Безупречный Майкрофт Холмс ошибался.

У пьяняще-сладкой иронии оказалось горькое послевкусие – плененная стыдом гордость никогда не позволит Шерлоку вывести брата из досадного заблуждения и раскрыть действительные причины своей «бессонницы».

Он проживал это каждую ночь снова и снова, стоило лишь закрыть воспаленные глаза.

…последний шаг, не встретивший опоры… окаменевшее от ужаса сердце, навылет пробившее солнечное сплетение.

…рывок петли, захлестнувшей щиколотку, полоснул такой дикой болью, что показалось - свитый из тончайших жил шнур одним махом срезал и сапог, и мышцы до кости, и саму кость с хладнокровием полкового хирурга.

…собственный вопль, вбитый обратно в горло ледяной пощечиной ревущей вспененной воды.

Ступив на тот памятный карниз, он не был уверен, что выберется оттуда живым.

Записка с короткой, ничего не обещавшей фразой и висельной петлей вместо подписи могла означать, что угодно или не значить ничего, кроме бесстыдной насмешки над попавшим в смертельный капкан врагом.

Ему не было страшно. Он понял это с удивлением и даже с недоумением, когда шум воды заглушил все звуки мира, отсекая настоящее от будущего, которое вот-вот перестанет для него существовать.

А потом он увидел Джона. И стало страшно так, что выстроенные из металла и камня Чертоги содрогнулись и начали осыпаться пылью и ржавчиной от накрывшего осознания – он только что обрек самое дорогое существо пережить с ним его неизбежную добровольную смерть.

Он всегда гордился и остротой зрения, и редкой способностью замечать самые мелкие, незначительные подробности.

Сейчас он проклинал этот дар.

Лицо у Джона было не просто бледным – оно было мертвым. Слепые глаза, пепельные губы, упрямо сжатые в тонкую полосу, короткие волосы – куда короче, чем Шерлок запомнил… он смотрел на него, сквозь него, внутрь… в глубину, куда сам Шерлок никогда не смел заглядывать. И от этого обреченного, бессильного взгляда Шерлок чувствовал, что тонет. Не просто тонет – тащит Джона за собой, на мутное илистое дно.

Чувства никогда не были для Холмсов привычной территорией, и Шерлок дольше остальных успешно избегал их непредсказуемого, губительного влияния.

Теперь, когда было глупо отрицать очевидное, как и пытаться выставить из Чертогов это ласковое, кровожадное, потрясающее чудовище с ароматом девственности и хваткой серийного убийцы, все, что ему оставалось – думать.

Не о нем, не о них, не о том, что он делает с Джоном… снова – убить себя раскаянием он сможет чуть позже – когда (если) выберется. Когда (а вот это бесспорно) заберет Джона из цепких паучьих лап. Когда (он очень хочет в это верить) Джон его простит.

А потом он видит, чувствует на кончиках пальцев фантомную боль ссадин на левой скуле возле уха, скованную неловкость позы и холодок ветра на обнаженной шее, где совсем недавно цвела его, ЕГО, Шерлока, метка – самая красивая из всего, что он видел за свою жизнь. И он точно знал единственный способ заставить ее погаснуть. Джон терпел угрозы и оплеухи, еще и еще, но когда дошло до насилия, страх за того, кто не родился, вызвал неконтролируемый оборот…

Гнев вскипает, как реактив, взбесившийся в хрупких венах стеклянных реторт, выжигая, вытравливая зудящий под кожей страх и осклизлое тошнотворное бессилие.

Настоящая, совсем не придуманная боль растеклась под кожей, выламывая каждый сустав, разрывая виски барабанной дробью, а грудную клетку перегруженными легкими, заполняя измученный эмоциональным хаосом мозг хрусткой морозной пустотой, холодным равновесием, которого ему так долго не хватало.

Вернувшись, он делает то, что умеет лучше всего – считывает мелочи, ищет хлебные крошки, рассыпанные где-то совсем рядом великолепным негодяем Джеймсом Мориарти, непринужденно и мастерски тасовавшим свою крапленую колоду.

Стоит отдать должное - великолепный негодяй всегда сдавал карты не только себе. Меченые, с легкостью менявшие достоинство и масть, да… но он позволял себе такую невероятную роскошь, как вооруженный противник, потому что в любой игре участвуют как минимум двое, иначе она теряет всякий смысл. А Джим был настолько ослепительно безумен, что сам процесс возбуждал его куда сильнее, чем вероятные последствия.

