Forgettable

— Кошмары?

Он не поворачивается на голос, продолжает буравить взглядом стену отвратительного серого цвета, дышит шумно, практически не моргает, словно находится где-то далеко, в миллионах световых лет от Земли. В другом измерении. Там, куда не доберутся сны, так по-дурацки называемые кошмарами. Людям снятся чудовища со щупальцами и красными глазами — ему снится обычная жизнь. Та, которую, наверное, только в фильмах показывают и иногда упоминают в книгах, но обязательно вскользь, чтобы не сильно завидовать. Юре снится счастье. Не общее, человеческое, а его личное, бьющее по самому больному. Вечерние посиделки с родителями у телевизора, когда за окном на подоконник ложится первый снег, на диване спит полосатый кот, а под ёлкой скоро окажутся подарки. Мама обнимает так крепко, что кости ломаются. Отец скользит взглядом по полке с грамотами, молча гордится.

Юра улыбается.

Юра просыпается от собственного крика.

Он прижимает колени к груди и ищет на стене, словно в безграничном космосе, неоткрытую галактику, которая перестанет существовать всего через пару секунд. Надеется застать миг, когда вселенная содрогнется от взрыва. Потому что тогда появится возможность начать всё с самого начала. Прожить моменты счастья заново и научиться ценить мелочи.

— Я тоже не могу уснуть, — с тяжёлым вздохом признаётся Никита. В ответ — привычная тишина, нарушаемая лишь дыханием да шипением радио. В белом шуме слышатся чужие голоса, умоляющие о спасении и обещающие спасти. Никита выключает бесполезное устройство без сожалений и оборачивается раньше, чем Юра успевает отвести взгляд обратно к стене.

Костяшки пальцев осторожно стучат по стене. Тихо, едва слышно, боясь испугать, но предупреждая о своём присутствии. Юра смотрит, но ничего (никого) не замечает. Никита не знает азбуку Морзе, поэтому не может ни о чём попросить. Их не подслушивают, достаточно просто сказать, вслух произнести важные слова, вот только смелости не хватает. Никита легко стреляет в человека, но не способен попросить Юру не бояться. Потому что, на самом деле, не заслуживает этого. Дверь закрывается на замок, а в коридоре камера наблюдения никогда не выключается. Больничная палата больше напоминает тюремную камеру. Юра здесь в плену, похищенный драконом брат принцессы, обречённый на вечное заточение.

Вместо слов от стен эхом отражается негромкая мелодия, ничего не означающая, ни к чему не принуждающая. Простое напоминание о том, что в вакууме мыслей есть место прочим звукам. Никита выстукивает что-то знакомое, вот только давно ускользнувшее из памяти.

Юра не отвечает.

Юра ни с кем не разговаривает.

Он не встаёт с насиженного места, кутается в одеяло, перестаёт гипнотизировать стену лишь на мгновение. Дарит свой внимательный взгляд, окутывает чужие подрагивающие плечи чем-то невесомым, материей из другой вселенной, сокровищем иного измерения. Вместо этого в кожу Никиты должны впиваться ржавые иглы. Юра продолжает смотреть не с ненавистью, а равнодушно. Молча возвращает на место сползающее на пол одеяло. На кровати всё давно превратилось в гнездо из пледов и простыней. Так удобнее прятаться от мира.

Никита с едва уловимым вздохом опускается на стул около холодной стены и прикрывает глаза. Потому что Юра не любит, когда их взгляды встречаются. Он боится. Всех на свете, и даже Никиту, который часто приходит сюда, рассказывает забавные истории о солнце и ветре, но никогда о звёздах, тепло улыбается и ничего не чувствует от молчания. А, может, чувствует слишком много для маленького человеческого сердца.

Никита здесь, чтобы Юра не умер в одиночестве.

Он приходит спасти. Этого не сделали остальные, поэтому дракон ласково укрывает принца от метеоритов, согревает бушующим в сердце огнём и сбившееся от мимолётного взгляда дыхание, конечно же, не объясняет. Иногда драконы влюбляются в принцев. Иногда драконы об этом никому не говорят. Молчать больнее, но намного безопаснее. Юре нельзя волноваться. Сложно сказать, чем обернутся его эмоции.

