Eta, 12 — худой.

Шираюки тыкает его в бок, откладывая бинты:

— Ты худой.

— Я не худой, я подтянутый, — Оби широко улыбается. — Ты бы господина видела, вот он будет худее меня. Его и закармливай.

— И всё-таки, — с сомнением тянет она, — тебе бы есть побольше, ещё ведь это ранение… Да и в последнее время…

Оби поворачивается и касается лбом её лба, Шираюки вздрагивает, застывает, перестаёт дышать.

— В последнее время, — он говорит тихо, почти интимным шёпотом, от которого у неё неправильно бьётся сердце, на его лице ни тени усмешки, только стальная серьёзность, — я немного не в себе из-за тебя. Но это пройдёт, — Оби снова лучезарно улыбается.

Шираюки не выдерживает близости и снова тыкает его в бок, а потом в живот, и помогает себе другой рукой, и Оби дёргается, но это быстро ему надоедает. В последнее время он немного не в себе — из-за неё — и этим можно многое объяснить.

Оби валит её на постель, переплетая руки, придавливая к простыням и улыбаясь — улыбаясь так, что сердце останавливается на мгновение и снова бежит, громогласно стучит и бьётся о грудную клетку, и у неё не бабочки в животе, у неё тошнота скручивает всё тело, дрожь бежит по спине, кровь бурлит и будто испаряется, а в глазах всё размывается, но он — единственное, что видно идеально, до каждой чёрточки, малейшей детали, изгиба, плавности линий, переливания цвета в глазах, и дело не в том, что Оби близко, ближе, чем обычно, ближе, чем она могла представить, а в том, что есть центр вселенной — и на время он становится этим центром.

У Шираюки перехватывает дыхание.

— Кто тут ещё худой, — шепчет Оби, облизывает губы и опускает взгляд на её рот. Шираюки вздрагивает. Шираюки проваливается. Шираюки задыхается. Шираюки… закрывает глаза и молится всем богам, но молится не о чём-то определённом, а просто так, смазанными молитвами, не выливающимися ни в просьбу, ни в желание — это просто крик души. Крик не о том, чтобы её спасли, но и не о том, чтобы её вот так оставили — один на один с ним, наедине, ближе, чем привычно, дыхание в дыхание.

Оби касается её лба своим и улыбается. Шираюки не открывает глаза, но вздыхает, и на лице проскальзывает лёгкая обида. Он хохочет и слезает с неё.

— Серьёзно… — кровать скрипит, а Оби всё смеётся. — Тебе нужно быть аккуратней, — через смех слышится серьёзность и напряжение, отдающееся ей в грудь давлением, заставляющим хмуриться. Шираюки садится и только тогда открывает глаза — Оби не смотрит на неё, но почему-то она уверена, что у него сложное выражение: слабая улыбка и глубина спутанных мыслей во взгляде.

— Ну, знаешь ли, — Шираюки фыркает. — Тогда не будет никакой заботы, сиди и ешь свои яблоки.

— Мне эти яблоки тебя напоминают.

— …отстань.