«Я что, сплю?» — настолько банальная мысль в такой момент, что даже идет на пользу, давая Асано шанс посмотреть на произошедшую ситуацию со стороны, прежде чем оценивать ее в сугубо отрицательном свете. Вынуждая себя думать последовательно и спокойно, первым делом он, особо не церемонясь с отвращением, сметает все улики обратно в конверт, плотно запечатывает, а затем заворачивает во все-таки пригодившийся пакет, прежде чем выбросить в урну у стола. Уборка в кабинете после уроков — черта, перейдя которую, он станет соучастником, впрочем, она и «звон» таймера, что возвестит о конце размышлений: «Предать или нет?»

Время до занятий Асано нещадно тратит на пустое, однако слишком важное приведение себя в порядок. Бледность чуть сходит с лица, стоит ополоснуть кожу холодной водой и пристально всмотреться в обеспокоенное выражение в зеркале. Когда учитель заходит в класс, то абсолютно не замечает в нем ничего необычного, как и одноклассники — годы сокрытия эмоций за маской дают плоды. Правда, когда настает черед переклички, и называют то самое имя, Асано невольно выдает себя, слегка наклонив голову направо, стараясь уследить за реакцией каждого, кто находится рядом, пусть это и невозможно. Окружающие удивляются — пропуски в «А» — редкость; учитель отчитывает «прогульщика» на повышенных тонах — это портит результаты класса; несколько человек даже не удосуживаются оторваться от учебников — готовятся. Отсутствие одноклассника, который, как все думают, в целости и сохранности — обыденно и непримечательно. Сколько же из присутствующих, возможно, пожалеют о своих скучных мыслях, когда узнают причину?..

Анализ будущих поступков на данном этапе преступления кажется бессмысленной затеей, однако Асано не обманывается и тщательно всматривается в каждого, кто хоть на сотую долю процента может послужить преградой. Сейчас классный час — прекрасная возможность для этого, не вызвав каких-либо подозрений. Впрочем, вычеркивая из мысленного списка парту за партой, Асано останавливается, встречая чужой взгляд — на него любопытно смотрит Сакакибара, по-видимому, каким-то чудом умудрившийся уронить ластик. Глазами давая понять, что ничего интересного тот не увидит, отличнику приходится обратить лицо к учителю и слушать его по-настоящему. Одноклассник слишком хорошо его знает, чтобы пропустить пусть незаметное, но нетипичное для лучшего ученика класса поведение.

Не почувствовать облегчение от того, что жертвой, принесенной ради устранения недомолвки, стал не Сакакибара, Асано не может. Его «правая рука» совсем не тот, кем можно так просто разбрасываться направо и налево. Жестоко по отношению к однокласснику, который в лучшем случае останется на всю жизнь без уха, и безнравственно, что человек, способный спасти школьника от этой участи, даже не задумывается над этим.

Но это мысли нормального человека. Таким Асано себя, как и все без исключения окружающие люди, давным-давно не считает, как не считают нормальным и Акабане, если не начинать подразделять ненормальность на подвиды. Ничего удивительного, что спустя время, оказавшись в одной среде «зараза прилипает к заразе», а затем порождает непредсказуемый результат, угрожающий благосостоянию огромного школьного сообщества и всех, кто как-либо с этим связан.

Оценки. Оценки. Оценки. Учеба. Чтобы постигать слова, что учитель повторяет из раза в раз разными словами, Асано не требуется никаких усилий. Обычно этот промежуток времени уходит на мысленный отдых перед усвоением нового дня, сейчас же — на настоящий мозговой штурм. Пока учитель говорит, он обдумывает случившееся, взвешивает все «за» и «против», чтобы оставшиеся уроки заниматься тем, чем положено, ведь даже подобное не повод изменять привычке. Асано мыслями возвращается к пакету с «подарком», который разделяет «до» и «после». «До» — первопричина, уходящая корнями в завязку отношений с Акабане. «После» — варианты действий, что приведут к наилучшему исходу.

Муляж — ожидаемый от среднестатистического человека вывод после прошедшего испуга. Не слишком заботясь о чужих чувствах, так можно пошутить, показав свою непристойную сторону. Акабане в порывах «вдохновения» изредка вытворяет подобное, используя для этого материалы не только искусственного происхождения, но и животного, так что Асано умеет отличать подделку. Небрежно написанное «письмо» с кажущимися едкими словами лишь подтверждает реальность происходящего. На самом деле насмешки, что буквально сочится с бумаги, в послании вовсе нет. Скрытая для любого другого прочитавшего забота, для того, кому адресована эта строчка, как на ладони. Акабане искренне радуется за него и за себя, веря, что сотворенное непременно изменит их отношения исключительно в лучшую сторону. Неизвестно чем сейчас занят хулиган и где находится, ясно одно — он не сомневается, что теперь-то Асано позвонит ему, и они откровенно поговорят.

В неопределенном «до», не имеющем конкретной зафиксированной точки, Асано виновен ничуть не меньше возлюбленного. «Возлюбленный» все еще кажется отличнику донельзя ирреально-фальшивым, однако другого более подходящего названия для рыжего не существует. «Партнер по платонической любви» звучит гораздо хуже, к тому же платоническими их отношения, как и любовью, язык не поворачивается обзывать. Впрочем, для их ненормальности начало закладывается, как и полагается — с затертого до дыр «Ты мне нравишься, поэтому давай встречаться». Несколько необычно, что эти слова Акабане произнес после серьезной драки не на жизнь, а, считай, на смерть, но не настолько, чтобы суметь вырвать заключенные отношения из лап шаблона, пусть Асано и согласился на предложение, не раздумывая, потому как этому предшествовало несколько отнюдь не дружеских поцелуев.

«Я не хочу его видеть» — неожиданно четко формируется мысль, отвечая на всплывшие воспоминания, так что Асано едва не роняет ручку. Маленькое происшествие ускользает от глаз окружающих. Все три недели он пытался занять себя делами, сооружая банальную отговорку, только чтобы не давать себе задумываться о Акабане, и как именно их общение влияет на его внутренний мир. Но мысль рождается без спроса и, как легкое дуновение ветерка обрушивает карточный домик, неся за собой множество вопросов, главный из которых, конечно же, «Почему?»

Ответ находится очень быстро. В последнюю их встречу, когда они остались наедине у Акабане дома, где-то между обсуждением какой-то мелочной детали будней школы и подростковой взбудораженностью, во время все еще несмелых прикосновений, Асано ощутил «нечто».

Назвать это чувство у него не выходит — человечество дало имена только самым сильным эмоциям. Тем не менее отголосок того самого, что побудило Асано переступить черту морали называется любопытством и это дает слабую подсказку к происходящему, плавно связуя «до» с «после». Интерес переполнил края своего понятия, обращаясь в подобие привычки, нежели привязанности и не сумел достигнуть отметки «любовь», зависнув в нерешительности, прямо как решение, которое Асано должен сейчас принять, тщательно все обдумав.