Люди не любят раскрывать секреты, но не в силах избежать соблазна тщеславия. Слабость гения – жажда публичности триумфа… аудитории, способной оценить масштаб замысла и безупречность исполнения.

Втянув лорда Магнуссена в свое предсмертное аутодафе́*, Шерлок не просто получил массу полезной информации - опасной для мятежного барона и спасительной для Холмсов, приговоренных и предназначенных в оплату, но и получил возможность оглядеться без ненужных подозрений.

Дорожку из белых камешков можно было разглядеть лишь с самого края базальтовой плиты, и вела она к горке веток и листвы, будто случайно нанесенных потоком удручающе близко к обрыву.

…край петли, торчащий из воды чуть больше дюйма… кто-то окончательно спятил, если думает, что он сунет в нее ногу.

…правое плечо Морана… вывих не далее двух суток, локоть слегка отставлен из-за вероятного отека… он догадывается, чем тот вызван, и результат совершенно не нравится.

…пустые ножны поясного стилета Джеймса… вряд ли он просто забыл его на туалетном столике, приводя волосы в тщательно-продуманный беспорядок.

Слишком мало, чтобы выстроить хоть какую-то теорию.

А потом он сболтнул лишнего. И ощетинившиеся острыми клювами арбалеты не оставили ему времени на поиск более благоприятных вероятностей.

Он не знал, насколько прочна веревка.

Он не знал, насколько глубоким окажется падение.

Он не знал, насколько велики шансы уцелеть.

Он не знал, насколько больно будет умирать, если все пойдет не так.

…шаг, еще… еще и еще. Он не успевает испугаться, когда в лицо бьет упругий, сладкий ветер.

…сбивая носком сапога пирамидку, он отталкивается от края и раскидывает руки, запоздало зажмурившись – не от предвкушения смерти – крик Джона, как стрела, пробил горло, застряв в позвонках отравленным опереньем.

Он никогда не сможет расплатиться за его оглушительное, нечеловеческое горе… никогда, никогда, нико…

Один.

Он падает… нет, летит… нет, рассекает водную пыль жестким напружинившимся телом. Мгновение, растянувшееся в хрупкую, хрустальную вечность, вот-вот разобьется вдребезги, сорвет испуганную бренную плоть, как обветшавшие никчемные лохмотья, впуская в новый, чистый мир течений, потоков и стремнин…

Два.

Мир разбегается, проваливается за горизонт, выгибается пестрым черепашьим панцирем, разделенным, как наделы землепашцев ровными каменными границами.

Три.

Он пробивает грудью облако радуг, хватает пальцами разодранный воздух, захлебывается последним судорожным вдохом и глохнет от свистящего в ушах небытия.

Четыре.

Петля ловит его, как зверя в силок и пытается оторвать ногу, встряхивая, как злой кукловод ярмарочную марионетку. Он успевает закричать - инстинкты заставляют выставить перед собой руки. Но недостаточно быстро – поток, похожий на вспененное стекло, отражает смазанную изломанную тень за миг до того, как он пробивает его собственным телом, захлебываясь криком, водой и болью.

…и просыпается. Снова.

От приснившегося крика все еще саднит горло, влажную кожу холодит тянущийся от окна сквозняк, и приходится поднести ладони к глазам, чтобы убедиться – пальцы сухие, и водопад остался в прошлом.

Легкие с мучительным хрипом гонят по венам кислород, заставляя грудь ходить ходуном, а сердце колотиться о ребра. Он запускает пальцы в непривычно короткие волосы и беззвучно стонет, сжимая виски. Вот уже две недели он снова и снова переживает эту маленькую смерть, падение, разбившее его на части, не смеет просить бога о благословенном забвении, потому что у Джона не было спасительного «потом» - он испытал все случившееся по-настоящему. И возвращающийся кошмар был самой малой за то платой.

Он не хотел забывать.

Вода, холодная, как зимнее небо, податливая, ленивая в равнинном течении, оказалась твердой, как камень, с которого она неслась нескончаемым потоком. Он влетел в эту стену всем телом, выморозив лицо, руки – все, что не было покрыто одеждой, и отбив внутренности.

