Были лошади цвета кофе и магнитного лазурита,

Что сверкает на обратной стороне глаз,

Там, куда улетают все непринужденные смешинки.

Были палатки с фруктовым мороженым,

Которое мы никогда не покупали.

Мы не хотели показаться наивными детьми,

Но в своих понедельниках, средах и субботах

Мы были на самом деле намного хуже.

В наших буднях были убийцы с ножами вместо рук

И пушистые котята с нежными животами,

Я качал тебя словно младенца,

Потому что неожиданно понял, что не хочу, чтобы ты плакал от боли.

В перерывах между откровенностью

Были ночи только для нас:

Сплошной атлас и вертикаль

Из серебра, синтетики и сливок.

Я бы не променял их ни на какие сокровища мира,

Потому что главное сокровище заключалось в твоих глазах, напротив.

Наверное, что-то подобное должно было случиться так или иначе. Это ведь они, Малфой и Поттер. Долбаные психи, у которых всё и всегда качается на лезвии между «сложно» и «неразрешимо».

Гарри знает, что произошедшее было неизбежно. В глубине его души рыбкой плескается сладкое, удушающее понимание, доверительным шепотом сообщающее, что он изначально знал, нет, чувствовал, ощущал, если угодно, что так всё и будет в конце концов.

Гарри заполняет стандартную пятничную форму, отчитываясь о прошедшей неделе, и как обычно задерживается из-за этого в Аврорате допоздна. Часы гаденько тикают, вызывая мигрень, но даже несмотря на это сейчас здание Аврората не кажется таким паршивым, каким оно являлось в представлении Гарри всего лишь несколько месяцев назад. Не то чтобы Гарри в восторге от своей работы, совсем нет: он всё-таки решает послушаться Малфоя и завязать с этим. Пока он ведёт два дела разом и уверяет себя, что по окончанию подаст в отставку. С треском заявляя, что извиняйте, но с меня хватит.

Нет, он не собирается основывать секту имени святейшего Гарри Поттера. Эта идея ему нравится, потому что её придумал Драко, но он не уверен, что хочет быть основателем чего-то подобного. Для ведения дел преуспевающей секты нужно много сил, в основном, чтобы склонять и шантажировать людей, заявляет со всей важностью Малфой, и Гарри знает, что это не его вариант.

Вместе они анализируют финансы Гарри. Ну, по большей степени анализирует, конечно, Драко, что-то ворчливо бубня себе под нос, а Гарри ест тако с нутом и иногда рассеяно гладит Малфоя по спине. И он, чуть ли не носом целующий бумаги Поттера, которые находятся в полном хаосе, даже не вырывается.

Чуть позже Драко лениво замечает, обмахиваясь алым, как сама кровь, веером из шёлка, что, если бы Поттер был чуточку поумнее, он бы вложил примерно одну четверть своих сбережений в развивающиеся технологии, наподобие тех, в какие вложился сам Малфой, и горя бы не знал.

Гарри ворчит и спорит, но на самом деле это кажется ему замечательной идеей. Правда, он не представляет, как можно не работать в прямом смысле этого слова, но Драко быстро убеждает его в правильности своей точки зрения, оголяя руки и бедра с синяками, демонстративно надавливая на них до боли.

Со временем они сходятся на том, что какой-нибудь фонд поддержки детей-сквибов с прозрачной программой адаптации в волшебном мире — ведь всё-таки сквибы принадлежат именно ему — станет идеальным вариантом, закрывая разом несколько потребностей. Во-первых, в магической Англии нет ничего даже отдаленно похожего, и это ощутимый для современного общества пробел. Во-вторых, у Гарри есть имя и репутация, и он сможет привлечь весомое спонсирование одним своим присутствием. В-третьих, и на самом деле, как рассуждает Драко, в-главных, у Поттера будет возможность перенаправить свою неуёмную эмпатию в какое-никакое здоровое русло.