Речь учителя оканчивается неприятно быстро, вынуждая закрыть сознание от несвязанных с обязанностями мыслей. Конечно, сокрытие преступления ради чести школы можно включить в проблемы президента студ. совета, но Асано не делает этого. И не потому что не хочет, хоть и должен, а попросту не может себя заставить, равно как и определиться с тем, что именно теперь делать, когда школьный день почти подошел к концу, и во дворе в мусоросжигателе сгорает главная улика, все еще могущая уличить преступника и спасти человеческую жизнь. Нерешительность — отвратительное чувство, терзающее разум и мысли, и сейчас Асано не в силах противиться этому, как бы стыдно от этого не приходилось. Выбор, основанный на эмоциях, — наиглупейший, он это прекрасно знает и корит себя. Следовать зову «сердца» — абсолютная дурость, перечеркивающая драгоценную логику. И все же, Асано следует этим двум порывам, объединившихся в одно против его разума, и решает поставить все на свою исключительность, как и в прошлые разы, где фигурирует возлюбленный. Они — особенные.

Он идет на крайности, предпочитая воспользоваться для звонка туалетной кабинкой, нежели подождать, пока проведет собрание студ. совета. Сегодня — важное обсуждение по поводу финансирования кружков, которое может затянуться надолго, если представители учеников начнут возражать против его распределения бюджета. Акабане в курсе этого и, на фоне последнего полного игнорирования, снизойдет до ответа. Возможно. Бесцветные гудки кажутся излишне тягучими, долгими как спокойное дыхание, не в пример учащенно стучащему сердцу. «Все еще можно свести к минимальному урону» — только эта мысль бьется в мозгу Асано, пока мучительно проходят секунды.

Но никто не отвечает. На третьей попытке где-то за дверью, в коридоре раздается неторопливое шарканье, так что ее приходится отложить. Гадая, кого же могло занести в туалет, который мало кто посещает из-за расположения, Асано вытирает вспотевшие ладони платком. Экран телефона несколько секунд еще горит, показывая злополучную заставку, только лишь сильнее распаляя откуда-то не к месту взявшееся волнение. «Ржавчина» задерживается в подсознании отличника на дольше чем прежде, уже по другой причине — в голову отстраненно приходит мысль: «А не умер ли тот, кого я хочу спасти от кровопотери?». Звук спускания воды и хлопок, знаменующие, что он вновь один, скептично отбрасывают это предположение.

— Да-а-а?

Третий раз все же оказывается счастливым, и Асано слышит голос возлюбленного. Тот звучит слишком довольно и беспечно, даже игриво, не в пример прошлому разговору, но, как и тогда, отличник предпочитает не заметить этого, однако по другой причине — на фоне голоса раздаются подозрительные чавкающие звуки и что-то, похожее на скрежет. Радость Акабане выбешивает, отражаясь на лице, но не в тоне и тем более не словах Асано.

— Я перезвонил тебе, — заявляет он очевидное, что является самым наипростейшим и безопасным способом начать беседу издалека.

— Я вижу.

Асано сдерживает себя, чтобы не исправить на «слышу» и, предвидя это, рыжий издает смешок, поправляясь, а затем неожиданно замолкает. Скрежет становится тише, сменяясь каким-то гулом, очень похожим на работу кондиционера, и Акабане продолжает.

— Рад, что ты выкроил время в своем плотном графике. Я оценил, правда, тебе стоило сделать это намного раньше, а не уделять себя пустоголовым идиотам.

Понять, кого именно он подразумевает, труда не составляло. Ученик, с которым Асано занимался, начал скатываться в самый неподходящий для класса момент, так что и выбора как такового не было, чем отличник и поделился, вызывая этим ироничный смех.

— Значит, будешь все отрицать. — Его хорошего настроения как небывало. Акабане как ножом отрезает еще не начавшееся бессмысленное хождение вокруг да около и цокает языком. — Даже после моего подарка ты все еще не хочешь отвечать честно?

— Где ты сейчас? — вопросом на вопрос Асано хочет перехватить инициативу в свои руки, но не успевает — неприятный писк перед этим сухо уведомляет, что разговор окончен.

Правда, кое-чего отличник все же добивается. Когда он покидает туалет, взбудораженный еще сильнее прежнего, ему на электронную почту приходит письмо с картой и отмеченным на ней местом. Ближайших к красному кружку названий Асано не узнает и на мгновение думает, что хулиган даже не в городе, но все же один ориентир бросается в глаза. Перед ним явно ставят выбор — сейчас или никогда. Если он не предпочтет Акабане студ. совету, то ехать спасать точно уже будет некого и, не раздумывая, Асано соглашается с этим, набирая уже другой номер, торопливо спускаясь по лестнице в сторону выхода. Как и ожидается от хорошего заместителя, Сакакибара не задает лишних вопросов и принимает бразды правления в свои руки, так что одной проблемой становится меньше.

Место, где ждет его Акабане, оказывается каким-то полуразвалившимся зданием на пристани, будто вынырнувшим из старых детективов, где неугодных пускали поплавать в токийский залив. За проржавевшей дверью, служащей скрипом подобием звонка, если опустить маслянистый и рыбный запахи, на удивление чисто. Асано предпочитает не идти дальше и подождать, пока его «пригласят». В проеме, где когда-то висела дверь, а теперь остались только петли, показалась рыжая макушка. С засунутыми руками в карманы штанов и легкой ухмылочкой Акабане даже кажется прежним, до тех пор, пока не подходит ближе, и в воздухе ощущается впитавшийся в его форму запах крови.

Без слов он подается вперед, чуть приподнимаясь на носки, чтобы устранить появившуюся от наклона разницу в росте и касается губами Асано. Целомудренный поцелуй не длится и секунды, и, словно его и не происходило, рыжий почти что отпрыгивает назад, устремляясь в проход, из которого вышел, энергично маша рукой, веля этим возлюбленному следовать за собой. Предстающая им картина гротескна и отвратительна: тело, привязанное к стулу, еще подает признаки жизни, но Асано знает о медицине достаточно, чтобы понять по огромной луже крови, что тому ни за что не выжить. «Все еще можно свести к минимальному урону» разбивается, превращаясь в «Все еще можно обставить так, что Кунигаока ни при чем». Садясь на покореженный ржавый стул, что издает болезненный скрип, отличник замечает — руки едва заметно начинают подрагивать — вид умирающего, вопреки всей выдержке, вводит в шок. Не ради спокойного перенесения такого он тренировал свой разум.

Глаза невольно более пристально пробегают по невинной жертве: крови слишком много для простого ранения. Кажется, вырваны несколько ногтей и, возможно, судя по отпечаткам на подбородке, зуб? Откуда же такая жестокость? Она просто пряталась до этих пор или же… это была своеобразная просьба о помощи? В классе «Е» наконец достиг апогей какого-то эксперимента, который, не сговариваясь, отрицался отцом и хулиганом? «Позитивный» настрой сходит на нет со взглядом на правую кисть: кость и мышцы составляют розовую кашицу. Такой рукой уже никогда ничего не написать. На белоснежной рубашке «вышит» алый цветок, провалившийся вовнутрь, напоминая собой растение, что выглядит как кусок взорвавшегося мяса. Видимо, рыжий удосужился застегнуть пуговицы, так заботясь о «нежном» возлюбленном. А жив ли этот человек вообще? Сомневаясь, Асано наконец-то смотрит ему в лицо, готовый принять ответственность за выбор продолжать любить больного ублюдка, что без зазрения совести творил такое с себе подобными.

«Труп» жив — два бездонных омута, еще хранящих сознание, о чем-то молят. Школьник вздрагивает всем телом и, терпя боль, начинает извиваться, пытаясь показать, что он в сознании, чтобы его спасли. Сомнения наверняка гложут его разум, но он не поддается им и цепляется за последнюю нить. Нить, которая обрезана с самого начала — сожалеет Асано.

