Прошу простить, но нежданно вмешался Майстрад. Ничего не могла сделать, как не сопротивлялась.
...
- Пожалуйста… не надо…
Тихий мучительный вдох, слабая попытка поделить на двоих последний глоток воздуха.
- Ты чист. Совершенно. В этом я могу ему довериться. Что бы там ни было между нами, жизнью мальчиков он никогда рисковать не станет, существуй самая ничтожная вероятность опасности для них. Они скучают… Ты слышал, Ноа опять плакал ночью. Он чувствует твое присутствие, но не понимает, почему папа не хочет его видеть, и все время спрашивает, любишь ли ты его по-прежнему. Так больше не может продолжаться, Грегори.
Мягкий, бархатный шепот, без намека на укор, наполненный нежностью и теплом стосковавшегося мужчины.
Майкрофт никому не позволял видеть эту редкую, иную ипостась, предназначенную только мужу, упрямо избегавшему его объятий третью неделю кряду после возвращения. Не то, чтобы тот не доверял опыту и навыкам самого противоречивого мужчины этой семьи, скорее наоборот – он знал Шерлока слишком хорошо, и в этой тягостной, надломленной отстраненности было что-то еще. И потому Майкрофт не настаивает – Грег расскажет сам, когда сможет. Или захочет. Если захочет. В любом случае, доверие – хрупкая, драгоценная вещь, которую он сам вручил мужу в первую брачную ночь.
У Грега атласная смуглая кожа, совсем не такая, какой ее обычно предполагают у омег. Никакой фарфоровой прозрачности, перламутрового свечения и деликатного, тончайшего пуха вместо волосков в самых интимных местах.
Она упруго подается, если сжимать и гладить, если вести ладонями от запястий к плечам, от лодыжек к бедрам, если прикусывать и сминать пальцами от изматывающего, рвущегося на волю желания… она лоснится, заходится строптивой дрожью, как племенной трехлеток, не знавший несвободы и плети, охотно отзывается грубым ласкам и звонким шлепкам, льнет, обжигает, противится, если обладатель рассержен слишком долгим одиночеством и мнимым, придуманным небрежением…
А еще Грег не любит, когда трогают за подбородок. Терпеть не может. До хинной горечи в горле, до мучительного натяжения во всем теле.
Майкрофт знает. Бог знает, откуда – они никогда не говорили об этом, а Грег слишком хорошо воспитан и слишком сильно любит мужа, чтобы позволить проявлениями собственного неудовольствия омрачить им время близости, скупо отмерянное государственным долгом.
Но Майкрофт знает.
И потому мягко касается кончиками пальцев ямочки за ухом и ладонью под скулой там, где абрис лица тверд, как боевой бумеранг лебонги. Грег напрягся, но не попытался ни уклониться, ни отпрянуть - лишь прикрыл глаза густыми, по-юношески трогательными ресницами, на мгновение затаив дыхание, когда знакомое тепло коснулось кожи. И в тот же миг под ней растекся живой, жадный огонь.
Он скучал. Безумно скучал по рукам, знавшим его тело лучше, чем он сам. По голосу, вызывавшему в нем такие противоречивые чувства – от уютного, как потрескивание каминных углей и густого снегопада, умиротворения до изысканно-порочных, как обладание у всех на виду, желаний. По запаху, не покидавшему его никогда, но оказавшись так близко, ставшему по-новому волнующим. И непреодолимо притягательным.
Близость губ казалась неизбежной, как и эти объятия – Грег застыл от понимания, что могло… должно было случиться, не стань грязная цена его свободы решением одного бесцеремонного, бессовестного… восхитительного мужчины с куском льда вместо сердца. Знал, что не простит ему того, что тот сделал с Джоном… как именно он это сделал… как знал и то, что не сможет вернуть долг за три спасенных жизни до конца своих дней.
И все же… что бы ни обещал тот-самый-мужчина, Грег не мог переломить собственный страх и коснуться самых дорогих людей. Что если он все еще несет для них смерть?