Чуть позже Драко заставляет его пойти к психологу, и впервые Гарри подчиняется. Он знает, что Драко так же болен и запятнан, как и он сам, а значит он по-настоящему понимает, что предлагает. Это предложение, прямое и незатейливое, вырывающееся из губ Малфоя так естественно, кажется Гарри самым замечательным в мире, и он мигом соглашается.

Гермиона пребывает в самом натуральном шоке от этой новости. Рон не общается с ним неделю, заявляя, что он влюбился в, прости-пожалуйста-Мерлин, хорька. Ужасно.

Это, конечно, неправда. Они просто трахаются, вымещая свою боль. Но с каждым днем Гарри и сам начинает сомневается в этой шаткой концепции всё больше и больше.

***

Их трёхразовые встречи становятся ежедневными. Драко всё равно практически всегда свободен — водка и вишнёвый ликёр не в счет! — а у Гарри появляется дополнительная мотивация закончить со своей работой поскорее.

Иногда его вызывают на места преступлений прямо среди ночи, и, хотя Малфой никогда на свете не соглашается остаться на Гриммо с ночёвкой, он всё равно кисло хмурится.

Гарри растворяется в ночи, виновато улыбаясь и порываясь устроить неожиданное нападение «обнимашек-от-хандры», но предупреждающий взгляд Малфоя достаточно красноречив, чтобы не делать этого.

Гарри уходит, а Драко по обыкновению выискивает свою рубашку в холмике их общих рубашек. Неожиданно, но у Гарри на них хороший вкус. В конце концов, Малфой надевает любую понравившуюся и понимает, что теперь не может точно сказать, сколько у него рубашек дома: двести тридцать восемь или больше. А может и вовсе меньше, потому что иногда он аппарирует домой без рубашки вовсе.

После таких уходов Гарри, Драко варит кофе. Почему-то всегда у него получаются две порции, а не одна, и он притворно ворчит, оставляя кружку для Поттера под стазисом. Так, как он любит: с пушистой пенкой, что пачкает губы, одной ложкой сахара и щепоткой бодрящего имбиря.

Драко клянется себе, что это ничего не значит — он просто не изверг, чтобы выливать дорогой кофе, который он сам же и купил на Гриммо (очевидно, потому что до этого у Поттера был только растворимый, и Малфой не раз позволял себе пошутить, что причина его регулярного очищения желудка прозрачна и заключается в этом кофе. После этих слов Гарри зарычал и прижал голову Малфоя ботинком к полу, чтобы отыметь пальцами до криков).

Но на самом деле Драко ни в чем не уверен.

По вечерам они занимаются всякой ерундой: катаются на магловских автобусах, от которых Драко мутит, рассматривают серые, выкрашенные дешевой краской сооружения вроде домиков с названиями «Ритуальные услуги» и «Заточка ножей». Драко думает, что маглы сумасшедшие.

Гарри думает, что Драко волшебный.

Маглы о них не думают вообще.

Они кормят голубей, просто потому что голуби тоже живые, и их жаль. Они голодные, растрепанные и серые, а Драко всегда испытывал какую-то непонятную жалость к серым животным и птицам.

Они всё чаще позволяют себе смеяться в компании друг друга, непринужденно откинув голову на плечо или грудь напротив.

Однажды Гарри ведёт Драко в кинотеатр на последний ряд, где они, слава Мерлину, одни. Они смотрят мультфильм-сказку про зеленого великана, который, по мнению Драко, не великан вовсе, говорящего осла и человека, сделанного из печенья. На экране летают феи и есть даже дракониха, до жути смешная! Драко ест попкорн из бумажного ведерка, липкий и сладкий, соприкасаясь локтем с локтем Гарри. Неожиданно ему нравится. Гарри в целом и его локоть в частности.

Тогда Гарри впервые решает сделать то, о чем договорился со своей психотерапевткой: он собирается намекнуть Драко, что для него всё зашло слишком далеко. И это больше не просто трах. Не для него.

Но он не знает, как говорить о таких вещах, ведь это Драко. Он может проклясть, может прокусить кожу на шее до крови, может начать бегать голым, размахивая рукой с Чёрной меткой и крича: «Я ебаный Пожиратель смерти, и я сожру тебя, потому что ещё я и ворарефил».

