Тепло, защита, решительность — Джинн неосознанно дарует их на совершенно безвозмездной основе. Когда в кабинете сидит не она — редкое исключение без витающего в воздухе трудоголизма — становится пусто, а на это «пусто» приходит другая фигура и своим напускным безалаберным отношением к проблемам душит, ибо всё напускное скрывает за собой ворох скрытых подходов к решению. А вот почему таковых — дополнительная причина настороженно задуматься. Те, кто в рыцари посвящены давно, открещиваются, предпочитая молча выполнять приказы, ибо лезть в дела Капитана Кавалерии, лишенного большей части обязанностей из-за экспедиции, в следствии чего вынужденного искать развлечения на стороне, выходит всегда боком. Другое дело — новобранцы. Вдохновенно наслушавшись о решительности, силе и обаяние, и совсем не испугавшись того, что иногда всё же Кэйю немного заносит, они чуть ли не в рот заглядывают. Неоперившиеся юнцы — прямо глаз радует. В своё время, при Эрохе, были-то совершенно другие Капитаны, предпочитающие отсиживаться в своих кабинетах и полигонах, да в свободное время закрывать глаза на бесчинства под уничтожающие взгляды Варки — заместителя Магистра.

А потом появилась Джинн. Молодая и преданная народу, показала, что может быть по-другому. Вслед за ней пришёл Дилюк — абсолютное очарование и громкие вздохи по углам. Просто потому, что Дилюк тогда не мог не понравиться. Новое поколение заменило старое, с огнём в сердцах желало действовать для людей, а не только набивать карманы и наживать прославленное имя. Мондштадт медленно, но верно расцвёл. И даже дышащие на границе твари из Ордена Бездны, которые неминуемо с каждым годом всё ближе и ближе, не могут пошатнуть установленный долгожданный покой. Ибо нет такой силы, не изведана ещё, что, пускай и может побороться, но не победить.

Это счастье с таким трудом — лазейками, интригами, расследованиям — выгрызалось у подлых и алочных, что одна только мысль, что кто-то возомнит его пошатнуть, немедленно приведёт к решительным мерам. Рыба гниет с головы, и чистить ее с хвоста никто не собирается. Находили в прошлом козлов отпущения, и хватит.

Джинн никогда не прекращала об этом думать. Внезапное письмо Варки, нагнавший ещё больших опасений, нагрянувшие тайком-официально Фатуи — не одни, а с самым отбитым из Предвестников, — внезапная смерть удушенного заключённого, которого ждал справедливый суд, а не пытки ледяным кинжалом, и последующее исчезновение Кэйи в стенах винокурни — стенах Рангвиндра, Полуночного героя, неконтролируемого мстителя, который, вроде, действует из соображений безопасности города, но такой далёкий и презирающий.

Она чувствует себя ужасно. Но предательски сдавливающий разум действует холодно — без него она никогда не позволила бы взять в руки меч. То, что происходит не нравится от слова совсем. Потому что в первую очередь виновата Джинн. Как бы ни оказалось на самом деле, какие бы слова ни были написаны в рапорте Кэйи, её правой руки, она не будет обвинять. Он всегда был ведом собственными методами. Неправильными, но действенными. Выворачивать суть человека, без который он и не он вовсе — глупо, пока не во вред. А во вред он не действовал никогда.

Если только произошедшее за последние дни — не то, о чем предполагает Варка. Тогда совсем паршиво. Однако, Магистр не оставил никакой конкретики, а уличать без доказательств своего друга рука не поднимется.

Как же горько. Все было бы намного проще, будь они вечно юнцами без обязательств. А может проблема как раз в том, что она не в состоянии отделить образы их сегодняшние от тех, кто в воспоминаниях — втроём, ещё не ушедшие по разным дорогам.

Джинн наблюдает через стёкла аквариума за бессмысленной траекторией плавающей рыбки, пока смуглая рука протягивает рапорт. Где-то в углу Лиза незаинтересованно ведёт пальцем по книжному стеллажу, собирая пыль, но все же смотрит так, как умеет делать только она — спиной. Ее присутствие спасительно.

