«Поросло травой то место, где осталось чьё-то детство»

— (с).

С хлопком балконной двери за спиной затихает музыка. Ночную тишину, укутанную стрекотанием насекомых внизу, прорезает щелчок зажигалки. Затем — резкий вдох, полный нетерпения и желания шустрее выкурить сигарету или, скорее, раствориться в опадающем со второго этажа пепле. Чёрную ткань дутой куртки описывают лавандовые светодиоды, которые через мгновение тонут в глубине лазури.

На первой неделе третьего учебного года с Юнги даже не успели поздороваться, как уже впихнули клочок бумажки с адресом тусовки их потока. Без вопросов, без лишних светских разговоров, словно набирая декораций для пышности фурора. Ему, бесспорно, идёт роль забытой на спинке пустого стула куртке, в которой он греет ладони, пока нащупывает старенький хуавей. И вот теперь он стоит здесь, на минутном постулате одиночества, всматривается в далеко горящие огни домов, в их молчаливые силуэты, никак не изменившиеся за четверть века. Их тоскливо глядящие друг на друга окна хоронят в себе десятки, а может, сотни жизней, что прожиты каждым одинаково и, вероятно, ничем не запомнятся.

Резкий выдох засоряет воздух сигаретным дымом. Цепи, успокаивающе болтающиеся на бедре, сталкиваются с металлическими прутьями перил, что холодят кожу даже через плотную ткань куртки. Она распахнута, пропуская к шее потоки ветра, которые превращают чернильную копну волос в разворошенное гнездо. Дым никак не перестаёт лезть в глаза, но Юнги всё равно: звёзды на тёмном полотне небосвода всё ещё видны. 

Даже не поменяв позу, он не замечает, как под рычание басов за спиной выкуривает третью, морщась из-за запаха, которым пропахли пальцы. Они не ощущают осеннего холода и дрожат от нескончаемой тревоги. Опуская ладонь на перила, Юнги мысленно уговаривает тело перестать поддаваться привычкам, и, когда тремор подавляется, обращает взгляд к излюбленной темноте. Горечь отвратительно жжёт горло.

В последний раз прокручивая между пальцами зажигалку, Мин привычно тушит сигарету о внутреннюю сторону ладони. Руку разрезает точно накалённым лезвием: сначала оно разрывает плоть, а затем заботливо прижигает рану. Стоит заново понять, что физическая боль всё-таки не сможет заглушить моральную, как Мин лишь хмурится.

Оторвавшись от созерцания россыпи космических тел, Юнги возвращается к человеческим. Там, за стеклянной дверью, алкоголь пеленой застилает огни чужих глаз, поочерёдно заставляя их потухнуть, чтобы позволить толпе смешаться друг с другом. Юнги замечает в ней десятки знакомых лиц, каждое из которых жертвует свою уникальность в пользу безмятежного комфорта. Расползающиеся по карминовым стенам тени отчаянно ищут выход из душной коробки, пока их хозяева прячутся в алкоголе и танцах.

Пьяные вопли громыхают вместе с рвущейся из колонок песней, когда Мин выбирается с балкона, пропуская туда несколько поддавших девушек. Тенью пересекает дом, окутанный красками гирлянд в виде лампочек, подвешенных у потолка. Беспокойная тишина прощается, смотря в спину. 

Аккуратно пробираясь сквозь тела, Юнги удивлённо машет кому-то из однокурсников. Из-под закатанного рукава куртки выглядывает татуировка кленовых листьев. Мин совсем не помнит, что именно сподвигло его на это решение, ведь ухаживать за выцветающей краской не было как и желания, так и денег. Однако вот она: красуется своей бледной охрой, мозоля глаза.

