Если бы у меня был дневник, куда я записывал все те разы, когда навеки привязанное ко мне животное воплощение моего соулмейта, а именно белоснежный хорек с шоколадной крошкой под левым глазом, творило какую-нибудь херню, то это был бы трехтомник. Например, я бы записал туда то, как он выплюнул мне в тарелку с жареными баклажанами комок шерсти. Я даже попробовать их не успел. Вы вообще раньше знали, что хорьки могут выплёвывать шерсть прямо как кошки? Теперь вот знаете. С тех пор баклажаны я, кстати, не готовил. Да и уже не хочется больше, потому что этот пушистый засранец обеспечил мне психологическую травму на всю жизнь.

А ещё я бы обязательно записал в этот дневник, как мой хорёк укусил за нос парня, который мне просто нет сил как нравился. Я, конечно, понимаю, в природе животного-проводника заложено помогать истинным родственным душам находить друг друга, но не носить же мне теперь монашескую рясу до тех пор, пока в моей жизни наконец не появится мой соулмейт. Может, мы встретимся, когда мне будет шестьдесят, а может, и вообще не встретимся. Такое тоже бывает, и нередко. И что теперь, не целоваться что ли совсем? Я ведь ни разу этого не делал, хотя возможность вроде бы даже была, и парни с девушками мне нравились, и я им нравился, но при каждой попытке флирта со мной мой «ути бозе какой милашка» превращался в потрошителя носов. А мне потом извиняйся.

И каждый раз, когда он собирался что-то выкинуть, ровно за секунду «до» я чувствовал, что вот-вот что-то случится. Так произошло и сейчас. Я вышел буквально на минуточку купить еды этому вредителю и уже на кассе понял, что зря не взял его с собой. Я быстро оплатил куриные шейки, сграбастал их, даже не заботясь о том, чтобы убрать в рюкзак и не пугать прохожих пакетом мяса, и помчался к своей квартире. По пути перепрыгнул через огромного сенбернара, которого тучный мужчина вразвалочку вел на поводке, за что получил нелестное высказывание в спину о том, как невоспитана сейчас молодежь. Я через плечо крикнул самые что ни на есть искренние извинения и помчался дальше.

Добежав до квартиры, я, путаясь пальцами в ключах, с грехом пополам открыл дверь. Внутри было тихо, но я знал, что эта тишина обманчива. Наспех стянув кроссовки, я прошел в гостиную и так и остался с разинутым ртом стоять на пороге, прижимая к себе холодный пакет с куриными шейками.

Мой Джинирет (так я назвал своего хорька) всегда питал особую любовь к художественным принадлежностям. Все карандаши, что были в доме, он перетаскал под диван в свой тайник. Я уже даже не пытаюсь достать их оттуда. Любые краски, что когда-либо попадали в его поле зрения, он пытался также заграбастать себе, одному богу известным способом их открыть и обмазать себе лапы. Он ловил какой-то особый кайф от того, что после него на полу остаются цветные следы. А тот факт, что я отмывал сначала его часа два, а потом столько же вылизывал учиненный им беспорядок, его мало волновал.

Так и сейчас. Я купил акриловые краски для моей племянницы, у нее как раз скоро день рождения. За бешеные деньги купил, между прочим! И забыл спрятать от Джинирета. Надо ли говорить, что мой хорек решил, что это для него, разбросал все тюбики по полу и прокусил их в нескольких местах. Теперь его идеально белая шерсть была покрыта то тут, то там цветными пятнами, весь диван был исполосован разноцветными хорячьими следами. И низ занавески тоже! Про пол я вообще молчу. Джинирет видимо решил, что это его холст для всякого рода художественных свершений.

Минхо, мой близкий друг, как-то раз предположил, что мой соулмейт либо художник, либо грязнуля, либо и то, и другое. Я надеялся на первый вариант. А Минхо дразнил меня и говорил, что с моим-то везением давно уже пора перестать на что-то надеяться. Да, вот так сильно мой друг меня любит.

А пока я стоял и охреневал от жизни, мой вредитель учуял куриные шейки в моих руках и, вцепившись в джинсы, стал забираться на меня, чтобы стащить еду у меня из рук. Да-да, как есть, весь испачканный в краске, что стоила на пару вон меньше моей почки.

Я положил куриные шейки на стол, чтобы освободить руки. Джинирет проследил за моими действиями, а потом посмотрел мне прямо в глаза, в которых отчетливо читался вопрос: «Ты что, совсем дурачок?». Он хотел было спрыгнуть на стол вслед за своей едой, но я перехватил его обеими руками, и мои ладони хлюпнули прямо в измазанную шерсть. Джинни показушно завозмущался на своем хорячьем и завозился, стараясь «вытечь» из моих рук.

— Тихо, — шикнул я, от безысходности прижимая извивающееся существо к своей груди (обтянутой белой, мать ее, майкой).

