Взгляд цепляется — просто не может не — за сияющие медью в желтом свете помаргивающей лампочки волосы и веснушки, покрывающие всё лицо, шею и крепкие руки. Почему-то вспоминаются чьи-то слова о том, что такие люди зацелованные солнцем. Только вот этот дурак, сидящий за столом в майке и трениках, похоже, не целован никем.

Ризли даёт ему крышу над головой, возможность начать новую жизнь, чаепития после вечерней смены, когда все уже спят, незаслуженное тепло. Себя.

Привыкать жить по-новому сложно. Привыкать жить без любимого человека с миллионом режущих грудь изнутри осколков вместо сердца — невыносимо больно. Аль Хайтам хмыкает себе под нос, проводя ладонью по запотевшему зеркалу в ванной. Не так уж невыносимо, ведь он как-то живёт.

Аякс — бедствие. Его слишком много: он громкий и унизительно высокий рядом с ним. У него дурацкое имя, нелепые рыжие волосы, расчёсывать которые он даже не утруждается, огромные блёкло-синие блюдца глаз, как у мертвеца, невыносимая улыбка, отвратительно сияющая до цветных пятен в глазах, и большие шершавые руки. Уродец, каких мало.

Подавленное: «Мы расстались,» — ситуацию делает яснее некуда. Слова на отчаянном выдохе тонут в оглушающе рычащих раскатах грома где-то совсем близко, отчего уши Тигнари сами собой прижимаются к голове.

Лучше бы она, конечно, встретила здесь любителей заняться сексом в чужой ванной, а не.

Её.

Одну конкретную проблему.

Имя которой — Сангономия Кокоми, и она её личная катастрофа, персональный ураган «Катрина», оставивший ужасающую дыру в груди, разорванные в клочья замечательные воспоминания бесцветным: «Так больше не может продолжаться». Вмиг вдруг становится плевать на эти мокрые джинсы, на липкие ноги, хочется только сбежать отсюда поскорее, лишь бы её не видеть. Но она так и стоит в дверях, не отрывая взгляда от той, при виде которой в груди всё ещё пытаются трепетать выжившие после геноцида покалеченные бабочки.

Казуха — вольная птица, живущая в соседней клетке. Светлые волосы, собранные в пучок, с прядью, выкрашенной в багровый, фарфоровая кожа и изящные пальцы, практически постоянно сжимающие сигарету. У него глаза цвета закатного солнца, сладких красных апельсинов, жжёной осенним солнцем листвы, Хэйдзо, кажется, мог бы придумать ещё миллион сравнений, но ни одно из них не скроет правды. Глаза Казухи — цвета трагедии. | Университетская аушка.

Почти незнакомец — Розария уверена, что видела его где-то раньше, а память у неё на лица хорошая — делает затяжку и прикрывает глаза. Дым тянется изо рта светлой струйкой прямо в открытое окно, и здесь Розария впервые ловит себя на мысли, что, умей она рисовать, попросила бы его стать моделью для её картин.

— Я Альбедо, кстати, — он подносит к губам сигарету, сжатую двумя изящными пальцами, в косом луче света из коридора взгляд ловит татуировку на запястье, выглядывающем из-под белоснежной манжеты, идентичную той, что над ямкой ключиц.

И от этого зрелища, ну — хочется закурить.

— Почему ты продолжаешь строить из себя непонятно что, — Розария появляется как всегда неожиданно и хриплым голосом щекочет ухо. Она всегда смотрит в саму суть вещей, и иногда это раздражает, кажется, она просто читает мысли — Кэйа надеется, что это не так, потому что его размышления, посвящённые Дилюку не всегда можно крутить нон-стопом в чужой голове, — вместо того, чтобы просто спросить, хочет ли он сходить с тобой куда-то?

Кошки всегда приземляются на четыре лапы. Скара тоже приземляется, только на нос, потому что для него закон не писан. Ну или потому, что он хронический неудачник.