— Я скучаю по дождю, — негромко начинает Никита, кожей чувствуя, как Юра на мгновение перестаёт дышать, как заворожённо наблюдает за пальцами, барабанящими по коленке незамысловатую мелодию капель. Последние пару лет снаружи всегда светит яркое надоедливое солнце. Юре совсем не обязательно знать, что Никита вспоминает о времени до конца света, когда крохи человечества не жались друг к другу в бункерах, а по поверхности не ползли заражённые ужасной болезнью. Тогда дождь барабанил по крышам многоэтажек и по пыльному асфальту, оставляя после себя кратеры, почти как на луне. Сейчас погода упивается радостью, нисколько не соответствуя настроению людей. — Ты знал, что маленькие лужи становятся частью мировых океанов, когда вырастают?

Юра пальцами сжимает тонкое одеяло так крепко, как, быть может, хотел бы кого-нибудь обнять. Как, быть может, хотел бы обнять Никиту. Шумное дыхание сменяется беззвучным. Он успокаивается. Юра возвращается из мира своих бесконечных грёз в комнату подземного бункера к Никите, у которого дрожат веки — он позволяет себя рассматривать и не смотрит сам. Потому что сердце стучит непозволительно громко.

Юра медленно качает головой. Он не знает, на что похожи океаны, не помнит, как выглядят лужи, не скучает по падающим с неба каплям. Покидать палату строго запрещено, Юра послушно прячется в своей бетонной коробке от людей. Никита особенный. От парня в белом халате Юра слышал, что «если любишь, не сможешь сделать больно», поэтому весь мир безликий, а у Никиты красивые глаза. И очень печальная улыбка.

— Давай расскажу о луже, которая выросла большим океаном.

Голова Юры падает на подушку. Он сворачивается калачиком, цепляется за уголки одеяла, согреваясь теплом ткани и звуком чужого голоса, скользит взглядом по Никите, чтобы запомнить каждое движение пересохших губ, навечно оставить в памяти отпечаток образа. Юра убирает со лба пряди непослушных волос — они мешают смотреть. Наблюдать за тем, как расползаются складки по светлой футболке, как Никита отдаёт тепло тела холодной стене, как красиво улыбается. Никита искренний. Совсем не такой, как остальные.

Юра думает о том, что, наверное, был влюблён в него когда-то давно, быть может, до произошедшей катастрофы они встречались на автобусной остановке каждую среду и улыбались друг другу, но Юра эту любовь совсем не помнит. Почти так же не помнит, как отец бил кулаком по столу, не помнит лиц экзаменаторов, не помнит, во что были одеты одноклассницы на выпускном. Не помнит всё связанное с болью. А Никиту никогда не забудет.

— Маленькие лужи вырастают в грустные океаны. Они наполняются слезами облаков, человеческими печалями и божьими мечтами.

Юра думает о том, что океаны слишком несчастны. Люди, кажется, тоже.

Он засыпает в самом начале рассказа, когда маленькая лужа решает не брать пример с угрюмых подруг, загадывает желание вырасти большим счастливым океаном. Дождаться конца истории не получается. В следующую ночь Никита начнёт с начала, стараясь выиграть пару дней на придумывание очередной глупой выдумки. Юра не ребёнок, но иногда с радостью слушает сказки и засыпает без страха вновь увидеть кошмар. Юра не знает название своей болезни, но совсем не против, что его пытаются вылечить любовью. В конце концов, это единственное, что помогает.

Никите следует вернуться в комнату до наступления утра. Его будут искать, во время завтрака заметят оставшуюся нетронутой порцию, зайдут в комнату, но на кровати лежит только старый матрас. Одеяло Никиты укрывает Юру, которому, кажется, снится что-то хорошее.

Никита убирает чужие упавшие на глаза волосы, дышит через раз, отчего сердце пропускает пару ударов, и улыбается. Сегодня Юре уже не будут сниться кошмары. Значит, пора уходить. Нужно уйти до того, как наручные часы сообщат о показавшемся на горизонте солнце. Но, конечно же, всё остаётся на своих местах. Дракон хочет оберегать сны принца.

Никита любит Юру. И Юра знает об этом.

Только не помнит.