После наполненной солнцем синевы, недра крошечной пещеры, или скорее, ниши, показались чернее подземелья, и не будь на пути растянутой поперек проема сети, обратная инерция вытащила бы его наружу. Рассмотреть сумеречное окружение не было никакой возможности.

Но руки крепко запутались в толстых веревках, а потом пальцы и вовсе нащупали привязанные на них ножны с коротким узким клинком.

Пещера оказалась рукотворной. Вырубленной в толще базальта, наверное еще во времена первого Магнуссена и служившая тайным выходом из замка для спешного бегства – пара тронутых ржавчиной толстых, грубо выкованных колец, вбитых в породу у самого выхода вероятно служили для крепления веревочной лестницы. Никакой лестницы сейчас там конечно же не было, а сам туннель оказался завален камнями. Завал выглядел старым, слежавшимся давным-давно. Скорее всего, это случилось лет сто назад после одного из землетрясений, и если проход не откопали до сих пор, вероятнее всего нынешний владелец ничего о нем не знал.

Зато знал Джеймс Мориарти.

И свидетельствами его намерений служили нож и круглый ржаной хлеб, завернутый в чистую льняную тряпку. Кажется, Джим все же выбрал для себя сторону…

Ни огня, ни плаща… Шерлок просидел на холодном полу шесть дней, понемногу отщипывая от крутобокого ржаного кругляша и запивая из горсти, подставленной под гладкую, текучую завесу.

На седьмые сутки в пещеру влетел камень, привязанный на конце толстой веревки, с узлами. Моран, капитан и подельник, помог подняться на карниз, безжалостно обкромсал спутанные кудряшки, велел переодеться в поношенное тряпье угольщика и вымазать сажей лицо. К вечеру следующего дня Шерлок благополучно вернулся в лоно своей семьи под нечитаемый, многозначительный взгляд братского неодобрения.

Спустя еще пять дней развернутые в каменистых предгорьях поиски пропавшего лорда были прекращены, а сам Шерлок официально объявлен мертвым. И скромное элегантное надгробие в семейной часовне поставило точку в этой непростой скандальной истории.

…

Запас хладнокровия и фамильной сдержанности подходил к концу, и Майкрофт уже подумывал, что было бы неплохо прибегнуть к малоизвестному, но крайне действенному средству, на которое уже третий день намекал их домашний доктор – мистер Мортимер, после того, как Шерлока в очередной раз задержала охрана при попытке покинуть резиденцию Холмсов в Вэйверли-корт, расположенную в непосредственном соседстве с королевским дворцом.

Шерлок был в ярости и искать взаимопонимания со стражей не собирался, а потому, неприятные последствия эпического конфликта на себе несли обе участвовавшие в нем стороны.

Шерлок метался. Кричал. Угрожал. Уговаривал.

Две недели недосыпа, бездеятельности и неведения не сделали его характер мягче и терпимее. И уж точно не приблизили к решению проблемы.

По меньшей мере два-три раза в сутки агенты Майкрофта перехватывали его записки, которые по замыслу младшего должны были сообщить Джону о неполной достоверности гибели непутевой «младшей ветви». Каждый раз инструкции по пересылке были изобретательно новыми и безупречно выверенными. И не имей каждый пребывавший в доме категорических инструкций, рано или поздно одно из посланий неизбежно нашло бы адресата.

И бесповоротно похоронило тщательно оберегаемый план Холмса-старшего.

В какой-то момент Майкрофт понял, что подогреваемая противоположными желаниями неугомонная, разъяренная сущность брата не оставила ему выбора.

- Остановись.

Изменив себе, Майкрофт протянул низкий хрустальный, наполненный на полдюйма стакан. Темно-янтарная влага тяжело лизнула стенки, оставив маслянистый лаковый след. Сложный, терпкий аромат раздразнил обоняние.

- Хочешь меня напоить? - ухмыльнувшись, Шерлок опрокинул содержимое в нервно вычерченный, напряженный рот и зажмурился, вслушиваясь, как огненный дракон скользит по гортани, как свивается в желудке тугим кольцом, как вспыхивает и неспешно тлеет сладкое головокружение. - Хорошая попытка.

