Под радостный вой гриффиндорских трибун и недовольный гул слизеринских болельщиков Драко фактически убежал с игрового поля, по пути высказывая себе под нос парочку проклятий в адрес победившего в очередной раз национального героя. Конечно, куда тут угнаться за снитчем, когда у самого Поттера Смерть в друзьях: единственный выживший после Авады, победитель Волдеморта, и как это Драко посмел подумать, что может выиграть хотя бы раз у этого любимчика судьбы? Ей-Мерлин, сколько бы Малфой ни тренировался, каждый чертов раз этот Поттер вылавливал у него заветный снитч, буквально в последнюю секунду, как сейчас!
Драко и сейчас, казалось, отчетливо чувствовал биение крылышек магического артефакта в своих руках. Он ведь фактически поймал этот чертов снитч! Но наперерез кинувшийся ему Поттер разбил все надежды на победу — столь желанную и долгожданную. Казалось, гриффиндорец не боялся даже свалиться с высоты двадцати метров: видимо, действительно, Смерть ему благоволила. Другого объяснения, как Поттер не рухнул наземь и одними ногами удержался на метле, у Малфоя не было.
Слизеринец спрятался под старым навесом, провожая взглядом помчавшихся в душевую других игроков. Драко понимал: идти сейчас туда вместе со всеми означает получить себе в лучшем случае пару оскорблений. Слизеринская команда в прежние годы часто оскорбляла гриффиндорскую и говорила, что Гарри Поттер мухлюет, однако кто бы их слушал! Тогда игроки часто срывались на ловце, который не смог выиграть у «выпендрежного героя». Драко до сих пор удивлялся, каким это образом его все еще не убрали с позиции, да и вообще из команды. Если первые годы играло роль отцовское влияние вкупе с купленными лучшими метлами и отсутствием другой кандидатуры, то теперь, после войны и дальнейших судов, Драко искренне удивлялся, как к нему вообще относительно нормально относятся в Хогвартсе, не говоря уже о позиции ловца в квиддиче. Тем более, кандидатура на роль ловца была — какой-то мелкий второкурсник, которого в этом году перевели из Шармбатона, однако МакГонагалл в качестве директора настояла на том, что ему еще нужно потренироваться, а пока что отдуваться пришлось Малфою. Драко был уверен: боялась проигрыша своих драгоценных гриффиндорцев! Ах, герои войны не могут проиграть, тьфу! А ему теперь отбрыкиваться от наездов команды.
Позже, конечно, его друзья и игроки успокоятся, но сейчас Драко не желал слушать упреки в свой адрес. Он бы приложил их крепким словцом и объяснил бы, что Поттер — и есть главная проблема, а вовсе не сам Малфой, однако сейчас он морально был к этому не готов: слишком обидным и горьким стал этот проигрыш буквально на последней секунде. Еще и эта чертова разница в баллах — каких-то десять, и Слизерин бы выиграл! Именно по этим причинам он и предпочел подождать, пока все игроки не воспользуются душевыми, и уже потом отправиться самому.
Лишь спустя минут двадцать Драко выбрался из своего укрытия. Никого из слизеринцев он не услышал поблизости, что давало надежду на спокойное нахождение в душевой. Малфой зашел в душевую… и чертыхнулся, услышав плеск воды. Кто-то еще оставался здесь. Мысленно надеясь, что это не кто-то из их факультета, а лишь нерасторопный гриффиндорец, которому можно сказать парочку «ласковых», Драко стащил с себя пропитанную потом одежду, оставшись в одних боксерах, и направился к самой дальней душевой кабинке. Путь предстоял прямо мимо купающегося студента, и Драко уже мысленно придумывал, как обзовет того гриффиндорца растяпой с…
Кучей шрамов на теле.
У Драко в секунду перехватило горло, когда он увидел тело ученика. Парень, стоявший под душем спиной к входу, намывал себе голову и из-за плеска воды наверняка не слышал, что в комнате теперь он далеко не один, и напевал себе под нос какую-то непонятную мелодию. Подтянутое и довольно красивое мужское телосложение, непослушные, даже будучи мокрыми, темные волосы… и это мычание Малфой узнал бы где угодно. Все было слишком знакомым. Тем более… Даже спустя много лет учебы и чертову войну Поттер все равно остается для него очень заметным. Тот спокойно промывал свои волосы, а Драко не мог пошевелиться и оторвать взгляд — и даже не от красивого мужского тела… а конкретно от спины. И чувства, которые ощущал при этом Малфой, были отнюдь не приятными. Он ужасался.
