— Антон? Ты чего так расстроился? — спрашивает Граф и с любопытством смотрит на него. — Радоваться надо — выпускной, больше никаких пар, никаких сессий, можно оторваться на вечеринке и хорошенько выпить!

Антон уже давно перестал удивляться тому, что Граф не только говорит, но и рассуждает совсем как человек — сказываются ли годы общения с людьми, или же все животные на самом деле очень умные, Антону уже все равно. Он просто принял своего говорящего друга и не парится больше над тем, что, как и почему. Граф просто… есть. Есть рядом. И этого достаточно.

Правда, не всегда.

Антон вздыхает.

— Да я думал с другом пойти, раз уж пары у меня нет, но все, оказывается, уже давно договорились о компаниях. Я один, как последний лох — буквально последний — так ни с кем и не созвонился. Навязываться не хочу, так что, видимо, пойду один. Или вообще не пойду.

Не хочется смотреть на лобызания друзей с девушками и ловить на себе сочувствующие взгляды. И идти с компанией малознакомых однокурсников, чтобы они обсуждали свои темы и шутили свои шутки, а он сидел в сторонке и пытался подхихикивать — тоже нет, спасибо.

В конце концов, Антон прекрасно провел свой школьный выпускной — часть вечера вливал в себя алкоголь, дергался под музыку, орал какие-то тосты, смеялся и очень много целовался с девчонкой из параллели, а другую часть вообще почти не помнил. Дожившие до утра, кажется, встречали рассвет, и Антон, судя по фоткам, был среди них, но живым себя определенно не ощущал.

И это было, честно, охуенно.

В вузе все будет не так — может, не менее весело, но взрослее и спокойнее. И если в школе было достаточно набухаться, чтобы почувствовать себя частью всеобщей эйфории, то сейчас этого явно не хватит.

— Так, а ну не раскисать, — вдруг бодро приказывает Граф и за один короткий взмах крыльев подсаживается ближе к Антону. — Как насчет того, чтобы напоследок хорошенько выпендриться и прийти с ручным вороном?

Антон секунду хмуро обдумывает услышанное, а когда понимает, что Граф имеет в виду, закатывает глаза.

— Ага, чтобы Димка и Серый окончательно добили меня своими шуточками.

— Вот именно!

Антон переводит на него ошалевший взгляд.

— Ты орешь?

— Я каркаю, братан. — Не прыснуть не получается. — Серьезно, давай. Доведешь до конца эту вашу затянувшуюся историю с невестами — прикинь, они ведь даже не ожидают, что ты можешь взять меня с собой!

— Признай, ты просто хочешь потусить.

— Признаю. Ну так что, исполнишь мое маленькое эгоистичное желание?

В голосе Графа появляются нотки хитринки и… флирта? Боже, с ним заигрывает птица! Причем птица-парень! Кому рассказать — решат, что это из плохого анекдота. Или фанфика. Или как их там, фанфики? Не суть.

— Соглашайся, — продолжает Граф и неожиданно подмигивает, — в качестве благодарности за диплом, а?

Антон охает, будто его ударили по голове подушкой, но при этом не может не улыбаться.

— Вот так, значит? Шантажируешь меня?

— Немножко. — Будь Граф человеком, сейчас он непременно ослепительно улыбнулся бы. Но Антон и так чувствует интуитивно, что тот улыбается, как только может.

Если так подумать, прийти на часик-другой было бы неплохо. Попрощаться со всеми знакомыми, да и просто развеяться. Раз уж все равно платил за тусовку — не зря же, в конце концов. И если выбирать между скучным потягиванием пива в одиночестве и демонстрацией всем товарищам ручной птицы под остроумные и при этом никому, кроме него самого, не слышимые комментарии этой самой птицы, да под все то же пиво… Или вино, раз уж он будет изображать Дракулу… Да, это определенно звучит, как хорошая идея.

Хуже точно не будет, а лучше — очень вероятно.

В конце концов, если вдруг он втянется, всегда можно будет отправить Графа домой или по его графским делам — он же не просто ручной, он…

Он — невероятный. С целой планетой в маленькой голове. Такую и у людей-то не встретишь.

— Ладно, договорились. Заодно таксиста напугаем. — Антон хмыкает, сразу представив эту картину. — Давай ты громко каркнешь, а я…

— Нет-нет, ты поедешь первым, а я за тобой, — вдруг перебивает Граф и тут же поясняет: — Эффектно будет, если я сам прилечу и приземлюсь тебе на плечо, а?

Антон чуть было не спрашивает, как же тот собирается найти нужное место, а потом попасть внутрь, но тут же одергивает себя, ведь это все равно, что человеку задать тот же вопрос. Глупо и странно.

— Получается, я должен буду первый час скучать там один? — Он пытался сказать это в шутку, но, кажется, голос прозвучал слишком грустно.

— Брось, не целый час, — тут же успокаивает Граф. — Мне, конечно, надо будет собраться — наряд, прическа, сам понимаешь… Но так долго ждать я точно не заставлю.

Антон ржет. Граф загадочно сверкает голубыми глазами.

— А еще, — вдруг продолжает он, — важный момент, чтобы эффект был еще сильнее. Как услышите на улице рев мотора, скажи, мол, «О! Это мой ворон летит на своем мотоцикле».

— Ладно, модник, я понял, — отсмеявшись, говорит Антон. — Так и скажу, поржем потом всей компанией. И даже нарочно уйду пораньше, чтобы тебе не мешать наряжаться. И спасибо. За подарки, и что придешь, и… вообще, за все.

— Отставить сантименты! Иди давай, упаковывайся, а то опять будешь носиться в последний момент.

И Граф красноречиво хлопает крыльями, будто подгоняя. Как тут не подчиниться?

• ❖ •

Напомните Антону никогда, вообще никогда — не «пока он не перестанет злиться», не «в ближайшие n лет», не «под настроение можно», а именно ни-ког-да! — не идти на поводу у всяких петухов.

У пернатых, в смысле.

Прошло гребанных полчаса, а если верить цифрам на телефоне, то всего каких-то двадцать шесть минут, а терпение закончилось, как и пиво в стакане, которое Антон вообще-то не собирался пить, но иначе попросту не выдержал бы. Потому что каждый, буквально каждый человек, с кем он начинает говорить, считает долгом так или иначе заметить, что Антон пришел один.

Надо отдать должное, что не все над этим шутят. Шутят только те, кто хотя бы издалека слышал об их с друзьями споре — а это половина университета и восемьдесят пять процентов выпускного курса. Остальные же смотрят либо с сочувствием, либо с искренним недоумением, и Антон не уверен, какой из всех трех вариантов хуже.

Тем, кто подкалывает, он отвечает с натянутой ухмылкой (втайне надеясь, что она не похожа на оскал), что его так называемый «муженек» прибудет позднее. Кажется, никто ему даже не верит, что хорошо, но обидно. А еще неприятнее то, что вся эта затянувшаяся шутка в итоге свелась к тому, что все снисходительно кивают и оставляют Антона в одиночестве ждать свою недопару, а сами отправляются к своим компаниям, которые медленно, но верно сливаются в одну большую тусовку.

Ловить на себе насмешливые взгляды становится все более невыносимо. Не то чтобы всем и каждому есть до него, Антона, дело. Он все-таки взрослый мальчик и понимает, что на него всем, по сути, насрать. Но также он понимает, что является сейчас тем самым фриком на вечеринке, над которым все тихонько ржут и который всегда может стать темой для шутки, чтобы разбавить молчание в паузах. И быть этим фриком, оказывается, не круто.

В итоге Антон решает забить на все и втиснуться за стол, где сидят в том числе Сережа с Оксаной и Дима с Катей. Ребята заняты разговорами и едой, так что даже не обращают на него внимания, и Антон понемногу выдыхает и начинает вникать в тему беседы.

Но, ожидаемо, расслабляться получается недолго. Спустя три ложки салата, пять бутербродов и два тоста, что в переводе на человеческий означает едва ли пятнадцать минут, Серега внезапно вбрасывает:

— А че ты-то без хахаля своего, Антох? — и ржет.

Димка и те, кто в теме, неохотно посмеиваются, но прикол давно уже свое изжил, чтобы на нем держался весь юмор за столом. Но тут вскидывается Макар, которого вообще никогда не было видно на парах и который только по этой причине умудрился пропустить все веселье:

— В смысле хахаля? — Он округляет глаза и чуть ли не в рот Антону заглядывает. Там, кстати, как раз пережевывается очередной бутерброд с рыбой; остается только надеяться, что не с радужной форелью. — Ты гей, что ли?!

Теперь уже смеются громче, кто-то начинает вкратце пересказывать Илье историю со звонками и невестами, а кто-то очень остроумно (нет) комментирует:

— Хоть бы в клетке его притащил! Муженек, все-таки.

Антон упрямо ест. Еда, в которую он честно вложил свои деньги, — единственное, что способно его здесь удержать. Особенно теперь, когда он узнал, как вкусно готовят повара в этом ресторане.

И ровно в этот момент за окном раздается нарастающий шум мотора. Их столик как раз недалеко от окна, которое выходит на проспект, так что слышно отлично. Антон сразу же вспоминает слова Графа и на пару секунд исполняется уверенностью, что это он, пока не соображает, что слова про мотоцикл явно были шуткой. Даже если бы у Графа был мотоцикл с водителем или друг с мотоциклом, его, по его же собственным словам, никто, кроме Антона, не понимает. Тем не менее, звук мотора приближается и замирает аккурат около ресторана.

Пахнет пиздежом, но откуда — пока непонятно.

Если бы они были в фильме, сейчас все присутствующие резко прекратили бы свои разговоры, стали взволнованно бормотать что-то и разом кинулись бы к окнам, а один только Антон бы побежал на улицу и… и что? Увидел бы птицу за рулем крутого байка? Впрочем, зная Графа, это было бы не сильно удивительно.

Поскольку они не в фильме, такой сцены не происходит, но все-таки часть парней оборачивается на звук. Макар и Журавль как раз интересуются мотоциклами, потому что они тут же начинают обсуждать что-то на татарском — про двигатели, мощности и приводы.

— Харли, что ли? Я в Питере таких не видел, — с затаенным восхищением, почти детским, говорит Илья. — Где взял, интересно?..

— И кто, — поддакивает Дима. — Весь я столько не стою, отвечаю. Это либо приезжий, либо какая-то шишка.

— Да ну, на таком по городу ехать! Это Бэха, наверно, ну судя по звуку.

И тут Антона кто-то дергает за язык. Слова сами собой всплывают в мозгу и льются наружу прежде, чем он успевает подумать.

