Юнги понимает, что на его лице Чимин шифрует позабытое им определение борьбы и собирается продолжать играть в перетягивание каната, а Пак все следующие дни старается этому противоречить. Игра случается ломаной и бескомпромиссно ломает за собой одного из игроков, который не оставляет попыток превратить себя из определение «прошлое Чимина» в определение «Юнги». Привычка отступать не срабатывает, переломанная гордость тоже отказывается этим заниматься, оставляя Мина в одиночестве, к которому в мелочах присоединяется Пак: сообщениями о следующей контрольной, бланком заявления из деканата в дверной щели квартиры и обещанными черновиками курсовой на парте.

Юнги слишком устал, чтобы сражаться с совестью, однако не он один занашивается в это время года, где в конце месяца поджидают экзамены. Для них нужно разжиться ещё и допуском, а работа Мина только этому препятствует. Всё, кроме жажды сна, он отбрасывает, чтобы не вскипятиться и не превратить мозг в жижу окончательно. Университет жужжит, и студенты еле поспевают за гвалтом, взваливая часть тягот то на старост, то на кураторов.

Единственное, что отличает нынешнюю реальность от прошлой рутины, — Юнги моментами чувствует себя живым. На лекциях, получая приветственный жест от идущего на своё место Чимина, в очереди у буфета, где он занимает Мину место и растягивает губы в изнеможённой улыбке. Пак напяливает её по привычке, и Юнги отвечает подбадривающим похлопыванием по спине. Этого оказывается недостаточно, поэтому в тот же день Чимин утягивает Юнги с последней пары, чтобы съездить на барахолку под предлогом поиска раритетных фотокамер. Мин до последнего сомневается, что в месте, похожем на старое здание для ремонта автомобилей с высоченными потолками и разваливающимися балками, можно будет найти что-то хотя бы отдалённо похожее на рабочее устройство, но Чимин опять бьёт все доводы и находит даже граммофон. Его приходится оставить, как и коллекцию дорогих, но немного скоцанных пластинок, в пользу пары коробочек плёнки, которые чуть не попадают в сугроб из-за того, что Пак толкает туда витающего в облаках Мина и чуть сам не валится сверху. После мини-поединка, кто кому больше снега засунет за шиворот, они успокаиваются, и Мин вспоминает торговца старыми магнитофонами, плеерами и дисками. Рассказывает, что ему однажды подарили такой же, и не удерживается от разговоров о самом дарителе — Хосоке. Рассказывает и про гитару, но прячет взгляд, после которого Пак не задаёт лишних вопросов о том, что случилось со всех их компанией. День заканчивается в темноте парка перед домом, на скамейке и в нежелании начинать новый, который наступает слишком быстро, взваливая на Чимина ещё больше университетских поручений, а на Юнги — порции рабочих смен.

С долгами он всё-таки разбирается, неустанно борясь за сие чудо, но не ожидая его. Хочется как-то отметить это событие, поэтому перед учёбой Мин заходит на заправку, растрачиваясь на те самые сэндвичи, и уже на лекции ловит голодный взгляд Пака с преподавательской трибуны. Всё объявление о приглашённом госте из министерства экономики — какого-то отдела по дипломатическим связям с Японией — Чимин не сводит глаз с прозрачного пакета около Юнги, поэтому Мин давит в себе смех и машет Паку, чтобы садился рядом. Спрятавшись за спинами однокурсников от взгляда сегодняшнего лектора, они «отмечают важное событие» о закрытии долгов. Юнги, засматриваясь улыбкой и активностью под боком, с каждым смешком всё яснее ощущает, как сердцу становится легче.

А затем Чимин опять закрывается. Пропадает на три дня, а по приезде светит рассечённой переносицей и извинениями, продолжая угасать на глазах. В перерыве между парами бросает о том, что получил подарок от отца, и уносится по делам в деканат, одновременно разбитый и взведённый. Не останавливается ни на секунду, игнорирует все возгласы знакомых и не появляется на парах, после чего заявляется ночью под порог квартиры Мина и суёт ему готовую курсовую. Еле успев выпихнуть мать от двери и выскочить на лестничную клетку, Юнги не выдерживает, хлопая папкой тому по голове. Чимин не нарушает данных обещаний так же, как и не жалеет себя, на что посылает Мину взгляд, говорящий о том, что он не отступится, и разворачивается, а на утро приходит на поточную лекцию высыпаться.