Майкрофт с трудом переносил, когда младший вскидывал свои нездешние, полные опиумной поволоки и влажного хрустального блеска глаза. Что-то потустороннее, древнее стояло по ту сторону и настороженно разглядывало человеческое несовершенство.

- Остановись, - повторил Майкрофт и устало потер переносицу пальцами. – Эта была последней. Достаточно.

На стол лег лист превосходного, тоньше газового шелка, пергамента, некогда сложенный в такое количество раз, что мог уместиться на ногте мизинца.

- Легкомысленно и эгоистично. – Майкрофт подтолкнул записку в сторону брата, но тот даже не взглянул на изломанные буквы.

Он потратил на этот раз целых четыре дня, чтобы изготовленная им бумага не впитывала воду и масло, чтобы чернила не расплывались и не осыпались с ее поверхности. Чтобы и то, и другое не имело никакого запаха, кроме его, Шерлока, индивидуального, неповторимого аромата. Чтобы Джон узнал его, даже не читая.

«жив»

Это максимум, что он мог позволить себе написать. И минимум, что был должен.

Майкрофт перехватывал его сообщения с методичностью лабораторного сепаратора, и каждая новая неудача подталкивала Шерлока к следующей, как подорванная петарда застрявший в плену безветрия игрушечный кораблик.

- Не можешь смириться с тем, что не все твои люди работают только на тебя? - он не собирался слезать в очередной никому не нужный спор, но не ответить колкостью на невозможное всеведение старшего было выше его сил.

- Неужели? – улыбка, исказившая лицо Майкрофта, была настолько мягкой и снисходительной, что Шерлока передернуло. – Как тогда это попало мне в руки? Оставь эту детскую ревность. Речь идет не о наших разногласиях. Твое нетерпение может разрушить все, чего я пытаюсь добиться последние десять дней. Джон исчезнет без следа в тот же миг, как сообщение о твоей не такой уж настоящей смерти дойдет до Магнуссена. Он станет для него не просто бесполезен - смертельно опасен. И…

Майкрофт вздохнул и, проступившая на лице усталость приглушила его превосходное, высокомерное сияние, оставив взгляду мужчину, глубоко увязшего в проблемах и переживаниях, перекладывать которые на чужие плечи он не мог себе позволить. Не в этот раз.

- За ним есть кому приглядеть, Шерлок, – тихий голос опустился до бархатного фамильного шепота. До той его редкой модуляции, что осталась в далеких временах, когда младший боялся грозы и живущих под кроватью теней. – А у тебя есть долг перед семьей и короной. Да-да, не морщись, будто жуешь лимон… Магнуссен – не дилетант, не мелкий шантажист, не собиратель подати с хранителей фамильных скелетов и постыдных слабостей.

В морских глубинах полно чудовищ и лорд Чарльз самое опасное из них. Ты не успеешь заметить его пристального внимания, пока зубы не войдут в плоть достаточно глубоко, чтобы покончить с тобой одним махом. Он запросто перегрызет хребет нашему дому, если позволить проявить беспечность и подставить спину. На сегодняшний день под его негласным влиянием уже четверть Больших Домов и с полсотни Малых. Я все еще могу нейтрализовать его давление на королевский совет и те проекты, что должны разрушить существующий баланс сил. Но это всего лишь дело времени, если не остановить его раз и навсегда, и упустить такой шанс я просто не имею права. Кстати, за этот шанс я благодарен именно тебе, мой милый. Тебе и…

- Грегу. Дорогостоящий шанс, не думаешь?

- Если ты о том, что Грегори не пускает меня в супружескую постель, то ты ошибаешься. Он понимает. Но я не стану его торопить – у него есть право злиться. Я втянул его во все это и мне за это отвечать перед ним.

Шерлок пережил короткое мгновение обжигающего стыда: судя по взмокшей вдоль позвоночника рубашке. Майкрофт держал лицо, но от того, как побелели его поджатые губы, как проступили морщинки возле глаз, Шерлок был готов поверить, что у мистера Ледяное Сердце это самое сердце сейчас болело совершенно по-человечески.

- Ты все это спланировал с самого начала?

Он не собирался обвинять. Так вышло.

- Нет… да… не так, как ты подумал.

- Откуда тебе знать, что именно я подумал?

Смотреть, как колебания ломают черты обычно невозмутимого лица, вызывало физическую боль. А потому колкость показалась ему наиболее действенным «противоядием».