Тысячи непрошеных мыслей рвутся в голову, но Мин мгновенно срезает их хлипкие стебли и топчет корни размышлений. Не замечает, как в него вдруг на всей скорости влетает парень, разливая на белую футболку сначала пиво, а потом — содержимое желудка. Кажется, будто музыка сейчас выключится, привлекая к двум застывшим фигурам всё внимание, но нет: выключается только мозг парнишки, в котором он узнаёт первокурсника. Он пытается вытереть рвоту собственной рубашкой, слёзно извиняется заплетающимся языком. Кто-то толкает Мина в спину, и он, резко среагировав, чуть ли не валится на бедного студента.

— Всё в порядке, — спокойно проговаривает в надежде, что юный алкоголик сможет прочесть его послание по губам. — Где здесь ванная?

— Прости! — орёт тот во всё горло, обдавая Мина запахом перегара. Через секунду парень сгибается пополам, выблёвывая остатки на пол и вызывая у окружающих вопли отвращения, а у Юнги — слабый вздох.

Подхватывая под руки ослабшее тело, Мин тащит его к дивану, разгоняя толпы завалившихся на подушки парней. Так и не получает внятного ответа на повторённый вопрос, лишь игнорирует писк в ухе и щурится в поисках хотя бы какого-нибудь намёка на ванную комнату.

Вопросы, почему он всё ещё пытается вести обыкновенную жизнь и сделать вид, что всё в порядке, когда на самом деле — нет, забивают горло. Юнги скользит мимо тех, кто каждой клеточкой своего тела кричит о собственном отчаянии, и понимает, почему его приняли за «своего». Они ведь все в одной чёртовой медленно тонущей лодке. Воздуха давно перестало хватать, однако Мин всё ещё в нём нуждается. Хватается за металлическую ручку и скрывается за дверью — за непрочной стеной, абстрагирующей от внешнего мира, но ломающейся от одного прикосновения. Юнги, на самом деле, понимает и её слабость, и её хрупкость, ведь сам носит эту маску грубости и жестокости на лице, в то время как глаза выдают обратное. Ведь если проявить слабость хотя бы на мгновение, дать человеку напротив тебя почувствовать, как ты раскрываешься, — в твой внутренний мир уже будет вброшена бомба. Может быть, атомная, может быть, замедленного действия — в любом случае, никто не сможет от неё избавиться, не подорвавшись.

Делая несколько шагов к раковине, Юнги скидывает куртку на рядом стоящую тумбу и как можно аккуратнее стягивает с себя футболку. Некто кричит невнятной руганью прямо около входа в ванную, отчего Мин дёргается и быстрее шарится по полкам в поисках мыла.

Одежду бы по-хорошему выбросить, а не стараться отстирать уже поношенную ткань, что, кажется, дотронься — развалится, но Юнги не может позволить себе оторвать от сердца любимую вещь. Поэтому сдирает старые шрамы в кровь, тревожит новый ожог щёлочью, но отстирывает футболку, вешая её на батарею. Легко встрёпывая волосы и привычно проводя пальцами по выбритым вискам, раздумывает о том, где бы найти фен или обогреватель.

Не успевает застегнуть молнию на куртке, как дверь распахивается и чуть ли не с треском закрывается. Минутное убежище рушится в шуме чужих шагов.

Разворачиваясь и бросая взгляд на вошедшего, Юнги думает, что, может быть, убежище вовсе не рассыпается по кирпичику, а всего лишь принимает к себе ещё одного беглеца. Мягкий фиолетовый свет обволакивает чужой силуэт, который невесомо подлетает к месту, где секунду назад стоял Мин. Под порогом нетерпеливо маячат другие тени, пока одна, вырвавшаяся из толпы, становится молчаливее самой тишины. Чужие ладони, увешанные серебряными кольцами, стучат о керамическую поверхность раковины, когда с силой впиваются в неё. Их обладатель снимает с лица маску широкой улыбки, впивается уставшим и беспристрастным взглядом в отражение. Закрывает глаза, снимая с себя все прикрасы. Мин уверен, что тот даёт себе передышку, безмолвно высчитывая секунды.