Уже зная этот голодающий свет в глазах, Юнги не может ослушаться внутреннего голоса и не потратить последние деньги на запакованный ланч, чтобы в обед притащить его в чужую аудиторию. Юнги совершенно игнорирует всех и всё, что о нём могут подумать, особенно Чимин, потому что невозможно наблюдать за тем, как этому доведённому дуралею не хватает времени на то, чтобы поесть, но хавает на разборки со всем, с чем к нему пристанут.

— Машинам тоже нужно чем-то заправляться, — выпаливает Мин, пока что придерживая оскорбления при всей своре студентов вокруг Пака. Обходит парту, отодвигает папки в сторону, ставит пакет и собирается уходить, ожидая получить в спину или шутку, или дружескую издёвку, однако поднявшийся с места Чимин вдруг его останавливает.

— На себя бы посмотрел.

Взгляд. Убитый, но столь искренний, заставляющий улыбнуться. Юнги оступается под чужими взорами, в шутку протягивает Чимину руку для рукопожатия, как тот вдруг смягчается. Будто останавливается. Выдыхает. Убирает все маски с лица, выравнивается, тянет за руку к себе и ловит во вторые объятия, выбивающие из Мина способность соображать.

Первое, что он замечает, — тепло. Край стола больно упирается в бедро. Пара листов слетает на пол, и дезориентированный Юнги хочет наклониться за ними, но объятия становятся только крепче. Чимин привычно упирается лбом в ворот толстовки, на этот раз рассекая пространство между ними и всей остальной реальностью. На пару секунд позволяет забыть о том, где они, что происходит и как это выглядит — и с громким выдохом Мин разделяет с ним это. Кладёт руки на плечи и обнимает в ответ, разрешая и себе расслабиться в этой галдящей суматохе, в этом незыблемо убегающем настоящем.

Прятать голову в чужом воротнике уютно. Уложенные гелем волосы Чимина щекочут щёку. Юнги закрывает глаза, на целое мгновение отпуская оборону, и не помнит, когда в последний раз объятия вызывали столько доброты, столько трепета. Может, потому, что это именно Пак Чимин? Он тот, кто, куда бы ни пошёл, оставляет после себя парадоксы, он человек искусства, забивающий свою неидеальность камнями. Друг. Даже если он сам не хочет им быть.

Отпускать это взбалмошное чудо совсем нет желания. «<i>Всё под контролем</i>». Юнги готов поверить в эти слова, прозвучавшие ещё на лестничной клетке, но только при условии, если Пак прекратит себя убивать.

Мин отстраняется и кивает Чимину головой, чтобы всё-таки поел, иначе за себя он не ручается. Пак привычно отшучивается, а затем кивает на преподавателя, вошедшего в аудиторию, и резко лезет себе в карман. Ловит ладонь Мина в свою, разгорячённую и такую крепкую, отчего Юнги не сразу понимает, что у него в руке оказывается энергетический батончик. Чимин улыбается, толкает в плечо, еле перегнувшись через парту, и кивает на выход.

Уже в курилке под четвёртым корпусом Юнги рассматривает всученный сувенир и заедает им терпкость табака. Выбрасывает непотухшую сигарету в мусорное ведро и надеется, как бы всё не загорелось, однако оказывается, что из мусора там лишь окурки и пара пластиковых стаканов.