— Не спорьте, ребят. — Надо бы заткнуться, но всё равно все уже смотрят на него вопросительно. — Это… Это мой ворон на своем мотоцикле прилетел.

Спустя секунду вся компания ржет, и Антон тоже выдавливает улыбку. Ну вот кто его дернул?.. Только что забыли, только выпала возможность перевести разговор на другую тему. Может, никто бы уже и не вспомнил про Графа, а теперь… Антон прикидывает, сколько еще ему надо съесть, прежде чем будет не жалко уйти отсюда, и список блюд стремительно уменьшается с каждой секундой.

А потом происходит что-то странное.

Он смотрит себе в тарелку, поэтому не сразу обращает внимание на то, что все девушки вокруг, а за ними и парни, повернули головы и на что-то залипли. Примерно в то же время с разных сторон зала доносятся вздохи и откровенные возгласы «Вау!» — все женские. И хотя в целом они все еще не в фильме, чтобы клубная музыка вдруг затихла, а присутствующие расступились и замерли, все равно ощущается резко сгустившееся… не напряжение, нет. Скорее, любопытство и явное восхищение, смешанное с одним на всех вопросом «Что за черт?».

Во всяком случае, именно этот вопрос мигает неоновой надписью в голове у Антона, когда он поднимает голову и сразу же встречается взглядом с очень знакомыми голубыми глазами.

Он видел их каждый день на протяжении почти целого года. Он несколько месяцев учился различать по ним эмоции, вопросы и ответы. Он знает каждый оттенок этих глаз в зависимости от освещения и настроения, он может прочитать по ним столько, сколько не выразишь словами в одном диалоге.

Но теперь эти глаза принадлежат не птице. Они хитро сияют на лице человека.

Антон вообще-то би, но парнями до сих пор интересовался скорее в сексуальном плане, нежели в романтическом. Его одинаково привлекали и девушки, и парни, когда речь шла о возможности провести вместе ночь или время в клубе, но пока он не встречал ни одного представителя мужского пола, в кого он мог бы влюбиться, с кем ему хотелось бы встречаться.

Давайте честно: до этого он не встречал по-настоящему красивых мужчин.

До этого самого момента, когда к нему — к нему, не к кому-то еще в этом зале, полном молодых людей — подходит… Граф.

Почему-то у Антона даже вопросов не возникает. Точнее, возникают, конечно, но они настолько далеко отходят на задний план, что он и не пытается их задать хотя бы мысленно. И сомнений тоже нет, потому что какие могут быть сомнения, когда он попросту знает эти глаза?

Как в замедленной съемке, Антон поднимается с места, краем сознания удивляется, что ноги вообще его держат, и не обращает внимания на людей за столом, так что не знает, смотрят ли сейчас все на них, как в кино, или уже давно вернулись к своим разговорам.

Ничего уже не важно, кроме того, что Антон подходит почти вплотную к тому, кто еще сегодня утром был просто птицей, его любимой птицей, и смотрит, смотрит, смотрит… Насмотреться не может.

Какой же он красивый.

И он смотрит на Антона чуть дерзко, явно довольный произведенным эффектом, прикусывает губу, кивает небрежно — а в глазах мечется едва заметная тень волнения. Волнуется, что Антон не узнает его? Что не примет? Или просто боится не понравиться?

Глупый, такой глупый вороненок.

— Здравствуй, Антон, — все-таки говорит первым, и Антон отмирает.

Пожалуй, нет нужды уточнять, что и голос у Графа безумно, невозможно, невыносимо сексуальный. Он звучит совсем не так, как раньше, потому что раньше не было этой легкой хрипотцы, этого придыхания. Его голос звучал прямо в голове, ровно и в какой-то степени тускло, без дополнительных окрасок, которые могут придать только голосовые связки.

Теперь же два слова, брошенные чуть настороженно, пробегают волной мурашек по коже и касаются теплом внизу живота.

Охуеть.

Антон осознает, что уже несколько минут молчит и тупо рассматривает Графа, наверняка с максимально тупым выражением лица, так что приходится через силу встряхнуться — и все равно оторвать от него взгляд не получается ни на секунду.

— Здравствуй, Гр… Граф… — Антон мотает головой — сердцем он сразу все понял, но стоило сказать вслух, и это показалось полным бредом. — Да нет, не может быть.

Тот чуть шире улыбается, но не моргает, продолжает смотреть напряженно, и локти рук, сложенных в карманы, то расслабляет, то отводит назад. Блять, как же на нем сидит этот костюм… А челка, челка! Иссиня-черная, какими были перья. Уложенная и так мило растрепанная, пушистая такая, что хочется потрогать — сил нет. Антон определенно его не вывозит.

— Да, Граф, все верно. Это я.

Хочется сказать, что это лучший подарок на выпускной. Хочется спросить, почему именно сейчас. Хочется сгрести в охапку это ухмыляющееся чудо, увезти куда-нибудь далеко и никогда от себя не отпускать.

И, для начала, хочется просто коснуться его — убедиться, что настоящий.

Но это совершенно наглым образом делает первым Позов. Антон и не заметил, что оба его друга встали и подошли к ним, чтобы поприветствовать, как они наверняка считают, его приятеля.

Так вот, Димка протягивает ладонь Графу… боже, правда Графу… и тот машинально жмет ее, не сразу отведя взгляд от Антона.

— Приветствую, я друг Антона, Дима. А ты?..

В голосе друга слышна его фирменная подозрительность, да и то, как крепко он сжимает пальцы Графа, говорит о его очевидном недоверии к незнакомому персонажу. Тем временем Антон теряется, совершенно не зная, как представить своего ручного ворона, которого Димка отлично знает и который неожиданно превратился в человека.

— Это… — вступается он, в панике глядя на Графа, однако тот в помощи не нуждается и спокойно представляется с добродушной улыбкой.

— Меня зовут Арсений, очень приятно. Я хозяин ворона.

«Что?»

— Что?

Антон соображает долю секунды, но быстро подхватывает мысль, как будто Граф — Арсений — привычно послал мысленный сигнал.

— Да-а, мой ворон ручной оказался, потому и не улетал, — свободно выкручивается Антон, краем глаза ловя довольную ухмылку. — А это, вот… хозяин нашелся.

Они снова сталкиваются взглядами и, кажется, залипают друг на друге. Потому что голос Димы раздается как сквозь вату, и если спросить у Антона, сколько времени прошло после предыдущей реплики, он вряд ли ответит.

— И давно вы знакомы?

Это как в типичном ромкоме, где главные герои притворяются парой, возможно, женатой, и им задают простейшие вопросы об их отношениях. Сравнение вряд ли хоть сколько-нибудь подходит ситуации, но Антон чувствует себя именно так и в мыслях истерически смеется. Лишь бы не спиздануть в один голос совершенно разные ответы, как те самые герои ромкомов.

Арсений, видимо, думает в похожем ключе: он смотрит прямо ему в глаза, широко распахнув свои, и будто пытается показать что-то взглядом, но не может определиться, что именно. В целом это похоже скорее на крик о помощи и флирт в одном флаконе. Насчет последнего Антон не уверен — не исключено, что он видит то, что хочет видеть.

Когда тишина становится слишком уж подозрительной, Антон все-таки неуверенно тянет первым:

— Не то чтобы очень…

Его внезапно выручает Катя, которая почти запрыгивает на Диму со спины, широко улыбается и ненавязчиво тянет своего парня назад. Ну что за умничка.

— И не стыдно тебе? — смеется она, глядя на Антона. — Скрывал от нас такого красавца!

Антон искренне возмущается, но не столько реплике Кати, сколько тому факту, что, действительно, а какого хрена?

— Да я сам его раньше не видел! — Он опять цепляется взглядом за Арсения, который продолжает пристально на него смотреть и то ли молча предупреждает, то ли пытается не заржать. Скорее второе. Но Антон до сих пор сомневается в своей адекватности. — У него на аватарке фотка ворона стоит. Того самого. Мы до этого только переписывались.

— И по телефону пару раз говорили, — добавляет Арс. Ну точно же, губы облизнул и прикусил нижнюю, чтобы не улыбаться по-идиотски. Или это снова флирт. Или и то, и другое. И можно без хлеба.

— У тебя, кстати, в реальности голос другой, — выдает Антон, многозначительно дернув бровью. Не только ты, Граф, можешь дразниться.

Арсений вдыхает и почему-то не выдыхает, а еще не моргает. И что б Антон удавился сигаретой, если сейчас вокруг них не скопилось такое мощное сексуальное напряжение, что попытайся поджечь эту самую сигарету — и взорвет нахрен полгорода.

Даже друзья, столпившиеся вокруг, это чувствуют, потому что, неловко посмеиваясь, расходятся. Кто-то возвращается за стол, кто-то ржет:

— Ла-адно, мы пойдем. Оставайтесь тут, голубки… или воронята?

…и Антон даже не может определить, кто это сказал. Для него вообще немножко перестал существовать мир вокруг. Пусть прямо сейчас какой-нибудь инопланетный монстр попытается захватить вселенную — Антон отмахнется и попросит подождать, пока он насмотрится на человека перед собой, а для этого, на минуточку, минуточки не хватит.

Он не замечает, кто из них двоих подходит к другому; кажется, они синхронно делают пару медленных шагов навстречу. Арсений чуть ниже, и это приятная и удобная разница в росте, какой у Антона никогда не было ни со знакомыми, ни, тем более, с потенциальными партнерами. Он смотрит завороженно и не знает, чем любоваться: глазами, губами, скулами, челкой?.. От эмоций перехватывает дыхание, и он с трудом возвращает себе частицы рассудка, чтобы моргнуть, легонько улыбнуться и проговорить так, чтобы услышал только Арсений:

— Если бы я сам знал, что мой ворон такой красавец…

— То что? — подхватывает тот почти игриво.

Антон пропускает вдох. Ну какой же невероятный.

— По меньшей мере, не волновался бы так.

— А сейчас?

— Что сейчас?

— Перестал волноваться?

Антон больше не может держаться — тянется рукой и легонько прикасается к челке, ведет дальше, и Арсений поддается этой простой ласке, чуть прикрыв на секунду глаза. Совсем как когда был птицей.

Он смотрит на Антона выжидающе, позволяя решать, что делать и говорить дальше. Глаза, ярко-голубые и кристально-чистые, открывают сейчас его душу, и Антону на секунду становится страшно — ведь за ним сейчас выбор.

Но всего на секунду. А потом он улыбается еще шире.

— Сейчас перестал.