Она тщательно читает рапорт, барабаня по столу незамысловатую мелодию. В нем — без утайки ли? — в подробностях о случившимся.

«Преступник не вступал в диалог, поэтому…»

«… не истёк кровью, как заключили лекари, а был подвержен действием Порчи…»

«Дипломатичная миссия во главе с…»

«… предотвращая жертвы среди рыцарей и населения, я принял решение…»

«… незамедлительно покинули территорию Мондштадта…»

«… Капитан Кавалерии Ордо Фавониус Кэйа Альберих.»

Джинн трёт виски, отложив пергамент в сторону. Кэйа на фоне говорит о каких-то глупостях на пару с Лизой, смеётся буднично, придерживая раненый бок. Ладонь фантомно жжет, потому что под ней, в полке с замком, ключ от которого есть только у неё и Минчи, письма Магистра и фотография.

— … и представляешь, дорогая, как я расстроился из-за этих испуганных мордашек? Говорю, вот вам мишень, вот вам оружие, а теперь представьте — сложно чтоли? — своего неприятеля — там, не знаю, друга, который увел понравившуюся девушку, или учительницу, которая в вас не верила — замахнитесь и рубите! А у них глаза нараспашку… одна Ноэлль, моё сокровище, одним махом раскидала весь зал.

— Твое сердце — иней, Кэйа, — журит ведьма, — нагнал бы про хиличурлов с топорами и факелами, чего их пугаешь?

— Это легко, монстров никогда не жалко. А мы тренируем в первую очередь что? Выдержку!

— Ох, Джинн, может плохой идеей было отдавать новобранцев на растерзание этому деспоту? Джинн?

Гуннхилдр не умеет притворяться. Не хочет. Всё не в порядке. Она эмпат, и чувствует существование невидимой завесы. Она смотрит на Кэйю, о котором говорят дети и старики — в нем фальши больше, чем доброжелательности, — но продолжают любить вместе со всем Мондштадтом, поточу что он чарующе умеет находить даже в самой дерьмовой ситуации частичку юмора, а в закрытой душе — невинный свет.

Кэйа улыбается нежно, будто не существует всего того, что написал, спекулируя фактами. Кинжал в голень не перестаёт быть кинжалом, как и разрешение развязать руки враждебной организации. Организации, которая годами незаметно вливалась в их страну под маской партнёрства, плетя прозрачные паутины.

Джинн впервые осознаёт, что двойственность Кэйи пугает, а не завораживает.

Нет, она должна поговорить начистоту, даже если окраситься в глазах единственного друга незаслуженными подозрениями…

(- Нельзя, — мелькает в памяти голос Лизы, согревающей в объятиях под звёздное мерцание моря, — предоставь это мне.)

Джинн закусывает губу. Барбатос, откуда взялась вина? Почему раньше закрывала глаза? А если бы Варку по воле случая не занесло в определённое место, если бы не встретился с определёнными людьми, неужели она не допустила и мысли, что всё неправильно?

«Дай человеку власть, и ты узнаешь кто он, если сам не будешь ослеплён чужим влиянием» — говорил Варка, отправляя Эроха за решётку.

— Кажется, шеф немного в работе, — Альберих наигранно вздыхает, — неплохо бы и нам. Что скажешь?

— Ты прям не соскучился, — Минчи, звеня брошками платья, мягкой поступью приближается к Джинн и садиться на угол рабочего стола, — а вот по нашему королю без короны очень даже. Ночь провели, надеюсь, в обнимку?

— Не знаю, расстроишься ты или нет, если я скажу, что твоя издёвка и не издёвка вовсе.

— Я расстроюсь, если вы только обнимались.

— Один-один, — Кэйа поджимает губы.

— Ох, — она совсем не удивлённо хватается за сердце и стреляет взглядом, — жаль, тогда будет тяжелее уговорить его.

— Уговорить?

— Угу, — Лиза незаметно находит напряжённую ладонь Магистра и предупреждающее сжимает, — как думаешь, солнце, может целесообразней выбрать другое место, ммм, например, «Хороший Охотник»?