***

Юра ничего не помнит. Его память — чистые листы мятой бумаги, на которых, кажется, когда-то было написано что-то важное, но сейчас не имеющее никакого смысла. Мир распадается на части, лица затмевает сизая дымка, имена разваливаются на отдельные буквы. В больничной палате холодно и тускло, у врача под глазами тёмные круги, он потирает виски пальцами, будто втирает себе позитивные мысли взамен тем, что уже обитают в голове. Белый халат испачкан кровью. У незнакомцев, стоящих около стены, десятки шрамов. Юра отводит взгляд в сторону, ему странно и жутко.

Они представились друзьями. Юра их не помнит.

Он извиняется одним только взглядом перед теми, кто продолжает смиренно ожидать чуда. Их лица складываются в отличительные черты: у девушки светлые волосы, у её спутника красивые глаза. При виде призраков прошлого память не возвращается. Лекарства не существует. Юра болен неизлечимой болезнью. Его новые знакомые давние друзья готовы отправиться за чудесным спасением на край света, но врач только качает головой.

Юра видит этих людей впервые, не ловит флешбэки, не чувствует ничего. Его рассматривают как тяжело больного, заплутавшего в собственных мыслях, самого несчастного на этой планете.

Плачущая Полина вызывает всепоглощающую жалость. Она цепляется за парня, для которого хмуриться, кажется, является перманентным состоянием, а, может, это защитная реакция на плохие новости. Парень молчит. Они друзья. Они искали Юру по всем оставшимся в городе бункерам, по радио передавали описание внешности, а теперь даже не подходят ближе. Их лица не выражают ничего — там слишком много всего. Юра только заново учиться жить, он не умеет понимать.

— Мне жаль, — озвучивает врач.

Его сочувствие не имеет значения. Даже если Юра сможет произнести то же самое, это ни на что не повлияет. Стоящие у кровати больного сейчас хоронят близкого друга. И пусть Юра жив, от этого только хуже. Лучше бы он умер. Лучше бы они его не нашли.

Полина всхлипывает в последний раз и стирает со щек слезы жестом, в котором сквозит привычка. Она улыбается — притворяется глупо, но так отчаянно, что в груди неприятно тянет. Юра ищет в её взгляде хоть что-то — находит приближающуюся истерику. Светлые волосы в сырости старого бункера завиваются в кудряшки. Руки мелко дрожат. Девушка отпускает своего сопровождающего и закрывает лицо ладонями. Понимающий врач предлагает стакан воды и уводит её до того, как она успевает озвучить то, о чём Юра не может перестать думать.

Лучше бы ты умер.

Юра хочет заглянуть парню в глаза — он упрямо отводит взгляд в сторону. Молчание пугающее. Юра не боится его — Юра боится за него. Парня, кажется, держит только стена, он находит в ней поддержку, которую рассчитывал получить здесь. Юра даже себе помочь в не силах, поэтому продолжает молча наблюдать. Это у него получается лучше всего.

— Прости, — единственное, что удаётся произнести. Юра не разговаривает с врачом, потому что тот и так прекрасно всё понимает. А этому парню, Юра чувствует, жизненно необходимо услышать голос того, кого он искал несколько месяцев.

— Меня зовут Никита, — не спрашивает, помнит ли Юра его имя, не желает слышать ответ. У него в глазах бегущая строка «извини меня», что неправильно, потому что это Юра должен умолять о прощении, и «ты самый прекрасный человек из тех, кого я знаю», в чём почему-то даже не хочется сомневаться.

— Я Юра, — звучит мягким напоминанием. Никита, кажется, наконец-то начинает дышать чаще одного вдоха в миллион лет. Он не может заставить себя уйти. Никита хочет заразиться чем-нибудь очень серьёзным, чтобы быть рядом с Юрой каждый час. Каждую минуту. Каждое биение сердца. Каждый рваный выдох.

Ему больно. Юра знает, потому что чувствует нечто похожее.

— Я думал, придётся умереть, чтобы снова тебя увидеть, — у него хриплый голос, звучащий так, будто бы, из-за сломанных костей и разбитого вдребезги сердца. Его руки покрыты шрамами, следами борьбы с заражёнными и судьбой. Его глаза полны чего-то, что Юра пока не понимает, но очень старается.