Рука скользит по шее, по плечу, вдоль руки Арсения и наконец легонько, вопрошающе касается его пальцев. И в сердце что-то жалобно скулит, когда те сжимают в ответ. Арсений вдруг подается вперед, и Антон почти ждет поцелуя, но получает шепот в самое ухо:

— Пойдем отсюда? — Чужие губы едва ощутимо ласкают кожу, и это пускает мурашки по всему телу и теплый импульс, от которого тянет внизу живота. Черт, Антон никогда в жизни такого не чувствовал. Ни с одной девушкой. Ни, тем более, с парнем.

Его хватает только на слабый кивок, а потом Арсений тянет его за собой к выходу, и Антон прекрасно понимает, как они сейчас выглядят, но ему впервые в жизни совершенно все равно, кто что подумает.

Это же, на самом-то деле, не важно ни разу.

Они выходят из ресторана, уже крепко держась за руки и глупо улыбаясь. От потока свежего воздуха Антон немного приходит в себя и начинает чуть лучше осознавать реальность. Правда, длится это недолго — ровно до момента, когда Арсений, отведя его чуть в сторону, разворачивается и подходит близко-близко, почти прижимается, но недостаточно, чтобы назвать это хотя бы полуобъятием.

— Про мотоцикл я не врал, — выдает он, почему-то смеясь, и указывает глазами куда-то в бок.

Антон, честно, даже не смотрит.

— Можем проехаться, — продолжает Арсений, — или пешком погуляем?

Перспектива крепко обнимать Арсения за талию и прижиматься бедрами к его, конечно, заманчива, но Антон, во-первых, почему-то никогда не был фанатом мотоциклов, во-вторых, не уверен, что в состоянии эйфории ехать безопасно (Арсений, судя по шальному взгляду, соображает ненамного лучше него), а в-третьих, хочет иметь возможность в любой момент посмотреть в голубые глаза и убедиться, что это правда происходит в реальности.

— Пойдем пешком?

— Хорошо, — спокойно кивает Арсений и уже почти разворачивается, но Антон мягко обхватывает свободной рукой его плечо.

— Да погоди ты…

Арсений смотрит вопросительно и как будто выжидающе. Наверное, целовать его еще рано, хотя хочется безумно. Вместо этого Антон на выдохе притягивает его к себе и утыкается губами в плечо. Он все-таки выпускает его ладонь и вместо этого укладывает руку на поясницу, чтобы прижать так крепко, как только получится.

Возле уха слышится хрипловатый выдох, возле сердца — ответный стук чужого. И через несколько секунд Арсений вдруг судорожно вдыхает и сразу выдыхает, весь вжимается в него, стискивает в кулаках пиджак на спине и затихает, не дыша и мелко подрагивая.

Антон, только что витающий в этой удивительной, внезапной и такой долгожданной влюбленности, настороженно хмурится. И уже собирается спросить, но сразу передумывает. Вместо этого он перехватывает плечи Арса, чтобы обнять за спину и максимально укутать собой, легонько чмокает в висок и кладет подбородок на его макушку. Говорит негромко:

— Все хорошо. Я рядом, — и слышит еще один выдох, уже более ровный.

На вопросы время найдется. А сейчас он просто нужен.

• ❖ •

Гулять по центру Питера белой ночью и смотреть на развод мостов — клише, каких поискать, но именно это они и делают. Все еще не задавая вопросов и не отвечая на них, а просто проводя время вместе. Так, как привыкли, и так, как еще не проводили.

Они оба словно дорвались — до нормального общения друг с другом, до общения с кем-то, кто нравится, до легкости этой, до романтики, в конце концов. И потому не могут перестать улыбаться. И касаться друг друга, оправданно и не очень.

Антону кажется, что лучшего праздника он желать не мог. Так не празднуют ни выпускной, ни новый год, ни даже день рождения. У него все эти дни в последние полгода прочно ассоциируются с Графом — с Арсом, — но именно этот, один-единственный в жизни день, останется любимым, однозначно.

Ближе к полуночи они сидят в тихом парке на скамейке. Вокруг много парочек, и на них двоих никто не обращает внимания — хотя бы потому, что они далеко не единственная однополая пара здесь. Задумавшись об этом, Антон не сразу понимает, что мысленно вовсю называет их с Арсом парой, и это неплохо бы обсудить, вот только стоит ли сейчас? Или как раз это и стоит, а все остальное пусть ждет до утра?

— Арс, — зовет он и мягко ведет большим пальцем по тыльной стороне ладони, которую последние часа полтора не выпускал из своей.

— М-м?

— Мы будем сейчас говорить о?.. Ты не подумай, я не тороплю, — перебивает он сам себя, чувствуя, как Арсений мгновенно напрягается. — Как ты захочешь. Я, знаешь ли, до сих пор не могу отойти от написанного за ночь диплома — вот это шок. А то, что птица превращается в человека, это ерунда.

Арсений натянуто улыбается, но его глаза стали не просто печальными, а какими-то затравленными, что ли. Даже длинные ресницы этого не скрывают. Антону хочется стукнуть себя за то, что начал эту тему, и все-таки дальше делать вид, что ничего необычного не происходит, трудновато, когда никто об этом не договаривался.

Антон не соврал — он может потерпеть. Несколько месяцев пообщавшись мысленно с вороном, научаешься мыслить шире обычного человека и допускать, что в мире все устроено сложнее, чем пишут в учебниках. А если этот факт уже принял как данность, то чего спешить с узнаванием подробностей? Теперь-то Антон ничему не удивится.

— Не птица в человека, — произносит Арсений на грани шепота, — а человек в птицу. Это проклятие, Антон. От… Кощея Бессмертного.

Так. Ладно. Чему-то все-таки удивится.

— Ага.

— Ты не веришь. — Это не вопрос, и Арсений горько ухмыляется, будто этого и ожидал, а потом легонько тянет на себя руку.

— Почему это? Верю. — Антон крепче ее сжимает и обхватывает второй ладонью, чтобы кое у кого и в мыслях не было, что его теперь отпустят. — Просто мне надо немножко свыкнуться с этим. Но ты продолжай.

Арс медлит. Хотелось бы думать, что из-за неуверенности, но дергающийся кадык и нервное покусывание губ говорят за себя: ему страшно. Страшно даже вспоминать об этом, не то что говорить.

— Он похитил меня четыре года назад, с моего выпускного. Я сам не сразу поверил своим глазам, но его, знаешь, трудно не узнать. Как ни странно. И я видел… видел его магию. Как он превращает в золото всё, и живое, и неживое. Как сам оборачивается птицей, страшной такой. Он держал меня в своем замке. Оттуда не сбежать, Антон, я пытался. Там темно, у меня зрение село, оказывается. — Арсений хмыкает. — И солнца нет, только это проклятое золото.

— Что он хотел? — спрашивает Антон резко, потому что всё это кажется невероятным, но ни на секунду не кажется ложью, и от этого страшно становится даже ему самому.

— Это неважно, — отмахивается Арсений и тут же продолжает, не давая возможности настаивать. — Он поймал меня, когда я в очередной раз пытался убежать, и наложил проклятие. Быть тебе птицей, да не летать по небу. Перья тебе одеянием, да не скинуть их. И нет тебе слов, кроме крика, покуда… — Он запинается. — В общем, оно уже теряет силу. Но я не знаю, что будет, когда оно падет окончательно. Вернусь ли я туда, или он сам придет за мной. Может, он вообще обо мне забыл…

По тону Арсения не скажешь, что такой вариант хотя бы возможен.

— Обойдется, — жестко говорит Антон и одной рукой притягивает Арса к себе, сам подсаживается ближе, обнимает крепко, стараясь игнорировать тревожный стук сердца. — Не отдам тебя. Понял?

Оба знают, что против магии у Антона нет ровным счетом ничего. Наверное, поэтому Арсений не отвечает, только прижимается к нему.

Они сидят в молчании несколько минут.

Где-то играет музыка, парочки вокруг переговариваются, некоторые целуются. Антон уже почти решается заговорить об этом, но слышит сдавленный шепот:

— Я не хочу туда возвращаться.

И этот страх, не скрываемый почти, потому что такое невозможно скрывать, этот неслышный голос, в котором столько пережитой боли, переламывают что-то внутри Антона. Он не просто не может сдерживаться — ему физически больно оставаться сейчас хоть сколько-то далеко.

Он, не осознавая своих движений, не думая над ними ни единого мига, целует лохматую макушку, вдыхая запах геля для волос, шампуня и его, Арсения. Целует коротко раз, другой, третий — уже в челку, внутренне разрываясь от нежности, одну руку перемещает на затылок и легонько теребит мягкие пряди. Чуть отстраняется, приподнимая его голову, убирает челку со лба и снова целует теперь кожу, прохладную и гладкую.

Арсений не сопротивляется, но и не отвечает, только цепляется за его рубашку, не то в поисках защиты, не то готовый оттолкнуть. И это на секунду отрезвляет.

— Арс? — вполголоса зовет Антон, отстранившись. — Блин, прости, надо было спросить…

— Все хорошо, — снова без голоса, одними губами, но уже без страха. — Только давай пойдем домой?

«Домой».

Сердце запинается, так глупо, но так просто. Эта комната в общаге и правда стала для них домом чуть больше, чем для любого из студентов. Немного грустно, что из нее придется уехать, но с другой стороны, там они жили с Графом, а с Арсением… Антон понимает, что очень хочет жить с ним. Но уже не в маленькой обшарпанной комнатке, а в красивой квартире. Может, не в центре города, может, не в трехкомнатной.

Зато их. Общей.

Чмокнув напоследок смешной нос-кнопку, Антон поднимается и сразу берет Арсения за руку, но тот вдруг останавливает его.

— Антон, подожди. Послушай сначала, это важно. — Он сглатывает и достает что-то из кармана. — Я хотел отдать позже, но что-то предчувствие нехорошее… Забудь, просто паранойя уже. Но все-таки на всякий случай…

— Арс, — перебивает Антон, пристально глядя ему в глаза. — Все хорошо. Ты чего?

— Да. Да, все хорошо. Но через три дня срок заканчивается. Неизвестно, что может произойти, поэтому…

Он протягивает Антону небольшой предмет. В сумерках видно плохо, но Антон приглядывается и… моргает недоуменно. Потом смотрит на Арсения.

— Магнитик?

— Не спрашивай, просто носи его с собой, ладно? Считай, это подарок на выпускной.

— Подарком был диплом. — Антон усмехается, но послушно кладет магнитик с видом Питера во внутренний карман. — И ты.

