Взрыв сверхновой

— Ты не боишься?

В тишине безлунной ночи — на небе только россыпь неярких звёзд — собственный голос кажется неприлично громким, нарушающим всевозможные правила, беспокоящим не только соседа по комнате, но и весь остальной комплекс. Камеры повсюду, но за ними вряд ли следят. Никому нет дела. Ни одна живая душа не станет беспокоиться. Юра натягивает одеяло до подбородка. В темноте ничего не видно. Наверное, ответа ждать бесполезно.

— Убивать? — вдруг уточняет Никита.

Юра не видит его лица. Не может оценить степень презрения, которым его одаривают. Не решается включить ночник, потому что Никита ненавидит этот раздражающий жёлтый свет, напоминающий яркое солнце и мультяшную огромную луну. Никита в принципе ненавидит всё, что связано с Юрой. К этому было несложно привыкнуть. С этим невозможно смириться.

— Умирать, — приходится уточнять. — Ты не боишься умирать?

Слышно лишь шумное дыхание. Юра поворачивается к его кровати, отчаянно надеясь увидеть хотя бы силуэт, продолжая ждать, когда тот вновь заговорит, безусловно неохотно, однако слышать его голос сейчас кажется чем-то невероятно важным. Завтра они оба могут убить. Или погибнуть сами. Юра надеется, что перед закрытием капсулы он встретится взглядом с Никитой, который не будет смотреть на него с ненавистью.

— Спокойной ночи, Юра.

Ночи здесь бывают спокойными только для мертвецов. Говорят, человеческие тела после смерти превращаются в звёздную пыль, загораются новым небесным неярким светилом, бегают друг от друга по тёмному небу и больше никогда не умирают. Хочется верить, что они присоединятся к ним нескоро. Может, через месяц. Получив отсрочку в тридцать дней, Юра бы обязательно попытался сделать свою жизнь лучше. Прочитал бы какую-нибудь интересную книгу. Послушал бы фортепианный концерт Моцарта. Посмотрел бы на выпавший на поверхности снег. Напился бы так, чтобы утром ничего не помнить. Заснул бы с кем-то в обнимку. Привёл бы свою жизнь в порядок. За месяц Юра бы точно справился.

Завтра он может погибнуть быстро, не успев подумать о том, какая прекрасная жизнь у него могла бы быть, о том, что дело вовсе не в приближающемся конце света, о том, как внимательно Никита проверяет ремни безопасности, словно совершенно не доверяет. Юра наизусть цитирует инструкцию. Никита ему не верит. Его губы искусаны в кровь. Под глазами тёмные круги. Никита мало спит. Его ладони, касающиеся ненавязчиво, почти случайно, холодные. Сколько бы Юра ни пытался его согреть, Никита постоянно мёрзнет. И изморозью покрываются окружающие от его ледяного тона.

Юра не может позволить Никите умереть в холоде.

Когда Юра ловит его замёрзшие руки своими тёплыми, ложится в чужую кровать, всем видом показывая, что уходить не собирается, Никита шумно дышит, спиной упирается в металлическую стену, пытается сбежать. Юра ловит его без особого труда.

— Через пару часов мы оба всё равно умрём.

Никита смотрит неизменно внимательно. В темноте его глаза кажутся звёздами. Сам он почти звезда, молчаливая, вечно бегающая по небосводу. Юра чувствует себя солнцем. Ослепительно ярким, тёплым, заботливым. Своей улыбкой затмевающим холодный взгляд звезды.

От прикосновений к его коже кончики пальцев покалывает. По спине бегут мурашки от его шумного дыхания, нервного, боязливого. Никита больше не стремится уйти, он застывает живой статуей, притворяется спящим и безразличным. Не тактильным.

Юра чувствует, как судорожно бьётся его сердце. Должно быть, такое же холодное, неприступное, со всех сторон окружённое высокой стеной.

— Скажи что-нибудь, — просит Юра.

Никита зарывается пальцами в его длинные волосы, приближается и неспешно тянется за поцелуем. У него холодные губы, пахнущие сладкой гигиеничкой и северными ветрами. Его глаза отражают отсветы звёздного неба, наполняются пылинками небесного происхождения, рождают в душе сверхновую. Взрываются ярко. Запоминаются.

— Чем звезда больше, тем меньше срок её жизни.

Юра кладёт ладонь на его напряжённое плечо и несдержанно улыбается. Он очень любит, когда Никита такой, когда он внимательно вглядывается в калейдоскоп глаз напротив, кусает тонкие губы и тяжело дышит. Когда он говорит общеизвестные факты так, словно рассказывает самую страшную тайну, делится чем-то поистине сокровенным.

— Звёзды умирают? — шепчет Юра. Он знает ответ, прекрасно понимает, что выглядит слегка глупо, задавая такие очевидные вопросы, но не может удержаться. Если завтра они, совсем как звёзды, умрут, сегодня абсолютно ничего не имеет значения. Даже то, что они целуются.