Поттер не знает, как быть. Мультик милый и романтичный, и он тоже хочет сделать что-нибудь милое. Что-нибудь, чтобы сказать Драко, что он влюбляется или уже влюблён.

Гарри запускает руку сначала в ведерко с липким попкорном, а потом, облизнув пальцы от карамели, одним уверенным движением прижимает эту руку к мягкому члену Драко.

Тот возмущенно шипит, но не вырывается, и Гарри доводит его до мучительного оргазма, шепча что-то вроде: «Мой хороший, моя сладкая ягодка, мой далёкий Сатурн, моя холодная льдинка, мой нежный, красивый мальчик. Ты самый достойный, ты такой сладкий, вкусный, замечательный, ты даже не представляешь, насколько. Ты очень нравишься мне». Драко кончает, вцепившись в подлокотники, и смотрит на то, как Человек-Печенька на экране верещит, когда на него льют молоко.

После этого, отдышавшись, Драко в удивлении пялится на Гарри, но тот только опускает свою грязную руку в ведерко, смешивая карамель, попкорн и сперму, и Малфой теряется от щемящего чувства восторга, смеха и возмущения.

А ещё он начинает думать, что всё выходит из-под контроля, и пугается.

***

После того вечера Драко замыкается в себе, закрывает камин в поместье и пишет Гарри всего лишь пару строк: «Мне нужен перерыв. Я напишу, как буду свободен». Два предложения, и столько боли для Гарри.

Его снова начинает тошнить после рейдов, он мечется на Гриммо в непонимании, и у него горит все тело от зависимости, которая жадными языками окутывает душу. Его психотерапевтка предлагает ему упражнения на концентрацию и дыхание, но он считает, что в рот он их ебал, и, конечно, ничего не делает.

Упражнения с дыханием они выполняли вместе с Малфоем. Он сжимал его шею, наваливаясь сверху всем телом, и считал до тридцати, лаская оба члена в одной ладони и шепча на ухо всякие непристойности вроде: «Я бы хотел оставить тебе пару синяков на твоей очаровательной заднице, что скажешь? Если будешь хорошо себя вести, я кончу тебе в горло». И эти упражнения отлично помогали.

Гарри сначала злится на себя за поспешность, за нетерпеливость, за надежду. Но гнобить себя — мучительно больно. Поэтому он переключает свои эмоции на Малфоя, обвиняя его во всех мыслимых и немыслимых грехах. А после… он страдает. И снова прикладывается к зельям, хотя последние две недели они были позабыты в виду ненадобности.

Гарри пьет отраву, много и часто, и весь мир становится одной сплошной галлюцинацией. Он берет, впервые за три года, больничный на работе и просто лежит, упиваясь жалостью, ненавистью, любовью и нуждой.

Теперь он знает Драко именно как Драко, как хрупкую статуэтку с острыми краями, удивительную, единственную в своем роде. И он нужен ему, но не для того чтобы спасти его или заполнить потребность в сексе. Он просто хочет Драко, любого и всего, и эта жажда так сильна, что он словно горит в ней, растворяясь на капельки слёз и душного пота.

Рон разбивает ему лицо, когда они с Гермионой и Джинни приходят в гости и видят Гарри, спящим в окружении пустых фиалов от зелий. Гарри злится и выгоняет их.

Ему никто не нужен. Он хочет Драко, и алчный, жадный демон внутри требует и грызет его заживо.

Он осознает, что стал зависимым, но теперь по-другому. Эта нужда не похожа на потребность, это — смертельная жажда, это змеиный яд, от которого сердце заходится в тахикардии и болит, болит, болит в своих мучительных судорогах.

Психотерапевтка называет это «чувствами».

Гарри считает, что, если это и есть та самая влюбленность, которую все так желают и за которой все так гонятся, он предпочел бы лучше до конца жизни убирать останки умерших детей на заданиях в Аврорате.

Потому что сейчас, свернувшись в коконе на диване у камина, Гарри чувствует, словно собственными руками рвет сердце в груди на ошметки. И ему до того паршиво, что он начинает понимать желание Драко сделать себе больно.