Джинн недоуменно поднимает взгляд — Кэйа прищуривается, — и поспешно кивает, совершенно не понимая, о чем идёт речь:

— Я доверюсь твоему выбору.

— Что-то назревает без моего участия?

— Ох, я разве не говорила, милый? У нас так давно не появлялись новые лица. 

Мастер Альбедо после долгого путешествия сразу проникся работой, будто не покидал стен Академии. Мое сердце разрывается… справедливо его подобающе встретить коллективом. Ты разве против?

— Я? Против застолья? Минчи, ты меня пугаешь.

— Лучше поговори с Дилюком, — она заговорщически подмигивает, — выбей скидку.

— Не обещаю. Сама знаешь, не смешивает личное с рабочим…

— Архонтов ради, Кэйа, — легким жестом прикрывает губы в усмешке, — он же мужчина.

— Я не пойму, как ты расцениваешь наши взаимоотношения?

— Правдиво — что сегодня, что и несколько лет назад. Ну так, договоришься?

Кэйа замирает — неужели смущён? — и смотрит прямо в хитрые глаза Лизы. Она смотрит в ответ.

В переглядках её никто и никогда не мог победить.

Капитан сокрушительно капитулирует, но, конечно, с гордостью. Закатив глаз, он небрежно взмахивает рукой, мол, твоя взяла, и наконец обращает внимание на Джинн. Резко находится так много работы. Сидит, перекладывая стопки бумаг с места на место, совсем нет времени, ни капельки.

Если он рассчитывает на какую-то реакцию, то все равно не дожидается, и, попрощавшись, уходит. Лиза напоследок мило желает не замучить бедных новобранцев до слёз.

Оставшись в кабинете без Капитана, она оборачивается к Джинн. Совершенно не свойственно для себя хмурится.

— Милая, сможешь дать мне адрес одного человека?

***

Дилюк неопределённо мотает головой и разливает в пустующий бокал — пока только второй — вино. Сводит грозно брови, что-то шепчет, наклонившись над барной стойкой, щипает за руку Кэйи, которая перехватывает его и тянет ближе к себе. Плечи Альбериха подрагивают от смеха, и он примирительно гладит его раскрытые ладони — медленно, с потаённой невинностью вырисовывает незамысловатый узор, говорит одними губами и отстраняется. Дилюк смотрит возмущённо — Джинн думает, что на Кэйю сейчас выльют содержимое бутылки, но, к большому удивлению, Рангвиндр, огненными всполохами во взгляде, всего лишь забирает бокал, пряча под стойку, за что получает слабый толчок в грудь. Кэйа строит жалобную гримасу. Дилюк закатывает глаза, указывает кивком, почему-то, на Альбедо, который в углу заинтересовано слушает непривычно разговорчивую Сахарозу на пару с незнакомой девушкой в синих одеждах, и складывает руки на груди. Теперь глаз закатывает Кэйа и скучающе подпирает кулаком подбородок. Что-то взглядом вопрошает, но ему только пожимают плечами.

Лиза смеется с них весь вечер, разместившись недалеко за столиком. Под праздные разговоры сослуживцев и пение барда, она наклоняется к уху и горделиво произносит:

— Я же говорила.

— Ты много, о чём говорила.

— Ты только посмотри на Дилюка, милая — какая экспрессия, сколько чувств!

— До сих пор не могу поверить, что он согласился…

— Конечно согласился. Разве смог бы он устоять перед очарованием этой кокетки?

— Тебе не кажется, что пора переходить на другую литературу, Лиз?

— Да ну тебя, сделай хотя бы вид, что ты немного не думаешь.

Обстановка, чтобы расслабиться, располагает, и она бы радовала — смотреть на счастливые лица рыцарей, слушать звон бокалов под мечтающие хмельные тосты и осознавать их громкое счастье, — но Джинн пробивает нервозная дрожь. И не только из-за того, что попросту отвыкла от лишнего неформального внимания коллег и простого человеческого «отдыха» в таверне, куда заглядывает ровным счётом раз в месяц по работе.

Она смотрит на своего Кэйю совершенно другим взглядом.

