Epsilon, 02 — свежесть.
В комнате Изаны свежо: окна распахнуты, тюль парит над полом, бросая странные полупрозрачные тени на стены и постель. Простыни отдают мятой. Изана любит мяту; цветы в маленькой вазе, разрисованной золотыми узорами, засохли, и он лишь мажет по ним взглядом. Не даёт их убрать.
Потому что в его комнате свежо до удушения и тошноты.
В их общей комнате — комнате придворных фармацевтов — свежо по-своему. Окна едва открыты, потому что подоконники заставлены книгами и кипами бумаг, и чтобы открыть их, нужно всё перебирать, передвигать, а это так лень делать. Но Шираюки делает — каждое утро и вечер. Гаррак задорно называет её «часовым по проветриванию».
В их общей комнате свежо по-своему, и рядом с каждым столиком и шкафчиком — особый запах. Вербены, мордовника, облепихи, мяты, шалфея, иногда мелиссы или апельсинов. Что уж там — Шираюки однажды учуяла чеснок, перебивший запах донника, и лишь неуверенно оглядывалась на Гаррак, боясь сказать что-нибудь.
Гаррак его, кстати, позже всё-таки съела — или унесла куда-нибудь, и в комнате, в уголке, где они складывали зёрна и фрукты, стало пахнуть немного мягче.
Запахи — часть людей. Рю пахнет сладковатыми пряными травами. Оби — дождём и пылью. Зен — мокрой травой.
Шираюки бросает прищуренный взгляд в спину Изаны и сразу же отворачивается, потому что тот, словно почуяв, оглядывается через плечо. Упрямо поднимая подбородок и вглядываясь в крону дерева, она думает: «Как пахнет первый принц?» — но вместо пустых раздумий поднимает руку и разводит пальцы. Свет льётся между ними и слепит глаза.
Высокий потолок нависает над ней, и становится страшно, что он в один момент упадёт. Сложится пополам, погребёт под собой глупую Шираюки, которая застывает в коридоре молчаливым изваянием, пропадая в мыслях о первом принце, о том, о ком лучше не думать. О том, до кого ей не дотянуться. Изана выше этого потолка.
Изана и величественнее, и опаснее.
Она глубоко вдыхает.
В коридорах запах едва различим, слегка сладкий, но не такой, как у Рю. Иногда Шираюки кажется, что он проводит слишком много времени в стенах замка, и они пропахли им. Оби лазает по деревьям, прячется в тенях, взметает ногами землю и прикасается к ней чаще, чем к чему-либо ещё. Оби любит дождь, а Зен — лежать под открытым небом, раскинув руки в стороны.
Шираюки, вздыхая, ладонями закрывает глаза.
Меланхолия накатывает на неё который день на неделе, и пусть дел полно — их не хватает, чтобы захватить её с головой и не дать вдохнуть. Всё не так, как раньше. Она много теряла и многое нашла, и всё можно измерить, назвать, обозвать, но это — нельзя.
Это сидит в ней, словно в теплице. Размытое белое пятно. Шираюки не может ни понять, ни объяснить, что это, но она уверена, что оно — терпкое и колючее, потому что связано с Изаной.
Шираюки вдыхает свежий воздух в попытках уловить запах — его запах. Запах первого принца.
Запах, который ей лучше не знать.
Шагая в тень коридора и прохладу полупустого замка, она сжимает руку на груди и вскользь решает.
Хмель.
Пусть это будет запах хмеля.
*
Закончив с записями к обеду, Шираюки берётся за книгу. Она садится на пол под окно, вытягивая ноги, и едва открывает первую страницу — раздаётся стук. Колокольчик над дверью звякает; створка окна громыхает; Шираюки спохватывается, подскакивает, выронив книгу, и застывает как есть — с разнёсшимися от сквозняка листами под ногами, с пыльными руками и взъерошенными волосами, щекочущими уши.
— П-п-принц, — заикается она, почему-то краснея. Рот открывается и закрывается. Шираюки шагает вперёд и спотыкается, но успевает схватиться за стол. — Изана, — вдыхает она, выпрямляясь. — Вистериа! — спешно добавляет, чувствуя накатывающее смущение и отчаяние.
— Не отвлекаю? — безразлично спрашивает он, толкая дверь назад, и та закрывается с тихим хлопком.
— Н-нет, — голос предательски дрожит. — Конечно, нет.
И руки дрожат. Шираюки смотрит на них со злобой, кусает губу, исподлобья бросая взгляд на принца, — ну вот что тебе в своих покоях не сиделось? — и перестаёт дышать, потому что он стоит близко, очень близко, очень непозволительно близко, и дышать тут никак нельзя, не выйдет, не надо, отойди. Только всхлипывать хочется.
И кричать. Кричать ему прямо в лицо, опаляя дыханием кожу, утыкаясь носом в широкий подбородок, задирая голову и вырывая из глотки оставшиеся — пустые — слова.
«Изана Вистериа, вы вторглись в моё лично пространство, и лучше бы вам отойти, пока моя рука не опробовала прочность ваших рёбер!»