Хорёк перестал рыпаться, но пыхтел всё так же возмущенно и смотрел на меня глазами-бусинками так, будто бы это я только что испортил мебель в съемной квартире, а не он. Я хотел начать ругаться и пригрозить, что в следующий раз сделаю из него какую-нибудь шапку, но потом в голову мне пришла мысль о том, что краска могла бы быть вредной для его кожи, поэтому я сломя голову понесся в ванную и забыл обо всех совершенно неискренних угрозах, которые собирался сказать.

Я подобрал температуру воды и немного наполнил ванну, чтобы мне было удобно отмывать моего непутевого хорька от краски. Джинирет, когда увидел воду, сразу же забыл о куриных шейках и все пытался выпрыгнуть из моих рук в ванну, потому что купаться он любил, пожалуй, даже больше, чем поесть. Вода пошла разноцветными кругами, как только в ней оказался хорёк. Мне пришлось несколько раз менять ее, и при этом я нервничал так сильно, что у меня тряслись руки и шампунь для животных выпрыгивал из моих пальцев. Я боялся, что кроме того, что он измазался краской, он мог ей ещё и наглотаться. И даже то, что Джинни выглядел вполне здоровым и бодро резвился в воде, меня не успокаивало.

Обернув вокруг вполне себе белого хорька полотенце, я набрал номер Минхо свободной рукой. Он, к моему счастью, как раз работал ветеринаром и мог усмирить мои трясущиеся коленки. Животные-проводники крепче обычных животных. Они долгожители, которые взрослеют, живут и умирают ровно столько же, сколько и человек, к которому они привязаны. Однако они не бессмертны. Они также могут заболеть, попасть под машину или умереть от отравления краской. И от этой мысли волосы у меня на затылке вставали дыбом.

«Лишь бы все было хорошо, лишь бы хорошо, лишь бы хорошо…» — повторял я, пока слушал гудки на той стороне провода.

— Алло? — наконец послышался голос моего друга из динамика телефона. — Прости, что долго не отвечал, лучик. Чистил одному бульдогу уши.

— Минхо! — воскликнул я и сам офигел от того, как громко это прозвучало. — Мне срочно нужна твоя помощь.

— Это я уже понял, — вздохнул Минхо. — Что твой чудила учинил на этот раз?

Я уже говорил, что Минхо меня очень хорошо знает?

— В краске извалялся, — ответил я. — Я уже его помыл, но боюсь, что он успел ее наглотаться, когда прокусил тюбики.

— Как он себя ведет?

Я посмотрел в кокон из полотенца, и сердце у меня тут же ухнуло в пятки, потому что я там никого не обнаружил. Но, подняв глаза, я увидел, что Джинирет все же добрался до куриных шеек и, выпотрошив целлофановый пакет, довольно ими почавкивал. Почему-то, когда речь заходит о хорьках, многие думают, что они питаются орешками и ягодами. Я встречал много людей, которые так заблуждались. Но я ежедневно наблюдал то, как этот милашка-симпатяжка вкусно хрустит сырым цыплячьим мясом. Да так, что иногда начинаешь подумывать, что скоро он и меня тоже сожрет. Вот теперь живите с этим.

— Да вроде как обычно, — я пожал плечами. — Но я все равно волнуюсь за него. Вдруг до него отрава еще не дошла или типа того.

— Ладно, приводи ко мне своего чудилу, я его посмотрю, — ответил Минхо. — Попросить Джисона, чтобы он вас до меня довез?

— Если ему будет не трудно…

— Ему не будет трудно, лучик, — я услышал, что Минхо улыбается. — Будьте готовы, он скоро подъедет.

Хан Джисон — парень Минхо и его родственная душа. Он очень хороший, и мы с ним быстро подружились. Его животным воплощением оказался квокка, за которым почти всю свою жизнь ухаживал Минхо. Почему почти — потому что квокка появился у Минхо 14 сентября 2000-го года, когда сам Минхо родился в 1998.

Был за нами с Минхо грешок: когда мы только встретились, мы подумали, что мы соулмейты друг друга. Потому что я сам родился 15 сентября 2000-го года и в принципе похож на квокку, милый и безобидный. А Минхо, ей-богу, такой же вредный, как и мой хорёк.

Мы решили их познакомить. И тот самый милый и безобидный квокка чуть не оставил моего хорька без хвоста. Мы с Минхо охренели. Они прямо сразу друг друга невзлюбили по непонятной нам причине. Сцепились как кошка с собакой и все тут. Со временем это прошло, и теперь они лучшие подружки, но тогда мы думали, что все потеряно.

Джисон приехал за мной как раз тогда, когда я закончил сушить Джинирета феном и сменил свою одежду. Убраться я, ясное дело, не успел, но сейчас это не было первостепенным. Хан ярко улыбнулся, когда нас увидел, посмотрел на Джинирета и сказал, что он выглядит бодрым и с ним все должно быть хорошо. Я благодарно улыбнулся и низвергнул на него поток извинений за то, что отвлекаю его от дел.