***

Через неделю Драко пишет Поттеру письмо, что он готов встретиться завтра в семь, где-нибудь на нейтральной территории. Драко не ждет быстрого ответа и крутится у зеркала, примеряя то одну рубашку, то другую. В конце концов он выбирает рубиновый лён, кожаный корсет и пиджак на три размера больше нужного. Брюки чернильно-чёрные, в облипку, подчеркивающие неприлично длинные ноги и подтянутую задницу. Драко подкрашивает глаза, разливает пару капель Диор на ключицы и поворачивается к Панси. Она одобрительно кивает и тёмным острым ноготком подхватывает пуговицу на его рубашке, расстегивая.

— Выглядишь как поблядушка, – Паркинсон улыбается, и они оба знают, что это лучший комплимент, который только можно услышать от неё. — Что насчёт Поттера?

Драко отворачивается, чтобы найти в шкатулке ту славную брошь с павлином, но на самом деле он просто не хочет смотреть Панси в глаза.

— Ты знаешь, я решил завязать с этим, — он знает, что врёт. Ничего подобного Драко не решал, он просто… Не знает. Всё стало таким неоднозначным, особенно при свете мягкого закатного солнца, когда они бродят по Лондону рука об руку. — Всё стало слишком сложным, а я не подписывался на это. Уверен, мне просто нужно, чтобы кто-нибудь выебал мою голову, и вся эта чепуха ушла оттуда, ну, куда-нибудь.

— Вот как?

Гарри стоит, прислонившись к косяку двери. Он выглядит таким подготовленным, гладким, выбритым, только не хватает букета роз, обязательно красных, и кольца. И Панси, бегло осматривая этих двоих, понимает каким-то пятым чутьем, что здесь всё действительно вышло за рамки секса. Даже несмотря на то, что Драко очень любит преувеличивать, а она не склонна верить во всю ту чушь, которую он обычно говорит.

Драко выпрямляется и облизывает подкрашенную губу. Он должен уйти. Если он начнёт объясняться, они обязательно поцелуются. Или убьют друг друга, а потом, мертвые, поцелуются. Он знает, что так всё и бывает в этих сопливых книжках, и в последнее время он всё чаще чувствует себя главным героем, любимчиком немножко двинутого писателя.

На его руке висит один железный наручник — он собирается сегодня очаровать какого-нибудь мускулистого альфа-самца и предложить ему, когда они будут достаточно взбудоражены, соединить их руки одной цепью.

По кислому выражению на скуластом лице Драко понимает, что Гарри видит этот атрибут одновременно и связи, и свободы. И порока, и молодости, и покаяния.

— Поттер, разве мы не договорились встретиться завтра, в семь?

Это глупо. Он не должен даже пробовать препираться с ним — зачем? Он свободный мужчина. Он ничего ему не должен за те акты исцеления. И плевать на то, что панические атаки теперь приходят не чаще раза в пару недель, и никогда они не случаются в присутствии Гарри.

— Извини, но сегодня тебя нет в моих планах.

Малфой насмешливо изгибает губу, совсем как делал в школе, и с хлопком аппарирует ко входу в клуб, оставляя Поттера с Панси. Он знает, что Панси убьет его за это, но сейчас ему адски, до озноба нужны водка и крепкий член в заднице, а не слюнявые объяснения.

Он отчаянно искал простоты, а нашёл очередную головную боль. И это ему совсем не нравится.

***

Спустя пару часов, когда Драко вовсю танцует, обжимаясь со светловолосым крепким мужчиной, Гарри появляется в клубе.

Драко убьет Панси, когда узнает, что это она, ну а кто еще, дала наводку на месторасположение Festivals Club, его почти секретного места. Этот клуб – уголок отдушины, гладь, на которой он как есть настоящий, без прикрас. Драко убьёт Панси, но сейчас водка и ликёр горячат кровь, и Малфой ничего не замечает, сосредоточенный и почти готовый украсть незнакомца при помощи своих культовых наручников.