У каждого свои собственные способы выживания: у Юнги — саботирование себя через сигареты, а у Чимина — через катастрофическую загруженность, но однажды Пак присоединяется к Юнги в курилке, откуда его затем приходится выпихивать. Появившись в этом месте, точно завсегдатай, да ещё и попросив сигарет, Чимин всё же пятнает себе репутацию, а затем в день, когда Мин пропадает на работе вместо учёбы, отвечает на очередное колкое заявление своих неприятелей кулаками, оказываясь на коврике у куратора вместе с несколькими парнями. К его лицу добавляются ссадины под глазом и чувство если не полного, то удовлетворения, ведь созерцать расписанные побоями лица напротив оказывается высшим наслаждением чувства справедливости. Парни берут на себя вину из-за того, что куратор пригрожает им их неудами на контролях знаний, поэтому Чимин не вляпывается в разборки большего масштаба, кроме как слухов, и избавляет коридор между первым и вторым корпусами от вечных бранных препираний.

Юнги узнаёт об этом через сообщения от самого зачинщика торжества, опять в форме шутки — да так и замирает в полусогнутом состоянии над куском арматурины. Пар от фабричного станка застилает экран. Капля пота скатывается по носу и падает на землю, и Мин протирает лоб рукой с зажатым в ней телефоном.

Сил на первое длинное сообщение в их переписке не остаётся совсем, поэтому Юнги прячет телефон во внутренний карман рабочего комбинезона и мысленно формулирует своё высказывание. Он почему-то уверен, что Пак прекрасно понимает то, что он собственноручно разрушает самого себя, потому что не знает, как изменить окружение и обстоятельства. Не знает, как выдрать себя из той клетки, в которой оказался, и где, чёрт возьми, искать ключи. Не знает, так же как и Юнги, поэтому в объяснениях не будет никакого смысла. Стоит сосредоточиться, как добраться до квартиры и пережить с матерью ещё одну ночь. На этой неделе у неё получка — а значит, каждовечерний запой, который созерцать тем более нет терпения.

Дорога оказывается такой же сложной, каковой и представлялась, и вышедшие из строя фонари родной улицы никак не улучшают ситуацию. Лишь туманный свет луны шаг в шаг провожает Мина до скамейки, где он вдруг останавливается. Точно как и человек напротив задирает голову, Юнги давит в горле тошноту и кивает:

— Да, звёзды сегодня особенно видны.

— В ночь на 14 декабря метеорный поток Геминиды достигнет пика активности, — чуть сдавленно вещает Чимин и не отрывается от небосвода, пока Юнги лезет за телефоном, проверяя дату. — Выглядишь удивлённым.

Тут же гася экран и хмурясь, Мин шагает ближе, вдруг понимая, что Пак глядит уже на него. Он снова в своём любимом шарфе и чёрной спортивной куртке, которые никак не сочетаются.

— Ищешь следы звездопада? — улыбается. Чимин мягко толкает его плечом. — Не удивлюсь, если это ты как-то сообразил вырубить и фонари.

— Я подрался единственный раз в своей жизни — и уже оклеймён. Какой ужас, — тянет саркастически. — Фонари здесь уже второй день не горят. И всё равно ничего на небе не видно.

— Зато горит твой фонарь.

— Ничего не горит! У меня только ссадины.

Посмеиваясь и пытаясь устоять на своих двоих, что вот-вот выйдут из строя, Юнги сам вновь поднимает голову и щурится: видна лишь основная часть созвездий. Среди деревьев и сгибающихся домов за звездопадом не понаблюдаешь, да и в их части полушария сегодня шанс словить хотя бы пару падающих звёзд взором невелик. Мин вздыхает на очередную энергозатратную идею. Цыкает на себя и раскрывает рот:

— Неподалёку есть небольшой холм, где раньше был ГСК. Металлические сетки уже давно прорезали, так что есть возможность сходить туда. — Не успевает он закончить, как Чимин вдруг восторженно хватается ладонями за рукава миновой куртки. — Там будет виднее…

— Мне иногда кажется, что ты знаешь всё, — вдохновлённый идеей, шепчет и отпускает один рукав, поправляя затянувшийся вокруг горла шарф.

— Ну, я не знаю ядерную физику. — Юнги, наблюдая за чужими мучениями, протягивает свободную руку и убирает конец шарфа со спины, поправляя его.

— Я не об этом. — Голос на последних слогах становится всё тише, а Пак отдёргивает ладонь от куртки и тут же сжимает челюсть, будто коря себя за резкое движение. — Ты же с работы? Середина ночи, ты наверняка устал.