— Ну, как?

Дав отличнику в полной мере насладиться тем, что он натворил, рыжий вопрошает очевидное. Он знает, что придя сюда, возлюбленный не станет его упрекать. Конечно, так думает лишь он один, и ответная реакция вызывает удивление.

— Что ты собираешься делать с телом?

Нет, Асано совершенно точно не было все равно, что на его глазах довершится убийство и совершено оно именно по его вине. Выражение его лица с головой выдает опасение, что Акабане может и с ним самим такое захотеть сотворить, отвращение в изувечености одноклассника, усталость от многодневной работы и, самое явное — жалость. Ведь он знает, что как не был бы неадекватен хулиган, чтобы дойти до того, что им сейчас придется расхлебывать вдвоем, с ним случилось что-то серьезное. Именно поэтому Асано хочет поскорее избавиться от стоящего на пути препятствия в виде живого мертвеца, не давая своей морали взять слово.

Акабане сначала пожимает плечами, пытаясь отшутиться, но, все же осознавая, что это не подделка кишок в шкафчике для обуви, делится заранее продуманным планом: выбросить тело в залив. «Прямо как в фильме про якудза» — эту фразу отличник глотает, не давая стать сказанной, вместо этого про себя отмечая, что такой хулиган, как его возлюбленный в будущем, если бы они не начали свои отношения, вполне бы мог стать одним из подобных преступников. Вслух же он произносит одно-единственное: «Идиот».

Это позволяет рыжему прийти в себя и начать словесную перепалку, не имеющую к происходящему никакого отношения, которая, время от времени все же происходит между ними, несмотря на свою бесполезность, благодаря тому, что позволяет без обид выпустить накопившееся напряжение. Потратив несколько драгоценных минут на перемывание костей друг другу, они чувствуют подобие удовлетворения — хотя бы в этом их отношения остались неизменны. Но дальнейшее не дает им обоим сбросить камень с души, и Асано возвращается к главной теме.

— Если его найдут, то это бросит тень на репутацию школы.

Хоть отличник и назвал Акабане идиотом, тот прекрасно понимает, что под репутацией школы, именно сейчас Асано подразумевает свою собственную и тем самым ставит под сомнение искренность проявляемых к себе чувств. Это гораздо большее оскорбление достоинства президента студ. совета, чем какие-то не имеющие силы обзывательства, которое он не простит даже возлюбленному. Одумайся и покайся — говорят его глаза и, сдержав очередную порцию смешливых комментариев, Акабане соглашается с его словами. Придя к компромиссу, они думают над этим уже вдвоем, старательно игнорируя, что суть их мыслей ужасно неправильна, а то, что сейчас для них действительно важно — умолчано.

Тот, кому полагалось бы уже превратиться в полноценный труп, все слышал. Начиная от бахвальства Акабане и заканчивая признанием Асано его неотвратимой скорой смерти. Пожалуй, в последние минуты следовало бы задуматься о том, что именно привело к столь плачевному для себя результату, но школьник, вопреки себе, не может изничтожить все еще звучащий в его голове голос. «Асано-кун принадлежит мне» — так было сказано ему известным на всю школу хулиганом, что до сих пор эхом отбивается об стенки черепной коробки на разные лады. Ему уже не вспомнить свой ответ, что не так важно; что-то банальное о том, что человек, служащий общественности, отдает себя целиком и полностью своему делу. Понося «честь» класса «Е», он попадает сюда и, лишенный надежды, теряет ее дважды.

Лицо человека, что должен был спасти одноклассника, снедает мрачность. Плотно сжав губы, Асано явно борется с внутренними демонами. Обсуждение смерти выдает, что в нем нет безразличия к ценности жизни, впрочем, это малое не в силах утешить умирающего и хоть сколько-то унять теплящуюся где-то глубоко внутри под разорванным в клочья уважением ненависть. Школьник изнемогает от этого чувства отвращения перед тем, кто всегда стоял выше всех и, как бы чужие руки не тянулись, чтобы сбросить с пьедестала, не поддавался на провокации. Этого просто не может принять его натура. Чтобы блистательный президент студ. совета связался с кем-то мало того, что настолько ниже его достоинства, но и одного пола, с человеком, что явно не принесет ему ничего, кроме страданий и проблем, как случилось и сейчас.

Школьник хочет сказать ему все это, прокричать прямо в лицо, раз Асано не видит собственной глупости. Но подобной роскошью тот, кто вот-вот закроет глаза в последний раз, не обладает. Моргая, чувствуя, как телу становится холодно, а единственное, что еще можно различить сквозь мутную пелену слез, это убийцы, умирающий молится. Молится и проклинает, желая себе жизни, а тем, кто обсуждает его кончину, скорой смерти. Потому как способ, что они наконец избирают — унизителен донельзя.

Расчленить — к такому жестокому решению они приходят единогласно. Избавиться от тела так, чтобы было невозможно-трудно догадаться о личности убитого. Такого определенно точно не заслуживает тот, кто в своей жизни максимум оскорблял одногодок раз в месяц на общем собрании — этим мнением поделиться у жертвы тоже не выходит. И, когда казалось бы, смерть уже неминуема, отличник неожиданно произносит:

— Завтра.

С души школьника падает камень, ведь он не осознает, что сейчас и без этого это его последние минуты жизни, и мыслям о побеге, что кружат голову хуже, чем кровопотеря, не сбыться. Однако ему не суждено коротать их, помышляя о несбыточных планах — Асано покидает свое «безопасное» место в отдалении от пленника и, переглянувшись с рыжим, подходит к столу рядом с учеником. Окровавленные железки, что использовались для пыток, походят на дешевые декорации для фильма ужасов. Тщательно осматривая каждый инструмент, отличник все же останавливается на простейшем и банальном — широком остром ноже, «украшенном» парой алых капель. Деревянная ручка в его ладони вмиг покрывается испариной, так и норовя выскользнуть, из-за чего Асано все же приходится временно приостановить задуманное, чтобы унять одеревеневшие пальцы и стереть пот.

— Эй, Асано, ты правда хочешь сделать это сам?

Акабане задумчиво-удивленно моргает, кажется, все еще не осознавая происходящее, так что отличник едва сдерживается, чтобы не бросить нож и вместо этого уделить внимание возлюбленному, а точнее его носу или щеке. Однако он прилично воспитан и не настолько безрассуден, чтобы отвергать уже принятое решение, распалившись на свойственное рыжему поведение.

— Не хочу, но придется — у меня нет желания доверять это дело тебе — ты уже достаточно дел натворил.

Очень медленно, но угасающее сознание школьника улавливает приближающуюся опасность. Кричать «Тогда не убивай меня» сил нет, из-за чего он тщетно пытается передать это взглядом — глаза отличника скрупулезно присматривают самое удобное для безболезненной смерти место под удар.

— Тогда может завтра и займемся им? — на «помощь» приходит рыжий. Заложив руки за спину он качается на только оставленном стуле, удерживая равновесие, пожалуй, только чудом. — Не стоит тебе пачкать руки, сам сдохнет.

— Ты хоть раз слышал о понятии «сострадание»?

— Это безболезненное убийство, чтобы потешить свое самолюбие?

Акабане все же делает свой ход, прекращая баловаться, подходит к возлюбленному со спины и, приобняв его, кладет ладонь на сжимающие пальцы нож. Убедившись, что перехватывать инициативу тот не собирается, Асано самую малость расслабляется, позволяя вести свою руку.