Они не берутся за руки, а вместо этого совсем по-детски цепляются мизинчиками и так идут до самой общаги, потому что метро, естественно, уже закрылось. Стасян, извечно сидящий на входе, косится на них со всем недовольством мира, но пропускает без вопросов — последняя ночь, как никак. Антон запинается на этой мысли, но тормозит себя. Обо всем этом он подумает завтра.

Сейчас есть только Арс.

Которого он начинает целовать, не дойдя до комнаты.

И который — о-боже-блять — со всем желанием ему отвечает.

И все бы ничего, только в том, как Арсений цепляется за его плечи, как прикусывает губы, как с силой жмурится, чувствуется такое отчаяние, что запал остужается, и уже на пороге Антон мягко отстраняет Арса от себя и внимательно смотрит ему в глаза. Те прикрыты дрожащими ресницами, и даже в темноте видно, как лихорадочно они блестят.

— Ты чего, эй? — шепчет Антон, аккуратно обводя пальцем его губы, скулу, бровь, висок и замирает, легонько поглаживая щеку. — Все же хорошо.

Неожиданно Арсений меняется в лице. Он на секунду крепко сжимает челюсти, будто чем-то недоволен, а потом сам набрасывается на Антона с жесткими поцелуями, одновременно хватаясь за его рубашку и яростно расстегивая пуговицы.

Антон слишком давно ни с кем не был, чтобы сейчас возражать. Да и зачем? Раз они оба этого хотят.

Они кое-как проходят в комнату, не прекращая целоваться и стягивать друг с друга одежду, но мозги еще не отказали окончательно.

— Душ? — выдыхает Арсений между поцелуями.

— Может, похуй? — Антон впивается в его шею.

— Давай хоть руки помоем. — Арсений запрокидывает голову.

— Только по очереди. — Антон окончательно сбрасывает с него рубашку и с недовольным рыком отстраняется. — Иначе я не дотерплю.

Арсений хихикает и напоследок чмокает его в кончик носа, а потом ловко выворачивается из кольца рук.

— Тогда я заодно сполоснусь. Не вздумай заканчивать без меня!

— Сволочь мелкая! — обзывается Антон вдогонку, а сам головой качает. Прям «заканчивать» — ну точно графье.

Когда Арсений утаскивает из шкафа полотенце и скрывается в коридоре, Антон с глупой улыбкой, тяжелым дыханием и стояком в брюках еще несколько секунд пялится на закрытую дверь. Потом опускается на кровать и выдыхает. Тишина кажется оглушающей.

И в этой тишине очень быстро приходят непрошенные мысли.

О том, что Арсений боится — и не напрасно. О том, что его и правда могут забрать. И Антон, обычный парень, ничего не сможет сделать против колдуна из старинных сказок.

Как вообще Арсению удалось превратиться в человека? Ведь он сам сказал, что срок еще не прошел. Жаль, что он так и не признался, какая была последняя строчка… Но ведь получается, что даже это проклятие можно обмануть?

Антон хмурит брови. Мысли летят все быстрее и все приводятся к одной. Что если можно сломать проклятие? И тогда все точно будет хорошо! Да и, действительно, зачем Кощею помнить про Арсения? Он же столетний царь, у него наверняка много своих дел!

А вдруг в этой последней строчке было что-то страшное, и Арс боится, что по истечении срока не станет человеком, а так и останется в теле ворона? И поэтому он так боялся, поэтому так отчаянно целовал?!

Пульс перекрывает все звуки вокруг, а голова едва ли не кружится от волнения, когда Антон вскакивает на ноги. Он лихорадочно бегает глазами по всем горизонтальным поверхностям, шарит дрожащими руками по тумбочке, сносит с нее все, но даже внимания на это не обращает.

Ну где же, где, где?! Должно быть здесь, должно быть хоть что-то!..

Взгляд цепляется за кончик чего-то черного рядом с кроватью.

Антон буквально падает на колени, игнорируя выстрел боли в суставе, хватает то, что оказывается маховым пером, на ощупь находит еще несколько под кроватью — непонятно, все это или есть еще, но это не волнует так, как опасение, что Арс вернется прямо сейчас и остановит, не даст, не позволит…

Пальцы привычным движением опускаются в карман, нащупывают зажигалку, достают ее, подносят к лицу и чиркают колесиком. Антон невольно моргает от яркой вспышки света, губы облизывает, на миг колеблется.

— Я не хочу тебя отпускать, — шепчет он, глядя на огонь.

И подносит перья к самому кончику пламени.

Казалось, что они разом вспыхнут, будто обмазанные бензином, но нет, наоборот, загораются плохо. Антона гневом обжигает сильнее, чем могло бы обжечь этим самым огоньком. Это что же, арсово проклятие сопротивляется? Жить хочет? Вырывается на свободу, бежит в панике от опасности?

А хуй ему.

Антон яростно проводит огоньком по всей длине сначала одного пера, потом другого, третьего… В нос бьет резкий запах гари, и это приносит облегчение со странной примесью отчаянья.

«Гори огнем, Граф. Мне нужен он, Арсений».

Увлеченный тем, как потрескивают, покрываются пеплом и рассыпаются на части перья когда-то любимой, а теперь ненавистной птицы, Антон не сразу слышит за спиной шаги.

Зато голос, такой родной, но сейчас кажущийся незнакомым из-за того, как звенит от страха и ужаса, пробивает насквозь. Буквально — Антон всем телом вздрагивает, будто ему в спину прилетела стрела.

— Солнце… Что ж ты наделал?..

Это ласковое обращение словно ледяной водой окатывает. И Антона с головой захлестывает ужас осознания. Он моргает, будто очнувшись ото сна, и в первую секунду, как после пробуждения, не понимает, кто он такой и где находится.

А потом видит, как догорают черные перья и как остаются от них только стержни, жутко похожие на обугленные человеческие кости.

По руке проходит судорога, и тлеющие перья падают на пол. Антон, не думая, ладонью прижимает остатки огня, шипит сквозь зубы, но боли толком не чувствует.

Он резко оборачивается и одновременно поднимается на ноги, покачивается неловко, но ему будет все равно, даже если он прямо сейчас упадет.

Арсений не горит и не растворяется. Просто стоит напротив, в паре шагов от Антона, и кажется, что ничего страшного не случилось, — но сердце колотится все сильнее от безумного предчувствия беды.

Антону не нужно ничего знать или видеть, чтобы просто ощущать эти несколько шагов между ними одновременно бездонной пропастью и каменной стеной, уходящей в небо.

— Арс? — зовет он без голоса и ответа не ждет, а просто смотрит. Слабый свет от фонаря пробивается в окно и танцует в голубых глазах, сейчас сверкающих от влаги.

— Если бы ты еще три дня подождал… — шепчет Арс, моргает, и по его щеке скатывается капля. От света она похожа на маленький бриллиант.

Завороженный его глазами, Антон не сразу обращает внимание на что-то еще, а потому видит только тогда, когда уже совсем поздно. Да разве мог он сделать хоть что-то, если бы заметил раньше?

— …я бы навсегда с тобой остался, — договаривает Арсений, а по его обнаженной светлой коже ползет чернота. От кончиков пальцев — к плечам, груди и шее.

— Арс, — снова зовет Антон, и только когда в уголке губ появляется соленая капля, он понимает, что тоже плачет. — Что мне сделать? Скажи, что можно что-то сделать, пожалуйста, Арс, прости, я не думал…

— Медальон, — перебивает Арсений, и голос его звучит неожиданно громко и твердо. Смятение и боль в его глазах сменяет яростная смесь гнева с решительностью. — Мой медальон, там же, под кроватью. Надень его и ложись спать — проснешься уже в другом мире. А, и обязательно возьми с собой мой подарок! — тут же добавляет он. — Это важно, Антон, не забудь!

— Понял, — твердо кивает Антон, а у самого внутри все клокочет от страха. — Арс, что с тобой такое?

Ему только показалось в темноте, что кожа Арса покрывается черным. Нет, тот просто… исчезает. Сливаясь с тенью, превращаясь в ничто. Не рассыпается пеплом, как злосчастные перья минутой раньше, не растворяется в воздухе, как видение. Просто постепенно, от кончиков пальцев к плечам, груди и шее — исчезает.

Его глаза прикрыты, поэтому он, конечно, не видит, что Антон невольно делает к нему шаг, тянется обеими руками, срывается с места в последний момент, чтобы обнять, прижать к себе, не отпустить!..

Но хватает он уже только воздух. Едва уловимый запах геля для душа касается носа и пропадает так же, как только что пропал его обладатель.

Становится слишком тихо.

Слышно, как проезжают на улице машины.

Не слышно, как Антон дышит.

Потому что легкие будто спазмом сдавило. Он стоит и, не в силах даже дышать, смотрит в пустоту, не моргая, надеясь еще хоть на секунду увидеть там лицо Арса.

Но его нет. Теперь нет.

И все из-за него, Антона, из-за его глупости и необъяснимой вспышки ревности ко всему миру!

Антон обессиленно опускает руки и сам опускается на пол, выдыхая. Человек, который чуть меньше, чем за год, стал для него самым важным существом на планете, пусть и все это время был вовсе и не человеком, только что буквально исчез прямо из его рук, и если судьба не ржет сейчас издевательски под бокал вина, то Антон не знает, для чего все это.

Проходит несколько минут, а может и час, прежде чем оцепенение спадает. Антон смотрит на обугленные перья, на миг у него снова перехватывает дыхание, но нет, сейчас не время паниковать, нужно взять себя в руки и сделать то, что сказал Арс. Нужно его найти и спасти, и плевать, что он там думает.

В конце концов, если бы он не верил в Антона, он не сказал бы про медальон, не объяснил бы вообще ничего, не оставил бы шанса себя спасти.

— Я найду тебя, — негромко говорит Антон, обращаясь к тому, кто сейчас не может его услышать. Но все равно говорит, отчаянно нуждаясь в том, чтобы сказать это вслух. Чтобы убедить в этом самого себя. — Клянусь, Арс, найду. Всегда найду.

А потом он быстро встает и идет к шкафу, в темпе скидывает брюки, чтобы на всякий случай заменить их куда более практичными джинсами и толстовкой. Спортивные штаны подошли бы больше, но они уже в чемодане, как и большая часть всех вещей, а копаться в нем нет времени.

Медальон действительно обнаруживается там же, где были перья. Причем завернутый в клочок бумажки, и Антон уверен, что это для сохранности, пока, разворачивая, не видит какой-то текст, написанный от руки. Надо бы включить свет, но почему-то не хочется (сейчас он будто уже во сне, а со светом станет страшно от реалистичности происходящего), так что Антон просто подходит ближе к окну.