Юнги прячется у батареи, но успевает выхватить отражение чужих глаз. Он узнаёт эту смуту, подёрнутую желанием сорвать горло в пустоту. Знает, что этот парень вновь натянет свою притворно широкую улыбку, от которой Юнги уже тошнит. Мин не удивляется, когда так и происходит: Чимин, безбрежно улыбаясь и самоуверенно запуская руку в уложенные волосы, поправляет кожаную куртку и так же резко открывает дверь, с распростёртыми объятиями вваливаясь в свою компанию. Гомон забирает его из покоя, разбавленного дыханием ещё одного человека, который смотрит беглецу вслед.

Невероятно профессиональный лжец и опытный актёр, у которого стоит поучиться, однако вместо этого Юнги просто продолжает поиски необходимого инструмента, глуша собственное сердце.

Душа компании, как же. Ответственный староста, прирождённый лидер. Чимин — человек, который искуснее всего вальсирует в выборе личности на каждый день, теряя в суматохе самого себя. Пак сидит со всеми ними в той самой лодке, только на её носу, пытаясь выловить из антрацитового омута сломанное весло. Просчитывает план спасения для каждого, предсказывает время, когда их корыто потонет. Спасает всех и каждого, но не себя.

Юнги бы никогда не уличил этого парня в мастерской лжи, если бы не был безмолвным наблюдателем чужих жизней. Если бы однажды терзающее желание занести пальцы над струнами гитары не вытянуло его из постели посреди ночи — он бы не узнал. Не услышал бы крик из распахнутого настежь окна, не высунулся бы в спокойную тьму, прямо под моросящий дождь. Не посмотрел бы в сторону некрытого балкона, откуда торчала чья-то макушка. Не увидел бы размытую каплями и ветром фигуру, на лоб которой всё не переставали липнуть чёрные волосы. Не замер бы, ошарашенно всматриваясь в ту картину, что застыла у него в памяти как чужой автопортрет.

Он смотрел на искусственное спокойствие Чимина, который возводит его уже который год, а в ушах гремели чужие крики.

Нервы натягивает. Мин закрывает глаза, пережидая бурю, и вновь принимается за дело.

Приходится скинуть несколько полотенец с верхних полок, прежде чем выудить фен и подключить его к розетке, чтобы зависнуть на следующие полчаса. Футболка отчаянно не желает поддаваться горячему воздуху, так и оставаясь влажной, поэтому ещё через минут пятнадцать Юнги жмёт плечами и натягивает её на себя. Высохнет, никуда не денется. Куртка остаётся покоиться в руках.

Застывая перед выходом и задумчиво устанавливая ментальную связь с крошечным растением, свисающим с потолка в самом углу комнаты, Юнги пытается понять, каким будет его следующий пункт. Хочется усмехнуться криво — и он бы сделал это, если бы в этом был смысл, — потому что вся его жизнь похожа на этот простецкий квест, глупо составленный начинающим программистом. И вновь в программу пробралась ошибка с чужим именем, нарушив способность давить ненужные мысли.

Рывком распахивая дверь, Юнги вливается в вакханалию мерцающих контуров. Бредёт около стенки, задевая её спиной, и пытается забыть про сырую ткань, рассылающую противные ощущения по коже. Хочется прикончить пачку сигарет, вырвавшись на балкон. Или выпорхнуть на улицу, или залить в себя бутылку чего покрепче, совсем не чувствуя горечи. Иногда Мин жалеет, что его научили пить.

Ловит на себе пару пьяных взглядов однокурсников и напролом пробирается к единственному месту в доме, где обычно никто надолго не задерживается — кухне. Складу алкоголя и сокровища студентов на барной стойке, которую позволяет разглядеть только горящая под потолком гирлянда. Переступая порог и слыша чьи-то разговоры, Юнги может ожидать, в принципе, чего угодно: или блюющих в раковину, или набирающих из-под крана ледяную воду, или шарящихся в холодильнике студентов. Но никак не ворох пледа на дощатом полу и не включённый на стене телевизор, который отбрасывает яркие краски на незнакомца, еле удерживающего себя в бодром состоянии. 