 — Думаю, это будет как-то так. — Словно инструктор, рыжий плавным движением ножа рассекает воздух прямо перед носом жертвы. — Ты же собрался целиться в горло?

Отличник лишь кивает в ответ и, не без странного ощущения, когда Акабане отстряется от него, повторяет показанное движение — идеальная копия, достойная человека, который гордится своей способностью к обучению. Откуда рыжему известны такие приемы, он не спрашивает — ранее подобные вопросы никогда не оканчивались ничем хорошим, что еще раз всколыхивает подозрения о деятельности класса «Е». Впрочем, это все еще не место и не время, сейчас есть гораздо более важное — убийство.

Повторять ошибку и смотреть в глаза, Асано не собирается, не думая, он просто воспроизводит только что выученное, как делал множество раз, правда не ножом, а голыми руками и на манекене, а не на живом человеке. Железо разрезает кожу как масло. Удар приходится именно туда, куда отличник целился, но, похоже, это не то место, чтобы смерть стала безболезненной — одноклассник несколько секунд пытается что-то хрипеть. Кровь, брызнувшая из тонкого разреза мгновение бьет фонтаном, оставив на лице Асано несколько мазков, а затем превращается в слабый ручей. Дело сделано, но убийца осознает содеянное только после чужого прикосновения — теплая рука Акабане не идет ни в какое сравнение с кажущейся горячей жидкостью, стекающей со щеки.

— Оставим уборку на завтра. — Хрипло озвучивает уже сказанное им ранее, отличник облизывает пересохшие губы. — Поговорим завтра.

Эти абсолютно противоположные мыслям слова являются ничем иным как нежеланием сейчас думать о чем-либо, кроме как уходом с места преступления. Асано предпочел бы остаться и поговорить, выспросив, что именно побудило рыжего на подобное, отругать его, убедиться, что этого больше не повторится, чтобы он больше не смел позорить честь школы, сказать, что наконец-то разобрался в том, что именно видит в их отношениях… Все это осталось лишь в планах, поглощенное ярким отвратительным послевкусием убийства. Мерзкое терпкое чувство тошноты окатывает отличника с головы до пят, веля как можно скорее отмыть руки до красноты, чтобы стереть невидимую кровь.

— Ты в порядке?

Несвойственная забота вовремя выводит Асано из задумчивости, и он принимает протянутое ему полотенце. Вытирая лицо приятной прохладной влагой, ему становится легче, но не настолько, чтобы окончательно прийти в себя. Старательно сдерживая поток мыслей, идущий в сторону правильности сотворенного, он поднимает глаза на оболочку, когда-то содержавшую сознание его одноклассника. Тот отвечает болезненным страданием остекленелых глаз.

Уходя, они переплетают руки. Правая принадлежит жестокому садисту. Левая — милосердному убийце. Кажется, что теперь они сравнялись, однако равнять намеренное лишение жизни с издевательствами — немыслимая наглость. Акабане, вопреки себе, без умолку трещит, заполняя гнетущую тишину какой-то несуразицей, за что Асано ему благодарен — они оба необдуманно перешагнули черту, за которую не собирались заходить и не знают, как именно стоит это воспринимать в глазах друг друга. Говоря «до завтра», рыжий искренне улыбается, будя у отличника странное нехорошее предчувствие, которое не успевает развиться во что-то серьезное и потому оставлено на потом.

Как обычно, дом Асано пустует, и его сообщение о том, что он вернулся, остается без ответа. С пустой головой он разувается, относит сумку в комнату, спускается на кухню и готовит легкий перекус для подкрепления во время занятий. Ест он скорее рефлекторно, поэтому не ощущает ни вкуса, ни трудности в запоминании безликих строчек формул и решений. Ужин проходит в тишине. Отец, кажется, что-то замечает, но предпочитает не вмешиваться, лишь лукаво улыбаясь сыну. Конечно, как же он может даже помыслить, что его единственный ребенок, на воспитание которого он потратил многие годы, станет убийцей? Вина плохого настроения отличника для него — ничто иное, как тривиальность.

Лишь вечером, перед сном, стоя под теплыми струями душа, Асано неожиданно замечает, как по его лицу текут горячие капли — слезы по неосознанному состоянию. «Ты сильный. Ты идеальный. Ты никогда не сможешь оступиться, даже если попытаешься» — вспоминаются восхищенно-завистливые взгляды взрослых и ровесников, и он упрямо пытается унять занывшее чувство в груди — страх. Убийство из жалости — следствие воли его характера, в чем он не может, нет, не должен сметь, сомневаться. Это было правильно, несмотря на то, что лицо этого одноклассника определенно никогда не сотрется из его сознания. Однако, даже убедив себя, ночью он не может уснуть — не знает, куда деть руки, что во мраке, кажется, оставляют темные отпечатки запекшейся крови, а не тени меж складок ткани.

Не имея возможности дать сознанию отдохнуть, он делает то, что откладывает весь прошедший день — думает об Акабане. Не как о человеке, совершившем преступление и втянувшего в него близкого, а как о том, кто решился начать абсолютно неправильные недопустимые для порядочных людей отношения. Ведь первым, как выяснилось, интерес родился в Асано, просто он счел эту заинтересованность отвратительной и нереалистичной, что затем и вышло боком — выбраться из уже затянутой «петли» оказалось попросту невыносимо желать — хулиган не просто обставил отличника в оценках, но и легко обхитрил благодаря непризнанию взаимной симпатии, заполучив его благосклонность. Принимая во внимание все это, как же так вышло, что Акабане сорвался на неповинном человеке?

Осознавая, что уснуть, так и не удастся, проведя ночь или в терзаниях после убийства или разгадке поступка возлюбленного, Асано открывает закрытые до этих пор глаза и смотрит в «зеркало» потолка — едва светлая поверхность покрыта завесой тени, прямо как его разум. Крепкий кофе в этот момент кажется как нельзя кстати хорошей идеей. Молчаливая темная кухня оказывается великолепным слушателем и, поставив перед собой дымящуюся чашку, отличник глубоко вздыхает. Стрелка часов медленно переползает на четверку, но до утра остается ждать слишком долго для бездумного сжигания времени и слишком мало, чтобы докопаться до сути Акабане. И все равно Асано упорно принимается за попытку разгадать.

«Теперь у тебя чуть больше свободного времени» — это внешняя причина на вид необдуманного поступка. Каким бы не был рыжий любителем повыпендриваться, даже для него — это слишком. Хотя… Рисуя в мыслях возможную картину «знакомства» возлюбленного и одноклассника, не трудно представить, что ученик из «А» станет задирать нос. Правильно и то, что, угрожай Акабане, как обычно, складным ножом, который он носит в кармане ради таких случаев, этому самому ученику полагалось сбежать, поджав хвост. Принимая это во внимание и имея готовый результат перед глазами, возможными оказываются лишь два варианта: или одноклассник дал серьезный отпор, или же сказал нечто, что невозможно проигнорировать, к примеру…

Разбирая несложное, Асано неожиданно обнаруживает, что чашка пуста. Минуты, потраченные на приготовление второй, он обдумывает следующий шаг — неоправданную жестокость. Взбодрившееся сознание во всей полноте красок воображает благодаря собственному греху кровавую пытку. Именно сейчас он может спокойно вспомнить все испачканные кровью предметы на злополучном столе и представить, как именно они использовались. Нанося раны, что никогда не заживут полностью, как себя чувствовал Акабане? Судя по приветствию — как никогда замечательно. Судя по расставанию — нисколько в этом не раскаиваясь.