Его хочется коснуться. По-глупому, словно ребёнок, схватиться за одежду и заполнить лёгкие ощущением безопасности. Юра тянется непроизвольно, не зная Никиту, не вспоминая ничего, скучая не по кому-то конкретному, а абстрактному. Они представились друзьями. Юра равнодушен к слезам Полины, но от сбившегося дыхания Никиты почему-то покрывается мурашками.

— Больше не пропадай, пожалуйста.

Перед дверью Никита вдруг оборачивается и смотрит куда-то в район плеча Юры. Их взгляды не должны встречаться, станет только хуже. Юра думает о том, что должен забрать себе часть чужой боли, но не хочет с ней жить.

— Не пытайся вспомнить.

У Юры брови удивлённо вскидываются вверх.

Никто в здравом уме не станет просить о таком того, кто потерял память. Его друзьям нужен тот Юра, из прошлого. Юра здесь «чтобы вспомнить». В этом смысл его нынешней жизни.

— Я слышал, это неприятно, — он поворачивается к двери, словно ищет подтверждение своим словам. На самом деле, просто прячет свою нервозность. Юра теряется где-то между удивлением и благодарностью. — Если вспоминать будет больно, оставь. Мы будем любить тебя в любом случае.

Юре кажется, что он ослышался. Его любят? Ему не желают смерти за то, что он обрубил все счастливые воспоминания?

— Я вернусь, — вместо прощания говорит Никита. Юра выдыхает, только когда дверь за ним закрывается, и тут же перестаёт дышать снова.

К нему вернутся. К Юре всегда будут возвращаться.

***

— Я вернусь, — привычное прощание. Никита приходит каждый день, помогает к себе привыкнуть, упрямо продолжает надеяться на лучшее. Его нельзя за это винить. Он продолжает возвращаться, несмотря ни на что.

Вот только в этот раз Юра должен ему ответить.

— Не возвращайся.

На пол громко падает книга сказок, откуда Никита иногда читает самые интересные. Юра видел, что страницы полны медицинских терминов, но подыгрывает. Никита отпускает книгу случайно, но явно не собирается наклоняться за упавшей вещью. Его внимание приковано к Юре. Он отчаянно — с беззвучным хрипом — старается заглянуть в глаза, которые Юра прячет. Не слишком старательно. Никите хватает одного прикосновения, чтобы их обеспокоенные — абсолютно идентичные — взгляды встретились. Никита дышит часто, его сердце бежит километровый марафон, а Юра, наоборот, отправляет сердце валяться под кроватью, в компанию к кошмарам.

— Никогда больше не говори так.

— Если не хочешь, не возвращайся, — у Юры хорошо получается играть роль безразличия, он почти давит из себя улыбку, пока Никита крошится на части. Бегущая строка «я люблю тебя» светится в карих глазах так чётко, что по спине бегут мурашки. Юра не хочет его прогонять, просто напоминает, что умеет отпускать. Особенно тех, кого ценит. Тех, кто достоин лучшего. Тех, кто не разрешал делать выбор за себя, но Юра упрямо продолжает. — Тебе ведь больно. Без меня будет лучше.

Каждый день Никита сталкивается с тем, что Юра ничего не помнит. Каждый день Никита смотрит, как улыбается человек, которого он любит, и понимает: Юру любить нет совершенно никаких причин. Так думает Юра.

Каждый день Никита сталкивается с тем, что Юра ничего не помнит. Каждый день Никита смотрит, как улыбается человек, которого он любит, и понимает: Юру не любить нет совершенно никаких причин. Так думает Никита.

— Я вернусь, — безапелляционно.

Он поднимает книгу с пола и уходит. Юра остаётся там же, где стоял, в объятиях сквозняка, в окружении серых стен, в полном одиночестве, но ненадолго. Никита ведь обещал вернуться. Никита обязательно вернётся.

— Почему он продолжает возвращаться?

Парень в белом халате замирает на долю секунды, задумчиво кусает губы и неопределённо пожимает плечами. Не как «не знаю», больше «тебе лучше знать».

— Может, ему нравится мысль, что ты можешь его ждать?