Разноцветные огни скользят по его ошалевшему лицу, и он кружится по танцполу в такт, готовый. Готовый, готовый, готовый для секса, для страсти, для сладостного забытья, для всего, что могут дать алкоголь и капелька магии.

Светловолосый незнакомец показывает ему, что отойдет буквально на минутку за напитками, и Драко беззаботно кивает. Он в своем мире, в своей стихии, в танцах, алкоголе и сексе без обязательств. Он ничего и никому не должен, и он не будет думать о Поттере, и о его долбаной фунчозе, о его пальцах, сладких и требовательных. Не будет, не будет, не будет.

Драко оголяет грудь, до середины расстёгивая рубашку, и громко подпевает, игриво качая бедрами.

— Просто танцуй! Ты будешь в порядке, просто танцуй. Не замедляйся!

— Не меня потерял, Малфой?

Поттер появляется из ниоткуда, опасно накреняя бокалы в руках. Длинный и прямой с водкой, вишней и льдом — для Драко. Пузатый с виски и мёдом для него самого.

Драко думает, буквально секунду, и посылает всё к черту. Он думает, что… Он не знает. Ему нужно всё и сразу: отсутствие обязательств, забота, принятие, боль, слёзы, танцы, голые половинки задницы на лице, тот светловолосый красавчик и Поттер, Поттер, загрызи его драккл, Поттер тоже нужен ему. Со своей дурацкой сектой, голубями и перчатками из меха лисицы.

Они начинают танцевать.

— Может и тебя, Поттер. А тебе есть, что мне предложить?

Гарри сжимает его ягодицы через тугую ткань брюк, качаясь в танце. Его глаза сверкают в свете прожекторов как два драгоценных изумруда, а губы блестят от алкоголя. Драко так сильно хочет его поцеловать. Ни за что в жизни он не должен этого хотеть, но он хочет.

Сдаться на милость упрямцу, растаять в его руках, и пусть делает, что хочет — карает, казнит или любит. В зависимости от того, что нужно самому Гарри.

Но всё прерывается, замедляясь, когда возвращается Джерри, застывая на месте с бокалами в руках и с обидой смотря на Драко.

И Драко, сбрасывая пиджак на пол, делает то, чего требует его душа. Пусть Поттер катится ко всем чертям, если ему это не нравится, но он всё равно будет делать, что хочет. Он не клялся на крови и ничего не обещал.

Драко соблазнительно улыбается и резко тянет Джерри в их маленький круг. Бокалы падают, бьются, разлетаются иголками смеха, алкоголя и стекла. Малфой смеётся, обнажая зубы, и начинает многообещающе тереться между двух мужчин, играя, петляя, завлекая. Он хочет Поттера, хочет, это какое-то проклятие. Но ещё он хочет чего-то нормального, естественного, не обремененного взаимной вязью психоза. Например, Джерри. От Джерри пахнет липами и табаком, а губы Поттера очень сладкие на шее Малфоя. Джерри очень умелый, и Драко рассыпается на атомы удовольствия, когда они, пошатываясь, выходят из клуба втроём.

***

Они едут в такси, Драко зажат между Джерри и Гарри. Оба мужчины ласкают его умело, страстно, греховно, не пытаясь перехватить невидимый кубок доминации.

Водитель делает музыку громче, и звуки Moby уносят Малфоя в какую-то другую Вселенную, где есть только эйфория.

Don't nobody know my troubles but God

Никто не знает о моих бедах, кроме Бога.

Но если никто не знает о бедах Малфоя, кроме Бога, откуда они известны таксисту? Но это, скорее всего, просто совпадение. Только если в эту минуту Бог не решил принять человеческий облик с седой постриженной бородой и не облачился, в довесок, в клетчатую куртку.

***

Квартира Джерри маленькая и по-своему уютная. Драко почти трезвый, потому что водка, привычная его организму, не спешит задерживаться в крови, ускользая. Но он всё равно ощущает себя пьяным, просто по-другому.

