Вот и пришло это время, в котором не я
Храбро погиб среди мельниц, не зная богатств.
Я надеваю доспехи, седлаю коня
И начинаю сражаться за каждый абзац.
Моя дорогая «Время героев»
Около прошлой столицы Мондштадта идёт дождь. Здесь пасмурно и тоскливо, а ветра воют зло и голодно, как волки среди зимы. Венти уже не хочется выть вместе с ними. Почти.
В расщелине между скал ветер не так ощутим, но вот ледяные капли дождя добираются и сюда. Листва невысокого дерева со стволом изогнутым, точно арфа, не защищают от них. Венти помнит это дерево крохотным ростком на безымянной могиле и до сих пор удивляется, как оно успело так быстро вырасти.
Со дня революции много времени утекло. По человеческим меркам много. Для Венти оно пролетело как ветер сквозь пальцы: попробуешь остановить, схватить — почувствуешь лишь пустоту и холод на ладони. Ни к холоду, ни к жаре, ни ко многим другим ощущениям, которые способно выдавать человеческое тело, Венти ещё не привык. Ему кажется, он совсем недавно стал… Нет, не человеком, но материальным. Ему ещё не хватило времени, чтобы разобраться во всём.
Ему не хватило времени, но это место из «прошлой» столицы в сознании людей уже успело превратиться в «старую». Ещё чуть-чуть и оно станет «древней». Сам Венти для них тоже станет «древним», хотя он чувствует себя новорождённым.
Шаги на подвесном деревянном мостике за спиной заставляют отвлечься от неясных мыслей. Даже позабыть про холод. Ведь Венти знает эти шаги.
— Не помню, чтобы приглашал составить компанию, Моракс, — Венти оборачивается, натягивая на лицо улыбку. Кое-что про людей он уже понял. Улыбка — не всегда выражение радости. Иногда это способ защиты. Иногда — нападения.
— Не помню, чтобы для входа в это место нужно было получать твоё приглашение, — голос Моракса спокоен и безэмоционален, как и он сам. Хотя каким ещё быть тому, кого прозвали Властелином камня?
Венти он раздражает. Или он просто не может его понять. Или всё сразу.
— Ты знаешь, зачем я пришёл, — продолжает Моракс. Вот эту его манеру говорить Венти тоже не переносит.
— Тогда ты эм… знаешь, что я тебе отвечу?
В эту игру могут играть и двое, правда ведь?
— Грядёт война, Барбатос.
Неправда. Моракс обладает исключительной способностью портить любые игры.
— Война? — Венти раскачивается с пятки на носок, стараясь казаться беззаботным. Главное — не поскользнуться на мокрой земле и не упасть лицом в грязь прямо под ноги Мораксу. — А по-моему, просто кучка наделённых слишком большой силой существ никак не могут поделить землю и разобраться, кто из них круче. Звучит совсем невесело.
Ледяные капли кусают кожу даже сквозь одежду, будто молнии напитали их своим электричеством. Где-то слышится рокот грома, тяжёлый и громкий, как камнепад.
— Иногда веселью приходит конец, Барбатос.
Небо окрашивается тёмно-фиолетовым. Яркая вспышка молнии раскалывает его надвое.
Может, стоит всё-таки поскользнуться и упасть? Может, тогда Моракс подумает, что Венти совсем дурачок и нечего тратить на него время?
Венти раздражает Моракс не только из-за безэмоциональности, но ещё и из-за того, что он говорит с Венти так, будто понимает эту жизнь лучше. Будто он его наставник. Или старший родственник, как это бывает у людей.
Но Венти об этом не просил. И он хочет сказать, куда Моракс может убираться со всеми своими мудрыми мыслями, но говорит лишь:
— Не Барбатос. Меня. Зовут. Венти.
Это звучит угрожающе и одновременно по-детски обиженно. Может, и хорошо, что Моракс неспособен улавливать таких нюансов.
— Это его звали Венти, — Моракс кивает на могильный холмик, едва различимый под деревом. — Ты лишь пытаешься притворяться тем, кем не являешься, Барбатос.
Почему-то настоящее имя ощущается чужеродно, когда его произносит Моракс. Так, что его хочется оторвать от себя и выбросить в море. Может, потому что в устах Властелина камня это имя звучит как призыв и клятва. Призыв пойти за ним и клятва умереть из-за чужих распрей.
Но Барбатос прекрасно знает, что такое война. Война пахнет огнём, железом и кровью. Война ревёт на тысячи голосов только о боли и ненависти. Война никогда не проходит бесследно. Если она вообще когда-нибудь по-настоящему проходит.
Война забирает у тебя самое дорогое и бросает тебя искалеченного и израненного выть в бессильной злости и плакать о том, что ты уже никогда не вернёшь.
Война оставляет это «самое дорогое» медленно умирать у тебя на руках и спрашивать себя: «Почему он, а не я?»