Но не это сейчас заставило его разминуться с мягкими, настойчивыми губами мужа.
- Что, Грег? Что?
Ладонь поддерживавшая под спину жгла даже через льняную сорочку и наброшенный поверх нее любимый халат с просторными, расшитыми шелком рукавами.
- Я… ты не все знаешь, Майкрофт, я так виноват… - он попытался высвободиться, но у изящных, хрупких на вид рук была хватка стального капкана, одетого в мягкий плюш.
- О чем ты? – ладонь соскользнула на талию, и от этого смуглые скулы вспыхнули, как сигнальные костры. От немудреной ласки Грег зажмурился, как от пощечины.
- Там, в Эпплдоре у Шерлока был выбор, но… так нельзя! – глаза распахнулись и карие омуты заполыхали еще восхитительнее, но уже от гнева. Правда, запала хватило ненадолго. – Я… это невозможно было видеть… невозможно вытерпеть… и я…
- Я знаю.
Слова прозвучали так тихо, словно просили прощения.
Грег отшатнулся и почти вырвался, не удержи его полуобъятия на прежнем, опасно близком, любовном расстоянии. Глотая панический «ах» приоткрылся сочный, искусанный в маете рот, в глазах заметался мутный, в пятнах оглушающего стыда страх.
- Он тебе сказал? Сказал?!!
- Тшшш… - пальцы вплелись в короткие завитки на затылке, потянули, и расстояние исчезло вовсе. Сухие прохладные губы коснулись воспаленного, бешено пульсирующего виска. – Нет, не сказал. Он крайне осторожен, когда речь идет о твоем благополучии… Но у меня нет необходимости в чьих-то объяснениях, чтобы знать. Перестань себя мучить – это было правильное решение.
- Я предложил ему себя! Слышишь? Себя! Я собирался тебе изменить, Майкрофт! Как ты можешь простить такое? Как ты можешь прикасаться ко мне, если знал все???
Руки позволили ему освободиться, но лишь затем, чтобы вернуть обратно, когда беглец повернется спиной, поймать в объятия и обхватить поперек груди. Губы прихватили соленую, жаркую кожу там, где пылала, наливалась мускусными соками пунцовая вязь метки.
- Он никогда бы не тронул тебя, Грегори… Он слишком дорожит семьей, чтобы позволить ее разрушить.
Голос шептал, ладонь держала колотящееся сердце, будто птицу – крепко, чтобы не упустить, бережно, чтобы не сломать ей крылья.
- В тебе говорила кровь… клановый омега всегда ставит на первое место интересы семьи, хочет он того или нет. Ты не думал о себе, ты защищал будущее вверенного тебе альфы. Но Шерлок тоже защищал будущее – он тоже не мог поступить иначе. Кроме того…
Хватка вдруг стала требовательной, почти грубой, а тембр голоса завибрировал густой басовой струной.
- …я никогда не доверил тебя никому другому. И никогда еще не чувствовал такой непристойной, такой нерациональной… ревности.
- Правда?
…поворот головы…
…терпкий всполох жасминовой свежести…
…жадная электрическая искра в глубине антрацитовых зрачков…
…красивый мальчик вырос восхитительным, знающим вкус желаний мужчиной с дикой, строптивой натурой под хрупким покровом деликатного послушания… безупречный любовник… идеальная пара…
Глаза встретились и лорд Холмс, всегда так гордившийся собственным хладнокровием и фамильной скупостью эмоций, почувствовал, как опора уходит из-под ног, как нежная шелковая петля перехватывает горло, стекая горячей сладкой патокой в гениталии. Как безумно, безумно, БЕЗУМНО хочется близости.
Никто и никогда не посмел бы смотреть на него так.
Так смотрел на него Грег.
Только Грег.
С самой первой ночи.
…
Для приобретения будущего мино* своего дома Майкрофт впервые за всю свою высокопоставленную карьеру воспользовался королевским патентом, гарантировавшим получение «любой физически осуществимой услуги» без дополнительных пояснений, огласки и каких-либо встречных требований.