Майкрофт мгновенно вернулся в исходное состояние и снисходительно хмыкнул.

- Вы должны были просто привлечь внимание и спровоцировать Джеймса Тревора обратиться к своему покровителю за помощью. Все, что случилось дальше… вмешательство ненормальной омеги… я мог бы счесть случайностью – редчайшей, удивительной, как подарок на Рождество, если бы завещание Эскота Тревора с его собственноручным признанием в подлоге, содеянном много лет назад, не лежало на моем столе тайной службы Его Королевского Величества.

Наследство сохранялось в равных долях между всеми сыновьями – кровными и приемным при условии, что все они будут живы на момент оглашения последней воли. В противном случае часть, причитавшаяся умершему, а так же пропорциональная доля наследства каждого из живых, передавалась в казну. Таким образом, смерть очередного претендента делала остальных беднее не только на его долю, но и на часть собственной. Оставшийся последним оставался ни с чем. Отдельно оговаривалось владение домом и пожизненная рента для мино, а так же освобождение последнего от наследной принадлежности, если он не выкажет добровольного желания вступить в новый родовой брак.

Джеймс узнал о завещании, когда один из Треворов уже лежал в могиле, а второй на фамильном леднике. И главная цель – наследство обеих семей, оказалась недостижимо далека.

Как узнал и то, что только от меня зависит, дам ли я ход этому документу или решу, что он никогда не существовал.

Джеймс колебался недолго. Вернее, Джеймс не колебался вообще.

Компромисс.

Нет смысла начинать войну, если можешь – пусть на время, но объединиться с гипотетическим врагом и получить не только состояние, но и долгожданное восстановление собственного имени.

Взамен все, что от него требовалось – простая необременительная услуга. Это было и в его интересах – он давно мечтал вытащить лапу из капкана, в который Магнуссен его загнал. Кнут и ошейник – не для таких, как Джим Мориарти, как и верность собственным обещаниям. Но если распорядиться его способностями с умом…

- Ты должен был сказать мне.

- Мне было необходимо твое непредвзятое участие, чтобы у Чарльза не возникло даже малейшего подозрения в неискренности твоей реакции. Он как паук, чувствует самое слабое движение своих ловчих сетей и мгновенно ушел бы в тень, стоило тебе заиграться в заговорщиков. Но потом его приманка пустилась в бега, и всем участникам пришлось поспешно перекраивать тщательно выстроенные планы.

- Он не заметил одной важной детали, очевидной с самого начала. Вернее, не придал ей значения. Омеги же такие примитивные! Он думает, что знает про них все.

- Тебе повезло, ты тоже ее не заметил.

- Везенья не существует, надо просто быть внимательным к деталям. А меня сильно отвлекал нож возле горла… - Шерлок зазвучал глухо, как обиженный фагот. - Но в одном ты прав - кто в наше просвещенное время верит старым легендам?

Они замолчали. В воздухе повисло что-то хрупкое, важное, до сих пор не дававшееся в руки и дразнившее полузабытым, сокровенным знанием. Казалось, что первое произнесено вслух слово разобьет это ослепительное предвкушение на фальшивые, тусклые осколки.

Шерлок обессилено выдохнул и потер глаза ладонями.

- Я не могу ждать вечно.

- Всего несколько дней.

- У Джона их нет. Еще неделя - и его положение станет очевидным.

- Именно. У нашего эпплдорского друга почти не осталось времени, чтобы решить выставить Джона одного и при этом пытаться объяснить его высокую стоимость, особенно после побега. Или продать близнецов парой. Но в этом случае неизбежны опасные расспросы - откуда среди омег появилась женщина. Думаю, это не последняя причина его затянувшегося молчания. Впрочем, не стоит исключать той возможности, что он так до конца и не поверил в твою бесповоротную кончину. Я все еще считаю, что нам стоило продемонстрировать миру твой обезображенный труп.

- Иногда я тебя действительно ненавижу…

- Шерлок, я клянусь… – прорвавшееся отчаяние изломало черты неизменно уверенного, снисходительного лица, напряжение трещало и искрило, грозя отравить, поджечь между ними воздух. И тогда они задохнутся. Оба.

- …но сегодня не тот день, Майкрофт. Пожалуйста, помоги мне.