Epsilon, 01 — движение.

Замок оживает с раннего утра, когда стражи меняются и слуги спешат по своим обычным делам. Шираюки, резко выпрямляясь в кровати, угрюмо морщится, запрокинув голову, и сжимает в руках колючее одеяло. Кофта сползает с плеч. За окном в такие утра иногда льёт дождь, и ледяной ветер врывается в комнату, заставляя Шираюки ёжиться и просыпаться быстрее, чем в дни, когда снаружи стоит солнечная и тёплая погода.

Она любит солнце — бесспорно, но оно никак не влияет на её желание заняться работой. Бывает, дождливым утром, точно так же, как и солнечным, ей хочется зарыться с головой под подушки, утыкаясь носом в мягкие простыни и слушая отдалённый шум капель, и вставать с постели её заставляет лишь то, что она — придворный фармацевт, и времени бездельничать и отлёживаться у неё нет. Пробуждение выходит тяжёлым и муторным, Шираюки путается в одеяле, в одежде, поджимает замёрзшие пальцы ног, долго возится, пытаясь расчесать волосы и привести их в опрятный вид.

У неё всегда будто птицы свили гнездо на голове. Но это по утрам. А утро — это такое время, отведённое лишь для Шираюки, когда нет всего остального мира и близящихся дел, есть только груз обязанностей, стальной хваткой сжимающий плечи, прощупывающий её косточки до неприятных ощущений, когда хочется цокнуть и стукнуться лбом о что-нибудь твёрдое, чтобы развеять дымку иллюзии, — так что ничего страшного, что её волосы спутаны. Потому что это единственное, что есть утром, и единственное, что исчезнет под грузом забот, стоит утру закончиться.

Утром не существует всего мира — только взъерошенные волосы, отёкшее лицо и угрюмый взгляд в отражении запотевшего зеркала.

Впрочем, Изана существует всегда. И утром — тоже, потому что в списке того, что заставляет Шираюки вставать, есть и он. Его полуприкрытые глаза, разящие презрением, раздражённость или слова о том, что она не справляется со своей работой.

От одной мысли об этом её передёргивает.

Его чеканный шаг, гулом отдающийся от стен коридора, для Шираюки как сигнал к действиям. В особенности — к побегу. Она обычно вжимается в колонну, пытаясь не издать ни звука, ни шороха, и выглядывает каждые пять секунд — когда же принц исчезнет.

А он не исчезает. Весь день попадается под руку. «Противный», — фыркает Шираюки.

Изана встречается в коридорах, на ступенях, рядом со стражей и с Зеном, около Митсухиде, вечером — в основном в саду, на прогулке перед сном, с бумагами в руках и жёлтой розой в кармане на груди. Он откладывает плащ на лавочку в беседке и остаётся в одной белой рубашке, которая, как ярчайшая искра посреди темноты, привлекает Шираюки, только показавшись на горизонте.

Изана двигается плавно, непринуждённо, но каждый шаг всегда чётко выверен и безоговорочно правилен, потому что как ещё может быть у принцев? 

Зен тоже близок к этому. Не так, как брат, но то и ясно — Изана недалёк от коронации, а Зен лишь второй принц, и ему целые двадцать — есть ещё куда расти, меняться и учиться хитрости.

Иногда Шираюки просто хочется признаться, что она сравнивает двух принцев только для того, чтобы не зациклиться на мыслях об Изане.

Иногда хочется, но в основном — совсем не хочется. Потому что это то же самое, что забыть про Зена и остаться один на один с первым принцем.

Потому что это то же самое, что проиграть в их немой игре.

Изана всегда двигается. Не бежит, но упрямо идёт — вперёд. Потому что за ним не несколько людей, за ним — целое королевство.

Иногда Шираюки хочется эгоистично крикнуть: «Остановись!»

Но она улыбается — улыбается не только потрескавшимися губами, но и глазами.

И говорит:

«Доброе утро, ваше высочество!»

Изана смотрит стыло и кивает.

И — уходит.