Впрочем, что скрывать - более чем щедрая благодарность определенно сгладила это вопиющее нарушение публичности традиционного протокола.
Выбрать и получить в свое распоряжение понравившегося омегу, минуя торги и консумацию, не рискуя попасть под топор закона, имела право лишь неполная дюжина по-настоящему Больших Домов, чьи имена значились на самых древних страницах государственных хроник, отсчитывая свою родословную от тех времен, когда само государство имело чересчур туманные очертания.
Долину Лестрада он выбрал после тщательных размышлений, соотнося собственные представления о качествах будущего мужа с нормами, которых придерживались владельцы питомника поместья Бессброк-Хэйвен с его красивыми окрестностями и безупречной репутацией.
Тщательное планирование намерений пошло наперекосяк, когда все шесть подходящих по возрасту кандидатов ему… нет-нет, не то, чтобы не понравились - не вызвали исключительного интереса.
Майкрофт не верил в «сакральную» предрасположенность, но рассчитывал, что будущий супруг должен вызывать в нем не только плотское желание… хотя и это было бы хорошо для ожидаемого от данного брака потомства – красивые, сильные дети – залог продолжения рода в как в прямом, так и в династическом смысле. Надеяться в этой области на брата с его вызывающими затеями и вздорным, неуправляемым характером, приложение которому еще предстояло найти… во благо короны и государства, не приходилось.
Что именно он искал, пользуясь услугами потайных ниш и односторонних зеркал, прозрачных с обратной стороны и служивших для постоянного, скрытого контроля за мальчиками, он не знал. Вернее, не знал определенно, но был совершенно уверен, что поймет, едва увидит достойный его объект.
Господин Франциск Бессброк, потомок Бессброков в седьмом колене, взволнованно поджимал тонкие губы и что-то сокрушенно повествовал о сложности гармоничного сочетания в одном воспитаннике деликатных манер, превосходной чувственности с физическими возможностями и высоким интеллектом… что воспроизводство с каждым поколением несет все более избирательный характер, дабы исключить близкородственные связи, и если милорд посетит их в следующем году…
Но Майкрофт не слушал, поскольку…
…объект, прикусив от сосредоточенности блестящую, цвета сочной вишни губу, делал набросок угольным карандашом на плотном куске пришпиленного к доске пергамента, с редкой живостью воспроизводя на нем вместо предложенного заданием фруктово-цветочного натюрморта, своего учителя, строго наблюдавшего за работой вверенных ему мальчиков. Особенно удалась крупная бородавка на переносице и чернильное пятно на мочке левого уха.
Что именно привлекло внимание – несдержанно беглые движения пальцев или сами пальцы… чистая, яркая, белозубая улыбка – слишком искренняя для приличного воспитания… вьющаяся, каштановая шевелюра – похожая, но чуть светлей, чем у Шерлока… да нет, он никогда не стал бы их сравнивать, но…
- …едва пятнадцать. Но если милорд пожелает… - глубоким шепотом вещало за спиной «седьмое колено Бессброков», - …брачный контракт может носить отсроченный характер…
…юноша вдруг остановил движение карандаша, будто прислушиваясь к чему-то внутри, а потом быстро, будто опасаясь быть пойманным на непристойности, поднял взгляд. Майкрофт мог поклясться, что он смотрел сквозь зеркало. Смотрел прямо на него. Смотрел восхитительными карими глазами, влажными, чуткими, как у недавно рожденного щенка.
Состоявший из сорока восьми страниц контракт был подписан в тот же день, но лорд Холмс терпеливо ждал почти целый год до того, как его юный муж вступил в свой новый дом.
Он помнил эти искусанные губы, кудряшку, падавшую на лоб и сведенные от напряжения плечи. Он не раз, и не два ловил себя на том, что уже какое-то время не слушает высокопоставленного собеседника, а думает, какая должно быть теплая у его мальчика кожа, как заразительно он хохочет, запрокидывая голову и обнажая загорелую шею с ямочкой между ключиц… как он сбегает по ступеням их лестницы, чтобы обнять после недолгих, но, увы, частых отлучек ко двору Его Величества… как тихо потрескивают и переливаются огоньками в камине угли, и в его глазах блуждают такие же обжигающие сполохи. А еще он любит сладкое и мило смущается, когда Майкрофт застает его на кухне за поеданием кремовых пончиков миссис Баркли.