«Изана Вистериа, вы первый принц, и вы стоите перед придворным фармацевтом, у которой пальцы пропахли сырой землёй, за спиной годы тяжёлой работы и одиночества… Ну и что, что по последним двум мы похожи!»
Но вместо этого она шагает назад. Приглаживает волосы, убирает выбившуюся прядку за ухо и пытается успокоиться.
Пытается — внешне, потому что внутри всё трясётся, и мысли сбиваются, бьют наотмашь, упираются в спину иглами.
— Ч-чем… что… Что вам надо? — выдавливает Шираюки, вглядываясь в угол комнаты. Отлично. Лучше не скажешь. Для принца приветствия доброжелательнее, чем это, не сыскать.
Где вообще сыскать принцев, приходящих в затхлую комнату фармацевтов?!
Шираюки кусает язык.
Изана странно хмыкает, облизывает губы и проходит дальше, проводя пальцами по столу. Пыль с кожи стряхивает не смотря.
— У вас здесь свежо, — высказывает Изана резко и невпопад громко.
В их комнате тепло-тихо, Рю и Гаррак переговариваются вполголоса, а когда их двоих нет — тогда Шираюки кажется, что тишина становится ощутимей. Протяни руки, коснись, вдохни прошлые разговоры. Крикни — и всё рассыплется искрами, исчезнет вместе с ветром, вырвавшимся через окно, словно от удара. Шираюки думает, что если бы ветер был живым, а Изана — любителем говорить оскорбительные слова, то ни в их, ни в его комнате не осталось бы даже воздуха.
Она кивает. Он неоднозначно-криво улыбается.
Они стоят в пустоте и бездействии ещё несколько секунд. Листы на полу шелестят. Изана вздыхает:
— Лекарство, которое обычно делает Гаррак. От бессонницы.
— Вы проверяете меня или абсолютно не знаете, что пьёте? — выпаливает Шираюки, не подумав.
Потому что в голове пусто, и нет никаких мыслей, только толчки импульсов прямо в грудь и затылок.
Что творится у него в голове?
У неё от него в голове — ветер и гроза.
У него от неё — что?
— Хмелевой настой, — беззлобно бросает Изана, смотря за спину Шираюки.
У него от неё в голове — хмелевой настой. Ага.
«Ну и ладно, — она хмурится, — ну и пожалуйста! На здоровье». И хмурится ещё сильнее, когда понимает, что раздражена — и из-за чего раздражена. Первый принц Кларинса, Изана Вистериа, приходит в их уютную каморку, приносит с собой тяжёлое величие на напряжённых плечах, двуличие и безразличие — на расслабленных губах и в вялом взгляде, чистыми руками касается пыльных предметов и не торопится уходить. Шираюки думает, что будь здесь вместе с ней Гаррак или Рю — Изана бы не появился. Даже к двери не подошёл. Казалось, словно у него на неё чуйка.
«Ну и на здоровье!» — последний раз мысленно плюётся Шираюки и отворачивается.
Что он там просил?
Хмель?
Что «хмель», Шираюки?!
Внутренний голос ревёт зверем.
— Э-эм, — она ссутулится, — а вам высушенные шишки нужны или?..
— Настой.
Шираюки вздрагивает. Голос у него не холодный — надрывный, тихий, и в нём скользят нотки озорства. «Отлично, он ещё и смеётся надо мной!»
Ну, конечно, конечно, какой принц будет разбираться с шишками? Даже если для своих подушек. Конечно, у него есть для этого слуги. Конечно.
Конечно.
Конечно, чёрт возьми! Какую глупость ты сморозила!
Она заливается краской, сжимается вся, опускает плечи, вцепляясь пальцами в ладони до тупой боли в ногтях.
— Подождите немного, — бурчит Шираюки под нос, отчаянно пряча взгляд от принца, и выскальзывает в соседнюю комнату, прикрывая дверь. Не закрывает — так спокойнее. Так можно подглядывать за мужчиной и быть уверенной, что он не запрёт её внутри.
То, что ключей у него нет, Шираюки в расчёт не берёт.
— Хмелевой настой? — шепчет она, успокаивая дыхание и оглядывая многочисленные полки. Осознание доходит до неё, как из-под толщи воды; всё расплывается и блекнет. — Хмелевой настой от бессонницы… — перебирает она пересохшими губами и хмурится. — И шишки, которые Гаррак оставила, тоже от бессонницы.
Шираюки задумчиво сводит брови, кусает губу, склоняя голову набок.
Что же, принц плохо спит?
«Ещё попробуй сказать это вслух! Конечно, плохо спит, столько дел — волнения и стрессы обеспечены».
Шираюки вздыхает, окончательно сдаваясь и отгоняя все злые мысли об Изане. Принцы принцами, а люди они всё-таки. И спать плохо могут, и переживать, как бы ни пытались скрыть это. Изана хороший актёр. Изана — принц, и этого у него в крови вместе с королевским величием. Она уверена, что бросать пыль в глаза приближённым — пустяк. Так же легко, как дышать или говорить-заговаривать, злить и путать.
