— Брось ты меня, хён, — кашляет Чонин. Минсок старательно его игнорирует, продолжая тащить на своей спине два рюкзака и раненого в ногу рядового.

— Блять, Ким Минсок, ты же не уйдёшь со мной далеко, — шипит младший, когда Мин запинается о собственную ногу и чуть не падает — правда, только перехватывает поудобнее свою семидесятисхеромкилограммовую ношу и стискивает зубы. Он должен. Чёрт знает, почему он так вцепился в этого придурка, был бы один — успел бы проделать уже полпути до базы — но он был уверен, что отпустить Чонина он уже не захочет.

***

— Ну хватит уже, — устало проговорил Минсок, глядя на вцепившегося в свои штаны Чонина. Тот упрямо не выпускал из рук окровавленный ремень, при этом выглядя, как добропорядочная высокородная девственница.

— Я сам справлюсь, — не шибко убедительно уверяет младший — но у Минсока нет сил спорить, а у Чонина — защищаться, и старший не очень-то ласково стаскивает с парня штаны вместе с бельём.

У младшего в паху, почти у самой тазовой косточки, небольшая татуировка. Стилизованная ёлочка. Прямо как у него на руке.

А на пол-ладони ниже — скверная рана. Действительно скверная — но ничего, не смертельная.

— Хён, — несмело тянет Чонин, а Минсок перебивает:

— Заткнись, — и улыбается, отыскивая в своей заплечной сумке бинт, пинцет и спирт. И младший действительно затыкается, тоже несмело улыбаясь.

— Я тебя нашёл, — тихо говорит Мин, поворачиваясь к нему и обращая всё внимание на рану, — и теперь уже никогда не брошу. И лучше тебе со мной не спорить.

И Чонин не спорил.