Обычно физическое насилие в реалиях школы не стоит сравнивать с тем, что дети могут нанести словами, однако это не тот случай. Увечья слишком серьезны как для унижения личности, так и самоудовлетворения эго. Асано не верится, что доведенный до грани смерти настолько ненавидим за какие-то поспешные слова. Если одноклассник и сказал Акабане, что он не сможет даже стоять рядом с президентом студ. совета во всех смыслах, творить нечто подобное слишком даже для него. Отбрасывая это предположение, Асано вспоминает свое первоначальное впечатление от увиденного: что-то произошло в классе «Е». Что-то ужасное произошло в жизни хулигана, что никак иначе, чем подобным образом, он не смог выразить на это свою реакцию.

Учащиеся на горе неожиданно повысили успеваемость, приобрели решимость и стали даже агрессивны, пытаясь взобраться на пирамиду, из которой их исключили. Тут явно применялся какой-то необычный метод обучения, однако отличник даже не мог предположить его, потому как думал в реалиях обычного мира, не находя ответа. В конце концов истинную причину знал лишь импульсивный Акабане, предсказать которого часто легко, в силу в чем-то похожего мышления, но это не тот случай.

Проведя всю ночь и часть утра на кухне, Асано все же возвращается в комнату и пытается заснуть. Сперва ему кажется, что это получается, однако стрелки на часах будильника не лгут: забытье длится ровно десять минут, а голова перевешивает остальное тело. Когда приходит время вставать, он медлит, лишь считая количество прозвучавших писков и, впервые за все время, что он себя помнит, задумывается о том, чтобы прогулять, сославшись на болезнь. Так он и сообщает отцу, пришедшему в его комнату на шум, лжет и, со спокойной душой, падает на подушку обратно, нисколько не раскаиваясь.

Стоит только услышать, как от дома отъезжает машина, как Асано молниеносно набирает вызубренный многозначный номер, давя мобильник. Ждать приходится довольно долго, но ответ все же следует. На другом конце слышится сонное неразборчивое приветствие, а затем следует громкий зевок.

— Кто это?

— Я решил сегодня прогулять.

— А-асано?! — удивление мгновенно смывает всю расслабленность, и Акабане вновь восклицает. — ТЫ, да прогулять?! Что случилось?! О… — поспешность слов вынуждает его замолчать — видимо, он вспоминает вчерашний день. Впрочем, вины в его голосе не чувствуется, напротив, это искренняя радость. — Тогда ты предлагаешь встретиться сейчас?

— Нужно будет купить инструменты. У тебя есть что на примете?

Произнося невинное «инструменты», отличник вздрагивает и перед его глазами невольно предстает въевшееся в память лицо одноклассника. Мотая головой, он отгоняет это видение, цепляясь за голос на другом конце.

— Да. Можно будет подыскать что-то там же, где я все купил вчера. Это в соседнем квартале. Далековато, но оно того стоит.

Обсуждая подробности встречи, Асано несколько отстраняется от разговора, не в силах полностью вникать — они обсуждают нечто отвратительное так, словно не собираются расчленить труп ровесника, а идут покупать школьные принадлежности для класса, что на самом деле скрытая причина для свидания. Повседневная одежда, на которой они останавливаются, чтобы не привлекать внимания к известной форме Кунигаоки, лишь усиливает это восприятие, как и беспечность, с которой Акабане приветствует отличника, крича его имя на всю станцию, нещадно щекоча этим нервы.

В вагоне, к счастью, уже нелюдно настолько, что не протолкнуться — основная масса учащихся и рабочих уже разъехалась, впрочем, сидячих мест не находится, и школьники решают встать подальше от дверей, чтобы лишний раз не светиться. Они оба молчат. Акабане не спрашивает о синяках под глазами, а Асано, в свою очередь, не подвергает сомнению необычайную веселость. Когда они выходят, отличник в нервозности натягивает кепку еще ниже на глаза, не желая ни с кем встречаться глазами. Сейчас ему как никогда кажется, что смотрят именно на него — сказывается привычка ко всеобщему вниманию, которым он никогда не обделялся. Впрочем, прежде, чем рыжий подмечает, что это привлечет больше интереса, он снимает головной убор и, оглянувшись на возлюбленного, ускоряет шаг.

В магазин они входят, пытаясь не показывать вида, что утомились от игры на перегонки. Переглянувшись с рабочим персоналом, они проходят в интересующий их отдел и принимаются за попытки выбрать. Какой же именно инструмент подходит лучше всего для резки человеческого тела? Тут им никто не поможет, из-за чего они расстаются, чтобы пристальнее осмотреть выбор инструментов. Обойдя полку кругом, Асано возвращается к рыжему ни с чем и застает прелюбопытную картину: Акабане доходчиво объясняет консультанту, что ему нужно что-то для разделки мяса. Для пикника. Поражаясь наглости возлюбленного, отличник не вмешивается, только вслушиваясь — в ответ на такое требование, конечно же, посылают в отдел кухонной утвари. Однако хулиган не сдается и поясняет свою точку зрения — для пикника лучше приобрести что-то, что можно использовать пусть и не по назначению, но не в одном деле.

В конце концов, осознав, что ему никак не переубедить клиентов, когда к разговору присоединяется и Асано со своей харизмой, консультант предлагает им недорогой вариант недавней новинки — «карманную» пилу для мягких пород деревьев. За нее платит Акабане и, оставляя покупку на хранение, они идут туда, куда им и советовали — в отдел кухонных принадлежностей. В довесок к фирменным качественным ножам они приобретают пару дешевых кастрюль, что выглядит странно, но у них ничего не спрашивают — обсуждение приготовления рагу и имеющихся у них денег отбивают желание продавцов встревать. Платит Асано, наличными, которые он позаботился перед этим снять, что попросил сделать и возлюбленного, чтобы оставить меньше следов.

В очередном ожидании на станции на лице Асано наконец-то появляется улыбка — позабыв о причине их прогулки, он наслаждается днем без школьного стресса, тяжесть которого осознает лишь в подобное свободное время, что выдается не часто. От этого Акабане становится еще довольнее, чем раньше и, когда им удается занять пару свободных сидячих мест в вагоне, он шепчет отличнику на ухо какую-то дразнящую колкость, в ответ получая соответствующий комментарий, и через несколько секунд они неожиданно смеются. Несколько взрослых смотрят на них с презрением, однако молчат, не желая встревать в разговор с прогульщиками.

Время неспешно тянется к обеду, так что, когда они наконец прибывают на место, оказавшись перед злополучной дверью, только именно тогда Асано вспоминает о цели, теряя хорошее настроение. Как же он мог забыть, что убил человека, а сейчас они собираются избавиться от трупа? Шурша пакетами, они входят внутрь, и отличник возвращается в ад, который предпочел вчера оставить позади. В нос тут же бьет отвратительный запах, вызывая рвотную реакцию, что он все же удерживает под жалостливым взглядом возлюбленного. Чувство отчаяния накатывает в троекратном объеме, заставляя мыслить только о предстоящем кроваво-красном беспорядке и словах оправдания, которыми Акабане еще не поделился.

— Ты в порядке?

