Кэйа смотрит на него сверху вниз своим дурным-дурным взглядом, от которого у Дилюка сердце бьётся раз в минуту, а кровь разливается по щекам, потому что в последний раз, когда Кэйа смотрел так, они целовались на рассвете на крыше их университета. И бог знает, что он задумал сейчас. И только Дилюк – что подхватит любую его идею.
Они стоят у дальней лестницы на второй этаж в особняке Рагнвиндров, пока в другой части дома раздаётся оглушающая музыка, под которую напивается толпа их однокурсников, отмечающих день рождения Дилюка.
– Слезай оттуда, ты дурак что ли?
Кэйа пьяный невозможно, он расплывается в нелепой кривой улыбке, которую Дилюк, хоть и не признается никогда, любит. Подается вперёд, свешивается через перила, из-за чего его белая пиратская рубашка с рюшами и огромными рукавами безбожно мнётся, и, по-кошачьи щурясь:
– Всё верно, господин Дилюк.
– Аль-бе-рих, – говорит по слогам, ну, потому что ему нравится, говорит с раздражением, чтобы Кэйа не почувствовал тепло – сейчас он его не заслужил. – я тебе в няньки не нанимался, слезай, или я тебя столкну своими руками.
Тот его не слушает, зато тихо говорит, что у него есть отличный план. Дилюк надеется, что это что-то вроде предложения сбежать ото всех и целоваться где-то на берегу Сидрового озера.
Ох, как же он ошибается.
Ох, как же он ошибается.
Кэйа, ожидаемо, мольбы Дилюка не слышит, потому что говорит, что хочет кое-что показать. и делает это с таким лицом, будто прямо сейчас посреди коридора начнёт раздеваться. Если начистоту, то Дилюк, вообще-то, не против. Но Кэйа не такой дурак, и, изящно выгнув свою руку, манит его к себе пальцем.
Мама бы точно не обрадовалась тому, как легко Дилюк на это ведётся. Каждый раз.
В старой комнате Дилюка, в которую они, целуясь, едва не сбив по пути несколько дорогущих ваз, вваливаются, тихо, музыка доносится приглушённо, и в смеси с полумраком и разгорячённым дыханием она делает обстановку ещё интимнее. Кэйа прижимает его к двери и, подцепив его подбородок пальцами левой руки, мягко, влюблённо, целует, правой рукой в это время закрывая дверь. У Дилюка уже от этого подкашиваются ноги, щёки горят огнём, а где-то внутри не бабочки, но птицы взлетают так быстро, что сердце, кажется, вот-вот разорвётся. Кэйа отстраняется и, прикусив напоследок нижнюю губу Дилюка, пританцовывая, по пути медленно расстёгивая рубашку, опускается на кровать и смотрит прямо Дилюку в глаза. Его грудь едва прикрыта, у Дилюка перехватывает дыхание от того, как же восхитительно Кэйа сейчас выглядит.
Ох.
Просто библейская, блядь, картина.
– Не хочешь помочь? – Кэйа начинает снимать ботинки, и у него не очень получается. У Дилюка, кстати тоже, он абсолютно трезв, но ему и не нужно пить рядом с Кэйей, потому что он от него пьянеет сильнее, чем можно опьянеть от литра водки. Когда с обувью всё же покончено, Кэйа кладёт ногу Дилюку на плечо, в голову которого начинают закрадываться смутные сомнения.
Почему.
Носки.
Такие.
Тонкие.
Он ведёт рукой под брюки и не находит края носков, во рту у него пересыхает, когда он всё-таки понимает, что именно сейчас на Кэйе. Он встречает довольный взгляд напротив и радуется, что уже на полу. Кэйа наклоняется к нему и снова цепляет за подбородок, вынуждая Дилюка встать на колени, теперь он целует его чуть грубее, улыбаясь каждый раз, когда Дилюк полустоном выдыхает в поцелуй. Дилюк времени тоже зря не теряет – он стягивает с него брюки, обнажая ноги в чулках на подвязках (вот теперь точно библейская картина), лезет пальцами под резинку чулок и сжимает его бедро. Кэйа отрывается на секунду, чтобы ухватить Дилюка за запястье другой руки и потянуть на себя. Тот садится ему на бёдра и теперь уже берёт инициативу на себя. Впивается в губы, позволяя своему чувству взять верх, гладит напряжённую спину под тонкой тканью рубашки. Спускается ниже, целуя подбородок, шею, плечи, выступы ключиц. Кэйа тихо стонет и улыбается, когда Дилюк, не переставая целовать его шею, аккуратно снимает уже поднадоевшую рубашку, от которой хотел избавиться с момента, когда увидел.
Рубашка летит куда-то на пол, Кэйа зарывается руками в волосы Дилюка, пока он легонько кусает его в место перехода шеи в плечо, зализывает и снова кусает. Кэйа впивается в его плечи так сильно, что на бледной веснушчатой коже наутро точно проявятся синяки, но сейчас им обоим всё равно. Дилюк снова целует его в губы, теперь это несколько коротких поцелуев, за которые он успевает снять рубашку с себя, обнажая своё испещрённое шрамами и ожогами тело. На секунду Кэйа замирает, а потом прикасается к одному из шрамов на груди и тихо шепчет:
– Ты невероятно красивый, господин Дилюк.
И Дилюк понимает, что у никогда не было ни шанса выиграть в этой игре.