«Антон, если ты читаешь это, значит что-то случилось. Клише, знаю, но не представляю, как еще начать… Мне так жаль, что из-за меня ты проходишь через все это. Будь в моих силах повернуть время вспять и никогда не втягивать тебя в свою историю, я бы это сделал. Забавно… Прими я предложение Кощея, это вполне могло бы быть в моей власти. Но нет, ни за что.

Я бы попросил тебя забыть обо мне и не пытаться спасти, только знаю, что пошлешь по известному адресу. Так что запомни: этот медальон переносит в другой мир. Тот самый, где живут персонажи сказок, а точнее преданий. «За тридевять земель» — это не просто «далеко», это за гранью нашего мира, и ты потом поймешь, о чем речь. Надевай медальон и ложись спать. И будь осторожен в своем сне, ладно? Ты мне еще нужен, солнце мое.

Я бы хотел сказать больше, но боюсь, что Кощей узнает обо всем, и тогда у нас не будет ни единого шанса. Но я в тебя верю. Удачи!

P.S. Пишу без лампады — света хватает.

Люблю тебя…»

На последней строчке Антон не выдерживает и громко рычит сквозь сжатые зубы. Черт, черт, как можно было так налажать?! А Арсений, гребанный граф, письмо от руки написал, в любви признался, еще про лампаду что-то… Какой же он невероятный, просто чудо, которое Антон так бездарно проебал!..

— Ну да ладно, ничего, — бормочет он себе под нос, бережно складывая листок бумаги и убирая под подушку. — Я тебя верну, обещаю. И хрен оторву всяким Кощеям с их предложениями.

Антон осторожно застегивает цепочку на своей шее, потом привычным движением зачем-то кладет в карман телефон. Потом вспоминает, что Арс говорил еще про подарок. Магнитик?.. И тогда, в парке, он несколько раз сказал, чтобы Антон всегда носил эту вещь с собой.

Магнитик лежит в кармане пиджака, который Арсений скинул с его плеч прямо на пороге. Снова хочется заныть. Это ж надо быть настолько неудачником, чтобы обломать себе единственный секс за год! Да еще как обломать… На конкурсе неудачников в плотской любви Антон сто процентов занял бы первое место.

Краем сознания он нервно хихикает с того, что заразился от Арса графскими замашками — «плотской любви», кто вообще так выражается? — но другой своей частью он рассматривает сувенир. Обыкновенный питерский магнитик с видом на Адмиралтейство, что в нем такого важного?

Какая-то мысль на секунду проскальзывает в голове. Что-то знакомое, что-то простое, что должно вертеться на языке, что-то… Но это не удается нащупать, и Антон убирает магнитик в карман. Об этом придется подумать потом. А сейчас надо отправляться за Арсом. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь его студенческая мечта передвигаться, не вставая с кровати, исполнится вот так.

Он не сомневался, что уснуть будет большой проблемой, однако стоит его голове коснуться подушки, как усталость, переживания и остатки легкого опьянения накрывают вместо одеяла. Антон еще успевает мысленно поблагодарить выпитые стаканы пива, прежде чем провалиться в сон.

• ❖ •

Ему снится лес.

В последний раз Антон был в лесу еще в школе, классе в восьмом. Отец, страстно любящий охоту, частенько выбирался с компанией таких же увлеченных ребят, и сына звал с собой. Но тот не горел желанием ехать с ними.

Не то чтобы ему было жалко животных. Он, в конце концов, любит мясо и знает, откуда оно берется, да и своеобразную эстетику натурального меха, когтей, клыков и прочего если не любит, то, по крайней мере, понимает. Чего греха таить, он сам больше года проходил с волчьим клыком на шее — подарком отца на день рождения.

Словом, ничего не мешало Антону попробовать себя в главном хобби отца, вот только чаще всего у него не было времени из-за учебы или банально желания поднимать себя в четыре утра в выходной, несколько часов ехать на машине, потом еще с час идти по холодному, сырому лесу, таща на себе тяжесть ружья, а потом еще и двигаться обратно. Слишком он ленивый, чтобы пойти на такое по доброй воле и не в качестве страшного наказания за что-то. Лишь однажды съездил, поддавшись на уговоры. Впечатления остались яркие, и в целом это был интересный опыт, но повторять его не хотелось.

Как сказал тогда отец, немного расстроенный, охота либо западает в душу, либо нет. Либо ты влюбляешься в нее навсегда, либо никогда больше к ней не возвращаешься.

И все-таки Антону снится лес.

В руках он держит то самое ружье, которое давали ему в тот единственный день на охоте. Все вокруг расплывается, как и всегда во сне, так что он с трудом понимает, одет ли так же, как тогда, или на нем джинсы и толстовка. Зато ясны две вещи: он видит себя настоящего, не подростка, и он не знает эти места.

Он идет, не ощущая времени, но в подсознании мелькает ощущение, будто прошло три дня.

Картинка смазывается перед глазами и, как через туманный переход, сменяется на другую: вместо высоченных сосновых стволов и редких лиственных деревцев вокруг Антона теперь старые темно-зеленые ели.

А прямо перед ним — медведь. Огромное существо, почему-то не кажущееся лохматым и диким. Скорее наоборот, оно напоминает большую плюшевую игрушку, мягкую и неопасную.

Тем не менее, когда зверь поднимается на задние лапы, оборачивается и смотрит прямо на Антона, тот инстинктивно вскидывает ружье. Страх подступает лениво, нехотя, как-то вполсилы.

— Не убивай меня, Антон-Царевич! — звучит из ниоткуда, и Антон шестым чувством понимает, что слышит голос медведя. Точнее, медведицы. — Пожалей моих медвежат!.. А в нужный час я тебе пригожусь.

Антон медленно опускает руки; в голове мелькает смутная мысль, что раз уж ворон мог говорить, то почему бы и медведю не уметь? И уж точно дикому, не пуганному человеком существу нет смысла обманывать.

Антон продолжает путь. И вновь ощущение, что прошло три дня, хотя сон течет все так же плавно, размеренно и туманно. Хвойный лес сменяется смешанным, Антон будто бы засматривается березами и орешником — и едва не падает в объятия волка.

И снова повторяется все то же, что раньше: ружье, готовое выстрелить, так и не сотрясает лес грохотом, потому что тихий голос волчицы жалобно просит:

— Не убивай меня, Антон-Царевич… Не оставляй моих детей без матери!.. А как час нужды настанет, я тебе пригожусь…

На некоторое время сон становится совсем смутным, и Антон едва запоминает похожие встречи с соколихой у подножия гор и со щукой на берегу моря. Обе умоляют не убивать, обе защищают детей и обе клянутся помочь.

Встречи с ними кажутся сном внутри сна, потому что, когда Антон снова осознает происходящее чуть лучше, он опять в темном густом лесу. Но теперь он чувствует страшную усталость, ноги не держат и отказываются идти.

— Помогите, — слышит он собственный хриплый голос.

Мгновение тумана — и он уже лежит в сыром мху, кое-как держится на дрожащих локтях, а совсем недалеко, буквально в двадцати шагах, стоит деревянный домик. Только теперь Антон понимает, что наступила ночь, а в маленьких оконцах теплится желтый свет.

Эти двадцать шагов сейчас — непреодолимое препятствие, потому что Антон буквально не чувствует своих ног.

— Помогите!.. — снова зовет он, но и на крик сил уже не остается.

Грудью он задевает какую-то корягу, и по коже пробегает боль.

Голова начинает кружиться — и все вокруг резко исчезает.

От вспышки боли Антон просыпается.

В первые несколько секунд он полностью дезориентирован. В голове туман, в горле сухо, только совсем не как с похмелья — хуже и лучше одновременно. Гораздо сильнее и отчетливее, но при этом Антону ни капельки не плохо. Скорее, его одолевает дикая слабость: руки кажутся тяжелыми, мысли — вязкими, а перед глазами всё плывет.

И только легкое жжение на коже грудной клетки вытягивает его в реальность.

Реальность, где он лежит в маленькой комнатке с полностью деревянными стенами. Не обшитыми вагонкой, а сложенными из толстых бревен, между которыми торчат пучки сухого мха.

Антон моргает еще несколько раз и понимает две вещи. Судя по интерьеру из печки, заваленного кухонной утварью стола, табуретки и занятой им самим небольшой лежанки, эта комната — единственная в доме. Точнее, домике. А еще он здесь не один.

Спиной к нему, шурша чем-то на столе, стоит невысокая женщина. Одежда на ней выглядит так, словно собрана из старых, давно поношенных и подранных тряпок, но все равно каким-то чудом кажется почти симпатичной: юбка в пол, рубаха, какая-то накидка. Не то чтобы Антон хорошо разбирался в женской моде, но девушки из его окружения обычно паниковали из-за каждой торчащей ниточки, а тут — старое тряпье, собранное во вполне себе красивый наряд.

Волосы женщины собраны под такой же драный платок, но тот слегка сбился, и несколько длинных прядей небрежно падают на спину и плечи. Они, должно быть, когда-то были темно-рыжими, но выгорели на солнце, а некоторые волоски блестят сединой.

— Очнулся наконец, — медленно проговаривает женщина, и черт ее знает, как догадалась, ведь Антон ничего не сказал, а она так и не повернулась.

И хотя голос ее совсем не старческий и даже приятный, низкий и чуть хриплый, Антон все равно догадывается, кто перед ним.

«Я сам не сразу поверил своим глазам, но его, знаешь, трудно не узнать».

— Здравствуйте, — сипит Антон и негромко откашливается. — Вы же Баба Яга?

Та хмыкает и медлит, прежде чем все-таки отложить свое дело и молча повернуться к нему. Антон замирает. Нет, она вовсе не оказывается молодой красавицей, но и старухой назвать ее сложно. Пожалуй, если бы не безразличный взгляд и ползущие вниз уголки губ, она была бы очень и очень симпатичной женщиной. Антону даже неловко становится за свое грубое «Баба». Хотя это же прозвище. На него не будут обижаться, верно? Но «гандон» тоже прозвище, прилипшее ко всем Антонам в мире, и вот Антону, который Шастун, это определенно не нравится.

— Куда путь держишь? — спрашивает Яга незаинтересованно, будто просто потому, что должна озвучить этот вопрос.

— К Кощею Бессмертному. — Антону на миг кажется, что все происходящее — гребанный театр абсурда, ну или просто сон. Вот только жжение на коже не проходит, и он только сейчас вдруг понимает, что это нагрелся медальон.