…фигурка на краю постели была похожа на сложенный перочинный нож, отлитый из золота. Нагой, как в день сотворения Адам, юноша сидел, подтянув колени к груди, склонив голову и опершись щекой на сложенные руки.
В первый момент Майкрофту показалось, что он плачет, напуганный незнакомым местом, тревожной неизвестностью, сбившей прочно вложенную в омег неизбежность публичного брака. Не то, чтобы та перспектива делала их будущее спокойнее, но это была привычная, естественная процедура, через которую проходило подавляющее их большинство.
Но тот поднял голову и потер ладонью глаза.
- Это ведь был ты? – он опустил одну ногу, будто пробуя воду, ковер показался ему холодным, и нога вернулась на место, лишь на мгновение позволив заметить упругий живот, темное гнездышко в паху и маленький, мягко лежащий на бедре член с глянцевой, лишенной крайней плоти головкой. – В прошлом году?
Он сосредоточенно потянул носом и неловко улыбнулся. – Вкусно… это табак? И… и мед. Я люблю медовые пастилки… с орехами.
Майкрофт мысленно закрыл глаза и с облегчением рассмеялся.
- Здравствуй, Грегори. Меня зовут Майкрофт. Не бойся, тебя никто здесь не обидит…
…
А он и не боялся. Совершенно.
Конечно, воспитанный, как омега для высоких домов, он не смел спорить, выказывать недовольство и вообще – в чем-либо противиться мужу. Но обижался он так яростно, с таким восхитительным размахом, что Майкрофт… Майкрофт! …терялся и, перетерпев пару дней молчаливых военных маневров, капитулировал и возвращал упрямого мужа из «окопов» омежьей половины в супружеское гнездо, компенсируя перемирие репарациями в виде новой коробки редких сладостей и затейливой механической безделушки, вроде миниатюрного хронометра с выскакивавшими из под крышки птичками.
Грег с удовольствием съедал и отдающий апельсиновой горечью шоколад, и хрустящие карамельные паутинки, и с не меньшим удовольствием копался в мудреных потрохах тонких механизмов, обнаружив удивительный к ним талант. К рождению первенца он уже мог без посторонней помощи починить любые часы. Или смастерить зайца, резво скачущего по полу и стучащего в крошечный барабан.
А еще у Грега умопомрачительное тело. И дикие повадки в постели.
Наставники Бессброк-Хэйвен в порядке персональных «смотрин» предлагали высокому визави убедиться в безупречности физического сложения любого кандидата, и Грег не был бы исключением, пожелай Майкрофт оценить его «достоинства» без прямого участия, благо в купальнях не было недостатка в удобных «зеркалах».
Но, как не был силен соблазн, Майкрофт отказался. То, что ревниво скрывала одежда, то, что предназначалось лишь для супружеских глаз, он твердо намеревался узнать на брачном ложе, без постороннего соучастия, не разменивая драгоценность первой интимности на минутную слабость собственной плоти.
Их брачная ночь случилась почти на рассвете, когда пепельно-розовый сполох, окрасил не только кромку небес, но и сплетенные в экстазе тела.
Упругая, пружинящая под пальцами юность цвела, звенела на окатах плеч, бедер, избежавшего ненужной худобы живота с бархатной ямочкой пупка и темной дорожкой коротких завитков. Узнавать, выцеловывать его девственные, сокровенные тайны было так сладко, так нерационально-хорошо, что от густого, мускусного запаха в голове поплыл горячий хмель, а под кожей растеклась тягучая, незнакомая жажда.