Джерри лежит на спине, раскинув мускулистые ноги с травинками рыжеватых волосков в разные стороны, а Гарри грубо вколачивается в Драко сзади, заставляя его нагнуться вперёд и уткнуться носом в пах их неслучайного партнера.

Малфой сосет незнакомый член, размашисто и слюняво, подрагивая от крышесносного удовольствия. Головка Поттера таранит его простату именно так, как он любит — глухо, объемлюще, по всей площади нервов. Когда Драко на пике, в секунде от оргазма, Гарри влажной от духоты ладонью прижимает его лицо к члену Джерри, не давая отстраниться или вдохнуть, и тихо, так, что это слышит только Малфой, шепчет:

— Ты ведь этого хотел, правда?

Сперма Джерри, жидкая и солоноватая, заливает губы Драко, и он кончает следом, с ревом и криком, словно раненный, избитый зверь. Потому что пальцы Поттера, надавливающие на сонную артерию, грубые, и его член, налитый, недостаточно смазан. Но он всё равно тащится. Потому что здесь всё про похоть, про греховность, про мучительно-сладкую боль, и Драко нужно только это. И капелька нормальности, которая заключается в самом обычном Джерри.

***

Минут через двадцать, отдышавшись и перекурив, Гарри и Драко покидают дом Джерри, накладывая на него легкое усыпляющее заклинание.

Они идут по городу, которого едва коснулись рассветные персиковые лучи. Рубашка Драко болтается еле как, а Гарри что-то ворчит о потерянной куртке. Тёплый летний ветер ласкает укусы и засосы на шее. Драко старается не думать о том, что случившееся было, по меньшей мере, актом повиновения Поттеру. Ведь он так старательно бежал от него, а эта дорожка на самом деле оказалась кольцевой.

Рядом с Поттером он теряет голову и способность трезво мыслить. Поэтому сейчас он просто рад, что они снова идут вместе, рядом, и ни один из них не спрашивает о конечной точке. Как физической, так и моральной.

— Ты хочешь такой жизни?

Вопрос Поттера, спокойный и глухой, выбивает Драко из колеи. А так хорошо начиналось…

Гарри закусывает внутреннюю сторону щеки, жалея, что вообще открыл рот. Но, когда он уже не надеется на ответ, Малфой в тон ему отвечает:

— Что-то вроде того, — Драко пожимает плечами. Он не знает, какой жизни хочет, но этот вариант звучит почти хорошо.

Они двигаются дальше, и шаг одного повторяет шаг другого. Они, как ложечки, идеально подходят друг другу в ходьбе. И не только в ходьбе, но об этом Драко старается не думать — слишком щемит в груди мысль, что всё это время то самое, его, заключалось в Поттере. Он ведь его ненавидел, и разве это — не правильный расклад?

Драко рассказывает о своей Белле и о её проказах, которые Гарри успел пропустить за эту неделю. Драко снова начинает размышлять о фонде для сквибов, который они, совершенно точно они вместе, хотят открыть. Это абсурдно, потому что Малфои не участвуют в благотворительности униженных и оскорбленных, но вот же. С Поттером всё меняет цвет и форму.

Таким образом они доходят до дома Гарри. Он выглядит смущённым и уставшим, но уставшим в плохом смысле — как будто это не у него сейчас был лучший секс в жизни.

— Это не то, чего я хочу, Драко.

Драко кивает и по привычке ищет сигареты на дне кармана брюк. Он знает, в глубине души знает.

— Но это то, чего хочу я, понимаешь?

Гарри треплет свои волосы – потому что он нервничает. И понимает. Лучше бы, конечно, ничего не понимать, не слышать и не знать вообще.

— Я снова пью зелья.

Это просто факт, он не хочет вызывать жалость. Он просто привык рассказывать Малфою всё про себя.

— Ты идиот, — губы Драко некрасиво изгибаются, и он оценивающе рассматривает посеревшую кожу лица напротив. Не врёт.

— Никто больше не делает мне кофе и не оставляет его под стазисом.

— Верно.

— Как думаешь… может, мы могли бы попробовать?