У Джисона в машине в переноске сидел Либит — белый кролик. Джинирет уж очень обожал его донимать, а когда Либит начинал угрожающе стучать лапой об пол, хорёк делал вид, что его до безумия страшит его грозный вид. А потом опять начинал к нему лезть. Вот такой вот у них язык любви.

Пока мы ехали, Джинирет залез в капюшон моего худи и уснул там. Он всегда делал так, когда уставал и ему не хотелось топать своими лапами. Я занервничал, потому что неадекватные мысли стали лезть мне в голову с тройным усердием.

Минхо пригласил нас к себе в кабинет почти сразу. Джисон с Либитом в руках тоже зашел с нами. Минхо вытащил спящего Джинирета из моего капюшона. И я ведь знал, что он всегда крепко спит, что его и пушкой не разбудишь, но пока Минхо в своем белом ветеринарском халате осматривал его на своем столе, мне все чудилось, что мой зверек лежит при смерти без сознания, а где-то там мой соулмейт тоже чувствует себя неважно из-за того, что я не уследил.

Джисон успокаивающе гладил меня по спине, и даже Либит предлагал себя потискать в качестве антистресса. Видимо, я настолько сильно был в этот момент похож на утопленника, что даже кролик заволновался.

Минхо вернул мне всё ещё спящего Джинирета обратно в капюшон, посмотрел на мое бледное лицо и покачал головой. Квокка на его плече, казалось, тоже был недоволен моей истерикой.

— Нормально все с твоим чудилой, — Минхо хлопнул меня по плечу так, что я чуть весь воздух из легких не выплюнул. — Не отравился он, кожа чистая, шерсть ты хорошо отмыл, даже брить его не придется.

— Брить? — я пока еще туго соображал и не успевал вникать в смысл сказанных Минхо слов, но образ бритого хорька, что подсунуло мне воображение, был очень красочный.

— Брить-брить, — Минхо наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо своими красивущими, просто невозможными глазами. — Не придется, — мягко добавил он.

Тут до меня наконец все дошло, и я облегченно выдохнул, потерев ладонями свои веснушчатые щеки.

— Я раньше не знал, что ты рисуешь, — сказал Джисон, все еще не переставая гладить меня по спине.

— А я и не рисую, — ответил я, отнимая руки от лица. — Рисует моя племянница, у которой скоро день рождения. Она ходит в художественную школу, и ей там уж очень нравится. Для нее я и купил набор красок. А сейчас я не знаю, что ей дарить. Я не куплю второй такой.

— Не переживай, я тебе дам, — будничным тоном сказал Минхо, отдавая квокке на его плече половинку клубники, которую он достал из небольшого контейнера.

— Ну уж нет, — я замотал головой.

— Мне не сложно, — ответил Минхо вполне искренне, и я, честно, верил. Но сложно было мне. Не люблю быть должником. Даже если я должен Минхо, у которого было такое большое сердце, что он бы мог мне и миллион отдать безвозмездно, если бы я попросил.

— Нет, я поищу что-нибудь другое, — твердо ответил я.

— У меня есть друг, — вспомнил Джисон. — Он художник. Знает всякие магазины, где можно купить краски подешевле, но хорошего качества. Можем позвонить ему, он подскажет что-нибудь.

— Правда? — я воодушевился. Во мне даже желание расцеловать Джисона в обе щеки проснулось. Но Минхо рядом меня останавливал.

— Я сейчас ему позвоню, — Джисон достал телефон из кармана.

Из разговора я понял, что друга Джисона звали Хёнджин и Хан своим звонком оторвал его от работы над картиной. Хёнджин согласился не сразу, Джисону пришлось немного поканючить. От этого Хёнджин смеялся. Я слышал его смех даже сквозь динамик телефона. Он был далек от хваленого во всех книгах перезвона колокольчиков, но был таким громким и искренним, что я сам заулыбался. Хороший такой смех, мне понравился.

Когда Хёнджин согласился, он назвал Джисону адрес, куда нужно подъехать, и Хан, улыбнувшись точь-в-точь как Квокка на руках Минхо, с готовностью вызвался довезти меня до места. Мое желание расцеловать его в обе щеки усилилось вдвойне, но от сердца у меня отлегло, потому что за меня это сделал Минхо. А потом они посмотрели друг на друга. Я не видел никаких явных изменений, но в этот момент точно происходило что-то совершенно волшебное, не поддающееся объяснениям ни одной науки. Мне казалось, что я застал что-то очень личное, но отвернуться от них у меня не хватило сил. Их глаза, полные тепла, обожания и ласки, сияли совсем как звезды в ночном небе. Они улыбались друг другу глазами, вели безмолвный диалог. Им не нужны были слова, они казались совершенно лишними, потому что невидимой, но почти осязаемой нити, что соединяла две души, было достаточно. И их зверьки льнули к ним как к своему спасению. Маленький Квокка, воплощение Джисона, жался к груди Минхо там, где находилось сердце, и крошечное белое облачко Либит доверчиво свернулся в комочек в руке Джисона.