Яга на мгновение хмурится, а потом понимающе кивает, снова медленно, как в слоумо.

— Значит, правду говорят, что Кощей паренька молодого похитил…

Она с тяжелым вздохом опускается на табуретку, опирается локтем на стол и смотрит куда-то за окно, а может и в пустоту, и вид ее при этом выражает такую усталость, какой Антон никогда в своей жизни не видел. Это вам не студенты после сессии, которые уже через пару дней вовсю отрываются на каникулах. Это не родители, пришедшие с работы в пятницу, и даже не шахтер после двенадцатичасовой смены.

Во всей позе Яги сквозит смертельная усталость от жизни. И только сейчас, глядя на нее, Антон начинает в полной мере осознавать, почему умные люди не хотят бессмертия.

— Ты за друга своего не волнуйся, — неторопливо, не выходя из подобия транса говорит Яга спокойным голосом. — Не тронет его Кощей, зла не сделает…

— Чего? Не сделает зла?! — Антон аж задыхается от возмущения, да и сонливость тут же как рукой снимает. — Он держал его в плену, а потом проклял на три года! А уж что теперь с ним будет, я даже представить боюсь! А я еще, блять, тупой идиот, перья эти сжег!.. Может, все бы хорошо было, если бы я не был таким долбоебом! Может, проклятие бы исчезло и все на этом!

Эмоции прыгают, как ребенок на батуте. Злость сменяется паникой, затем голову захлестывает острое чувство вины, а теперь вот накатывает болезненное ощущение отчаяния и собственной беспомощности.

Пусть любимые когда-то персонажи и стали реальностью, Антон ведь не попал из-за этого в сказку. Просто сказка внезапно оказалась реальной жизнью, а в жизни нет автора, который взмахом пера сделает простого паренька богатырем, нет и десятков поколений людей, каждое из которых своими пересказами даст ему все больше сил.

Что он, обычный парнишка из Воронежа, может противопоставить Кощею, блять, Бессмертному?! Тому, кого в принципе нельзя убить и кто владеет магией, способной легко превращать людей в птиц?

— Не кручинься, Антон-царевич, не складывай руки раньше времени, — говорит Яга все тем же безэмоциональным тоном, но теперь уже смотрит более осмысленно и прямо на него.

Антон издает хриплый смешок, гадая, что же веселит его больше: ее попытки успокоить в абсолютно безнадежной ситуации или нелепая приставка «царевич» у его имени.

Вдруг вспоминается, что животные во сне тоже называли его так, но тогда это не казалось глупым — возможно, потому что это прозвище дали ему друзья, и оно осталось в подсознании как вполне привычное обращение к нему.

Но это Яга, и она не может об этом знать.

— Я не царевич.

— Разве нет?

Антон моргает.

— Нет, конечно. Откуда вообще в моем времени взяться царевичам?

— А ты думаешь, они просто так взяли и исчезли? — Яга смотрит на него, лукаво прищурившись. — Как исчезли когда-то драконы? Как исчезли диковинные звери и цветы, что ростом с деревья?

Аналогия с динозаврами могла бы показаться немного наркоманской, и Антон бы даже поржал, но сейчас ему совсем не до смеха.

— Нет, я не спорю, что остались их потомки, но, во-первых, вряд ли я прапраправнук какого-нибудь царя, а во-вторых, даже если и так, это ведь не делает меня царевичем.

В ответ он получает едва заметную улыбку.

— Царевич — это не титул, но предназначение. И твое, и друга твоего, раз вы оба смогли попасть сюда. Или ты думал, что медальон древних мастеров каждого человека сюда пропускает?

Антон хочет возразить, однако понимает, что, в общем-то, нечем. Он не знает правил этого мира, не знает, как работает магия. Да и не знает своих корней дальше прабабушки, так что вполне может быть потомком кого-то, кто однажды бывал в этом мире. А может, и знаменитого героя преданий.

Но сейчас есть дела поважнее, чем его генеалогическое древо, поэтому Антон встряхивается и снова смотрит на колдунью.

— Вы же Ба… э-э… Короче, я правильно понимаю, что вы должны мне сказать, как убить Кощея?

Яга лишь дергает уголком губ в ответ на это и молчит, в упор глядя на Антона, будто хочет, чтобы он сам что-то понял. А он не понимает, он никогда гением не был и не старался быть.

Но он отучился на менеджера — уже отучился, уже скоро сутки, как официально получил диплом! — а потому знает одно правило: в тексте важно каждое слово.

Болтая с друзьями, или с мамой по телефону, или с партнером о выборе обоев в спальню, ты можешь на эмоциях или под властью момента произносить всё, что угодно. Да, этого может быть достаточно для психолога, чтобы сделать какие-то выводы, но это всё — незначительная ерунда, на самом деле.

А вот рекламный слоган, любой рекламный ролик, речь продавца-консультанта или представителя бренда — всё это продумывается иногда месяцами, чтобы правильно воздействовать на человека. Тоже своего рода магия, разве нет?..

Антон хмурится.

— Смерть… Кощея.

И если магия реальна, должна же она подчиняться определенным законам. Если она творится словами — а Арсений говорил, что Кощей проклял его именно заклинанием, — это значит, что Антон тоже своего рода волшебник и кое-что понимает.

— Как вообще может быть смертен тот, кто по определению… — Он запинается, — Бессмертный?

И может быть, показалось, а может быть, Яга и правда едва заметно подмигнула. Но Антону наверняка показалось, ведь сил на малейшие эмоции у нее очевидно нет.

— Тогда понятно, почему он вообще существует, — продолжает Антон, чувствуя нарастающую панику, которая перекрывает всё удовлетворение от разгадывания этой загадки. — И почему его убивали далеко не один раз. Игла — это обманка, верно? Ну, я про «яйцо в утке, утка в зайце», или кто там в ком был. Это все сказка?

Говорит и сам же себя одергивает. Он буквально находится в сказке, а значит это и не сказка вовсе, или сказка — это не то, чем ее принято считать. А чем вообще считают сказку?.. Арсений наверняка знает точное определение.

Антон запутался и еще больше расстроился. Мысль об Арсении отзывается в груди тупой болью, и он достает из кармана магнитик и подносит к лицу. Такой скромный, маленький подарок, просто безделушка, которая сейчас кажется главной ценностью.

Вспоминается перепуганный взгляд Арса, его сбивчивые указания и письмо, в котором было написано так мало и так много одновременно.

«Люблю тебя».

— Петра творенье, — на автомате бормочет Антон, пялясь на Адмиралтейство, не осознавая, что именно сказал. А потом осознает.

И подпрыгивает.

— Стоп!

Пульс мгновенно ускоряется, в ушах шумит, руки мелко дрожат, пока он неудобно изгибается на кровати и нашаривает в кармане письмо Арса. Одновременно он пытается вспомнить что-то дальше второй строчки пушкинского «Медного всадника»; мысли разбегаются, однако нужная — он чувствует — вертится где-то совсем рядом, почти на кончике языка.

— Мне так жаль… Забыть… Так, это не то. — Антон судорожно всматривается в строчки, и у него весь воздух вылетает из легких, когда он фокусируется на постскриптуме. — Пишу без лампады, света хватает. Черт, Арсений!..

Снова хочется смеяться и плакать от невообразимых чувств к этому человеку. Он догадался, и догадался абсолютно верно, но опасался — и не зря, — что Кощей может узнать об этом, и тогда им обоим уж точно не дожить до осени. И он додумался оставить подсказку, и, черт, Антон никогда не умел разгадывать загадки, но к Арсеньевским успел привыкнуть, поэтому сейчас, найдя нужный конец, легко вытягивает и всю ниточку.

— Пишу, читаю без лампады… Как дальше-то? И… И ясны?.. Что-то там, громады… Пустынных улиц… — Он говорит все громче и следующую фразу почти выкрикивает: — И светла Адмиралтейская игла!

На конце иглы.

В первый момент Антон вспоминает про золотой кораблик, но нет, речь не может идти конкретно об этом здании или хотя бы городе, потому что, пусть сказки и пересказывали долгое время, это уже не просто сказка, а самая что ни на есть история, слишком древняя, чтобы разгадка могла относиться к Петербургу.

Антон резко встает с постели. На миг в его глазах темнеет, но он твердо стоит на ногах и пристально смотрит на Ягу, которая, в свою очередь, наблюдает за ним.

— Как выглядит замок Кощея? Есть там что-то типа шпиля?

И Антон может видеть, как по бесцветным глазам пробегает блик… успокоения?

Ведьма кивает и внезапно начинает говорить, причем куда быстрее, чем до этого, как будто взволнованно и с предвкушением. Похоже, Арс и правда подошел прямо к разгадке.

— Есть, Антон-царевич, и настолько высок золотой пик его золотого дворца, что касается самого неба и поднимается над границей двух миров. Но больше ни слова об этом! Если Кощей узнает, что тебе все известно, ждать не станет — сразу сгинешь и ты, и друг твой.

Ее простое «друг» коробило ровно до этой минуты, когда она заговорила много и точь-в-точь, как в сказке. Антон вспоминает, что другом девушки называли и своего суженого, а значит все здесь всё прекрасно понимают.

И значит он должен сделать все возможное, чтобы спасти того, с кем его так странно и сказочно свела судьба.

— Раз бессмертный, значит его надо не убить пытаться, — рассуждает Антон, теребя в руках магнит и письмо, — а уничтожить. Эм… Прикончить. Прихлопнуть. Сокрушить? Развеять по ветру?

— Всё не то, — отзывается Яга, а сама уходит в другой угол комнаты и принимается что-то искать.

— При… Раз… Рас… — Антон напряженно соображает, как вдруг понимает, что он дебил. Пора бы уже осознать это раз и навсегда. — Отправить на тот свет. Ну конечно! А мы же и так на том свете, да? Ну. На другом.

Что-то такое он припоминает еще с первого или второго курса, хрен его знает, с какого предмета. А может, это и не по теме было, а просто препода занесло в странные рассказы. Или это вообще с какой-то добровольно-принудительной конференции. Или из тиктока.

В славянской мифологии любая нечистая сила, она же магия, считалась пришедшей из мира мертвых. Когда герой отправлялся «туда, не знаю куда», под этим подразумевалось путешествие на другую сторону, где и существовали Баба Яга, Кощей Бессмертный, Водяной и все прочие товарищи. И тогда, опять же, ясно, почему все они до сих пор существуют — они и не могут умереть, потому что уже находятся за гранью жизни.

И если Кощея нужно отправить на тот свет, значит его нужно всего-навсего вытащить в мир живых. А уж с этим Антон справится! Рекламщик он или кто, в конце концов? Он даже простого врача государственной поликлиники может отправить на Мальдивы, если захочет.