Осторожно закрывая за собой дверь, Мин бредёт к тумбам, чтобы облокотиться на них и увидеть, что же этот парень предпочёл вечеринке. Тот даже не обращает на вошедшего никакого внимания, лишь следит за происходящим в аниме. Его подбородок дёргается вверх, стоит бою завязаться, а резкому музыкальному сопровождению тихо заполнить атмосферу.

Искренне увлечённое выражение лица, уверенная ровная осанка, длинные пальцы, сжимающие уголок пледа. Бутылка коньяка рядом с оголёнными щиколотками и носками с Губкой Бобом. Искусанные до крови губы и их хозяин, продолжающий нетерпеливо грызть изнутри щёки в ожидании развязки.

— Можно? — отвлекает его Юнги, слыша, как отзвук низкого голоса исчезает в ночи.

— А кто-то запрещал?

Стянув с себя половину пледа и подвинувшись, незнакомец всем своим видом показывает согласие. Даже переставляет бутылку к правой руке, чтобы Юнги угощался, и всё это — в тёплом молчании, окутанном пониманием. Не требуя ответов на всплывающие в голове вопросы, откуда этот парень, из какого университета и что забыл на тусовке, если сидит и смотрит аниме, Мин прислоняется к барной стойке спиной, кладя куртку в ноги. Собственные причины неутешительны, поэтому и чужим лучше оставаться неизвестными. 

Юнги не помнит, когда конкретно, но уже однажды он смотрел этот тайтл: не смог пересилить себя, переступить через запертые в грудной клетке чувства и закончил просмотр. Было чертовски тяжело и больно снимать камень с души и узнавать себя в главном герое, брошенном на произвол судьбы с банальным клеймом «монстр». В мальчике, которого оставили на попечение главе деревни, перед этим превратив в сосуд для девятихвостого лиса — демона, что однажды обрушил свой гнев на их народ.

На экране желтоволосый мальчишка прячется за деревом, прижимая к груди свиток тайных печатей, выкраденный из хранилища деревни. Как только Наруто заканчивает размазывать сопли по всему лицу и встаёт на защиту своего учителя, парень рядом вздрагивает и отшатывается от Юнги. 

— Ты чего в мокрой майке? — неожиданно задаёт он вопрос, сбивая Мина с толку громкостью баса. Юнги переводит взгляд с пёстрого экрана на тёмный силуэт. По лицу незнакомца расползается свет, очерчивая прямой нос, бледные щёки и округлый подбородок.

Мин виновато поправляет футболку на плече, куда несколько секунд назад прислонился парень. Прервав всякие размышления, последний тяжело вздыхает, явно не желая отрываться от просмотра серии, и стягивает с себя плед, чтобы швырнуть его в Мина.

— На.

Получив тканью по лицу, Юнги не успевает заметить, как тот уже загребает к себе его куртку и морщится:

— Куревом вся пропахла.

Однако всё равно как можно быстрее просовывает руки в рукава и накидывает капюшон на голову, шурша тканью. Хочется выдать, зачем он тогда свои лапы к ней тянул, но ответ требует слишком много энергии и времени, чтобы его проговаривать. Поэтому Юнги просто снимает с себя сырую ткань и вешает её на стул, еле до него дотягиваясь, чтобы в следующее мгновение завернуться в плед. Мягкий ворс согревает, лоснится по коже, и Мин рвано выдыхает, единожды за долгое время расслабляясь.

— Принципиально не беру чужие вещи, поэтому… — Парень разворачивается прямо к Юнги и протягивает ладонь. — Тэхён.

— Юнги, — в такой же неформальной манере отвечает, пожимая чужую руку, и они оба одновременно разворачиваются к телевизору, где уже играет опенинг следующей серии.

