся и сердитое, заставляет Гарри пылать словно картофель, который обмотали фольгой и положили в костёр.

— Всем?!

— Всем.

Драко в ужасе. В ужасе от того, что он стоит рядом с Гарри, только пальцы протяни, в ужасе от того, что чёртов болван посмел написать официальное приглашение всем тридцати двум спонсорам и через неделю созывает их для обсуждения проекта адаптации сквибов. Но самый большой ужас заключается в строке «Я, Драко Малфой, буду достопочтенно признателен Вам за присутствие на нашем скромном мероприятии. Мой будущий фонд поможет…»

И бла-бла-бла.

Но этот фонд совсем не его! Это фонд Поттера. И какое он имеет право писать людям письма от его имени? Это же подлог. Поттер — просто мелкий разбойник, вор имён и… Да он преступник, и неудивительно, что он хотел уйти из Аврората. Таким там не место.

Драко смотрит на Гарри, который самодовольно хмыкает и прихлебывает, как самая настоящая собака, кофе. Драко хочет убить его, убить голыми руками! Он знает, что чертов Поттер в курсе, что Драко не может отозвать встречу, якобы назначенную от его лица. Только не в случае с этими, как он сам выразился, «достопочтенными волшебниками». Это вопрос репутации, и Драко слишком много сил вложил в то, чтобы смыть грязь с имени Малфоев.

Они молчат, просто пялясь друг на друга, даже не пытаясь скрыть взаимную всепоглощающую жадность.

Драко с ломотой в руках смотрит на то, как Гарри улыбается, и его сердце разлетается вдребезги, превращаясь в россыпь лёгких перышек, которые скользят в разные направления, куда им велит душа.

Он хочет ударить придурка как следует, вколотить его в столешницу, он так скучал, и теперь…

— Ну так и что скажешь, ты согласен?

Они продолжают поглощать друг друга глазами, такие разные, но оба сумасшедшие, с дурацким чувством юмора и пристрастием к странной еде, алкоголю и сексу.

Драко мотает головой, вцепляясь, как раненный, как смертельно-больной, в надежду, в плечо Поттера.

— Нет, нет и нет!

И он целует его в сладкие и жгучие от имбиря губы.

Целует! Первый раз, по-настоящему, вжимая всем своим длинным телом сильного Гарри в стол. Он целует, целует, целует, раскрывая мягкость губ напротив, напирая, требуя, вызывая в бой, запуская руку в темные космы, но не чтобы сделать больно, а чтобы поиграть с завитками.

Гарри бросается ему навстречу, хотя на самом деле он делает лишь маленький шажок вперёд и целует в ответ. Жарко омывая рот языком, рассказывая каждой трещинке губ, как он скучал, как он не знал, как он чуть не сошел с ума.

В жизни много хороших, правильных вещей. И целовать Гарри Поттера — точно одна из них.

Малфой отстраняется, весь красный и ошалевший, и гневно добавляет:

— Слышишь? Я не согласен! Ни за что на свете!

И снова целует, руками вцепляясь в грудь, в бедра, в крепкую шею напротив. Потому что это выше его сил — сказать «Да!» словами. Но он хорошо изучил язык тела, и оно никогда не врет. По крайней мере, не в случае с Гарри Поттером.