И не перестанет на протяжении долгих шести месяцев, пока не вернётся Варка. Потому что первое — долг. Первое — жители Мондштадта.

— Давай подсядем к ним? — вопрос вежливости ради. Лиза тянет её за руку и ведёт, виляя бёдрами.

Среди толпы знакомых лиц они не замечают промелькнувшую тень, которая исчезает на втором этаже.

— Мастер Дилюк, — громко, привлекая всеобщее внимание, говорит Минчи, примостившись прямо напротив него, — как вы относитесь к астрологии?

— Вам правду сказать или приятное?

Джинн садится рядом со смеющимся Кэйей, который прислонил полный бокал к разгоряченной щеке. Выпросил всё же. Он переводит взгляд — полный нескрываемой нежности — с винодела на неё. Подвигается ближе и мягко кладёт голову на плечо, спрашивая о чём-то заглушено среди пьяных разговоров. Скорее всего, это было — «тебе нравится?», и она напряжённо кивает.

— В таком случае, вы с удовольствием послушаете настоящего профессионала. Мона, дорогая, прекращай строить глазки Альбедо, иди сюда!

— Я не строю глазки, — девушка довольно резко возникает из-за спины, расталкивая в сторону Лизу, — моё имя Мона Мегистус.

Дилюк невпечатленно смотрит на протянутую руку и приподнимает бровь. Вокруг бара внезапно образовывается океан заинтересованности.

— В звёздном небе очерчена судьба каждого, — горделиво звучит под восхищённые вздохи толпы, когда каплями воды из-под рук колдует гидроматнию, — Дилюк Рангвиндр, рождённый под созвездием Мудрой Совы, одиноким стражем…

— Откуда она знает дату моего рождения? — мужчина неприятно хмурится, отворачиваясь от слепившего изображения собственной астрологической карты. Мону, хмельную и уверенную, слушают, затаив дыхания, все, но не он - явно уставший и раздражённый от скопления пьяных рыцарей.

— Важно ли это, м? — Лиза — первозданное ехидство — двигает стакан, чтобы ей подпилили виски. — Магия, слухи, знаменитость… давайте лучше послушаем.

-… предназначен тьме. Или, погодите, сова означает богатство?

Таверна разрывается всеобщим хохотом. Кто-то из рыцарей подмечает меткость её расклада, вытирая проступившее слёзы из уголков глаз.

— А на любовь гадаете? — скучающе доносится сбоку.

— Попрошу, — Мегистус взмахивает рукой, слегка качнувшись, но её сзади заботливо придерживает Альбедо, — всё оккультное, пользующееся иррациональными методами, не ко мне. Хм, вы же Капитан Кавалерии? — она заинтересованно прищуривается, но смотрит на Лизу, и, после одобрительного кивка, колдует новую карту, — павлинье перо…

— Дайте угадаю, означает красоту? — Кэйа ухмыляется, явно не воспринимая происходящее за что-то серьёзное.

Мона задирает подбородок — плещет учёной надменностью.

— Я задел вашу тонкую душевную организацию? Не воспринимайте лично, — он примирительно складывает ладони в извиняющимся жесте, — с удовольствием послушаю.

— Вы слишком самоуверенны для своего положения, но моё предназначение — показывать таким, как вы, что неминуемо предопределено; людям, что не желают принимать правду.

— Как вам угодно. Так и павлинье перо…?

— Символ величия. Но не обольщайтесь: под прекрасной занавесью скрывается страшная ложь. Вы уверены, что порвали с прошлым, но когда судьба нагонит вас, придётся сделать выбор.Взято из реплики персонажа Что же вы перестали улыбаться, а?

Но ответ Кэйи тонет среди шума. Ему, правда потерявшим былой настрой, что-то шепчет на ухо Альбедо и уводит в глубь таверны Мону, которая напоследок смерила взглядом гордеца. Капитан поворачивается к Джинн, но смотрит на Рангвиндра, и говорит неожиданно серьезно:

— Выйду подышать свежим воздухом. Не теряйте.