***

Никита охотно рассказывает о прошлом — иногда его голос доносится совсем хрипло, но всегда с теплотой. Никита отличается от остальных. Ему больно, по глазам видно, по сутулым плечам и кругам под глазами, но он продолжает приходить. Даже если любой другой на его месте давно отчаялся бы. Никита никому не отдаст своё место. Этого никто не заслуживает.

Рассказывать Юре о родителях, которых он не помнит, о которых ничего не знает — тяжело.

Рассказывать о друзьях, отказывающихся приходить, потому что воспоминания для них ценнее человеческой жизни — трудно.

Рассказывать о том, кого Юра любил — больно.

У Никиты сердце болезненно тычется в рёбра, словно надеется наткнуться на острую кость.

— У тебя был человек, которого ты любил.

Никита не хочет его разочаровывать. Не хочет пытаться подобрать правильные слова, не собирается заставлять врасти в личность прежнего Юры целиком и полностью. Потеря памяти — шанс на новую жизнь.

На жизнь, в которой Юра может выбрать не Никиту.

— Ты любил её очень сильно.

Три.

Два.

Один.

Юра не дышит — Никита слышит биение своего сердца, бьющегося сильнее, за них обоих. У Юры в глазах столько надежды, что в солнечном сплетении завязывается неприятный тугой узел. Расцарапать бы ногтями, разодрать в клочья, намеренно избегая ножниц, чтобы подольше растянуть металлический привкус во рту. Никита до крови кусает внутреннюю сторону щеки, когда нервничает. Он истекает кровью, своей, тёплой, но будто бы искусственной. Невозможной. Никита ведь не жив, ему всё равно, когда в рукав вгрызаются заражённые, когда в полуразрушенном здании на плечо падает шкаф, когда кости ломаются. Никита не чувствует себя достаточно живым, чтобы испытывать боль.

— Ладно-ладно, я расскажу, — сдаётся он, не в силах отказать, поддаваясь, но совсем немного.

Юра улыбается. Словно умеет читать мысли, нарочно дразнится, специально тянет послушную марионетку за нужные ниточки. Никита так глупо ему поддаётся. Скоро чувства начнут вываливаться из него наружу.

Рассказывать Юре о том, что он был влюблён в Никиту — невыносимо.

— Ты редко говорил о ней, — неспешно начинает Никита. Ему нужно время на продумывание потрясающей актёрской игры. Нужно пару лет на то, чтобы понять, как поступить правильно, как не стать эгоистом, как сохранить Юре счастье и возможность выбирать.

Возможность влюбиться в кого-то. Возможность разбить Никите сердце.

— Говорил, у неё красивые глаза. И чудесная улыбка, хотя, кажется, она почти не улыбалась. Только когда ты шутил свои дурацкие шутки.

Юра слушает внимательно, моргает медленно, каждое предложение визуализирует. Интересно, кого он представляет рядом с собой?

— Вы не подходили друг другу. Ты был весёлый, душа компании, олицетворение нездорового образа жизни, а она почти ни с кем не общалась, хмурилась постоянно и табачный дым ненавидела. Тепличный цветок.

Они сошлись на почве смеха, который посреди апокалипсиса был неуместен, но придавал сквозняку флёр надежды. Юра шутил, Никита смеялся. Они были вместе, потому что по отдельности не получалось — не хотелось.

— Что она любила? — тихо спрашивает Юра. Врач говорит, что иногда потеря памяти приводит к добровольному отказу от голоса, функции бесполезной и отвратительной. Он знает, что Юра может отвечать на вопросы, но добродушно позволяет молчать. Юра разговаривает только с Никитой, заставляет непроизвольно вздрагивать от звука хриплого голоса, от которого все раны затягиваются. Никита не болен, но совсем не против, что любовь его лечит.

Интерес Юры понятен, а вопрос очень прост, но ответить совсем не просто.

Что любил Никита? Не по мелочи, как зубную пасту со вкусом чёрной смородины, чёрные шнурки на цветных кроссовках и своё окислившееся серебряное кольцо, а в мировых масштабах. Тёплые свитеры, татуировки с кучей потаённых смыслов и песни из старых фильмов? Тихие холодные вечера, когда жизнь в бункере затихает, заражённые прячутся по углам, а на небе показываются редкие звёзды? Дни кино, когда в главном зале крутят фильмы с дисков, чтобы не сойти с ума окончательно? Поцелуи невпопад, потому что под одеялом темно и их губы находят друг друга на ощупь? Юра всего этого уже не помнит.