Спину гриффиндорца полностью покрывали шрамы. Широкие, узкие, длинные, короткие, круглые, прямые, непонятной формы… Большая их часть была уже белой и давно зажившей, но особенно крупный, широкий шрам, словно ремень, пересекал почти всю спину по диагонали и кое-где имел чуть розоватые прожилки. Несколько белесых линий перекрывали друг друга, но порой их перечеркивали выпуклые красные. Пылающий чуть ли не темно-фиолетовый выпуклый шрам особенно выделялся на правом плече. На левой части спины у поясницы и вовсе было огромное скукоженное бело-красное пятно, словно Поттера прижгло бладжером. Кое-где на теле и задней части рук имелись какие-то бледные маленькие точки, тоже напоминающие подобие ожогов. Вода стекала по изувеченной коже, выделяя их особенно ярко.
Драко приоткрыл рот, в ужасе зачем-то начиная пересчитывать число шрамов. Шесть самых крупных, фактически расчерчивавших спину на части, девятнадцать… двадцать… черт знает сколько чуть поменьше, на числе мелких слизеринец сбился и начал считать красные, чувствуя, как горло словно сдавило чем-то непонятным…
Невольно Малфой опустил взгляд ниже и… на подтянутых (почему-то Драко обратил на это внимание) ягодицах картина была не лучше. Пару белых широких выпуклых шрамов перекрывали несколько старых, поменьше, еще штук восемь почему-то до сих пор были какими-то красными, словно воспаленными… Ожогов, к счастью, Драко не наблюдал, но картина представала не менее неприятная. Малфой успел заметить несколько пятен и на бедрах, но…
Но когда Поттер потянулся за шампунем, Драко огрело — он прямо сейчас заметит его! Буквально мгновения слизеринцу хватило, чтобы броситься наутек в другую кабинку. Палочкой он живо сотворил Отводящие чары, чтобы Поттер, не дай Мерлин, не додумался сюда идти, и замер, прижавшись к стене открытой кабинки.
Только бы не спалил.
Однако гриффиндорец, казалось, ничего и не понял: он спокойно вымылся, переоделся в чистую одежду, высушил свои волосы магией и даже намазал их знакомым Драко по аромату «Простоблеском», но те все равно не желали ложиться спокойно.
— Ну и черт с вами, — слизеринец услышал ворчание Поттера, и через полминуты дверь в душевую комнату захлопнулась.
Драко осторожно выглянул, боясь попасть впросак и, убедившись, что остался один, с шумом выдохнул и отложил чистые вещи на защищенную магией от воды полку. В пронзительной тиши слышался лишь слив воды.
Малфой на автомате включил душ и встал под теплые струи, однако не торопился приступать к процедуре. Мысли были забиты увиденным зрелищем. Сердце отчего-то дико колотилось, а от былой злости из-за проигранного матча не осталось и следа. Недовольство Поттером (а если быть честным — недовольство собой) сменилось недоумением, толикой страха и… даже жалостью по отношению к незадачливому гриффиндорцу. Малфой пялился в одну точку в стенке и пытался понять: какого черта случилось с Поттером?
Поттер всегда был одним из главных заводил на Гриффиндоре, его язвительность порой не уступала малфоевской, и признаться, из-за этого Драко его даже немного уважал. Поттер всегда казался несколько отчаянным, он рьяно мчался в приключения и события, не задумываясь о последствиях, а сколько слухов ходило о его злоключениях…
В первый год Драко не слишком-то поверил, что Гарри Поттер смог защитить философский камень от злого духа (Паркинсон тогда заговорщицким тоном говорила, что речь шла о Том-Кого-Нельзя-Называть), однако в глубине души забеспокоился: за год шапочного знакомства с мальчиком-который-выжил Драко понял, что тот умеет находить себе приключения — чего один дракон стоит и поход в Запретный лес! Неприятности словно притягивали Поттера к себе, и из-за этого Малфой чувствовал себя в школе несколько небезопасно.
На втором курсе вероятность того, что Поттер снова оказался вмешан в какую-то странную историю, возросла. Первое время — до разговора с отцом — Драко действительно верил, что Поттер каким-то непостижимым образом может быть наследником Слизерина. Он даже высказал Забини предположение, что в день гибели родителей Поттер не отрикошетил своим «тупоголовым лбом» Аваду, а на самом деле это Темный Лорд вселился в тело маленького Поттера для каких-то своих целей, однако позже осознал, в том числе и благодаря рассказам отца о Волдеморте, что это не так. Да и вряд ли «Волдеморт» стал бы спасать жизнь Джинни Уизли, вероятнее всего, подстроил бы так, что «Гарри» хотел спасти ее, но не смог. Будто Волдеморту нужна мелкая Уизли, ей-Мерлин.