Обычно балконы — те самые места, скрывающие горькость дыма и размышлений, а сейчас именно этот уголок просторной комнаты шаг за шагом пробирается в самое сердце. Пропитанный умиротворением, он ограждает их неожиданный тандем высокими стенами, за которые, кажется, никому не пробраться. И в тот момент, когда Юнги лениво размышляет о том, где мог слышать о Тэхёне, дверь с осторожным скрипом приоткрывается, впуская ещё одну тень в их кухонную обитель.

Юнги узнаёт эту лёгкую поступь шагов.

Тэхён раздражённо выдыхает, не отводя взгляда от экрана.

Чимин, проскальзывая к набранному студентами бару, вытягивает оттуда одну бутылку — Мин слышит звон соседних — и присоединяется к молчаливой компании, заваливаясь на пол рядом с новым знакомым. Плавно скользя пальцами по горлышку бутылки вина, Пак с силой откручивает пробку, что с громким хлопком остаётся у него в руке. Прикладывается губами к светлой жидкости, резко заливает её в себя, в то время как пляшущие по его крепкой фигуре тени соревнуются со светом телевизора и огнями гирлянд.

В его огненно-карих глазах стынет нечто, что Юнги никак не может распознать. Мин вглядывается в крошечные блики, очерчивает чужой профиль, будто бы выточенный из мрамора, и запоздало вспоминает о том, что Чимин — не скульптура, способная стоять веками и прорывать материю времени.

Юнги разговаривал с ним лишь пару раз, а уже по силуэту глаз силится выстроить линию чужой жизни. Но судя по тому, как Чимин жадно глотает алкоголь и как рьяно срывает серёжку с уха, кладя её в карман, Мин в чём-то да прав, но спрашивать о творящемся в чужом сердце урагане не имеет никакого права. Они, хоть и однокурсники, но находятся и в разных компаниях, и на разных иерархических ступеньках. 

— Чай будете? — неожиданно вопрошает Чимин, выдёргивая обоих парней из транса. Оба на автомате кивают головами.

Тэхён добавляет:

— У меня в спортивках шоколадка завалялась. — И вытягивает из переднего кармана измятую до невозможности плитку.

— Отлично, — вторит ему Пак и с хрустом в коленях разгибается, подходя к электрической плите. Копошится около неё около минуты до тех пор, пока индикатор не вспыхивает голубым свечением, ослепляя Юнги на один глаз.

В поглотившем ночь спокойствии эта просьба кажется такой же обычной, как и смешивать пиво с палёной водкой, закусывая эту ядерную смесь чипсами с солью. Она кажется такой же нормальной, как и их образовавшаяся компания, через минут десять разливающая кипяток по кружкам в таком же обыденном кругу. Даже не выключая вопящее на фоне аниме и не включая свет, они чокаются и многозначительно молчат, уставляясь в горящий экран. Тэхён отплевывается от крошечных листьев заварки, под шумок сметает практически всю свою плитку. Чимин не притрагивается ни к чаю, ни к предложенной сладости, засмотревшись в одну точку. Подбирает под себя одну ногу, поправляя полупрозрачную рубашку с цветочными нашивками. На выдохе откидывает висящие на вороте очки.

Они молчат ни о чём.

Единственное, что хорошо запоминается за этот вечер перед ночной сменой на подработке — это чёртово отражение осени в лёгких. От Чимина пахнет кленовым сиропом и этим тоскливым временем года. Душит опавшими с сухих деревьев листьями, хоронит в мокрой земле, среди умирающей травы и старой игровой площадки. Напоминает о несбыточном, о том, что так давно беспокоит дыры по всему телу и пробелы между цепочками неутешительных раздумий. Бесполезно. 