Положение вещей ей не нравится. И, даже когда Лиза утягивает на танцы, когда она принимает участие в очередном тосте, толкаемый Хоффманом за здоровье Действующего Магистра, когда и она в свою очередь во главе стола распинается в надеждах о будущем, не перестаёт думать о том, как всё сошлось. Ну не бывает такого. Не бывает. С Кэйей.

Гунхильдр, словив редкую минуту одиночества, не выдерживает и отравляется на поиски.

Первая мысль всегда верная. Она почти бегом отрывается от знакомых на втором этаже, чтобы ненароком никто не окликнул.

Джинн тянется к ручке двери, выходящей на балкончик, и слышит приглушённые:

— Так уничтожь, раз считаешь, что…

Он не один? Что, мать вашу, происходит?!

Девушка врывается оглушительным терском древесины и не замечает никого, кроме одиноко силуэта явно разозлённого мужчины. Он тяжело дышит через нос, словно разъяренный зверь, сжав перила до побелевших костяшек пальцев. Но с кем он разговаривал?

— Всё нормально? — она осторожно спрашивает и подходит ближе, обогнув столики. Прохладный воздух и тишина ночной улицы её заметно отрезвляет, и девушка облокачивается поясницей об оградительный забор. 

Кэйа холодно усмехается. Копирует её позу, но выходит в своей манере — зачесывает тёмные пряди с лица, и смотрит дико, со вздернутым подбородком, сверху-вниз из-под ресниц.

— А у тебя, Джинн, — вгрызается таким голосом, что невольно посылает иглы по телу, — у тебя всё нормально?

Гуннхильдр сглатывает. Фонари полумраком подсвечивают половину лица и стеклянно-голубой глаз. Джинн сжимает кулаки за спиной и подавляет желание увеличить между ними дистанцию. Это не её милый, пусть местами спорный, но безусловно добрый Кэйа. Не он, нет. Перед ней — мужчина с фотографии.

— Это было забавное представление. Спасибо, — говорит так, как она за все года их дружбы не слышала по отношению к себе, — я сомневался в каждой живой душе этого мира, но никогда в тебе.

— О чем ты? — скованно шепчет. На грани.

— Брось, Джинн. Ты прекрасно понимаешь. А я вот не совсем. Просветишь, свет очей моих?

— Прекрати…

— Что?

— Прекрати манипулировать мной!

— Манипулировать? Ты дрожишь, Действующий Магистр, — и с этой уверенностью пытаешься что-то себе доказать, совершенно не поинтересовавшись моим мнением. Куда делась хваленная дипломатия? Разве рот тебе дан не для того, чтобы, блядь, открыть его и задать прямо — без всех этих ёбаных лазеек, будто мы неделю знакомы — всего лишь один вопрос?

Слёзы горько подступают, застилая взор. Оно и к лучшему — сердце просто не выдержит смотреть на такогоКэйю. Джинн никогда бы в жизни ни подумала, что будет бояться его ярости — во всей своей ужасающей тихой красе.

— Ну же. Или мне помочь? Простое предложение, смотри и повторяй за мной — Кэйа, скажи, пожалуйста, кто…

— Замолчи!

— Перебивать — дурной тон. Не разочаровывай меня ещё больше.

— Кэйа! — она в сердцах толкает его — акт беспомощности. Но мужчина даже не пошатнулся, продолжив давить абсолютно бесовским взглядом, — прошу, только не так. Давай потом, отойдём немного, мы немного перебрали с алкоголем и…

Кэйа смеется так звонко над их маленькой трагедией. Ветер беспощадно хлещет по щекам, в тёмной завесе срывая непрошеные капли. Джинн не слышит завывания непогоды, которая поднимается нешуточная, словно пытаясь их разогнать по разным уголкам Мондштадта.

Она слышит, как внутри её родного человека бьется хрусталь — не смогла сберечь. Не справилась.

— Барбатос не милостив сегодня, хотя поёт похабные песни этажом ниже. Ну не ирония?

— Откуда ты…

— Ох, кажется, я слышу вопрос, — Кэйа опасно наклоняется ближе. Джинн ошеломлённо делает пару шагов назад, — но не тот. Жаль. Прежде чем я скажу, что не буду отнимать твоё драгоценное время и попрощаюсь, я, пожалуй, напомню: мы разделяем не только общие года, Джинн, но и, вопреки всему, любовь — погано разную в своей искренности — к этому городу. Так было, так и останется.