— Я лишь не хочу, чтобы его забывали. У людей, знаешь ли, короткая память. Они быстро забывают тех, кого не видят, — Венти старается выглядеть хотя бы спокойным. Получается у него откровенно плохо, потому что ветра уже свиваются вокруг него, скручиваются, грозя перерасти в ураган.
— Или ты просто сам не можешь отпустить его, — говорит Моракс, и у Венти перехватывает дыхание, будто его хорошо ударили по рёбрам.
Ветер вокруг него воет сильнее, болезненнее. Затягиваясь, как петля, он готов обратиться смерчем, но Венти сдерживает его из последних сил.
— Я здесь не за тем, чтобы читать тебе морали, а чтобы напомнить о долге.
Моракс обожает эти слова: долг, клятва, обязанность, договор. Была бы воля Венти, он бы запретил их все.
— Я никому ничего не должен, — отрезает Венти.
— Никому? — небо чернеет перед новой вспышкой молнии, и глаза Моракса в наступившей темноте сияют как две золотые звезды. — Ни этому мальчику? Ни городу, свободу которого он оплатил кровью?
— Я не позволю этой войне затронуть Мондштадт — вот мой долг, и только его я буду платить, — сдерживать смерч становится всё труднее, как минимум потому, что Венти не понимает, зачем вообще его сдерживает. Вышвырнуть бы этого Моракса отсюда и закончить надоевший разговор.
— Когда эта война дойдёт до Мондштадта, она сметёт и тебя, и этот город, даже не заметив. Ты не сможешь остаться в стороне, Барбатос. В прошлый раз ты не мог помочь, но теперь не позволяй другим умирать за тебя. Время, в котором сражался не ты, кончилось. Поэтому помоги мне остановить эту войну, пока она не обернулась концом света.
С этими словами Моракс разворачивается и уходит. А ветра под пальцами Венти ослабевают сами собой. Выскальзывают из рук и расплетаются, как не затянутые лентой волосы.
Если Моракс ждёт, что после этих слов Венти побежит за ним, то он ничего о нём не знает.
«Время, в котором сражался не я».
«Время, в котором погиб не я».
Венти отворачивается и смотрит на могилу своего друга. На могилу того, кто умер за мечту о свободе и небе. На могилу того, кто замолчал навечно, чтобы другие могли петь. На могилу того, кто пропустил удар, заслоняя собой другого.
Барбатос до сих пор помнит его бледное, обескровленное лицо. Стрелу, торчащую из груди, чуть выше сердца. Алое пятно, растекающееся по одежде. Медленно затухающее биение сердца. Барбатос помнит, как Венти протянул к нему руку и прошептал одними губами: «Позаботься о них».
Барбатос помнит его пустые глаза, устремлённые в ясное небо.
Он помнит… поэтому если Моракс ждёт, что после этих слов Барбатос побежит за ним, то он до омерзения хорошо понимает его.
***
«Я не умру здесь».
Мысль странная, непривычная, будто взятая из чужой головы. Пальцы сильнее вцепляются в древко копья. Оно скользкое от крови.
Чужой? Своей?
Он не помнит, скольких убил в сегодняшней битве. Не помнит, сколько ран ему успели нанести в ответ. Никогда не видел смысла считать ни то, ни другое.
«Я не умру».
Перед глазами только мутная туманная чернота. Удушливая и горькая, как дым от кострища, в котором сжигают трупы. Хочется сделать вдох, но не выходит. Рот и нос будто чем-то забиты.
«Я не…»
Тьма придвигается плотнее, ближе. В ней тают чёрный от крови песок и чернильное море. Мир распадается и сжимается, обугливаясь, как края бумаги. Сил бороться не остаётся.
«Я…»
Хватит ли этой битвы, чтобы отплатить Мораксу за освобождение? Или Архонт зря снизошёл до него, избавив от жестокого хозяина?
Смерть не пугает так сильно, как возможность навечно остаться должным.
Смерть вообще не пугает. Долг всё равно никогда не выйдет оплатить.
— Сяо!
Чей-то голос прорывается сквозь мутное марево. Сложно вспомнить, кому он принадлежит, ещё сложнее — кого он зовёт.
Новое имя всё ещё ощущается чужим. Незаслуженным.
— Сяо! — почти нараспев, чисто и звонко.
Очередная попытка сделать вдох приносит лишь боль. Воздух на поле битвы отравлен чужой ненавистью и смертью. Он застревает в горле, царапает его, будто Сяо проглотил раскалённую металлическую стружку. Это почти так же больно, как поедать сны тех, кого ты только что убил.
Пальцы отпускают копьё, и Сяо падает на песок, липкий то ли от воды, то ли от крови. Руки тянутся к шее, царапают кожу, будто силясь снять невидимую удавку. Скорее всего, он раздерёт себе горло, или же чужая ненависть сожрёт его изнутри.