Конечно, хочется сказать, однако Юнги наблюдает за чужим интересом, когда-то вспыхнувшим к созвездиям, и уже знает, что вновь наплюёт на усталость. Он никогда не мог до конца от неё избавиться, поэтому ещё от одного усилия вреда не будет. Тем более от усилия, сделанным в сторону чего-то большего. Поэтому, усмехнувшись, Мин засовывает руки в карманы и кивает в сторону.

— Не ты один машина.

Он идёт впереди, еле узнавая облик района, где давно не бывал. Шорох шагов сзади заставляет переставлять ноги, пока они не достигнут цели, и только когда за спиной раздаётся лязг цепи, а перед глазами оказывается приземистая равнина, Юнги разрешает себе перевести дыхание. Пак тут же стартует вперёд и неспешно кружится вокруг своей оси, чтобы каждую секунду своего времени и каждую кроху своего внимания посвятить небесным телам, исписавшим всё полотно над землёй.

Пока Мин поднимается, эти антрацитовые чернила разворачивают горизонт на сто восемьдесят градусов — и сердце в грудной клетке прекращает так бойко биться. Радость Чимина достаёт даже до Юнги, что вынимает из рюкзака пакет с одеждой и бросает на землю под вопросительный взгляд со стороны.

— Не будешь же ты часами на ногах стоять. — После этой фразы на лице Пака воцаряется невыразимая палитра эмоций, которую Юнги даже не успевает расшифровать. Кажется, Чимин цепляется за каждое слово и на него придумывает вопрос, однако только один, отрезвляющий, вылетает из распахнутых губ:

— Ты уходишь?

Юнги не сразу собирается с ответом на столь глубокую, пронизанную грустью — в которую не хочется верить — интонацию, и вместо него вытягивает второй комплект одежды. Пак заметно расслабляется — и Мин отводит глаза. Согнувшись, выискивает хорошее место и сразу же падает на землю, ошеломлённо отмечая уровень изнеможения, ведь заледеневшая трава кажется пуховым одеялом. Внизу пролегают трубы, иначе пришлось бы сидеть в сугробе. Через несколько мгновений рядом приземляется и Чимин — и цель автоматически становится выполненной. Юнги складывает руки на колени, кладёт на них голову и улыбается.

— Я назначаю тебя ответственным за наблюдение.

— Снимаешь с себя полномочия? — слышится сбоку вместе с уже такими далёкими шорохами.

Набросив на себя капюшон, Мин мычит утвердительно и перестаёт понимать происходящее, просыпаясь спустя полчаса от приглушённого восклика. Сознаёт, что Чимин, наверное, только что увидел уже вторую в своей жизни падающую звезду, но не понимает, почему земля такая мягкая.

По привычке хочется закурить. Пальцы машинально лезут в нагрудный карман, но вдруг натыкаются на что-то мокрое, отчего приходится приоткрыть один глаз и начать соображать, что он лежит на чужом плече.

Юнги ловит себя на мелком страхе, окутанным сном, что стоит ему двинуться — и весь мираж исчезнет. Рука, придерживающая его за спину, пропадёт, и мягкость шарфа, окутанного вокруг лица, испарится тоже. Нарушать своим пробуждением эту гармонию не хочется, и сейчас Мин, возможно, понимает, как чувствовал себя Чимин, опасаясь своего разрушительного присутствия. Однако оно вовсе не разрушительное. Оно мягкое, невесомое, почти бархатное. Желанное.

Хочется то ли отпрянуть, то ли влепить себе по затылку, но Юнги не сдвигается с места, продолжая очерчивать взглядом соседа по несчастьям.

— Я тут вспомнил… — приглушённо обращается он к Мину, очарованно отрываясь от наблюдения. Всё-таки заметил. — …Как ты, чумазый, залез ко мне в квартиру. — Мин из вредности закатывает глаза, крепче скрещивая руки на груди. — А теперь я сижу перед тобой в таком же виде.