Третий курс ознаменовался «странным Поттером» и одним из самых экстравагантных (и глупых — Драко понял это только на шестом году обучения) поступков Малфоя. Поттер почти все время ходил бледный, как смерть, видимо, опасаясь нападения Сириуса Блэка и дементоров, и лишь иногда приходил в себя, стоило ему пообщаться с оборотнем Люпином. Драко считал, что напугать Поттера дементорами будет классной идеей, но тот навернулся с метлы. «Идиот», — Драко говорил это в сторону Поттера, но на деле идиотом являлся он сам. Явно позже произошло что-то из ряда вон выходящее, ибо в какой-то момент из бледного Поттер превратился в счастливого, а потом и эта «Молния» с пером гиппогрифа… Драко понял, что каким-то непостижимым образом золотая троица спасла этого ублюдка, так что еще одно очередное «приключение» Поттера казалось очевидным. Может, на третьем курсе он был хмур не столько из-за Блэка, сколько из-за заживающих шрамов на своей спине?..
На четвертом курсе Поттер, кажется, достиг верха злоключений на свою гриффиндорскую задницу. Драко ни на миг не поверил, что национальный герой действительно мог закинуть свое имя в Кубок. Даже Грейнджер с ее познаниями (скрепя сердце Малфой признавал, что паршивая девчонка очень умна) до этого бы не дошла, да и вряд ли бы вообще согласилась помогать Поттеру в этом деле. Это, скорее, в духе Уизли, но даже близнецам не повезло обмануть артефакт, что уж говорить об их младшем. Да и Драко прекрасно видел отрешенное выражение лица Поттера, явно говорящее: «Опять я?! Я не хочу!». В глубине души Малфой даже надеялся, что Дамблдор отвадит гриффиндорца от участия в состязании, однако… Однако Драко просто лишний раз убедился в неадекватности директора: позволить четырнадцатилетнему не самому умному подростку участвовать в смертельных соревнованиях высокого уровня! Наверняка там он точно получил парочку шрамов. Драконы, озеро и страшный лабиринт, ознаменовавший конец мирному существованию не только самого Поттера, но и всех в мире. Малфой это понял, когда дома после окончания учебного года его встретил бледный отец.
Пятый, шестой, седьмой курсы… Ад из ада, не иначе. Драко до сих пор старался не вспоминать события того времени, однако ночью, под покровом темноты они накрывали его во снах… Так что он давно стал чуть ли не постоянным покупателем Сна-Без-Сновидений. Жаль только, что употреблять это зелье часто было нельзя из-за привыкания, а потому путешествия на Астрономическую башню по ночам повторялись каждую неделю.
Драко раскрыл глаза, не желая дальше проваливаться в эти размышления, и взял бутылку с шампунем. Он смотрел в стену через толщу воды, но все равно в подсознании продолжали мелькать шрамы Поттера. Страшные и пугающие. Им явно больше, чем год, судя по степени заживления, Малфой быстро это понял: спасибо Снейпу, проводившему ему небольшой экскурс по колдомедицине. Следовательно, жуткие ранения не являлись причиной его путешествий за крестажами и пребывания в мэноре: тетка Беллатриса тогда до Поттера не добралась, измучив только Гермиону. Но и у той, вроде как, только один шрам остался на память о тех событиях. Воспоминания, которые остались у Грейнджер, конечно, все равно страшнее любых шрамов… В любом случае, свои отметины Поттер получил раньше.
Намыливая волосы, Драко размышлял: шрамы и ожоги явно более давние, чем пятый курс. Тем более, Малфой хорошо знал, что на левой руке Поттера от дикой Амбридж остался на память один шрам. «Я не должен лгать». Хотя Поттер на самом деле и не врал никогда: юлить и изворачиваться мог, но никак не врать. Да и Малфой прекрасно понимал, что никакой лжи и не было. Четвертый курс?.. Более вероятно… Но…
Но некоторым шрамам явно больше лет десяти. Не всем, далеко не всем, но все же…
Если некоторые шрамы по времени явно больше этого срока, следовательно, Поттер их получил в возрасте одиннадцати лет… или чуть позже или чуть раньше. Получается, он был ребенком…
Драко передернуло. Кому в голову пришло избить маленького ребенка, тем более, до такой степени?.. Даже его отец со своими авторитарными замашками до такого практически не опускался. Мог ударить тростью, но только если он лез куда не следует, и действовал из защиты, а не наказания.
Перед глазами снова встал жуткий шрам Поттера через всю спину и круглый ошметок, словно от бладжера… Если такую отметину он получил, будучи ребенком, это ж сколько боли ему пришлось преодолеть?.. Драко очень хотел бы надеяться, что именно приключения стали причиной настолько изувеченной кожи. В конце концов, за эти годы у Поттера их было хоть отбавляй. Однако что-то в глубине души Малфоя подсказывало ему, что это совсем не так, и национальный герой что-то скрывает.
Парень смыл шампунь с промытых волос, нанес бальзам и продолжал размышлять. Большую часть этих шрамов можно было заживить в ближайшие часы после появления с помощью зелий, убрать более старые становится проблематичным, а темномагические — к сожалению, невозможно совсем, и Драко знал это по себе. Невольно он коснулся рукой своих шрамов на груди, оставленных Поттером.