Уже на улице Юнги пытается надышаться ароматом приближающейся зимы и забить им всю грудную клетку. Бредёт по тёмным переулкам чуть ли не на ощупь, а под курткой, где прячутся ладони, — футболка Тэхёна, который благочестиво оплатил временную аренду куртки. Футболка была такая же: пропахшая никотином и вызвавшая в Юнги лишь недоумение на то, зачем Тэхён тогда вообще жаловался.

Ветер бьёт под дых, заставляя Юнги ускориться и как можно быстрее добраться до завода, на складе которого придётся таскать коробки в грузовики. За символическую цену из-за отсутствия стажа и трудовой книжки, однако Мин работает за троих и получает какую-никакую надбавку. И заодно — ключ от каморки, где ночует посменно, абсолютно не желая возвращаться в место, которое когда-то называл своим домом.

В четыре часа утра его ладони воют от мозолей, и никакие перчатки не помогают продержаться хотя бы дольше обычного и не рухнуть на пятую точку около сваленного в кучу металлолома. Курящая неподалёку группа разнорабочих чуть ли не хором предлагает ему сигарету, и Юнги бы по-хорошему согласиться, но неподъёмное от изнеможения тело протестует, заставляя лишь благодарно мотнуть головой.

Соскребя себя с земли и отряхнув мешковатую форму оливкового цвета, Юнги туже затягивает строительной резинкой хвостик на затылке и работает ещё час, рассчитывая вновь улизнуть в комнату для персонала и принять душ. И лишь лёжа на ноющей спине под колючим одеялом, Мин вытягивает руки к потолку, одну из которых простреливает судорогой, и забывает о грузе за плечами хотя бы на какое-то время. Крепко засыпает, просыпаясь ровно через четыре часа — внутренние часы не подводят, — проверяет телефон на наличие хотя бы половины заряда батареи.

Сон в который раз прошёл будто бы по щелчку пальца, не принося никакого удовольствия — лишь очередной день, что придётся пережить. Судя по расписанию в мобильном, ещё и четыре пары. Две из них — английский, а Юнги без материалов и учебников там будет абсолютно нечего делать, ведь заходить в квартиру по крайней мере этим утром он не горит желанием. Поэтому сползает с пружинного матраца, умывает лицо в попытке избавиться от опухших век, и уже через несколько минут выходит на свежий воздух.

Утреннее солнце тёплыми лучами размораживает неподъёмную голову Юнги, который пробирается кратчайшим путём через кусты к остановке, только в последней момент вспоминая: денег хватит либо на транспорт, либо на обед. Разминая плечи, он, недолго подумав, продолжает свой путь через старые улицы с разбитым асфальтом. Не торопится совсем, бредёт по дощатому мосту, напоминая себе не хвататься за хлипкие перила, и перешагивает ползающих под ногами муравьёв. Мин не знает, хотят ли они жить или же нет, но по всему их занятому виду понимает, что работа в самом разгаре, и старается никого не затоптать.

Лёгкая головоломка помогает взбодриться, целым и невредимым добраться до стен университета, больше похожих на отголоски прошлого столетия, и даже занять место в огромной аудитории. Юнги располагается около окна, где меньше всего тени, так и подначивающей уснуть, и где-то посередине уходящих ввысь рядов, чтобы не щуриться из-за старания разглядеть слайды презентации на полотне для проектора.

К самому звонку аудитория постепенно заполняется студентами, что ещё будут доходить на лекцию ближайшие полчаса. Разворачиваясь назад и разглядывая присутствующих, у которых есть с собой хоть что-то из письменных принадлежностей, он во весь голос просит ручку и хотя бы кусок листика. С самой задней парты ему через минуту передают студенческие сокровища, которыми они привыкли разбрасываться направо и налево и вечно забывать. Юнги, кажется, даже срывает джек-пот, потому что получает неизгрызанный механический карандаш и двойной листочек.

Гомон в кабинете прерывается лёгким постукиванием по микрофону.