На рыжего не воздействуют ни вонь, ни атмосфера смерти, только непривычное волнение выдает, что и он сам все-таки не в порядке. Вот только степень и причины его странностей разительно отличаются от тех, что принадлежат Асано.

— Переживу. — Сглотнув подступивший к горлу ком, усилием воли он вынуждает себя взяться за дело, отбросив все, кроме холодного расчета — Сейчас спасти будущее многих важнее приступа моральных принципов. — Начинай без меня.

Пару секунд оценивая бледное лицо отличника, рыжий все же соглашается с его словами и проходит в комнату, оставляя его наедине с бушующими чувствами. Немедленно Асано бросается наружу и исторгает содержимое желудка — кислота отвратительно ест горло, так что он закашливается. Боль едва ли терпима, но деваться некуда. Массируя круговыми движениями желудок, он тешит себя уверенностью, что это поможет, по крайней мере, хоть мысленно, но поможет, однако яд смрада отравляет и сознание.

Там, за дверью, куда ушел беспощадный ублюдок, вынудивший его отбросить свое блистательное будущее, скрывается отвратительный ужасный грех, которому нет прощения — труп человека, который ему всецело доверял. Эти уродливые слова — такая же правда, как и то, что Асано испытывает романтические чувства к ровеснику одного с ним пола и не желает расставаться с ним даже по воле настолько жестокого случая. Первое мнение — вывод беспристрастной логики, что руководит, когда нужно действовать незамедлительно в выборе лучшего для себя блага. Второе — заключение чувств, что невозможно унять, потому как Асано, как бы ни кичился своей исключительностью и взрослостью, на самом деле все еще ученик средней школы.

Человеческий разум хрупок в определенные моменты, и поведение возлюбленного — та самая тонкая трещинка, что способна уничтожить крепкую стену самоконтроля. Казалось бы, что трудного в том, чтобы спросить напрямую и избавить себя от боли? Очевидный ответ — страх услышать неугодный ответ, что поставит в неопределенности точку. Но в словаре Асано нет слова «страх» или «неопределенность» — они выдраны его отцом, отчего он не понимает причин своей внезапной реакции. Ему не остается ничего другого, кроме как упрямо подняться с колен и, утерев рот, продолжить преследовать поставленную цель — причину жестокости возлюбленного.

К горлу вновь подкатывает чувство тошноты, стоит шагнуть за порог к мертвецу, однако Асано не боится — желудок пуст, и из него больше ничего не сможет выйти. Над столом, где вчера располагалось множество орудий пыток, спиной ко входу, склоняется Акабане, непроизвольно закрывая собой часть гротескной картины окоченелого изувеченного трупа. От его спокойного увлеченного делом вида у отличника тут же пропадают какие-либо сомнения, словно их и не было и он, шелестя пакетом, присоединяется к унижению одноклассника.

Кровавому пиршеству все еще предстоит начаться — рыжий только заканчивает приготовления, необходимые для разделки и довершает избавление от ненужной ровеснику одежды. Прежде чем взяться за один из инструментов, Асано скорее механически, нежели осознанно, переодевается в заранее приготовленную для него одежду, натягивает перчатки, тщательно связывает узел на фартуке и закрывает лицо маской, оставляя лишь глаза. Хулиган за это время успевает выбрать, что именно первым пустит в дело. Пила мурлыкает от прикосновения его ладони и, для вида поворчав впустую в воздухе, с наслаждением впивается в мясо, словно это то самое дерево, ради которого она и была создана. Зрелище завораживает настолько, что Асано забывает как дышать.

Вращающиеся с едва ли заметной человеческому глазу короткие зубья словно какой-то адский гурман брызжут во все стороны красными ошметками, изредка давясь и жалуясь усиленным рычанием. Правой руки по запястье — ее первого блюда — едва ли хватает на хоть какое-то насыщение, но, повинуясь поглаживанию Акабане, она прерывает рычание, усмиряя голод, давая тишине без ее голоса показаться звенящей.

— Вот это да! — восхищенно восклицает рыжий, обращаясь к возлюбленному, смотря на, по его мнению, идеальный разрез, отделивший часть конечности от трупа. — Так нам даже могут не понадобиться ножи!

— Чтобы никто не опознал его, нам придется очень потрудиться. Хватит терять время.

Сил, чтобы урезонить, у Асано хватает, правда, это единственное, на что он способен, пока безотрывно смотрит на отсеченный кусок мяса. Как и любому другому человеку, ему сейчас страшно, однако, так как он тот, кем является, его ужас глушится волей. Подмечая, что стоит разделить работу, отличник оставляет разделку тела на возлюбленного, а сам принимается за упаковку отрезанного. Акабане послушно продолжает работать пилой, измельчая кисть, а затем возвращается обратно к трупу. Под возобновившимся пением пилы, нарезающей из все еще присоединенной к телу конечности кровавый рулет, пусть и в перчатках, сбор склизких катающихся в ладонях разделенных на части пальцев кажется до такой степени отвратительным, что без разницы, делай он это голыми руками или нет.

Процесс становится проще, как только они входят в ритм. Привыкнуть, конечно же, невозможно, остается лишь сдерживать желание отсчитывать прошедшие секунды, чтобы время не замедлялось еще сильнее, да глубоко дышать, превозмогая вонь. Таким образом, спустя пару часов напряженной беспрерывной работы в уныние приходит даже Акабане, не очень то расстроенный, что они даже не менялись местами, просто уставший и вспотевший. В идентичном ему состоянии Асано завязывает узел на последнем пакетике с куском бывшего одноклассника и оценивает проделанное: стол полностью покрывает запекшаяся кровь, равно как и одежду, затупившуюся пилу, часть пола и стен; все усеяно маленькими горками черного полиэтилена, похожего на кучки грызунов, собравшихся ради хлебных крошек. Им не верится, но дело наконец-то сделано. Правда, остается самое сложное — избавиться от останков, о чем они предпочитают пока не задумываться.

Переодевшись, они устраивают перекур снаружи. Запах рыбы после душного помещения кажется свежее некуда. Как и ожидается, в округе нет ни единой живой души, так что можно было выйти сразу, не таясь быть пойманными, однако совершенная предосторожность помогает расслабиться. Отличник опускается на корточки, наблюдая, как Акабане широко потягивается и зевает во все горло. Моральное утомление испытывает лишь Асано, он это понимает сразу, отводит взгляд и, поймав проблеск солнца на одной из крыш, вновь упирается глазами в лопатки возлюбленного. На этот раз он опять не решается заговаривать о том, что действительно важно, пусть это и самое желанное. Вместо этого он лишь делает шаг в сторону узнавания, оттягивая неизбежное.

— Ты же сегодня один?

Обычно Акабане приглашает его домой, так что такой вопрос на секунду застает его врасплох. Отличник странно себя ведет, что, впрочем, весьма соответствует сложившейся ситуации, поэтому получает ответ без раздумий вкупе с хитрой улыбкой. Повторять выражение Асано не удосуживается. Не определившись с тем, что чувствует, он отворачивается и молча возвращается обратно, вынуждая этим рыжего гадать о том, какие мысли содержит его голова.