Так выглядела гармония в высшем ее понимании, и мое сердце заныло от того, что мне пока не довелось этого испытать. Я вывернул руку, доставая из своего капюшона все еще спящего Джинирета. Он лениво открыл один глаз, осмотрел меня и, не найдя ничего подозрительного, вновь закрыл, заворачиваясь в один пушистый клубок и зарываясь в складки моего худи, чтобы было теплее. Он пока тоже этого не чувствовал.

Минхо погладил Джисона по волосам на прощание, а потом они разошлись. Вот так вот. Без всяких банальных слов вроде «до скорого» или «еще увидимся», или «захвати на обратном пути пачку риса домой, а то у нас закончился». Это было сильно.

Джисон взял застывшего меня за рукав худи и потащил к выходу из кабинета. Уходя, я попрощался с Минхо, потому что у нас-то с ним такого магического коннекта не было. Минхо рассмеялся над моей неловкостью и пожелал удачи, а после велел следующим своим пациентам заходить.

Место, куда попросил нас приехать Хёнджин, было маленьким магазином для творчества. Мы с Джисоном вышли из машины и остановились у входа, чтобы дождаться Хёнджина. Нам не пришлось ждать долго. Уже через пару минут Джисон увидел кого-то за моей спиной, засиял своей фирменной яркой улыбкой и помахал этому кому-то рукой.

Я обернулся и почувствовал себя так, словно пропустил одну ступеньку. К нам приближался парень высокий, тонкий как тростник и просто космически красивый. В белом свитере и немного мешковатом джинсовом комбинезоне, одна из лямок которого небрежно свисала с его плеча, он выглядел так, словно только что сошел с экрана романтической дорамы. За спиной у него болтался тубус, и я поймал себя на том, что мне страшно хотелось узнать, какое творение он в себе таил. Точно какой-нибудь шедевр. Потому что такой человек как Хёнджин наверняка умел создавать что-то действительно прекрасное.

Мы с ним пересеклись взглядами, и я тут же почувствовал как краснеют мои уши и щеки. Они горели так, что мне казалось, я мог бы спровоцировать аварию, потому что меня можно было спутать со светофором. Я опустил глаза.

«Так, Феликс, держи себя в руках, — говорил я сам себе. — Сейчас главное не опозориться».

— Привет, приятель, — Хёнджин и Джисон обменялись каким-то своим рукопожатием.

— Ну привет, Хван Гогджин, — они обнялись, и Джисону пришлось привстать на цыпочки — вот такой высокий был Хёнджин. Если бы я его обнял, мне бы, наверное, тоже пришлось тянуться. — Давно не виделись. Опять в своей студии часами пропадаешь.

— Кто бы говорил, — усмехнулся Хёнджин. — Ты со своим соулмейтом совсем забыл про меня. Даже Нетфликс смотреть не зовешь.

— Эй! — возмутился Джисон. — Просто годноты давно не было. Но я кое-что нашел, так что завтра вечером жду тебя у себя, понял? — Джисон ткнул его пальцем в грудь.

— Понял, — Хёнджин заулыбался, и глаза превратились в два полумесяца.

Я выдохнул. Ну какой же красивый…

— Здорово, ушастый, — вдруг сказал Хёнджин.

«Ушастый?»

Я чуть было не откликнулся. Чуть. Оказалось, что Хёнджин обращался к Либиту, почесывал его за ушком, а я чудом не опозорился.

«А ну соберись!» — я по привычке положил два пальца на шею, нащупывая свой быстрый пульс и стараясь успокоить сердцебиение. Я всегда так делал, когда начинал волноваться.

Хёнджин поймал мой взгляд.

— Привет, — поздоровался он, и на этот раз точно со мной.

— Привет, — ответил я и не узнал свой голос.

Что за цыплячий писк я только что издал? Куда делся мой бас? Это был мой козырь, который всегда впечатлял людей. Нет, мое тело точно надо мной издевается.

— Познакомьтесь! Феликс, это Хёнджин. Хёнджин — Феликс. Это ему нужны краски, — представил нас Джисон.

— Приятно познакомиться, — выпалил я.

— Взаимно, — Хёнджин кивнул. — Пойдемте, подберем что-нибудь.

Он зашел в магазинчик первый, мы с Джисоном семенили за ним, как утята за мамой-уткой. За кассой стояла женщина с туго завязанными в пучок волосами с только-только занимающейся сединой. Жилистыми пальцами она гладила полосатого кота, лежащего калачиком на краю стойки. Услышав звон колокольчиков, она подняла голову на посетителей. Хёнджин низко поклонился, а мы повторили за ним.