Драко мотает головой. И в эту самую минуту, когда Поттер обнимает себя руками, а солнце освещает его плечо, приветливо улыбаясь новому дню, Драко понимает, что влюбился в Гарри. Но это должно, если должно вообще, произойти не так. Не как больная потребность на грани самоубийства. Если он что-то понимает в этой жизни, то это — одна из тех вещей.

— Я больше не хочу, чтобы ты спасал меня. Я — не твоя сраная инвестиция, как бы тебе не было неприятно это признавать.

— Но я не хочу тебя спасать. Тебе это больше не нужно, — Гарри осознанно или неосознанно прижимает локоть к боку Малфоя, и он не возражает. Только не против этого.

Драко, как болванчик, кивает. Он чувствует себя опустошенным, и вовсе не потому, что Гарри вытрахал из него всю душу. Это больше не кажется таким важным, и он даже не знает, в какой момент это успело потерять свой тот самый, сакральный смысл. С него будто за последний час спали слои ненастоящего, в борьбе приобретённого, и он не имеет ни малейшего понятия, как обращаться со своей новой кожей, особенно, когда она такая чувствительная к любого рода колыханиями.

— Мне сильно лучше. Думаю, дальше я могу справиться без твоей помощи. Точнее, с панической атакой пару раз в месяц мне даже справляться не нужно — с этим можно жить.

С этим можно жить, верно. Гарри тупо смотрит на свой дом. Пора уходить. Ведь с этим можно жить.

— Так значит, ты не будешь больше писать мне свои похабные письма?

— Не буду.

Поттер чешет подбородок. В груди сверкает самая настоящая пустота, та, о которой пишут в стихах, разливая её по словам, как лаву.

— А ты не будешь готовить для меня фунчозу? — Драко щурится, глаза неприятно печёт, и он не знает, в чём здесь дело — в количестве выпитого или в солнце, а может у него просто аллергия.

— Не буду, — Гарри жадно смотрит на Драко, впитывая его всего, как губка, как сухая земля влагу. Теперь он понимает, о каком желании «сожрать» однажды сказал Драко. — Что ты будешь делать? В смысле, вообще.

— Проведаю маму, наверное. А может на радостях уйду в запой. А может буду пересчитывать свои рубашки, потому что что-то мне подсказывает, что я их не досчитаюсь.

Драко с несвойственной ему теплотой смотрит на Поттера и неожиданно понимает, что они все ещё держатся за руки.

— Я верну тебе твои рубашки, они мне всё равно малы. И знаешь… Драко, если ты захочешь попробовать всё это… без боли, — Гарри запинается, потому что все слова, буквы, звуки, всё это не может выразить того, что он думает. Он вздыхает и тихо добавляет. — Ты знаешь, как меня найти.

Драко качает головой и размыкает их пальцы. Он не уверен, что захочет попробовать, когда окончательно протрезвеет и окончательно всё проанализирует.

— Ты выполнил свою часть сделки — излечил меня. А я выполнил свою — я дал тебе сценарий для будущей жизни, освободил от боли и кошмаров твоей работы. Теперь ты знаешь, кого на самом деле можно спасти. Кому это нужно. И это не я.

— Но ты дал мне другую боль, — Гарри морщится, наблюдая, как мир вокруг потихоньку оживает. Потому что ему кажется, будто прямо сейчас, в эту самую минуту, он умирает, по миллиметру сгорая заживо в огне отчаяния. Ему хочется повалить Драко на землю, но не для того, чтобы избить — он хочет поцеловать его, так, чтобы затылок проезжался по асфальту, а губы открывались навстречу и были такими же просящими, как его сердце.

— И разве это та боль, от которой ты мог бы отказаться добровольно? Не отвечай, я знаю. Эта боль – та, которая становится частью тебя, и ты ни за что на свете, испробовав её пружинистые клыки, не сможешь отказаться. Уж поверь, я знаю, о чём говорю.

Драко качает головой, отвечая сам на свой вопрос, и резко аппарирует, закрыв глаза. Этот разговор становится кульминацией его боли, и ему нужно о многом подумать.