И он уходит. Вот так просто.

— А твоя мать, Альберих?

— О, она вообще сокровище.

— Вот как?

— Ага, — слышится приглушённо в спину уже у самых дверей, — понадобиться карта и лопата чтобы её найти.

Джинн, оставшись одна, задыхается в рыдание. Миг осознания хуже всего, миг, когда лишаешься тени сомнения. Будто обрезали крылья планера — падаешь, падаешь и не знаешь, когда ударит.

Почему?

***

События, происходящие в недалеком будущем Чайльд, признаться честно, не помнит в каком из пунктов его многостраничного контракта указана прямая обязанность участвовать в подобном. Если она прописана вообще. А скорее всего — нет. На самом деле, все слова, сложенные в тяжелые предложения канцелярским языком, не имеют ни силы, ни смысла. По факту заменить на «Забудь себя прошлого, не строй планы на будущее, долг отдавай кровью, потом и совестью Царице» и положение дел казаться станет намного ясней. Наказание за неисполнение обязанностей — смерть. Предательство — с особой жестокостью. И он уверен, что у всех фатуи подобные условия прописаны одинаково. Чем выше стоишь, конечно же, ответственности больше. Но в целом — один в один.

Куда в этом мире без оговорок? Одна, например, пару часов назад лежала в громадном мешке, вырубленная и прополосканная по всем нагорьем Сумеру. Чайльд искусный воин для своих лет, а еще имеет проблемы с самоконтролем: когда ему пришёл приказ любыми средствами найти Шестого Предвестника и привести на ковер желательно живым, тормоза предсказуемо отказали. Чайльд не то, чтобы злопамятный, но будь его воля, то убил бы эту стерву с концами за годы унижений в Заполярном Дворце. Но приказ есть приказ. Довольно спорный, потому что… Скарамучча не просто исчез с гнозисом Электро Архонта. Он не проинформировал ни единую душу, что знает где и кем храниться божественный артефакт, в следствие чего Фатуи действовали в Инадзуме вслепую. Он избавился от Синьоры. Она была ведьмой, невыносимо язвительной ведьмой, до безумия нарциссичесной и злобной женщиной. Столетиями выжигала тварей бездны, не жалея себя. По ней целая страна держала траур.

Чайльду было интересно, зачем Сказитель нужен живым. Ровно до этого момента.

Сначала в глаза бил неестественно яркий свет. Потом, помещение, куда его отвели и следом забрали ценный груз, наполнилось людьми в длинных мантиях. Очертания кабинета. Такого невыносимо длинного, белого, строгого, без окон. Долго размышлять не пришлось — он в особо изолированной переговорной.

Он весь в крови — своей, чужой, — смотрится порядком комично среди этой стерильности. Словно дикий зверь, насилу вытащенный из естественной среды обитания. Сидит, стреляет безумным взглядом на сумерских ученых, что нет-нет смотрели в ответ испугано и презрительно. А чего они хотели, собственно? Чайльду даже не дали времени переодеться, смыть с себя следы битвы и прийти в себя. Приказали тащить дезертира сразу в Академию.

Главный герой происходящего мероприятия — Дотторе, или очередная его копия. Особой роли не играет. Второй из Предвестников. Если между ним и Чайльдом пропасть из шести сильнейших людей Тейвата, то между Дотторе и Пьеро пропасть из целого пласта ценностей и оправданной мотивации своего мудачества. Тарталья знает, какая молва ходит о нём самом после произошедшего в Ли Юэ. И она немного разниться с тем ужасным образом, что существует на самом деле. Де-факто его держат цепной собакой, которую сбрасывают на кого-то время от времени. Выглядит как психопат, но при этом позитивно настроенный, а Дотторе… экстремально вызывает отторжение. Он подонок без капли белой морали, за которую хотелось бы цепляться, чтобы не сойти с ума в коллективе. Он равнодушен ко всему миру по-человечески, но до крошения зубов любознателен, как учёный. 