Откинув волосы со лба, Мин возвращается на место и сталкивается с серьёзными глазами старосты — Пак Чимина, в руках которого расположились стопка документов и нетерпение поскорее с ними разобраться. Задние парты продолжают шуметь, и Чимин, вальяжно наклоняясь к микрофону преподавателя за трибуной, делает объявление:

— Ребята, в деканат поступила новая форма оплаты для студентов, живущих в общежитии. Коротко говоря, подняли стоимость за обучение, припудрив всё дело очередной формулой, по которой можно высчитать бо́льшую сумму. 

В его огненные глаза заглядывает солнце, распаляя бушующий там костёр. Блики играются с его длинной сережкой в ухе, вальсируют по щекам, забираются под воротник белой рубашки и выглаженный серый костюм. Их ловят прозрачные стёкла очков в металлической оправе, приютившиеся на голове как обруч, чтобы волосы не лезли в лицо.

— Сейчас пущу бланк по рядам, нужны ваши подписи, что вы ознакомлены с изменениями. Не забудьте хотя бы глянуть на то, что подписываете. — Отзвук мягкого голоса, переплетаясь с жёсткостью плохо настроенного микрофона, взлетает к высокому потолку.

Чужие синяки под глазами скрывает качественный макияж, подчёркивающий черты лица, и нанесённые тени. Даже после безумной ночи на вечеринке Чимин всегда как на самый роскошный парад и на красную дорожку: аккуратно огибает первые парты и иногда оглядывается на дверь в лекционный зал в ожидании профессора, потому что первая пара уже началась.

Не успевает листок дойти до четвёртого ряда, как компания шумных подростков вспыхивает:

— Это получается, на двести пятьдесят тысяч вон? Пиздец! — Грубое заявление летит прямо в адрес Чимина, который лишь поворачивается на звук и, привыкший к спорам, твёрдым взглядом впивается в одногруппников.

— Тише. Все вопросы в деканат, парни, — спокойно проговаривает Пак, однако подчиняющий взгляд не терпит последующих возгласов, прерывая их на корню. — Время работы с восьми утра до пяти вечера. Предлагаю, кстати говоря, собрать подписи тех, кто не согласен с новой системой вместе с вами. Чем больше подписей — тем больше возможность, что на это хотя бы обратят внимание.

— Тц, — затихает парень, швыряя бумажку своему соседу. — И так как в колонии строгого режима, и это ещё!

Высказав всё, что он думает о несправедливости, студент обиженно кладёт голову на парту, пока Пак продолжает следить за бланком, чтобы его не потерять, и иногда сортирует покоящиеся в его руках документы. Становится неудобно держать целую кипу, поэтому он раскладывает их на столе и краем глаза замечает вошедшего преподавателя. На автомате кланяется, объясняет ситуацию и получает одобрительный кивок.

Юнги даже с середины аудитории кончиками пальцев может ощутить его ауру, дышащую и питающуюся уверенностью.

— Кстати, — через несколько минут безостановочного шума повышает голос Чимин, пытаясь докричаться до задних рядов. — Рты прикройте, преподаватель уже в аудитории, если кто не заметил.

На одну-единственную секунду студенты затихают, а потом Юнги дёргается от неожиданно пролетающей рядом с ним пластиковой бутылки. Наполовину полная, она на всей скорости мчится прямо в Пака, за пару секунд оказываясь у его лица.

Вся аудитория, кроме продолжающей галдеть галёрки, замирает. Юнги разворачивается посмотреть на одну конкретную скандалящую персону и её шайку, чей оскал слезает с лица, стоит Чимину одной рукой поймать бутылку. Медленно, будто бы растягивая мгновения чужого удивления, Пак убирает её от лица и вдруг резко замахивается в ответ, возвращая мусор по обратному адресу.