— Хёнджин-а, как я рада тебя видеть! — улыбнулась женщина.

— И я Вас тоже, — искренне ответил Хёнджин.

— Какими судьбами к нам? Неужели закончились краски?

— Красок хватает, спасибо. Я привел Вам клиентов, — он обернулся и хлопнул меня по плечу, а у меня от этого жеста побежали мурашки по всему телу.

— Ох, такими темпами я скоро должна буду платить тебе за рекламу, мой мальчик, — рассмеялась женщина. — Что ж, выбирайте, что вам нужно, ребята, — она кивнула в сторону прилавков.

Я и Хёнджин двинулись туда, куда она указала. Джисон же свернул к полкам, где находились принадлежности для изготовления мыла, и принялся по очереди принюхиваться к каждой баночке с ароматной жидкостью.

— Какая милая женщина, — тихо отметил я, когда мы остановились возле полки с разноцветными тюбиками и наборами красок.

— Она очень хорошая, — с нежной улыбкой ответил Хёнджин. — Как к сыну ко мне относится.

— Это видно, — я кивнул, и в сердце у меня потеплело. Мне почему-то стало очень хорошо от того, что Хёнджина любит такой чудесный человек, как хозяйка маленького магазина для творчества.

— Какие краски ты хотел? — спросил Хёнджин.

Я неопределенно пожал плечами.

— Это подарок для племянницы, у нее скоро день рождения, и я хотел ее порадовать. Купил большой набор, но… — я запнулся, подумав, что загружаю Хёнджина ненужной информацией. — В общем, он испортился, и теперь я ищу новый. Только… — я замялся, зарывая руки поглубже в рукава толстовки. — По щадящей цене, если можно, — тихо добавил я.

— Хорошо, — Хёнджин добродушно кивнул и стал предлагать мне варианты.

Он так увлеченно рассказывал о красках, а я слушал его, раскрыв рот. Он рассказал мне, что в этом магазинчике все краски очень хорошие, что они безопасны, не содержат токсинов и не пахнут, что они износостойкие и равномерно высыхают, а еще после них очень удобно чистить инструменты. Я узнал также и то, что ему очень нравятся глянцевые краски, потому что законченная картина становится шелковисто-блестящей, что он пробовал рисовать флуоресцентными красками и результат так полюбился одному ценителю, что он купил у него картину. Он назвал мне марки, которые ему нравятся больше всего, назвал так же и те, которые никогда не стоит покупать, потому что производители недобросовестны и добавляют в них такие опасные вещества как аммиак и еще кучу других, названия которых я не запомнил.

Я ничего в этом не смыслил, но он так горел тем, о чем говорил, что мне хотелось его слушать. Я задавал ему вопросы, и, наверное, они были очень глупыми, но он отвечал с такой прытью, что мне хотелось спрашивать его еще. Даже если потом он будет считать меня первым дурачком на планете.

И вот я уже набрал в легкие воздух, чтобы что-то спросить, как Хёнджин совершенно неожиданно обрушил на меня фразу:

— Знаешь, Феликс, у тебя просто невероятные веснушки.

Я сразу же забыл все, что хотел ему сказать, да и в принципе человеческий язык, и просто вылупился на него как на восьмое чудо света.

— Ты правда так считаешь? — спросил я, внутренне тая. Наверное, со стороны я улыбался как последний придурок, но собрать расплывающегося себя в одно целое я никак не мог и уже даже не пытался.

— Правда считаю, — и Хёнджин на меня посмотрел. Клянусь, прямо в душу мне посмотрел. А потом, мне показалось, немножко тряхнул головой, словно бы прогоняя наваждение. — Так, а что же случилось с первыми красками? — вдруг спросил Хёнджин.

— С красками? — мне потребовалось несколько долгих секунд, чтобы заставить шестеренки в моей голове крутиться. Мне казалось, их тугой скрип мог услышать даже Хёнджин. — Ах да, с красками. Их испортил мой зверёк. Так уж вышло.

— Ох, и что у тебя за зверек?

И словно бы услышав вопрос Хёнджина, Джинирет закопошился у меня в капюшоне, а потом выглянул из-за плеча.

— Вот, — я взял Джинни на руки. — Его зовут Джинирет. Это мой хорёк, — говорил я, а про себя молился и посылал сигналы в космос, чтобы Джинни вдруг не взъерепенился, как он обычно это делал.

Первые пара секунд все и вправду было тихо. Между моим зверьком и Хёнджином установился долгий зрительный контакт, и я уже почти обрадовался, как вдруг Хван протянул к хорьку руку, чтобы он мог её обнюхать и познакомиться. В ту же секунду Джинирет завопил и принялся извиваться в моих ладонях своим длинным гибким телом, стараясь прыгнуть на Хёнджина. Я еле удержал болезненный стон внутри себя. Я так надеялся, я правда очень надеялся.