Он умело делает это с ней, и пусть она простая до сухих, расстроенных смешков с его стороны — это ничего. Ничего, принц Изана. Я знаю лучше вас, что вы — человек, и слабости у вас тоже есть…
Шираюки наконец-то находит небольшую белую коробочку, подписанную неровным размашистым почерком — «хмелевой настой, п. принц» — и сдирает бумажку. Беззвучно возвращается в комнату, оставляя дверь открытой — вот, смотрите, принц, какой у нас бардак — и замирает. Не дышит доли секунды. Лишь удивлённо раскрывает рот, останавливаясь в шаге от нелепого восклицания. Изана стоит в пол-оборота, и взгляд у него растерянный, губы поджаты, голова опущена, а руки — руки сжаты в кулаки.
Ничего, принц Изана. Все падают, и вы… Вы тоже можете. Хотя бы со мной.
Когда он поворачивается к ней, Шираюки закрывает рот, смущённо улыбается, взмахивая небольшой коробочкой. Изана не двигается. Только смотрит задумчиво, устало, ненормально-непонятно, не сквозь, а прямо — прямо на неё. Взгляд у него не пустой, но она не может понять его мысли.
Взгляд у него не пустой — тёплый.
Ноги у неё — точно вата. И Изана никуда не падает, а Шираюки — Шираюки ударяется о ножку стола и заваливается вперёд. Жмурится, прижимая под подбородок коробку с хмелевым настоем.
Хмель — это вообще единственное, что важно во всей этой комнате сейчас. И высушенные шишки где-то там, на столе, бережливо уставленные книгами, чтобы не дай боже кто-то взял их.
Шираюки чувствует удар — но это глухой удар сердца будто прямо о рёбра, который отдаётся по всему телу тупой, ноющей болью и вибрацией, раскатывающейся по позвонкам. Пол под ногами исчезает, словно она взлетает.
Шираюки и правда взлетает, распахивая глаза — всё снова сливается, кружится и путается; подаётся вперёд под лёгким толчком — уже не импульса, а чужих ладоней, — утыкается в ворот рубашки, носом — в самую пуговицу. Губы её случайно хватают холодную ткань, она чуть отворачивает голову и проводит по ним языком. Крепкие руки, сжавшиеся под мышками, сжимаются ещё сильнее. И неприятно жуть как, и даже больно, но Шираюки вздрагивает и — не двигается. Не морщится. Жмурится до рези в глазах, глубоко — и шумно — втягивает воздух. Изана, кажется, перестаёт дышать — до того в комнате тихо и пусто. Словно нет никого, кроме неё, и принца тоже уже нет.
Сладко. Смола.
Шираюки совсем немного хочется разрыдаться, потому что какого чёрта происходит — и потому что от Изаны всё-таки пахнет хмелем.
Он шумно выдыхает ей на ухо, вжимаясь носом в висок, и его руки соскальзывают ей на спину.
Вот бы так ещё чуть-чуть. Вечность — не выйдет. У них не может быть никакой вечности, у них ничего не может быть, кроме коротких встреч и таких вот нелепых происшествий, но, пожалуйста, ещё совсем чуть-чуть… Никому хуже от этого не станет.
А потом Изана отходит назад. Шираюки как во сне — дышит урывками, медленно, пытается сфокусировать взгляд и ничего не может осознать, только вздрагивает, когда коробку у неё забирают и губы напротив растягиваются в усмешке. Лицо у неё растерянное и испуганное.
— Благодарю вас, — говорит Изана возмутительно спокойным тоном и щурится. Кивает. Разворачивается — и всё смотрит на неё. Когда его безумно-синие глаза перестают сверлить в Шираюки дыру, она издаёт странный тихий смешок в сжатые ладони, касается щёк — ужасно горячих щёк — пальцами и вместо того, чтобы посмотреть в спину принца, смотрит в небольшое настенное зеркало.
Лицо у неё теперь не растерянное и не испуганное.
Шираюки покрасневшая до самых ушей.
*
«На моей территории! В наших стенах! У себя в замке, там, куда никогда раньше не заходил!»
Со следующего дня она начинает отчаянно молиться, чтобы первый принц больше никогда не выходил на прогулку до их каморки — и удивительно, но он не приходит.
Сам выбрасывает засохшие цветы из вазы и не ставит новые. Сам задумчиво взбивает подушку, замирая, сжимая пальцы и вспоминая, как руки поглаживали узкую спину. Вместо того, чтобы привычно усмехнуться и отвлечься делами, Изана раздражённо цокает и закатывает глаза.
На следующее утро он всё-таки приходит в их каморку и ловит Шираюки за протиранием стола. На её лице проскальзывает самый настоящий ужас, она хмурится и смотрит на него волчком.
— Что, в этот раз шишки? — бурчит Шираюки.
Сейчас ей плевать, что с принцами так не разговаривают.
Изана смеётся.