Юнги иногда забывает, что Чимина некоторые терпеть не могут, и усмехается, когда снаряд сносит все чужие вещи, до этого покоившиеся на парте. Преподаватель, растерянно зависая около микрофона, не знает, как среагировать на ситуацию. Чимин же пользуется моментом и, поправив очки на макушке, двумя ладонями разглаживает пиджак. Складывает все документы в одну стопочку и, стукнув ей по столу пару раз, оповещает:

— Как заполните бланк, передадите мне на первый ряд. Благодарю за тишину. Всем хорошего дня.

Теперь целый зал — все сто двенадцать человек — замолкает, всё ещё не привыкнув к обыденным стычкам, постепенно выходящим на новый уровень. Ответные по градусу действия со стороны Пака к гадству некоторых однокурсников только выводят их на новый конфликт, но с каждым разом попытки опустить голову непокорного с оглушительным треском проваливаются. Чимин окружён сплетнями, слухами и завистью, особенно преподавателями со змеиным разрезом глаз и ищущими выгоду студентами, мимо которых Пак старается безразлично просачиваться, глядя лишь в бумаги и не растрачивая время попусту. 

Юнги вспоминает вечер и ночной мороз, застужавший пол на открытом балконе. Тогда он узнал этот обессиленный вопль, потому что однажды кричал так же. Но он никогда не думал, что так кричать может именно этот человек. Он никуда не думал, что его можно сломать, переломить хребет надвое, заставить стенаться в водовороте отчаяния. Юнги бы не встал бы к распахнутому окну, если бы Чимин посылал в небо злостные проклятия: такими полон весь их дом. Всегда можно услышать то соседскую брань, то грохот летающих вещей, звон стекла и чужих голосов. Юнги бы, вероятнее всего, даже не обратил бы внимания, если бы не рёв, пронизывающий до глубинной тревоги, напоминающий о безысходности каждого решения, о бессмысленности каждого действия. Если бы не осознание, что крик, оказавшийся отражением собственной жизни, принадлежит непробиваемому человеку, — Юнги бы закрыл окно.

От чиха преподавателя Мин приходит в себя, вдруг осознавая, что пропустил половину лекции. Оставшееся время он без какого-либо понимания заполняет листочек аккуратным почерком, расплываясь около горячих батарей.

Занятия проходят совершенно непродуктивно: Юнги так и не находит ни одной причины, почему все ещё ходит в университет и не опускает руки. Почему всё ещё отращивает мешки под глазами, в которых уже могут ночевать коты, горбится на двух подработках, так как никто не желает взять его на полную ставку. Почему до сих пор держится? Почему?

Мин, оббегая толпы студентов, ошивающихся на университетской площади, и замечая таких же несущихся, как и он, ребят, что вечно стремятся успеть по каждому предмету, не может понять: как можно так самоотверженно жертвовать своим временем и здоровьем? Такие личности не упускают и секунды свободной минутки, заполняя её то подготовкой материала к семинарам, то написанием реферата к предстоящей конференции. У них разве не бывает эмоционального выгорания? Апатии? Нежелания двигаться? Заунывных мыслей о том, зачем и куда они спешат? Депрессии? Если они настолько сильны, откуда они эти силы берут?

Запрыгивая в автобус и высматривая контролёров на каждой остановке, залитой обеденными лучами солнца, Юнги устало прислоняется к грязному стеклу со старыми разводами от дождя. В голову лезет трель двигателя вместе с расплывчатыми мыслями обо всём и одновременно ни о чём. Впереди предстоит долгая ночь, в конце которой нужно добраться до квартиры и сменить одежду.

Смыкая глаза, Юнги давит в себе нежелание выходить из тарахтящего транспорта даже под угрозой штрафа за безбилетный проезд. Строить планы о том, где купить дешёвый обед, потому что старая лавочка закрылась, и как успеть с одной подработки до другой, потому что часы увеличили, а зарплату сократили, — не хочется.

Но надо.

А зачем?

Точно. Он хочет снять квартиру.

Солнечный луч попадает прямо в глаз.