И мыслит, наверное, как вычислительная программа, в одном направлении. То-то его на механизмы тянуло всю жизнь. К своим.

Стол не круглый, ибо нет в Столице науки понимания равенства, вместо чего чёткая иерархия. Последнее слово держит тот, кто сидит во главе.

Хмурый старик, похожий на старого бульдога своими провисшими щеками, что-то чёркает автоматической ручкой, частенько кидая задумчивые взгляды с Чайльда на Дотторе, сглатывает тихо и быстро, но в изолированной тишине это слышат даже наёмники, охраняющие вход. Те косятся между собой, очевидно недоумевая, в какой момент в их жизни что-то пошло не так, раз они хоть косвенно, но принимают участие в подобном, и возвращают безмолвное наблюдение на проекцию в центре стола, что демонстрирует замысловатую схему механизма. Чайльд честен перед собой — он в душе не ебёт, что это такое. Остальные тоже. Просто делают вдумчивое выражение лица, но глаза выдают чистое недоумение. Ученым, коих собралось в количестве шести, не считая главного, так положено вести. Главы своих даршанов, как ни крути. Для полной коллекции «шишек» не хватает генерала махаматр. Но, судя по золотой табличке (которую Тарталья краем глаза выцепил среди петляющих коридоров), что грозно начинается со строк: «Первый грех: вмешиваться в эволюцию человечества», путь ему в этот кабинет заказан.

Атмосфера подавляющая. В заряженном воздухе перестаёт чувствоваться характерная для местного климата обжигающая влажность. Кто-то слева расторопно шуршит бумагами, справа слышится скрип стула и покашливание.

Тишина становится невыносимой. Чайльд клянётся — ещё немного и он услышит собственную кровь, шумящую в венах.

Желание сильное воткнуть эту треклятую автоматическую ручку в шею близ сидящего. Чтобы запустить хоть какую-нибудь цепочку событий, а не просиживать штаны на дико неудобных стульях. Кто их спонсирует? К этой организации или человеку лично у Аякса большая претензия.

А вот Дотторе держится непринужденно, будто дорогой гость в ожидании чаепития. Выражение лица прочитать невозможно из-за маски, но на губах играет расслабленная ухмылка. Между пальцев мелькает кольцо, с которым он имеет привычку играть на совещаниях. Либо клоны перенимают поведения изначального, либо и вправду лично припёрся из Снежной. Тарталья против воли чувствует мурашки, пробежавшие по спине. Насколько нужно быть эмоционально устойчивым человеком, чтобы штамповать себе подобных? Мало того — с легким сердцем избавляться за ненадобностью. Такой жути и в бездне не сыскать. Вернее, там-то монстры, полностью оправдывающие своё существо. А здесь, на поверхности, люди.

Шла восьмая минута, как они всей дружной компанией решили поиграть в молчанку. Это утомляет.

Первый не выдерживает глава Спантамада. Мужчина средних лет тяжело выдыхает, гортанно промычав что-то под нос, снимает очки и грубо трёт лицо. Его синий берет с отличительным красным знаком какой-то птицы — скорее всего, павлина, — сползает на лоб, что он поспешно поправляет, а после выпрямляется, устремив тяжелый взгляд на Мудреца. Его бледно-желтое лицо покрывается красными пятнами. На него резко устремляют взгляды недовольные старики, сгорбившиеся в ожидании и сцепившие руки в замок. Как единый организм.

— В теории вероятность есть, — наконец задушевно хрипит. Собравшись с мыслями и откашлявшись, продолжает, — но это немыслимо… это против всех постулатов…!

— Кукла сможет выдержать изначально планируемую нагрузку внедряемых капсул знаний, как и последующую установку контакта с Ирминсулем? — перебивает самый главный из стариков.

— Вероятности нет! — он смотрит на мудреца, как на безумца. Либо возмущен настолько, что не может подобрать слова, либо отрицает происходящее.

Чайльд более-менее знаком с экспериментом Дотторе, поэтому полностью понимает весь переживаемый спектр эмоций. Сумасшествие в чистом виде.