Хёнджин отшатнулся от нас, и мне от этого стало больно от макушки до пят и морально, и даже физически. А Джинни все не унимался и пытался вырваться, даже после того как я прижал его к себе.

Я посмотрел на Хёнджина и вдруг понял, что он совсем не за себя испугался. Его рука с красивыми длинными пальцами накрыла карман его джинсового комбинезона, а в кармане кто-то пищал.

— Прости, — извинился я. — Он так меня для соулмейта бережет, понимаешь? — виновато спросил я.

Мне вдруг стало страшно, что Хёнджина это оттолкнет, что при встрече он будет обходить меня стороной и больше никогда не расскажет мне о том, какие краски и техники рисования он попробовал. Даже если это не мой соулмейт, даже если души наши не связаны, мне хотелось, чтобы Хёнджин остался в моей жизни, а не исчез из нее, едва появившись.

— Понимаю, — ответил Хёнджин, и в его глазах я увидел, что он и вправду понимает. — Просто наши с тобой соулмейты, видимо, плохо совместимы, — Хёнджин слегка приподнял руку, чтобы я увидел, кто копошился, пищал и, очевидно, тоже нервничал в его кармане.

Желтый пушистый комок солнечного света вылупил на нас черные глазенки из-под грубоватой джинсовой ткани. Крохотный цыпленок грозился выпрыгнуть из своего уютного убежища прямо на пол. И если бы не Хёнджин, он бы обязательно в этом преуспел.

— Видишь ли, хорьки обычно воруют цыплят из курятников, а потом съедают. Да ты и сам наверняка это лучше меня знаешь, — Хёнджин сглотнул, будто бы ему было физически больно это сказать. — Нам нельзя было их сталкивать.

Я хотел сказать, что все не так и Джинирет бы никогда не стал есть чьего-то проводника, но все, на что меня хватило в этой ужасной ситуации — это просто беспомощно кивнуть.

Я не глядя взял с полки краски и помчался к кассе. Джинирет все не успокаивался и карабкался по моему плечу, стараясь вылезти. Я никак не мог достать карту, чтобы оплатить.

— Ох, что же он, бедолага, у тебя так взбесился, сынок… — сочувствовала мне хозяйка магазина.

— Ничего, скоро успокоится, — даже не знаю, кого я успокаивал в этот момент больше: себя или ее.

Чья-то карта вдруг легла на терминал и оплатила мою покупку. Мне не нужно было смотреть на человека, чтобы понять, кто это. Я узнал его по красивым длинным пальцам.

— Я верну, — буркнул я, так и не поднимая глаз на Хёнджина.

— Это необязательно.

— Нет, я верну, — с нажимом возразил я. — Спасибо.

И, схватив краски, я помчался к выходу из магазина. Взволнованный Джисон выбежал за мной. В машине Джинирет так и не унимался и перебегал от одного окна к другому, утыкаясь розовым носом в стекло. Джисон пытался выпытать у меня, что произошло, но я не хотел говорить. Мне казалось, если я скажу хоть слово, то точно взорвусь. Боже, как я злился на себя, на Хёнджина, на Джинирета и на всю долбаную Вселенную, которая не связала меня с тем, с кем я так надеялся быть связанным.

Когда я оказался дома, мне захотелось взвыть от досады, потому что после пережитого мной потрясения, мне нужно было еще и убирать квартиру. Джинирет к этому времени уже успокоился, спустился по мне и уныло спрятался под диваном.

Но прежде чем приступить, я перевел Джисону деньги за краски с просьбой передать их Хёнджину.

С пола краска легко отмывалась водой. Но с каким же тяжелым сердцем я избавлялся от нее. Я не знаю почему, но вид чистого пола меня совсем не радовал. Я был сам не свой, но дело закончил. Оставалось только закинуть занавески в стиральную машинку, соскрести засохшую краску с обивки и позвонить в клининговую службу, чтобы специалисты убрали въевшуюся грязь.

Начать я решил с того, что посложнее. Притащив нож с кухни, я соскабливал засохшие шапочки неравномерно легшей краски, а под ними оставались въевшиеся следы, идеально повторяющие очертания лапок моего Джинирета. Я тронул их пальцами, обвел каждое пятнышко, образующее лапку на обивке, и рука не поднималась позвонить в клининговую службу.

Не знаю, может, я рехнулся. Я прекрасно осознавал, что могу вылететь из квартиры вместе с Джиниретом и испорченным диваном, что далеко не все оценили бы эти следы и нашли в них красоту, но я почему-то готов был рискнуть. Хорёк выполз из своего убежища и запрыгнул на диван. Он осторожничал, опасаясь, что я сержусь. И я правда сердился какое-то время назад. Но сейчас я смотрел на него и думал, что ничто не сможет меня от него отвернуть. Частичка моего человека. Моего творческого, хаотичного, игривого, немного вредного и ненавидящего баклажаны человека.