Ответ приходит сам собой.

— Тебя.

Их взгляды встречаются случайно и слишком неожиданно, чтобы успеть к этому подготовиться. Юра не улыбается, хотя Никита очень хочет, чтобы тот не воспринял эти слова всерьёз. Но, кажется, дело принимает совершенно нежелательный оборот.

Юра выглядит задумавшимся. Никита не может позволить ему страдать, не в этой жизни, поэтому принимает решение спонтанно.

— Она умерла, — наверное, он сейчас звучит слишком сухо для положенного тона сочувствия, но Никите себя совсем не жаль. Он давно не реагирует на смерть так, как положено. Никита в кармане рюкзака, где раньше лежал паспорт, носит прощальное письмо.

Юра почему-то начинает злиться. Должно быть, потому что уже умеет понимать.

Никите вдруг становится стыдно. За ложь, за то, что он здесь, будто бы помогает, но только мешает в обретении счастья. Никита — проблема. У Юры должна быть возможность начать жизнь с чистого листа. Никите нельзя тянуть его обратно. На каменистое дно, где не растут цветы. У земли слишком много шрамов, у Никиты тоже.

Он искал Юру так долго, потому что не мог отпустить.

— Прости, — Никита упирается спиной в холодную дверь и прощается безмолвно, на внутренней стороне век выжигает чужой образ, потому что принимает самое быстрое, но невероятно правильное решение: не возвращаться. Сбежать, увезти Полину куда-то далеко, сжечь мосты, потому что Никита обязательно захочет вернуться.

К Юре хочется возвращаться.

— Я буду ждать, — обещает Юра. В его глазах не видно ничего, он уже не злится, ему становится всё равно, он застывает в эмоции ожидания до момента, когда эта дверь откроется снова и Никита привычно появится на пороге.

Никита медленно качает головой.

— Прости, — повторяет он едва слышно. — Я не вернусь.

***

Он и правда пропадает надолго. В бункере перешёптываются, мол, сбежал ночью со своей подружкой, даже записки не оставив. Юра узнаёт от врача — они ушли на юг, где больше всего заражённых, а люди признаны погибшими после сброса очередных бомб. У правительства свои методы борьбы с вирусом.

На юге солнце светит ярче положенного, ядовитые испарения умирающей планеты забиваются в лёгкие, а смерть маячит на горизонте, лениво перекидывая косу из одной руки в другую. На юге не идут дожди. Хотя, на самом деле, нигде не идут.

Юра находит камеру, которую Никита не взял, когда-то оставил под кроватью, спрятав от всех, а в спешке забыл запихнуть в рюкзак. Это единственное, что от него остаётся. На «кладбище» Юре придётся отнести эту камеру. Во времена конца света могила — дань традиции прежней жизни. И почти храм человеку, который, по мнению небесных жителей, определённо, не был богом. Но для Юры был абсолютно всем. Солнцем и ветром, луной и созвездиями, океаном и лужами. Никита был счастьем.

Юра включает первую видеозапись.

Никита на экране выглядит уставшим, его плечи опущены вниз, а пальцы прячутся в рукавах свитера. Он пару секунд смотрит в объектив, словно проверяя — догадываясь — началась ли запись, но не спешит что-либо говорить. Даже сейчас думает, стоит оно того или нет. Может, Юра это не увидит.

Но Юра здесь. Он обнимает себя одной рукой, чувствуя, как по спине крадутся мурашки, а что-то внутри натягивается, как выпрямляющаяся пружина.

— Глупо записывать видео для человека, который никогда его не увидит, — медленно начинает Никита, оттягивая ворот водолазки, будто бы это поможет говорить громче. Он прижимает колени к груди, уменьшается, защищается от всего на свете, включая собственные мысли.

Юра знает, потому что делает точно так же.