В этот раз на станции начинают появляться школьники, свидетельствующие о конце учебного дня. Прихватив с собой с десяток пакетиков, отяготивших карманы неосязаемыми килограммами, Асано, самолично решивший определить места для того, чтобы избавиться от каждого, не может не начать нервничать — пускай все формы в поле зрения не принадлежат Кунигаоке, его могут узнать, как довольно известную личность среди ровесников, что усиливает тяжесть, что давит на плечи вдвойне. Рыжий не замечает этого. Акабане внимателен, но не всевидящ, поэтому, пока не указано на слишком очевидное для его возлюбленного, для него самого это остается хорошо скрытым. Ведь внимание, оказываемое отличнику — часть рутины. Трудно разглядеть что-то в привычной обыденности.

Именно это и служит частичной причиной их разлада — непризнаваемая ребяческая обида за невозможность увидеть. Асано, пусть и признает, что не безупречен, все же не способен обнаружить некоторые свои недостатки. Конечно, условно став «одним целым», они нейтрализуют большинство, но полностью стереть минусы невозможно — люди не совершенны. Тем более, не совершенны и два подростка, что только-только подступают к двери во взрослую жизнь.

Первый «подарок» отправляется в урну у выхода. Если и кто-то заглянет в пакет, то подумает на какие-то объедки, нежели соотнесет его содержимое с человеческими останками. Второй занимает место в мусорке у парка по дороге. Его вполне может найти бродячая собака, поэтому начинка и этого пакета довольно тщательно измельчена. Третий выкидывается в подворотню и, даже если будет найден, то ни за что не открыт — несколько дней пролежав в покое, источающее вонь мясо отпугнет любого. Работа «кровавого санты» заканчивается на восьмом — больше нечего выкидывать, да и Асано уже на пределе моральных сил, сам того не замечая, слишком часто поглядывая на идущего рядом рыжего, в ответ следящего за его медленным полным упадком настроения.

Говорить что-либо нет смысла — этот день не последний, пакетов в несколько раз больше, так что лгать Асано для поддержки хулигану об этом не хочется. Так они и достигают его дома. В неловкой тишине, которая служит показателем неладности их отношений. Они оба это прекрасно понимают, но тему не поднимают — как и завтрашнее избавление о улик обсуждение всего прямо сейчас — бессмысленно. Тем более, что Акабане ждет чужого первого шага, в кои то веки решив сдержаться ради исхода, который преподнесет ему Асано, веря, что он окажется желанным.

 Первым тишину нарушает звук воды. Громкий стук капель похож на маленькие молоточки, что стучат в невидимый гонг, находя отзвук в головах подростков. Асано неслышно выдыхает, стягивая с себя прилипшую к телу потную одежду, пока возлюбленный, уже раздевшись, подбирает идеальную для себя температуру, а затем плюхается в воду, поднимая слабые брызги. Покончив с «работой», Акабане тут же впивается взглядом в оголенную кожу, что ничуть не смущает Асано — они уже не раз принимали ванну вместе. Сегодня, впрочем, как и вчера, все кажется новым, странным и непривычным. Приятно ли это или же отвратительно качается на весах выбора как маятник из стороны в сторону — слишком многое произошло за такой короткий срок, что не может не мешать беспристрастности. Неизменно лишь одно — взаимность чувств, что ненадолго уравновешивает, пока логика вновь не принимается раскачивать благосклонность разума.

Таким образом они не приходят к согласию сами с собой, даже оказавшись лицом к лицу оголенные телесно. Так получается случайно — от них исходит вонь, будто они купались в мусоре, что, конечно, заметили все встреченные ими люди, воротив от них носы, так что смыть этот смрад — первостепенная после выкидывания остатков трупа потребность. Заблаговременно добавленная в воду пенящаяся жидкость делает свое дело и окрашивает ее в бирюзовый морской оттенок, поглощая слабый цвет крови, что смывается с кожи. Это приходит постепенно, но осознание все же достигает Асано. Все это — лишь для его спокойствия. И просто неслыханная заботливость со стороны возлюбленного не может не начать раздражать отличника. Его так и подмывает спросить о том, почему же ничего подобного не было до убийства, однако он сохраняет молчание, выжидая удобного момента.

Акабане, намылив голову, поглядывает из-под полуприкрытых век, положив одну руку под подбородок, другой же развлекает себя тем, что строит нелепые фигуры из пены. Судя по тому насколько скучающим он выглядит, от идеи прикосновения к волосам возлюбленного для продолжения этого «веселья» его отделяют буквально считанные секунды. Не желая становиться жертвой этой глупости, Асано рушит выстроенные перед ним замки одним единственным всплеском, невольно начиная другую игру — в брызганье. Ответный брызг в лицо не заставляет себя ждать и, спустя мгновение, за которое они явно не успевают переглянуться, они, не сговариваясь, тянутся друг к другу, желая перехватить инициативу. Так как они думают об этом одновременно, то из этого ничего не выходит, но получается результат не хуже. Разделенные парой сантиметров лица замирают. Первым двигается Акабане, однако Асано действует быстро, уравнивая свои шансы и целует. Три недели — таков срок, когда они не имели возможности прикоснуться к друг другу, так что такой исход очевиден, впрочем, до самого конца, поглощенные проблемами, они об этом не догадываются.

Напирая на чужие губы с отвратительным привкусом того, о чем не стоит сейчас думать, отличник отбрасывает все лишнее, поддаваясь гормонам. Рыжий от него не отстает, плотнее прижимая руку к краю ванной для опоры, чуть приподнимаясь всем телом, чтобы оказаться к возлюбленному как можно ближе. Соприкоснувшись плечами, подростки уже ничем не сдерживаются, и им обоим кажется, что уж сегодня они пойдут до самого конца. Но лишь кажется — одно неосторожное движение, и Акабане со скрипом поскальзывается, утаскивая за собой и отличника, из-за чего они с грохотом разбрызгивают содержимое ванны во все стороны.

— Какая дурость. — Асано потирает ушибленные локти и, не без основания на то, интересуется состоянием хулигана. — Как твоя голова?

— Просто замечательно.

Правда, по его лицу такого не скажешь — он откровенно врет. Произошедшее только подстегивает проснувшуюся раскованность, и он, положив ладони на плечи возлюбленного, тянется за новым поцелуем, в придачу к которому получает боль в затылке и спине, приложившись ко дну ванной.

— Это было жестоко!

Не успев начать насмешливую речь, Акабане замолкает — ему на лоб падает капля влаги, после чего он наконец-то замечает, что в прищурившихся глазах Асано стоят слезы. Пару секунд отличник молчит, нагнетая обстановку, а затем неожиданно начинает хохотать, плеща на лицо воду. Ошеломленный рыжий непонимающе моргает, а затем все же осознает — его обдурили. Просмеявшись, Асано надменно произносит:

— Видел бы ты сейчас свое жалкое лицо.

— Кто бы говорил! Заплакал как ребенок от мыльной воды.

Шутливо поругавшись, они возвращаются к началу — смыванию грязи, тщательно вытравливая все еще цепляющийся за нос запах до покраснения кожи. Разговоры о чем-то серьезном сейчас кажутся еще больше не к месту, так что, когда они, переодевшись в чистое, располагаются в комнате рыжего — Асано на кровати, а Акабане на стуле, повисает неловкая тишина. И это уже не раздосадывает, не привносит в атмосферу плотности, а выводит из себя.

— Завтра я пойду в школу, — заявляет очевидное отличник. То, что именно он имеет в виду, прячется за этими словами. — Тебе лучше не приходить на всякий случай еще пару дней. Сиди дома. Я выясню реакцию на пропажу…

— Не пойдешь. — Рыжий ухмыляется, прервав речь возлюбленного. Встав со стула, он оставляет на сиденье уже ненужное полотенце и подходит к Асано вплотную, чтобы заглянуть в глаза и уже более напористо произносит, — я тебя не пущу.