Тоже своего рода магия.

• ❖ •

Арсений сидит прямо на каменном полу, подтянув к себе колени и прикрыв глаза. Теперь вся надежда на Антона, вот только неизвестно, что он будет делать с полученной информацией (если вообще сможет разгадать его послание, но в этом Арс почти не сомневается), неизвестно даже, точно ли Арс прав.

Но судя по словам Яги в их первую встречу, еще когда Кощей только забрал его, это вполне похоже на истину.

Арсений снова в своем теле, но он бы не раздумывая согласился побыть вороном еще хоть десять лет, если бы это значило избавление от мучений. Особенно если бы рядом был Антон.

Дверь темницы резко открывается, и на пороге возникает Кощей. Арс даже не дергается — ждал его появления каждую минуту. А тот изучает его внимательным взглядом и вдруг криво улыбается.

— Что ты, Ар-рсений, грустный?

Арс тихо вздыхает, глядя на Кощея из-под ресниц.

— Бутерброд невкусный.

— Али понравилось тебе быть птицей? — ехидно посмеивается тот. Издевается.

— Птицей, может, и не понравилось. Но уж поверь, выводы я сделал.

О да. Тогда, три года назад, Арсений не мог и представить, что с ним произойдет, как сильно он изменится и сколько узнает о себе. Не мог даже предположить, что не только встретит хорошего друга, но и влюбится в него. Причем, кажется, взаимно.

Кто бы знал, что он будет даже немного благодарен Кощею.

А сам Кощей весь подбирается и довольно щурится, явно сделав неверные выводы. Вальяжно опирается на посох, тянет нарочито томным голосом, что в его исполнении звучит жутко:

— Стало быть, теперь согласиш-шься?

Арсений полностью открывает глаза, медленно поднимается на ноги, не сводя взгляда с Кощея, и оказывается таким образом на полголовы выше его. И твердо качает головой.

— Нет, Кощей. Прости, конечно, но нет. — Ему почти искренне жаль. Почти.

Кощей за секунду меняется в лице, выпрямляется, опускает руки и вскрикивает:

— Что?!

— Знаешь, ты совершил очень большую ошибку, — ровным голосом продолжает Арсений. — Ты хотел, чтобы я научился любить душу? Я и научился. И полюбил. И теперь никакими силами ты меня не получишь, потому что мое сердце уже не просто сопротивляется — оно принадлежит теперь не мне.

— Ах вот, значит, как!.. Ты, жалкий человек, предпочел мне, самому Кощею Бессмертному, какую-то людскую душу?!

Арсений пожимает плечами и грустно улыбается.

— Да.

— Не бывать этому! — Кощей взмахивает рукой в плаще, и комната, освещенная несколькими вечно горящими свечами, погружается во мрак. От резкого выброса темной магии Арсений вздрагивает, как от холода, по спине пробегают мурашки. — Я спрошу в последний раз, Ар-рсений. Ты…

— Не спрашивай, не трать время. Можешь убивать.

Конечно, провоцировать разозленного колдуна — не лучшая идея, но Арсений отчего-то совершенно уверен, что тот убьет его не как-нибудь, а точно так же, как всех до него. С чего бы он стал делать исключения?

И Кощей не разочаровывает. Он резко ударяет посохом по каменному полу, и от золотого кончика в сторону Арсения летят неяркие огоньки. Всего с десяток, но от них веет опасностью и смертью, как от пуль.

— Ты навечно останешься в моем дворце. Мог бы быть здесь хозяином — а будешь всего лишь очередной золотой статуей.

Кощей делает несколько шагов вперед, которые Арсений замечает уже с трудом — огоньки, коснувшиеся его живота, ног, рук и головы, стремительно растекаются по его телу, сковывая каждую клеточку, затягивая тонкой золотой пленкой. И тут же золото проникает внутрь, слишком быстро, и оттого безболезненно.

Арсений через силу моргает и сталкивается взглядом со сверкающими алыми глазками. Кощей приближается прямо к его лицу — Арс уже не может пошевелить и пальцем, не то что отодвинуться, — и шипит:

— А последнее, что ты узнаешь перед вечным забвением… Что недолго твоему сердцу биться в руках его хранителя.

За секунду Арс понимает, что это значит, и в ужасе пытается крикнуть:

— Ч-что? Нет!.. — но издает только слабый хрип.

И тут же проваливается в пустоту.

• ❖ •

Кто бы сказал Антону, что он будет ехать верхом на волке, держа в руке тонкую иголку, в которой заключена смерть Кощея Бессмертного, он бы рассмеялся и попросил сыпануть ему той же травки. И то под вопросом, потому что одно дело легкий наркотик, а другое — химоза, вызывающая настолько сильный глюк.

Но, черт, все это происходит в реальности. Он, одетый в свои же джинсы и толстовку, только с красным плащом на плечах, сидит верхом на волчице и хмуро смотрит на золотые очертания замка. А точнее, сверлит сердитым взглядом верхушку самого высокого шпиля.

Яга (так и не повернулся язык назвать ее бабой) не зря самая знаменитая ведьма из сказок. Она посоветовала Антону притвориться очередным не особо сообразительным богатырем, чтобы сыграть на неожиданности. И Антон решил, что план, хоть и простой и построенный на коленке, должен быть эффективным. Тем более, что ни времени, ни больших ресурсов у них нет.

Так что он отправился к тому самому дубу, который оказался недалеко от избушки — на самых что ни на есть курьих ножках! Правда, они не двигались, и это было почти обидно, — и уже знакомая медведица помогла сбить сундук с ветвей и расколоть его. Выяснилось, что и животные, и яйцо внутри были каменными, и одно находилось в другом, как матрешка. Заяц, утка и яйцо поочередно были расколоты, и Антон с невольным благоговением взял в руки тонкую иголку.

Пальцы так и тянулись не мучиться и просто переломить ее, ведь тогда Арсений был бы свободен прямо сейчас, но нет, приходилось держаться. Ведь слишком велика вероятность, что Кощею хватит пары десятков лет, чтобы вновь восстать.

А потом из ниоткуда появилась следующая знакомая — волчица. И она вызвалась доставить Антона до самого Кощеева замка. Яга вручила ему плащ, сказав, что больше ничего не осталось, и пожелала удачи.

— Ты единственный из всех богатырей, у кого есть истинный шанс избавить мир от Кощея, Антон-царевич, — сказала она. — Не бойся ничего. И помни, за кого ты борешься.

Антон помнит. И только эта мысль удерживает его от паники.

Особенно когда волчица оставляет его неподалеку от входа, где вокруг полумрак и десятки золотых статуй людей и животных, тишина, и только речка журчит неподалеку. А откуда-то сверху прямо на него летит бесформенное черное пятно.

До этого момента Антон пытался поверить в реальность происходящего. Сейчас же он убеждает себя в обратном. «Это просто сказка, это не по-настоящему, на самом деле все хорошо».

«Если он убьет нас, мы просто проснемся в своем мире».

Хоть это и не правда. Что подтверждает горячий медальон на груди.

Антон резко вскидывает вверх руку, в которой сжимает иголку, и это действует подобно магическому щиту. Кощей тут же останавливается, не долетая до него считанные метры, и опускается на землю, обретая свой почти человеческий облик.

«Его трудно не узнать». Арсений говорил правду. Даже не видев Кощея Бессмертного раньше, его не спутаешь с другим существом и даже не примешь за косплей.

— Ну здра-авствуй, Антон-царевич-ч-ч, — почти довольно шипит тот, и Антона дрожь пробирает от этого голоса.

Честно, ему ссыкотно. Даже страшно, окей. Он простой парень, который до вчерашнего дня не верил ни в какую мистику (за исключением говорящих птиц и написанных за ночь дипломов), а тут вам целый сказочный… царь? Или кто он там?

— Здрасьте, — выдает Антон, чтобы не молчать, и нервно улыбается. — Ваше… Эм, а какой у вас титул?

Секунду Кощей не меняется в своем страшном во всех смыслах лице, а потом его перекашивает возмущением.

— Я Цар-р-рь, глупый человечиш-шка!

— А, точно, «Царь Кощей над златом чахнет», и как я сразу не вспомнил? Ваше Величество, стало быть! — Тьфу, эти старинные словечки, оказывается, заразны. — А я тут сувенир нашел. Вроде, говорят, ваше?

Лицо Кощея все еще непередаваемо.

— Шутки со мной шутить удумал?

— Нет, что вы! Ни в коем случае! Но я правда не уверен, это что же, та самая иголка? Вот прям та самая, да? А что с ней надо сделать? Сломать?

Антон знает, что актер из него никудышний — это по части Арсения. Но он неплохо умеет импровизировать, так что поднимает руки. В пальцах правой зажата тонкая и длинная иголка, левую он подносит к ней нарочито резким движением.

— С-Т-О-Й!!! — Выкрик не описать иначе, чем «громогласный», Антон даже морщится.

— А? Что? Что такое? — Он играет дурачка (явно куда более подходящая ему роль, чем царевич), и небрежно раскидывает руки в стороны. — Я не трогаю, не трогаю, а чего такое-то?

Если бы существо, похожее на оживший труп, могло покраснеть от ярости, это бы непременно произошло сейчас.

Но Кощей не зря живет не первую сотню лет. Он, видимо, просекает фишку, потому что вдруг успокаивается, хитро прищуривается и холодно спрашивает:

— Знаешь ли ты, Антон-царевич-ч-ч, какова цена за сломанную иглу? Яга, сестр-ра моя, поведала ли тебе этот секрет, о коем не рас-с-сказывают в ваших сказках?

Антон хмурится. Любопытство в нем никогда не было сильнее инстинкта самосохранения, однако сейчас болтливость Кощея будет только на руку. Надо же, великий колдун сам радостно побежал в хлипенькую, придуманную на коленке ловушку.

— И что это за цена?

Кощей скалится.

— Твоя жизнь, царевич-ч.

Антону не нужно отыгрывать шок и растерянность, он действительно такого не ожидал. Ни в одной сказке не шло речи о том, что за смерть Кощея герой отдает свою жизнь, всегда всё заканчивается триумфальным возвращением богатыря домой, добро всегда побеждает зло…

Вот только это в сказках. А сказки рассказывают люди.

Мудрые люди знают, что мир не черно-белый, как знают и то, что на черно-белом проще всего объяснить простые истины. Вот добро, вот зло, вот хорошее и плохое; будь хорошим, и будет тебе счастье.

Хорошим для кого?