— Сбылась моя мечта о видеоблоге. И, может, это станет терапией. Лина всё лечит меня, знаешь, — очевидно, он хочет поговорить о чём-то другом, более важном, но словам трудно вылетать из охрипшего горла. Вот только вряд ли Полина пичкает Никиту лекарствами от простуды, скорее помогает в лабиринте мыслей найти выход. Юра понимает, здесь после его пропажи прошло всего пару недель, все смирились, вот только Никита продолжает надеяться. Искать, рассылать по бункерам сообщения, выходить наружу в надежде услышать вдалеке знакомый голос, зовущий по имени. Надеяться у Никиты всегда получается лучше всего. — Я рад, что она не стала настоящим врачом и правда пытается помочь, а не рассматривает меня, как результат эксперимента.

Вздох Никиты звучит мало похоже на облегчение. Больше нечто обречённое. Он стучит пальцами по коленке и нервно облизывает пересохшие губы. «Не мучай себя» качает головой Юра. «Не говори о сложном» мысленно просит он. Конечно же, Никита ничего не слышит.

— Обещает, это поможет. А из-за тебя я ненавижу обещания, — беззлобно выдыхает Никита. Он не смотрит в камеру, внимательно наблюдает за своими пальцами, будто живущими отдельной жизнью, пока в голове отдельные слова усиленно составляются в предложения. — Ты обещал, что вернёшься, Юра. Я прощу тебе опоздание, ты только вернись, ладно?

«Я вернусь раньше, чем ты устанешь меня ждать» — Юра не вернулся вообще.

«Не переживай» — Юру нашли в обломках разрушенного здания.

«Ты драматизируешь» — Юра потерял память и всё, что у него было.

Пружина внутри, застрявшая где-то между рёбер, превращается в тонкую ровную линию. Почти как линия биения сердца.

У Никиты на экране тёмные круги под глазами. Он выглядит больным неизлечимо и бесконечно долго. Лекарства не помогают, поддержки друзей не хватает. Любовь не способна вылечить, только всё усугубляет.

— Ты умер.

Юра внимательно наблюдает за тем, как чужие пальцы сжимаются в кулаки, а красивые глаза находят в себе смелость взглянуть в камеру. Никита смотрит прямо в душу. Ногти впиваются в кожу, но даже это не помогает. Без Юры Никита не чувствует себя достаточно живым, чтобы испытывать боль.

— Они говорят мне, что ты умер ежедневно. Ежеминутно. Бояться, что я начну надеяться на твоё возвращение.

Юра и правда не вернётся. Не в этом месяце, не даже в следующем. Может, в действительности Юра давно умер, а в аду серые стены с пылинками, похожими на звёзды. Может, Юре лучше было бы умереть. Может, следовало ночью выскочить из бункера в объятия заражённым, побежать за Никитой, умереть на его глазах и увидеть, как он умирает следом.

Может, Юре следовало настоять на эвтаназии в первый же день после потери памяти.

Может, Юра должен был погибнуть в толпе своих одноклассников, в дыму конца света, чтобы никогда не встречать Никиту, не влюбляться в него, не запускать процесс, который сейчас невозможно остановить.

— Никита, — срывается с губ.

Он вздрагивает, словно правда слышит. И устало закрывает глаза.

— Видео не станут моей терапией, — разочарованно заключает Никита. Вероятно, это была последняя надежда на обретение счастья в мире, где ничего не осталось. Юра был причиной, поводом и смыслом. Был рядом. Никита ненавидит одиночество. — Ты станешь.

У Юры весь воздух вылетает из лёгких с шумным выдохом. У Никиты чёлка падает на глаза.

— Скажи что-нибудь.

— Я люблю тебя, — тому, кто этого никогда не услышит.

Никита улыбается. Человеку, который никогда этого не увидит.

— Я тебя тоже.

Потеря памяти — возможность разбить Никите сердце. А, может, возможность влюбиться в Никиту заново.

***

Ты обещал, что вернёшься.

Никита не возвращается. Юра начинает ненавидеть обещания.

В день похорон, когда в пустой ящик опускаются наручные часы Никиты, найденные снаружи, когда сомнений не остаётся — разбитый циферблат и кровь на ремешке от борьбы с заражёнными, когда все в бункере перестают надеяться, Юра просматривает остальные видео. Он думает о том, что у других нет причин верить в чудо. Они не любили Никиту. Они давно перестали быть детьми. Юра продолжает надеяться. Искать, рассылать по бункерам сообщения, выходить наружу в надежде услышать вдалеке знакомый голос, зовущий по имени.