— Вы с чем-то несогласны? — слышится недовольное ворчание совсем рядом, — будущее Сумеру зависит от этого проекта!

— Выражаю согласие со своим коллегой. Уважаемый глава даршана Кшахреван видит суть.

— Коллеги, призываю вас к дискуссии после аналитического разбора проекта уважаемого Дотторе…

— Аналитика? Вы выворачиваете обстоятельства против законов Небес! Даршан Ртавахист отказывается оказывать поддержку.

— Приведите ваши аргументы против…

Шум врезается в голову мощным потоком. Чайльда потихоньку отпускает. Начинает чувствоваться адская боль в затылке и тошнота. Спустя пару минут в беседу гениальных умов вмешивается Дотторе тягучим басом. И если пререкания стариков разобрать даже с сотрясением не представляло труда, то после открытия зубастой пасти Второго Чайльд даже не будет пытаться, сквозь заумные термины, следить за ходом чужой мысли.

И не стоило. Его коллега, судя по вдохновлённым выражениям лиц большинства мудрецов пиздит крайне складно.

Белый шум. Но Тарталья не подаёт виду. В запасе максимум минут сорок, прежде чем его отрубит.

И всё ради чего? Чтобы предатель остался жив? Обрёл Божественную силу? Вознёсся? Гроша ломаного не стоят потраченные усилия на поиски. Полгода охотничьей собакой чувствовал, переступая через границу очередного государства. Был везде. Но не дома.

Как он соскучился.

Боевые травмы поглощают даже злость. Даже усталость от формы духа, которую впервые так долго использовал.

Тарталья подумает об этом потом, когда разум обретёт границы адекватности.

Сквозь пелену он видит и мудрецов, пару из которых раздраженно стремятся покинуть кабинет, и стражу, испугано между собой переглядывающуюся, и главное — ястребиную маску Второго. Та безлико смотрит в ответ.

Он приходит в себя и расстраивается. Опять кругом сплошная выбеленная стерильность и узорчатые люстры. На периферии маячит высокая фигура возле непонятного оборудования — Чайльд предполагает, что это для него должно остаться в секрете.

Он приподнимается, опираясь на локти. С него спадает простыня - такой обычно он сам накрывает покойников. Ощущение, будто сотню раз пропололи граблями. Тело болит адски — даже кончики волос, хотя они болеть-то и не должны вовсе.

Как же погано.

— Дотторе, могу я задать вопрос? — хриплым голосом спрашивает, привлекая внимание.

Предвестник, откладывая свои записи, пододвигает к кушетке стул и садится напротив. Только сейчас Чайльд замечает, что Второй принёс вместе с собой подставку со шприцем и какой-то инъекцией.

— Касаемо?

— Всего этого. Ну сделаешь ты из него Архонта. А что дальше?

— Если тебя судьба субъекта заботит больше, чем множественные переломы рёбер, посттравматическое внутреннее кровотечение в брюшной полости, вывихнутое плечо, — светит фонариком в глаза, — сотрясение мозга средней степени…

— Ещё выбитый зуб. Верхняя левая шестерка и … о, нижняя тоже.

— Больше местные лекари ничего не обнаружили. Рекомендую пройти адекватный медосмотр. Слишком легко отделался.

— у Вас очень справедливая оценка моих навыков, — не сдержавшись, язвит прямо в безликую маску.

— Общество Моракса имеет свои положительные стороны, не так ли? — звучит предупреждением, — твои последующие визиты в Гавань не будут расцениваться положительно.

— Вам-то что?

— Неправильно поставлен вопрос, Тарталья. Мне — совершенно ничего, а вот Пьеро волнуется. Не так давно он просил передать тебе, пожалуй, единственную межличностную фразу, которую не стоит ставить под сомнение. Боги не любят — за исключением Её Высочества Царицы, сотканной из этого разрушающего чувства. Они не любят, потому что полностью удовлетворены в своём существовании, не обременённом человеческими потребностями.

Боль от инъекции в плечо рядом не стоит с тем, что Чайльду приходилось — приходится — испытывать.

— Сращивай кости. Через три недели тебя ждут в Заполярном Дворце.