Все еще сидя на полу, я положил голову на диван. Джинни подошел ко мне и ткнулся мокрым носом в одну из моих веснушек. Губы сами растянулись в улыбке. Это было очень щекотно. А потом он доверчиво лег в изгибе моей шеи и зажмурился. Я тоже закрыл глаза и сам не заметил, как заснул.

Мне снился сон, в котором парень в джинсовом комбинезоне с крохотным цыпленком на плече рисовал чей-то портрет. Пейзаж за окном его маленькой студии менялся с утра на день, со дня на сумерки, с сумерек на ночь, но неизменными оставались горящие карие глаза, скользящие по портрету человека, лица которого мне не удавалось разобрать. Этот сон снился мне каждую ночь до того самого момента, когда наступил день рождения моей племянницы.

Положа руку на сердце скажу: я добрый человек. Честно, добрый. Но следующего, кто скажет мне, что я неважно выгляжу, я сожру и ни единой косточки не оставлю. Потому что мне об этом не сказал только ленивый. Да, я хандрил, сам не зная от чего. Душа у меня была не на месте, и мне страшно чего-то не хватало. Джинирет хандрил вместе со мной. Минхо как-то раз дал мне подзатыльник за то, что я сам тону и неосознанно утягиваю за собой своего чудилу. Друг велел мне немедленно разбираться в себе, или он схватит меня за шкирку, как котенка, и отвезет к специалисту. А Джисон, предатель, добавил, что Минхо может не стесняться и пользоваться его машиной, чтобы меня легче было доставить до места.

Мэй, моя племяшка с двумя толстыми смоляными косичками, моему подарку очень обрадовалась и повисла у меня на шее как коала (кстати, коала как раз и была ее проводником). В тот момент я почувствовал себя легче. Она рассказала, что на занятиях в школе искусств их учили рисовать натюрморт и она как раз закончила свою картину. По ее словам, на ней была изображена ваза с пышным букетом подсолнухов, а рядом с ней на белой скатерке спал такой же желтый цыпленок. Я попросил ее показать, и она с большой охотностью согласилась.

Когда Мэй, моя прелесть, убежала за тубусом со своей картиной, в коридоре послышался звонок, а затем суетливая возня. Я не придал этому значения. Наверное, родственники опоздали на праздник и подтягивались сейчас. Зато Джинирет, маленький пабо, навострил любопытную моську.

Мэй вернулась с тубусом в руках и забралась ко мне на коленки. Крошечными ручками она отвернула крышку, а потом произошло то, чего в принципе никогда не должно было произойти.

Громко пискнув, из открытого отверстия выпрыгнул цыпленок. Ровно в это же время в комнату Мэй ввалился взмыленный Хёнджин с неизменным тубусом, болтающимся за спиной. А я ведь от цыпленка еще отойти не успел, но и внезапное появление Хвана не было концом. Джинирет, мой чудила, сорвался с места и, схватив цыпленка, утащил его, одному богу известно куда.

Я заорал. Хёнджин заорал. Все заорали. Такую панику я видел на своем роду впервые.

— Твой хорёк сожрал моего Ббокари! — Хёнджин вытаращил на меня глаза.

— Что твой Ббокари вообще делает тут?! — я уставился на него в ответ, и воздух вокруг нас стал наэлектризованным.

— Откуда я знаю?! — Хёнджин кинулся в ту сторону, куда предположительно смотался мой разбойник.

— Что значит «откуда ты знаешь»?! — я упал на пол, заглядывая во все отверстия, куда он мог пролезть. — Твой проводник или нет?!

— Мой! — Хёнджин порывисто обернулся, и длинные волосы упали на его бледное лицо. — Он сбежал, ясно тебе?! Всегда сидел в моем кармане, а тут сбежал! Я не знаю, что случилось! Я почувствовал, что он тут.

— Значит все вопросы к твоему суициднику, а не к моему хорьку!

— Если бы ты держал своего убийцу на поводке, ничего бы не случилось! — ужалил он меня.

— Если бы ты лучше следил за своей цыпой, его бы никто не сожрал! — парировал я.

— Да ты вообще понимаешь, что произошло только что?! — Хёнджин взмахнул руками от безысходности.

— Смотрите! — голос Мэй прервал нашу ругань. — Я их нашла, — и она указала на свой мешок в виде божьей коровки, куда она складывала мягкие игрушки.

Я резко побледнел и растерял свою спесь. Я не знаю, как я буду реагировать, когда увижу задушенное тельце, зажатое между зубами частички души моего человека. Я не знаю, что скажу Хёнджину, когда это увидит он. Но я набрался смелости, чтобы заглянуть в этот мешок вместе с Хёнджином, что сделался еще белее, чем когда пришел сюда.