— Взрываются сверхновыми. И появляются чёрные дыры.

Никита нависает над ним, вжимает в тонкий матрас и греется. Мурашки бегут по пояснице, рукам, задевают плечи и щеки, заставляют Юру ничего не спрашивать, молча внимать оголённой нежности, раскалённой до предела, томящейся в вечной мерзлоте, заставляющей лишь подчиниться чужой воле. Делиться теплом не жалко. Отдавать его тому, кто медленно замерзает в одиночестве, не смея обратиться за помощью, нравится. Звёзды холодные. Красивые в своей смертельной печали, одинокие в толпе идентичных копий, сгорающие быстро и без сожалений.

Юра целуется неумело, впервые, не с красивой девушкой с нижнего этажа, давно поглядывающей с интересом, а с Никитой, чья ненависть порой кажется страшнее инопланетных чудовищ, с которыми они сражаются за Землю.

«Ничтожество».

«Сдохнешь послезавтра».

«Не трогай меня. Мне противно».

Юра шепчет что-то бессвязное, незначительное, Никита понимающе углубляет поцелуй, садится на бедра, ладонями забирается под футболку в поисках солнечного сплетения. Должно быть, рассчитывает согреться ультрафиолетом. У Юры позвоночник прошибает разрядами электрического тока.

— Я не боюсь умирать.

Его голос шелестит подобно страницам его любимой классики русской литературы. Кажется, Никита любит книги, где главные герои погибают. Юра думает, что завтра он добровольно бросится под бомбу, не скажет ничего на прощание и оставит после себя чёрную дыру. Добровольно отправится на встречу с пустотой.

— Я боюсь, что ты умрёшь.

Юра знает. Или чувствует. Никита не зря всегда проверяет прочность креплений, способных спасти в случае непредвиденной ситуации, показания датчиков и сохранность кнопки связи с комплексом. Беспокоится. Переживает. Поэтому всегда отправляет Юру первым, оправдываясь тем, что высылает на разведку. Ему нравится провожать, следить, как маленькая точка на дисплее отправляется в путь и благополучно добирается до поверхности. Они долго работают вместе. Никита ненавидит Юру, потому что тот часто рискует жизнью. Никита ненавидит Юру, потому что тот не хочет убивать тех, кто может убить его самого.

— Завтра…

— Завтра мы убьём их, — хмурится Никита. Его холодные пальцы цепляются за Юру, как за спасательный круг. В этом нет ничего такого, но Юра всё равно медленно распадается на куски от подобного жеста. Он ненавидит тратить снаряды на пришельцев, на возможную разумную расу, на самую малость похожих на людей существ. Жаль, что Никита думает о них иначе.

— Ты знал, что нашей планеты нет на их картах?

Он ложится рядом, поворачиваясь лицом к стене. Несколько миллионов погибли в сражении, родители Никиты, как и все другие, загорелись новыми звёздами, очевидно, ему неприятно. Он ничего не говорит, не отнекивается, а значит всё прекрасно знает. И понимает. Юра обнимает его со спины, тянет к себе ближе и напрочь отказывается возвращаться в свою кровать. Никита без него снова замёрзнет. На этот раз насмерть. Сначала их обоих ждёт ментальная смерть, сравнимая с последней стадией перед неизбежным. Потом они станут звёздами.

— Они убьют тебя.

Никита прав. Инопланетные гости не станут вести мирные переговоры. От Земли давно не осталось ничего существенного. Люди обречены на вымирание. Как и всегда, они сами в этом виноваты. Никому не спастись.

Завтра они убьют последних гостей из другой галактики, расправятся с остатками цивилизации, быть может, пожертвуют собой, но спасут человечество. Завтра Юра, перед тем, как сесть в капсулу, встретится взглядом с Никитой, который не сможет скрыть свои переживания. Юра обнимет его так крепко, что кости затрещат, и поцелует. На глазах всего следящего за ними комплекса.

Потому что, если они оба умрут, ничьё осуждение не имеет смысла.

Никита крепко сжимает руку Юры. Его ладони уже не холодные, нашедшие тепло, обласканные огнём любви, окутанные одеялом из звёздной пыли.

— Пообещай мне, что завтра мы убьём их всех.

Ему это нужно. Простое обещание, ни к чему не обязывающее, но значащее невероятно много.

— Обещаю, — впервые в жизни врёт Юра.

Никита, конечно же, не верит. Но всё равно засыпает в его объятиях, будто чувствуя себя по-настоящему в безопасности.

— Спокойной ночи, Никита.

Ночи здесь бывают спокойными только для мертвецов. Завтрашняя ночь будет спокойной для них обоих.

Завтра они взорвутся сверхновыми.