Шрамы самого Поттера темномагическими не казались.
Драко задумался: а что он вообще знает о Поттере, кроме того, что из раза в раз перепечатывают книги и газеты? Да, победитель Волдеморта, спаситель их семьи — в конце концов, именно благодаря его влиянию семью Малфоев полностью оправдали и Малфои даже не стали изгоями общества, единственный выживший после Авады… Родители погибли, когда ему был год, и, получается…
Стоп.
В глаза попал бальзам, и Драко, чертыхнувшись, принялся промывать их. Получается, ориентировочно шрамы были получены Гарри до Хогвартса или в первые годы его обучения. Хотя при этом на спине и относительно новые появлялись. Ладно, некоторые из них еще можно отдаленно спихнуть на гриффиндорские приключения и квиддич. Кто знает, может, Поттер стеснялся сказать правду о том, что за хаос у него на спине творится и потому не хотел просить средства для заживления, но старые раны явно получены им, будучи маленьким. Получается, их он получил во время жизни со своими опекунами.
И вопрос оказался открытым: кто, черт подери, опекуны Поттера?
О жизни национального героя за пределами Хогвартса знали немногое. В частности, единственное, что слышал сам Драко — это то, что до одиннадцати лет Поттера очень хорошо прятали. Долгое время о единственной выжившем от Авады говорили, что он воспитывается «в благопорядочной семье, где его любят».
Драко фыркнул с горечью: хороша любовь, из-за которой у ребенка кучу шрамов на теле? И как это можно любовью семьи называть?
Благодаря отцовскому влиянию на министерства Драко был в курсе, что ни в одной магической семье Гарри Поттер не числился в числе приемных детей. Во всяком случае, в волшебной Англии и Франции так точно. А следовательно, Поттер летом находился в маггловской семье, что было крайне странно: в магическом мире нашлись бы сотни родителей, готовых приголубить сиротку-героя и обучить его азам существования с волшебством. На первом курсе Драко еще посмеивался над тем, что Поттер плохо справлялся с пером и даже заявил, что тот себе последние мозги после Авады потерял… Но, кажется, у Поттера элементарно не было доступа к волшебным предметам. Дамблдор вообще не думал о благополучии национального достояния?
В голову пришло еще одно воспоминание. В конце третьего учебного года, когда поезд прибыл на вокзал Кингс-Кросс, Драко заметил в маггловской части перрона тучного мужчину с выражением лица, словно его ударил бладжер, и именно этот мужчина забирал Поттера и уводил куда-то за собой. Драко запомнил, что ни Поттер, ни этот встречающий не были рады видеть друг друга. Тогда Малфой еще посмеялся: кажется, хоть где-то в конце концов любимчика Поттера встречают без шквала аплодисментов…
А теперь что-то начало вставать на места.
Невольно вспомнился маленький Поттер в магазине мадам Малкин. Драко тогда искренне удивился странным огромным вещам на маленьком ребенке, а потом, узнав, что им являлся знаменитый Гарри Поттер, лишь фыркнул — глупец не умеет выбирать себе одежду!
Его ли одежда была?
Драко замотал головой, пытаясь выгнать из головы дурные мысли и неприятные воспоминания. От вороха тяжелых мыслей его даже начало подташнивать.
— Чертовщина какая-то, — сказал себе под нос Малфой и все-таки взял наконец гель для душа.
Пора поторапливаться: если он в ближайший час не появится в слизеринской гостиной, Снейп с него в буквальном смысле шкуру сдерет. Вот уж на кого не повлияла близость к гибели (причем самая непосредственная — выжил-то чудом!), так это на профессора Темных сил. Ничуть не поменялся, разве что голос стал сиплым и с Поттером у них оказались на удивление нормальные взаимоотношения после вскрытия всех карт и признания заслуг Снейпа в войне. Еще и выговор за проигрыш от декана получать…
Вот кто может знать правду о Поттере! Драко победно ухмыльнулся, а потом поджал губы: Снейп и в прежние годы был не слишком-то разговорчив, а теперь вполне может отговориться «проблемами со связками». Да и вряд ли он что-либо расскажет Драко о Поттере: не для того столько лет шпионил для Ордена Феникса. И плевать ему с Астрономической башни, что Драко ему крестник. У Снейпа на все свое мнение. Но как один из вариантов профессора стоит иметь в виду.
Искупавшись, Драко быстро переоделся в чистую одежду и отправился к гостиной самым дальним путем: ему требовалось еще немного времени для раздумий. Вид обезображенной спины Поттера настолько его шокировал, что Малфой решил добиться своего и узнать, что на самом деле скрывается за ширмой фасада «Мальчика-Который-Выжил».
А судя по ужасным шрамам — чудом выжил.