Никита на экране иногда смеётся — Юра улыбается, не замечая этого. У Никиты забинтованы руки, он рассказывает о кучке заражённых и Лине, которая очень мило хмурится, когда ругается. Это у них с Юрой семейное, как и светлые волосы. Никита пересказывает фильмы со старых дисков. Говорит, он записывает видео, совсем как герой «Интерстеллар».

На последнем видео Никита очень печально улыбается. Юра хочет забрать часть его боли себе.

— Прости, — он снова извиняется. Глупо надеется на прощение, чтобы сбросить с плеч неподъёмный груз, вдохнуть воздух свободно, перестать мучиться от кошмаров.

Юра сидит на его матрасе, где, на самом деле, Никита никогда не спал, уходил в палату к Юре, но находиться там дольше трёх секунд невыносимо. Теперь в палате лежит настоящий больной, Юре положено умирать, как обычному человеку, в простой комнате, где о Никите не напоминает ничего. Здесь холодно. Юре всегда холодно. Так проявляется его зависимость от одного конкретного человека. От его хриплого голоса, от рук, покрытых шрамами, от красивых глаз, в которых блики становились похожи на взрыв сверхновой.

— Прости за то, что не уберёг тебя от кошмаров.

Экран гаснет. Он прав. Юре каждую ночь снятся кошмары, почти такие же, как прежде, с людьми, к которым он что-то чувствует, которых любит, которых ценит, которых всё так же не помнит. Только теперь все они умирают у него на глазах. Юра не может ничем помочь — он никогда не мог ничего, только смотрит равнодушно и молча. Это у него получается лучше всего.

Юра уже научился любить, но ещё не умеет отпускать.

***

Небо тёмное, практически чёрное, словно одна сплошная пустота, будто бы дурацкая детская сказка. Содрогнувшаяся от взрыва найденная вселенная. Луны нет. Она давно не показывается на глаза, скрытая вечными густыми облаками. Звёзды похожи на пыль. Небо некрасивое. Не видно созвездий, далёких галактик и планет, которые отсюда казались бы крошечными. Юра смотрит на небо — больше некуда. На Земле не осталось ничего стоящего. Только практически полностью вросший в землю бункер да руины прежней жизни. Когда-то счастливой.

Ничего достойного стать чьим-нибудь смыслом жизни.

Никита никогда не рассказывал сказки о звёздах. Юра думает о том, что океаны полны звёзд и, кажется, слишком несчастны. Люди тоже.

— Кошмары?

Он не поворачивается на разрезающий тишину голос, продолжает буравить взглядом небо чудесного чёрного цвета, дышит шумно, практически не моргает, словно находится где-то далеко, в миллионах световых лет от Земли. На самой далёкой от этой планеты звезде, где континенты омывают весёлые океаны. Где никто не обещает вернуться. Потому что никто никуда не уходит.

— Не могу уснуть, — признаётся Юра, двигаясь в сторону, чтобы его прячущемуся во тьме собеседнику не пришлось ложиться на холодный бетон.

Никита согревается теплом одеяла и звуком чужого голоса. Он здесь, чтобы Юра не умер в одиночестве. Он здесь, потому что точно так же не научился отпускать. Быть может, в университете в какой-то из самых обычных дней седой преподаватель скрипучим голосом рассказывал о том, как поступать правильно, как не стать эгоистом, как сохранить счастье тех, кого любишь, как дать им возможность выбирать не тебя. Быть может, Никита прогулял эту лекцию нарочно.

— Ты знал, что звёзды падают на землю, потому что видят в океане своё отражение, умоляющее о спасении и обещающее спасти тоже? — Юра говорит совсем тихо, едва заметно вздрагивает от случайных (специальных) прикосновений, по-прежнему смотрит на небо.

Никита медленно качает головой. Его ладонь находит сердце Юры, бьющееся громко, будто бы с треском. Юра болен неизлечимой болезнью. Никита не знает её название, но уверен, что её можно вылечить любовью.

— Я люблю тебя, — тому, к кому хочется возвращаться.

Юра улыбается. Человеку, которого хочется помнить.

— Я тебя тоже.