— Почему ты подрался? — сразу же вопрошает, чтобы у Пака не было возможности по-голливудски увернуться. Выдыхает в шарф.

— Надоели издёвки в спину. Языком с ними дела не решались.

— Я о другом.

Пребывая в конечной стадии изнурения, Юнги после ответа «они невовремя попались мне под руку» просто продолжает пилить Чимина молчанием. Ощущает напряжение в чужих плечах. Не сдвигаясь ни на миллиметр, Чимин, взведённый, парирует:

— А ты почему тогда подрался? Никакие ты стены не вычищал.

— Ещё одна из причин, почему староста именно ты, а то я уже и сам не помню, какое оправдание сварганил.

— Самое глупое. Ты даже не пытался ничего скрыть.

— Не попытаюсь и сейчас.

Глубокий вдох приводит в чувства — и Мин останавливает себя. Чужой силуэт превращается в границу собственной правды и тяжёлой реальности, боли и лёгкости. Выбор, прежде чем наступать на одни и те же грабли, после чего Юнги просто решает выбить всё из головы. Это уже помогало, даже если последствия и лишали возможности идти дальше.

Из тепла приходится вынырнуть. Юнги разминает затёкшую шею и опускает взгляд в землю.

— Мать не терпит меня. Пытается всеми силами задавить. То ли хочет, чтобы я съехал, то ли хочет, чтобы съехала моя крыша.

— Из-за чего? — звучит со стороны, когда Мин поднимается и ловит покрывающийся пятнами горизонт.

— Да чтоб я знал, — смеётся. — Сестра сбежала из дурной семейки, отец спился. Куковал в диспансере, потом слёг уже насовсем. Мать и так постоянно устраивала с ним разбор полётов, потом совсем не выдержала, перейдя на меня. Наверное, хочет отомстить за угробленную жизнь, — выплёвывает, засунув руки в карманы. Шагает в сторону сетчатого забора и слушает чужую поступь сзади.

Шаги Чимина особенно мягкие, иногда крадущиеся, чаще же — уверенные, непоколебимые. Громкие. Извещающие о присутствии. Безопасные. Сейчас же замедляющийся темп говорит о том, что ему хочется спрятаться. Или кого-то спрятать, потому что рука, вцепившаяся в запястье, тянет на себя, а её обладатель закрывает Юнги от ветра.

— Ты ни в чём не виноват, — вдруг отчеканивает Пак и заключает Мина в объятия, вновь привычно утыкаясь в шею. На этот раз Юнги не впадает в ступор, замечая молниеносную реакцию. Отрывает парня от себя, заглядывая ему в глаза. Голые ответы лежат там. Юнги их уже знает.

— Я понял, — тянет Мин, — на самом деле ты хочешь, чтобы это сказали тебе.

Ладони в ладонях. Отрешённость, пропитавшаяся терпким отчаянием, просочилась из уст против воли. Чимин открывает рот, разражаясь безмолвными противоречиями, и хочет отступить — Юнги же крепче сжимает его пальцы.

— Ты ведь знаешь, что дерёшься не с теми. С кем ты ведёшь войну, о которой никому не говоришь? С близкими? С собой?

Позабытая острая боль откликается в сердце. Накатывает, набравшаяся сил, сотрясает руки дрожью, пока естество медленно вязнет в страхе. Тревоге. Юнги переступает черту и не может повернуть обратно. Застаёт Пака врасплох, не даёт отвести глаз, не даёт броситься в бега.

— Я недостаточно поломан для того, чтобы жаловаться на то, что происходит в моей голове. — Обмороженные ладони подрагивают. Пак отстраняется, поднимает с земли пакеты с одеждой и, отряхнув их, кивает на низину склона. — Пойдём.

Сердце жмёт. Юнги пробирает до костей, как если бы мимо его лица вновь пролетела бутылка, как если бы осколки попали в лицо, обжигая раны спиртом. Он не может мириться с тем, что Чимин всаживает в себя эти осколки, не может сдержать злости. Мин в момент нагоняет этого идиота и крепко хватает его за запястье.

— Молчи, — отсекает Пак. — Не надо. Я всё знаю.