Мама Мэй, у кого я буду просить прощения за устроенный концерт, наверное, до конца своих дней, увела девочку и закрыла дверь, оставив нас двоих наедине. Я был благодарен, что она не погнала нас поганой метлой после первого превышения децибела и даже потом дала нам время.

Мы синхронно нагнулись над мешком. И так же синхронно охренели, когда увидели все, что происходило в нем. Джинирет развалился на горе игрушек, а Ббокари, живой и целехонький, прыгал по его длинному белоснежному тельцу и игриво, легонько поклевывал то ухо, то лапу, то розовый мокрый нос.

— Я же сейчас не один это вижу? — спросил Хёнджин, быстро-быстро моргая, словно бы проверяя, не привиделось ли ему.

У меня не было слов. Я просто уселся на пол, отбив себе при этом всю задницу.

— Так это ты учишь Мэй рисовать? — догадался я.

Ну конечно, во время занятия Ббокари просто запрыгнул в тубус Мэй, чтобы попасть к ней домой. Все гениальное просто.

— Я работаю в художественной школе, — объяснил Хёнджин, садясь рядом со мной.

Я вспомнил про букет подсолнухов, потянулся к тубусу Мэй и достал оттуда картину. Развернул, рассмотрел повнимательнее.

— Мэй очень старательная, — сказал Хёнджин, ласково улыбнувшись. — Она поймала момент, когда Ббокки спал и нарисовала это. Ей есть еще к чему стремиться, но получается здорово. Она молодец.

— Поверить не могу, — я выдохнул. — Ты все время был у меня под носом. Невозможно…

— Если бы Джинирет не испортил краски для Мэй, Джисон бы не обратился ко мне с просьбой помочь его непутевому другу…

— Если бы Ббокари не залез в тубус Мэй, ты бы сюда не пришел, и мы бы не встретились вновь, не узнали бы, кто мы друг для друга…

— Они и вправду привели нас друг к другу, — Хёнджин пододвинулся и вдруг уткнулся острым холодным носом в мою теплую веснушчатую щеку. Этот жест не казался неправильным и поспешным. Наоборот ощущение было такое родное, словно мои щеки были созданы для того, чтобы Хёнджин тыкался в них носом, просто я об этом раньше не знал. — У тебя просто невероятные веснушки, — шепнул он.

Я вдруг отчетливо услышал, как внутри меня что-то щелкнуло. Словно бы недостающую деталь наконец вернули на место. Вот чего мне не хватало все это время. Вот почему я был сам не свой.

Хёнджин отстранился, и я еле поборол желание запрыгнуть на него как Ббокари на Джинирета и начать клевать его то в ухо, то в нос, то в лоб, то в губы. Он залез в мешок и вытащил оттуда моего проводника.

— Хорёк, значит… — заключил он, глядя в белую мордочку напротив.

Надо же, у них даже шоколадные крошки под глазом одинаковые. Я только сейчас обратил на это внимание. Я протянул ладонь Ббокари, и он послушно прыгнул в нее.

— А я цыплёнок, — задумчиво произнес я.

— Вы похожи, — заключил Хёнджин.

— И вы похожи, — я кивнул. — Вот ты баклажаны любишь?

— Фу, нет, — Хёнджин скривился, а я рассмеялся с его лица.

Хёнджин тоже заулыбался, глядя на меня. Мы сидели и смотрели друг на друга как два идиота. И целый мир нам был не нужен, пока мы были друг у друга.

— Хочешь покажу кое-что? — спросил Хёнджин, снимая с плеча тубус.

Я кивнул, дожидаясь, пока он достанет свою картину, чтобы показать мне. Когда он раскрыл ее, я ахнул и забыл как дышать. С картины на меня смотрел я. Но не просто я, а я через призму восприятия Хёнджина. Он видел меня гораздо красивее и ярче, чем видел себя я сам или любой другой человек земного шара. Я и не думал, что могу выглядеть так в чьих-то глазах. Так вот кого рисовал парень из моего сна.

Ведь после нашей встречи покой потерял не только я. Пока я барахтался в своих мыслях и чувствах, Хёнджин выливал их на холст.

Я хотел сказать, как благодарен и как восхищен его работой, но слов не хватало. Их просто не существовало ни в одном из языков, а все известные слова были недостаточно сильны, проникновенны и искренни, чтобы выразить мои чувства.

Я поднял глаза на Хёнджина, и мы схлестнулись взглядами. Шарик с теплом лопнул у меня в груди и разлился по всему телу. Как невероятно, невозможно сладко у меня ныло сердце, как билось о грудную клетку словно птица. Вылетит — и прямо ему в руки. Мы смотрели друг на друга, и я наконец почувствовал ту самую магическую связь и ту гармонию, что существует между двумя предназначенными друг другу людьми.

Хёнджин — мой человек.

А я его.

И так будет, даже если вдруг рухнет и расколется Вселенная, что создала нас.