— Сяо! — голос становится дальше.
Весь мир будто отодвигается. Остаются только боль и удушье.
— Не стоило вызываться искать пропавших. Молодец я, отлично придумал. В следующий раз попробуй думать головой. Я что, похож на того, кто может кого-то найти? Я теряю собственную лиру по два раза в день. Я бы и крылья потерял, не будь они приделаны к спине. И вообще… ой.
Тьма придвигается ещё ближе. Сяо отчаянно скребёт кожу, будто надеясь так выскрести немного воздуха. Ему хочется, чтобы всё это просто кончилось, но вряд ли такой, как он заслуживает лёгкой смерти.
Медленно задыхаться от яда в луже чужой и собственной крови — даже этого слишком мало, чтобы искупить все его грехи.
— Эй, ты ведь Сяо, верно? — недолгое молчание.
Он правда ждёт, что ему ответят?
Несмотря на надвигающуюся смерть, Сяо хочется истерически рассмеяться.
— А, ладно, неважно, будем считать, что это «да». И ну эм… постарайся не дёргаться, что ли.
В смысле умирать неподвижно или?..
Додумать Сяо не успевает, кто-то с трудом отводит его руки в стороны. Инстинктивно он пытается извернуться, но его лишь крепче прижимают к песку.
— Ты плохо стараешься не дёргаться, старайся лучше. Мне неудобно тебя спасать.
«Не надо меня спасать, просто дай мне умереть», — говорит голос в голове Сяо.
«Я не хочу умирать, не здесь, не сейчас, пожалуйста», — молит другой.
Сяо заставляет себя замереть. Не пытаться дышать, двигаться, сопротивляться. Он просто ждёт.
Спасения? Смерти?
Воздух проникает в горло с трудом, будто его проталкивают одним рывком, ломая какой-то невидимый барьер.
— Какой дряни ты наглотался? На вкус как пепел. Или жжёный сыр. Даже не знаю, что хуже.
Сяо пытается вдохнуть, но нос чем-то зажат. Он не понимает, спасают его или душат.
Ещё один поток воздуха добирается до лёгких. У Сяо наконец получается сделать нормальный вдох. Он чувствует тепло на губах и сладковатый цветочный запах. У него кружится голова. Ему кажется, что он всё-таки умер.
А потом болезненный кашель чуть не выворачивает его наизнанку, и Сяо чувствует себя до омерзения живым.
Дышать наконец получается самостоятельно, неровными рывками, то через нос, то через рот. Сяо пытается встать, чьи-то руки придерживают его за плечи до странного бережно.
— Тебе как? Получше? Выглядишь, если честно, не очень. Не очень живым в смысле. Так-то ты ничего, особенно если кровь с тебя стереть. И подлечить немного. Ну как немного… у тебя огромная рана на боку, такая, что я, кажется, вижу твои рёбра. В принципе хорошо, что внутренностей не вижу… Ты меня слышишь вообще?
— Слы…шу… — выдавливает Сяо, прерываясь на кашель.
Он цепляется за этот голос, как за край обрыва над бездной. Перед глазами всё ещё чёрно-серый туман и неясные светлые блики. Даже собственное тело ощущается едва-едва. Зато этот голос он слышит отлично, различает его тональности, оттенки. Слышит даже тревогу и страх, скрытые за беззаботностью.
— Говори…
«Говори что угодно, неси любой бред. Неважно. Когда ты молчишь, мне кажется, что я умер».
— Без проблем. Мне говорят, что я могу разговорить даже труп. Давай не будем проверять это на тебе, ладно? А то ты мне уже понравился. Люблю тех, кто меня не затыкает. Мы точно подружимся.
«Если оба здесь не умрём».
Руку Сяо перекидывают через чужое плечо, его самого — почти взваливают на спину и куда-то тащат. Не слишком быстро, но очень уверенно. Хотя судя по тому, как его спаситель припадает на одну ногу, он тоже ранен.
— Сегодня ты не умрёшь, твоё время ещё не пришло. Не позволю ещё кому-то умереть у меня на руках.
В сегодняшней битве умерли многие. Архонты. Демоны. Так чем он лучше? Почему время пришло для других, но не для него?
«Время, в котором погиб не я», — в одной этой мысли надежда и отчаяние сплетаются, спутываются.
В глазах на мгновение проясняется, и Сяо видит лицо Барбатоса. Упрямый взгляд сине-зелёных глаз, нахмуренные тёмные брови, поджатые губы. На его мальчишеском, почти детском лице такое выражение кажется несерьёзным. Но Сяо знает, что именно перед этим взглядом сегодня пала его смерть.
— Ты не умрёшь, — повторяет Барбатос всё с той же упрямой уверенностью, глядя куда-то вперёд. — Пока я рядом, я не дам смерти забрать тебя.
Слова звучат как клятва. И Сяо понимает, что в неё верит.