Майкрофта пугала эта странная, нелогичная тяга. Он не видел в физиологии совокупления двух разнополых особей высокого, мистического таинства, но…
…гибкий, как свежая весенняя поросль, он послушно льнул к ладоням, стоило им спуститься от лопаток на поясницу и дальше, на крепкие ягодицы, будто созданные исключительно для него, для идеального с ним сопряжения…
Он был храбр, его красивый, дикий мальчик.
Поглядывая из-под длинной, падавшей на глаза шоколадной челки, он кусал губы, старательно улыбался и смотрел послушными оленьими глазами, но сдерживать напряжение и взволнованный озноб стало выше сил, когда альфа наконец поднял его на руки и уложил на прохладные простыни среди живописно разбросанных подушек, как жемчужину на шелковый дамаск**.
Конечно же, он знал, что последует дальше – едва омеги входили в пору, особый наставник объяснял каждому природу едва определившихся желаний, смутной сладкой жажды и место в будущей семье. Но стоило супругу тронуть его судорожно сомкнутые колени, он заслонил пылающее лицо руками, пряча смущение в сгибе локтя.
Осторожно перехватив запястья, Майкрофт завел их за голову, вдохнул полные легкие манящего мускусного аромата и принялся целовать мягкие губы, выставленную напоказ шею, плечи в созвездии родинок. Долго, нежно, вкусно… пока его юная дикая ласка, его нетронутый девственный зверь не ответил глухим, нетерпеливым стоном, доверчиво впуская мужа между разведенных колен, скрещивая лодыжки на его пояснице, накрепко замыкая любовные объятия…
Грег пах сиренью.
Этот аромат навсегда впитался Майкрофту в кожу, смешался с кровью, просочился в кости и мозг.
Порой ему казалось, что он знал об этом еще до того, как уложил в постель юношу с дерзкими, испуганными, восторженными и ласковыми глазами. Кажется, он знал об этом всю свою жизнь. И теперь окончательно убедился в том, что не представляет уже дальнейшее миро-пребывание, где этот яркий, чистый запах будет напоминать ему только о весеннем цветении сельских рощ. Эта странная зависимость раздражала и приводила в смятение упорядоченный, рациональный рассудок… и в то же время повергала его в состояние беспричинной, эйфорической радости, как в далеком, полузабытом детстве, когда пробившийся сквозь листву столетнего платана солнечный луч падал на лицо. Утренний свет был слишком слаб, слишком рассеян, чтобы можно было разглядеть его через сомкнутые веки, но Майкрофт всегда безошибочно знал, что он скользит по его коже.
И проснувшись рядом с доверчиво сопящим ему в ухо сокровищем, соленым от так и не высохшего до конца пота, взъерошенным, устало раскинувшимся поперек кровати, Майкрофт, обмирая от головокружения вдыхал его густой, сдобренный терпкой амброй цветочный флер, заполнивший спальню до отказа – торопливо, бесшумно, будто боялся оказаться уличенным в узурпации чужой собственности. И улыбался.
Вопреки всем многовековым ритуалам, настаивавшим на непременном и скорейшем зачатии первой брачной ночи, он не просто брал своего омегу по праву высшего – он занимался с ним любовью, с наслаждением позволяя мальчишке все, на что хватало его смелости и выносливости. Мальчишку вела природа, и с этим не мог сравниться ни один искушенный в любовном искусстве наложник.
Тело, гибкое и крепкое, как молодое деревце, то замирало в ожидании первого вторжения, то плавилось, как горячий воск, облегая собой раздразненную, переполненную желанием плоть возбужденного альфы, неожиданно легко и охотно принимая ее до вожделенной, сочной глубины, сжимая ее в себе с восхитительной, упругой вибраций, заставлявшей опытного, знающего толк в соблазнах мужчину терять себя, стонать и всхлипывать. И как бы этот самый мужчина не пытался управлять своим несдержанным, неискушенным девственником, вминая его в постель, как бы не ловил горячим ртом отчаянный шепот и жалобные, умоляюще крики, способный мальчик опять оказывался сверху и, выгнувшись смуглой лозой, начинал свой тягучий, размеренный танец, двигая бедрами все быстрее и резче, пока узел не связывал их тела намертво, заставляя обоих биться и кричать в многократном, непрекращающемся оргазме…
Спустя год родился Кристофер, их первенец, а спустя еще семь месяцев на дом Холмсов напали наемные убийцы. К тому времени, когда большая их часть уже упокоилась после вмешательства гарнизонной стражи, а оставшихся пытались захватить живыми для пристрастного допроса, ворвавшийся на омежью половину Майкрофт лишился дара речи, увидев на пороге детской два растерзанных тела, и глухо рычащего, скалящего окровавленную пасть громадного зверя, угрожающе припавшего на брюхо. Из-под густой, белоснежной шерсти доносилось довольное детское угуканье и виднелись крошечные кулачки с зажатыми в них пучками меха.