Он легонько толкает Кэйю, чтобы тот лёг на спину, после короткого поцелуя в ямочку между ключицами, легонько царапает ногтем его сосок, а затем лижет. И снова. Прихватывает его зубами, оттягивает, второй он ласкает пальцами. Кэйа чуть выгибается и коротко стонет, и это лучшее, что Дилюк слышал в жизни.
Быстрыми поцелуями спускается вниз по чуть напрягшемуся животу, и неуверенно замирает. Поднимает голову и встречается вопросительным взглядом с Кэйей. Он приподнимается на локте и свободной рукой перехватывает запястье Дилюка и ведёт его ладонью под резинку трусов. И убирает руку, давая карт-бланш на дальнейшие действия.
Уговаривать Дилюка не надо, он переводит дыхание и, не давая форы сомнениям, стягивает с него бельё. Теперь на Кэйе только чулки, и вот такой красивый, взмокший от возбуждения, полулежащий на локтях, с раздвинутыми ногами, он похож на произведение искусства.
Нет, не похож.
Он и есть произведение искусства.
Возбуждённый член Кэйи прижимается почти к лобку, и Дилюк нерешительно прикасается к основанию кончиками пальцев, слыша тихий вздох наверху. Проводит пальцем по плотной синеватой вене, обвивающей ствол, чуть надавливает и почти слышит, как по ней, распирая от возбуждения упругие стенки, течёт кровь. Сердце так сильно колотится, что, кажется, это под его биение где-то далеко-далеко отплясывают пьяные студенты, рот наполняется слюной, щёки краснеют всё сильнее, кажется, ещё секунда, и Дилюк сгорит дотла. Но он делает вдох, прикрывает глаза, и обхватывает губами головку. В ушах шумит, он обводит языком головку, слизывая смазку, и под тихий стон Кэйи погружает член глубже в рот.
Венка бьётся под губами, Дилюк надавливает на неё языком, обводит языком по всей длине, и от того, что он чувствует пульс, у него плавится мозг, а в глазах яркие вспышки. Губы смыкаются на основании, и Дилюк сглатывает, плотно сжимая член ртом и горлом. Кэйа, кажется, стонет сильнее, неприлично громко, но Дилюк едва может что-то слышать, потому что от возбуждения ему заложило уши.
Он выпускает член изо рта, успевая заметить, что Кэйа сжимает покрывало, на котором сидит, до посветлевших костяшек пальцев, и продолжает ласкать головку, посасывая и играя с ней языком. Кожа невероятно нежная, горячая, и, если бы ему уже раньше окончательно не снесло крышу, то здесь он бы точно потерял рассудок. Под руками ощущается мягкая ткань чулок, он чуть отстраняется от члена, слышит вздох, и, продолжая водить пальцем по горячей плоти члена, начинает целовать внутреннюю сторону бедра от основания члена к кромке чулок, не отводя расфокусированного взгляда от раскрасневшегося лица Кэйи.
Кэйа тяжело и глубоко дышит, когда Дилюк снова дорожкой из мелких поцелуев возвращается к члену и ведёт по нему языком, размазывая смазку. И вновь насаживается ртом. Он продолжается двигаться туда и обратно, пока не чувствует, как горло заливает горячим. Тогда, наконец, он позволяет себе издать гортанный стон.
Он видит, как руки разжимают плед, и Кэйа откидывается на кровать, Дилюк всё ещё возбуждён, он часто и хрипло дышит. У него едва хватает сил сесть на кровать, голова кружится, он хочет вытереть рот рукой, но Кэйа, придя в себя, не даёт ему этого сделать, садится позади него, поворачивает его голову, и через плечо сцеловывает сперму с его губ.
– А ты хорош, господин Дилюк. – Он говорит вкрадчиво, шёпотом, пронзающим каждую клеточку тела, тянет зубами за мочку уха. В этой вселенной существуют только они, но ещё одно потрясение, и она точно схлопнется.
Кэйа ведёт пальцем от щеки вниз, касаясь шрамов Дилюка, откинув его волосы на плечо, целует веснушки и ожоги на шее и спине, приостанавливается на секунду. И расстёгивает молнию на джинсах. Дилюк помогает ему их снять и, не в силах уже управлять своим телом, кладёт голову Кэйе на плечо, пока тот, продолжая выцеловывать понятные только для него узоры, водит рукой по его члену, доводя его до завершения. Дилюк хрипло стонет, узел внизу его живота развязывается и заливает горячим его живот и руку Кэйи.
Сил у обоих нет совершенно, но Кэйа, вытерев руки и живот Дилюка, умудряется его затащить поближе к центру кровати и накрыть одеялом. Он прижимается к нему, дышит прямо в шею, и начинает что-то шептать на ухо, половину слов Дилюк, конечно, не понимает, но, когда к нему возвращается слух, он слышит:
– …и, представляешь, Розария мне говорит, что не даст форму болельщицы, потому что ей она, якобы, больше нужна. Представь, Розария – и в группе поддержки. Уверен, дело в Барбаре, но кто ж признается. Не важно. Вот и пришлось выкручиваться и придумывать что-то другое. Поэтому я выбрал чулки, но первые были не очень, они…
Дилюк не выдерживает и целует его, мягко водит большим пальцем по щеке и, оторвавшись, снова краснея, шепчет:
– Я влюблён в тебя, знаешь.
На лице Кэйи после секундного удивления появляется широкая дурная-дурная улыбка, и он говорит прямо в его губы:
– Знаю. Я в тебя тоже.
И снова целует.