Вот он — ожидаемый ими обоими разговор, и Асано ничуть не готов к нему. В глазах Акабане все что угодно кроме спокойствия, впрочем, он терпелив достаточно, чтобы слушать. Скорее всего, именно таким взглядом и был одарен безвинно втянутый в разборку чужих отношений одноклассник, за неправильный ответ подвергнутый пыткам до полусмерти. Что же стоит отвечать человеку, из-за которого тот и погиб? Хотя, правильнее сказать, кем он и убит. Отличник не настолько мягок, чтобы прогибаться под навязываемыми условиями, поэтому не меняет своего мнения.

— Пойду. Хоть отец меня ни за что не станет подозревать, будет странно, если простое недомогание от усталости продолжится несколько дней. Я обязан избавить Кунигаоку от расхлебывания твоей ошибки. Хватит быть эгоистом.

Акабане вновь не дослушивает и, садясь на чужие колени, используя свой вес, вынуждает отличника лечь на спину. Повторяться нет смысла, да и речью не передать всех чувств, из-за чего он избирает самый простой метод общения — прикосновения. Не смотря на пуговицы, он с легкостью расстегивает рубашку, сдергивает мешающуюся ткань с плеча и неожиданно замирает — Асано не сопротивляется, что воскрешает в нем не такие уж и давние воспоминая того, как хулиган проделывал это с незнакомцем, чтобы вонзить в грудь нож. Мгновение этого замешательства Асано хватает чтобы скинуть рыжего с себя, поменявшись с ним ролями и, крепко перехватив руки, заставить посмотреть в глаза. Относительно раскаяния и согласия там пусто.

— Хватит. Быть. Эгоистом. — Твердо произносит он, а затем подкрепляет именем. — Карума.

Отличник все еще не верит в слабость, заставляющую того смущаться от произнесенного именно им имени, но эффект налицо. Буквально: Акабане краснеет до кончиков ушей, прекращая брыкаться, пусть у него еще достаточно возможностей, чтобы вырваться. Смущение чем-то подобным вводит его в еще большее замешательство, что совершенно не удивительно, из-за чего он не может не вспылить.

— Кто это тут еще эгоист?! Разве я прикрывался чертовой общественной работой, чтобы тебя не видеть?!

— Это не имеет ничего обще…

— Хватит мне лгать. — Акабане злостно цедит каждый звук, походя на раззадоренную кошку. — Тот придурок тоже пытался уверить меня, что ты всецело озабочен потребностями окружающих и не имеешь ни минуты личного времени. Знаешь, он даже не поверил, когда я показал ему твои фотки!

— Разве я не говорил тебе их удалить? — невольно вырывается из рта Асано. Пусть именно сейчас это мелочь, он просто не может не выразить своих мыслей. — Ты хоть представляешь, что будет, узнай кто-то, что мы встречаемся? Репутация школы… — он запнулся, когда на лице рыжего расплылась циничная усмешка, которая так и говорила, что эти слова ожидаемы. — Я сказал что-то смешное?

— Нет. — Противореча себе, хулиган хихикает. — Нет, ты просто такой, какой есть. Ты всегда удобно прикрываешься обязанностями, как прижмет, приравнивая их к своему благополучию. Однако ты все же просчитался: в последнее время говорил, что занят, но раньше находил на меня множество времени, и никакая школа не мешала нам видеться. Разве я тут эгоист? — На это Асано молчит. — Нечего сказать на правду?

— Карума. — «Отместка» коротка и бьет без промаха, заставляя рыжего вновь краснеть. Повторяя чужое имя еще несколько раз и удовлетворившись усилением оттенка на щеках, Асано глубоко выдыхает. С этим уже ничего не поделать. Убегать некуда. — Ты прав. Я не хотел тебя видеть. До сих пор не хочу.

— И поэтому решил помочь мне? Ты, конечно, странно себя вел, но чтобы таким образом прикрывать пристрастие к крови…

Акабане слишком широко улыбается, совершенно забывая о плохом настроении и злобе, готовый засмеяться вновь. Асано его веселость не разделяет, предпочитая оставаться на серьезной волне.

— Я хочу быть с тобой рядом, пока это возможно. Именно из-за этого я и не хочу тебя видеть. И именно поэтому я сегодня и вчера тебе помог.

Рыжий все же не сдерживается и хватается за живот, хохоча. Отличник смотрит на это с сожалением, но ждет ответа, смотря ему в глаза.

— Это что, признание? Весьма оригинально. Прямо как в дораме. Мне следует придумать что-то в этом же духе! — Воодушевленный, он вскакивает, садясь прямо и, беря возлюбленного за руки, выдает задуманное. — Тогда если мне будет недоставать твоего внимания, я всегда буду находить человека, на котором можно выместить одиночество. Думаю, следующим в этом случае будет твой зам.

— Не смей. — Улыбаясь так же радостно, но не без натяжки, Асано крепко сдавливает его ладони, на что получает мгновенную реакцию, и вся внешняя мирность так же исчезает — переплетя пальцы, они давят друг на другу на руки, пытаясь вынудить подчиниться. — Ты же знаешь, что другого такого человека на эту роль попросту нет. Это увеличит на меня нагрузку.

— О-х-хо! Так ты намереваешься продолжать меня игнорировать? — Борясь, они сокращают между собой дистанцию, нежели увеличивают, так что оказываются уже почти нос к носу, разговаривая едва ли не рот в рот. Не имея возможности игнорировать это, Акабане идет на поблажку. — Кстати говоря, эти три недели были о-о-чень долгими.

— Не только для тебя.

Понимая к чему клонит возлюбленный, Асано не тратит время на хождение вокруг да около, устраняя расстояние между их губами. Пока они смотрят друг на друга, им несколько стыдно, но вместе с одеждой это чувство пропадает, сменяясь на нечто более естественное — неизведанное желание обладать чужим телом. Для Акабане ощущение прерывистого дыхания, пока его рука скользит по чужому члену становится чем-то, что въедается в разум сильнее криков школьника, имени которого он так и не узнал. Эйфория, наполняющая его сознание от идентичной ласки, стирает отвратительную память о том, насколько склизкие и длинные у человека кишки и с каким причмокиваем могут лопаться и разрезаться органы. И, наконец, оргазм, которого они достигают почти что вместе, в поцелуе, перекрывает едва ли окрепшее сожаление о мучении по сути невинного человека.

Оно того стоит — решает Акабане и блаженно улыбается чувству расслабленности во всем теле. Оно того стоит — соглашается Акабане и покорно не приходит на следующий день в школу. К сожалению, примерное послушание не позволяет ему увидеть лицо не выспавшегося возлюбленного, что, в отличие от него, всю ночь смотрит «ужастики», находясь в первом ряду кинотеатра снов. И, к сожалению, когда спустя время он все же посещает холм класса «Е», Коро-сенсей смотрит на своего лучшего ученика с упреком, что сулит нешуточный разговор после уроков. К сожалению для всех участников этого так пока и не раскрытого инцидента, даже пройдя через тяжелые испытания, Акабане все еще считает, что оно того стоит. В конце концов, его чувства оказываются взаимны, пускай еще многое между ним и Асано так и остается неразрешенным.