Майкрофт не выстрелил только потому, что не мог вдохнуть от разлившегося в воздухе тревожного сиреневого зноя.
Он не рассказал об это никому. Даже Шерлоку. Потому что Грег доверил это знание только ему, и только ему было позволено решать – как именно этим знанием распорядиться.
…
- Правда?
Грегори развернулся в его руках, чуть откидывая голову, задыхаясь от нереализованной близости. Последние крупицы сопротивления беспощадно осыпались к ногам, пока губы мужа выкладывали поцелуями линию его скул.
- Мальчики… Майкрофт, мне надо… пожалуйста, перестань…
- Все хорошо, - севший от возбуждения голос лишал воли, а любимые руки мягко подталкивали к услужливо расположившемуся диванчику. Впервые Майкрофт пожалел, что настоял на именно этой изящной винтоногой конструкции, которая вряд ли переживет вторжения пары увлеченных друг другом любовников, – сейчас они с увлечением учатся отличать Lampropeltis triangulum от кораллового аспида***. А потому на пару часов свободного времени мы можем рассчитывать… как минимум.
- Ты разрешил ему притащить в детскую ядовитую змею?! Ты совсем спятил?!!
От крепкого удара в грудь Майкрофт разжал руки и почти сломленная «добыча» резво бросилась к дверям, на ходу застегивая перламутровые пуговицы. Впрочем, убежать далеко ему не удалось. Перехватив поперек живота, муж крепко прижал его к своему заинтересованному паху. Заинтересованность прекрасно чувствовалась даже через несколько слоев одежды.
- Боже упаси, конечно же, нет, - зубы основательно прихватили край уха, - молочная змея совершенно неопасна. Ты бы видел, как счастлив и горд Ноа - ему позволили подержать ее за хвост. Пожалуйста, не мешай им становиться мужчинами. Да и ему полезно немного пообщаться с детьми и наконец-то повзрослеть.
Руки беспрепятственно забрались под одежду и, близкий к капитуляции Грег, ничего не мог поделать с собственным телом, желавшим мужа сильнее, чем утоления справедливого возмущения.
- Грегори… - голос вдруг перестал быть соблазняющим, - почему ты меня выбрал?
- Что? О чем ты?
- Когда я приехал в Лестрад… ты не мог меня почувствовать… но посмотрел… прямо через стекло… Как?
Грег обеспокоенно завозился, пытаясь повернуться, чтобы увидеть лицо мужа, но тот не позволил, будто так ему было легче произнести свой вопрос вслух.
- Не знаю… Почувствовал. А еще испугался, что ты выберешь кого-то другого.
Венка на шее запульсировала с бешеным энтузиазмом, следуя зову, альфа провел по ней языком. И вскоре на коже чуть выше метки расцвел яркий пунцовый засос.
- Майкрофт!
Едва не слетев с петель дверь с грохотом врезалась в стену круглой рукояткой, как пушечным ядром.
Грег отпрянул, будто между ним и мужем сработала пружина. Майкрофт закрыл глаза ладонью и сосчитал до пяти.
- Сколько можно повторять тебе, младший…
- К черту твои нравоучения, Майкрофт! – похудевшая, потемневшая от недосыпа и бесконечного ожидания младшая ветвь выглядела еще более вызывающе, чем ее неожиданное вторжение. - Котсуолд объявил торги.