Обычно — не для себя. Так чему же тут удивляться?

Есть еще вариант, что Кощей блефует, и может даже ему удалось так отговорить пару-тройку не особо «добрых» богатырей, однако что-то подсказывает, что он говорит чистую правду.

— И что же, — тянет Антон после нескольких секунд напряженного молчания, — часто люди вот так отдают жизнь за твою смерть?

Тот разводит руками, черная материя накидки тянется за ними и чуть распахивается на груди, показывая обнаженный скелет и отсутствие всех органов, включая сердце. Антона слегка мутит. Кощей продолжает хищно скалиться и смотрит прямо на него, не мигая, сверкающими алыми глазами.

— Я Бессмертный, Антон-царевич. И всегда вос-с-стаю вновь. Я забираю годы жиз-зни у смельчака, что решится сломать иглу, и нет меня ровно столько, сколько он прожил и сколько должен был прожить. А век людской всё короче и короче. Так что, Антон-царевич? Решиш-ш-шься ли?

Значит, думает Антон, они с Арсом были правы. Кощей вернется лет через семьдесят и, если вздумает отомстить, отыграется на их детях. Или детях их друзей, или на самих друзьях, да черт его знает.

Но ведь Антон…

— Знаешь, я не маг и никогда магии не учился, — говорит он преувеличенно бодрым голосом и широко улыбается. — Но суть уловил. Тут главное — найти правильные слова и сказать их нужному человеку. А уж это я умею.

…ведь Антон вовсе не собирается ломать иглу.

Он резко поднимает руку с иглой вверх, и в этот момент мимо со скоростью звука пролетает соколиха. Клювом выхватив из его пальцев иглу.

— Ну или не человеку, а птице, — хмыкает Антон, а Кощей не сразу соображает, что произошло.

А когда соображает, его уродливое лицо искажается от бешенства. Он не глядя кидает в Антона каким-то ранящим заклинанием, но тот уже готов и закрывается плащом — спасибо Яге за щит от магии, — а сам снова обращается птицей и кидается в погоню за соколихой.

Антон чувствует к птице необъяснимое (хотя чему тут удивляться) доверие и точно знает, что она все сделает так, как нужно. Он же, в свою очередь, должен поспешить, ведь неизвестно, как исчезновение Кощея повлияет на этот мир и его замок. Надо как можно скорее отыскать Арсения и уносить ноги.

Уже на входе становится ясно, что это будет сложнее, чем Антон мог представить. Замок огромный и темный, как искать здесь одного-единственного человека — непонятно. С другой стороны, если Арсений здесь единственный живой пленник, задача несколько упрощается.

— Арс!!! — кричит Антон во всю мощь легких, и эхо проносится по коридорам далеко вглубь замка.

Антон почти радуется этому, но ответа так и не получает. Ну да ничего, надо просто пройти подальше.

Телефон так удачно взят с собой, так что он включает фонарик и быстрым шагом идет по коридорам, периодически выкрикивая имя Арса и напряженно вслушиваясь. Должны же хоть где-то пригодиться его большие уши?!

В какой-то момент ему слышится голос, он вздрагивает и резко тормозит.

— Арс?

Что-то с силой ударяет его в спину. Телефон падает и, кажется, разбивается, сам Антон тоже падает, чудом не проезжаясь коленями, но всем весом приземляется на руки. Ладони обжигает болью, от которой из глаз мгновенно брызжут слезы.

— Сука… Вот это жойска, — бормочет он, в полумраке понимая, что приземлился точно на россыпь битого стекла. Или это что? Алмазы?

Но потом он осознает, что ничего не должно было сейчас его преследовать и бить, так что максимально быстро собирается в кучку и хочет подняться, но по спине приходится следующий удар, и он отлетает к стене.

— Прознал, — коротко и низко произносит Кощей, и вот тут Антону впервые становится реально страшно. — Догадался… Не ожидал от тебя.

Антон с горем пополам, опираясь локтями о стену, поднимается и оборачивается. Кощей, подсвеченный снизу все еще работающим фонариком, выглядит по-настоящему устрашающе.

— С чего ты взял, жалкий человечишка, что сможешь меня, самого Кощея Бессмертного, уничтожить? Да еще как — птицей заманить.

Он щелкает пальцами, и на каменный пол падает тушка убитой соколихи. Антон дергается всем телом и сразу чувствует подступающую тошноту.

Мелькает мысль, что вот сейчас все и закончится. Причем и для него, и для Арсения. И, не в силах отвести глаз от безжизненной птицы, Антон неожиданно начинает чувствовать злость и отчаяние.

Шансов нет никаких. Они почти обречены. Так почему бы не попытаться?

Антон медленно поднимает окровавленные ладони на уровень шеи.

— Хорошо, я понял. Сдаюсь. Но можно мне перед смертью кое-что узнать?

— С чего бы мне отвечать на твои вопросы? — Кощей делает шаг вперед, в его правой руке сам собой появляется посох.

«Без понятия, но ты продолжаешь это делать», — думает Антон.

— Тогда я буду знать, что умер от руки великого колдуна и достойного царя. — Вот спасибо Павлу Алексеевичу за регулярные эссе на двадцать страниц, словарный запас увеличился раз в пять! — А не трусливого чернокнижника, который шаг из дворца не может сделать, а только пугает своей силой простых смертных.

Глаза Кощея сверкают еще ярче, чем прежде, он так и пышет яростью, но ничего не отвечает на прямое оскорбление, а лишь взмахивает рукой и отрывисто бросает:

— Дозволяю. Спрашивай.

— Зачем тебе похи… — Вдруг Антон смотрит ему за спину и в ужасе вскрикивает: — Арс, нет, не ломай ее!!!

Кощей резко оборачивается — и Антон бросается вперед.

Руки болят так, что пальцы немеют, страх сковывает, но на эти самые важные движения сил хватает. Все происходит за полсекунды.

Раз — Антон сдергивает со своей шеи кулон.

Два — оказывается прямо перед Кощеем, чувствуя запах пыли от его одеяния.

Три — оборачивает руки вокруг его шеи и застегивает замо́к цепочки.

И ничего не происходит.

То есть, кое-что все-таки происходит: Кощей вырывается, Антон отпрыгивает к стене, а потом они смотрят друг на друга. Искра, буря… Эта совершенно идиотская мысль заставляет Антона нервно хихикнуть, и Кощей уже собирается что-то сделать или сказать.

Вот только, кажется, не может вдохнуть.

Все происходит быстро и смешанно, совсем как в недавнем сне про лес. С Кощея падает, рассыпаясь в пыль, его черное одеяние, а затем падает и он сам, в полете превращаясь в скелет, который разбивается при ударе о каменный пол, будто сделан из фарфора. Только золотая корона отлетает в сторону, невредимая, но и она изменяется — золото стекает с нее, тает, являя взору обычный серый камень.

Антон тяжело дышит, пялясь на блеклую корону. Он не может заставить себя посмотреть на останки Кощея, не осознает, что именно сейчас произошло. Кощею было достаточно лишь коснуться портала в другой мир, чтобы погибнуть?.. А он действительно?..

С трудом сглотнув ком в горле, Антон жмурится и трет глаза тыльной стороной левой ладони — она болит меньше. Вокруг тишина. Неестественная, но не пугающая. Как будто сам этот замок пока не верит в произошедшее и пытается принять.

Кощея Бессмертного больше нет.

Но Антон, едва отойдя от леденящего ужаса, вспоминает о самом главном: Арсений. Его нужно найти как можно скорее. Но как это сделать, если…

Телефон!

Первая мысль — надо просто позвонить. Вторая — если и существует в современном мире человек, способный выйти из дома без телефона, то это Арсений. Третья — у Антона все равно нет его номера. Четвертая — Арсений три года пробыл птицей и не факт, что за один день успел купить мобильный.

Но пока эти мысли перетекают одна в другую, руки уже тянутся к разбитому смартфону. Экран усеян трещинами, но включается и даже работает. Повезло. Более того, сеть ловится, хоть и слабая, — возможно, из-за близости портала в мир живых. Антон открывает контакты — и выдыхает. Первым же идет «Арс», которого раньше точно не было в телефонной книге.

Он, не теряя времени, набирает вызов. Невольно вспоминается осень, общага, тот странный и судьбоносный вечер. Тогда он тоже нашел Арса по звонку телефона. И хоть бы сейчас это сработало снова…

Простая трель звонка слышится куда ближе, чем ожидалось, и кажется хором ангелов. Антон с облегченным стоном поднимается на дрожащие ноги и идет на звук.

— Арс? Арс, я иду! Ты слышишь? Все хорошо!

Ответа нет, и Антон судорожно пытается понять уставшим мозгом, в чем может быть причина. Вдруг у него заткнут рот, а сам он связан или вовсе скован цепями? Или Арсений совсем в другой стороне, а не рядом с телефоном? А что если он без сознания? А что если… Нет, самое страшное кажется настолько невероятным, что мозг не может даже предположить такого.

Чем громче звучит трель, тем отчетливее и чаще раздаются удары пульса в ушах. Антон дышит быстро и тяжело, и он не уверен, дело ли в быстром шаге, в волнении или в подступающей панической атаке.

За очередным поворотом оказывается огромный зал, и Антон невольно замирает. На ужас нет сил, поэтому он лишь выдыхает пораженно и очень медленно идет дальше. Зал уставлен золотыми статуями людей и самых разных животных. И у всех перепуганные глаза; кто-то замер в попытке отскочить, кто-то вскинул руки, кто-то попытался закрыться ушами.

Это не статуи. Поэтому Антон идет очень осторожно, стараясь никого не задеть.

Вызов сбрасывается, приходится набрать еще раз, но идти остается совсем чуть-чуть. Миновав зал с заколдованными пленниками, Антон снова ускоряет шаг и буквально залетает в первую попавшуюся комнату.

— Арс?

Тишина и пустота, телефон все еще звонит за стенкой. Чертыхнувшись, Антон идет туда, сбрасывая звонок уже сам.

— Арс, ты здесь? — Глупый вопрос из разряда «ты спишь?» и «ты дома?», вопрос, на который может прозвучать лишь один ответ, и все равно Антон спрашивает, едва ступив на порог.

А затем он находит глазами Арсения и физически чувствует, как улыбка облегчения и радости сползает с губ.

Стены пустой комнаты переливаются в слабом магическом свете единственной свечи, а Антон видит только одно — золотую статую со всё теми же испуганными глазами.

Антон по инерции делает два шага вперед, а потом хватается за руку Арсения и сползает на пол, сжимая ладонь как можно крепче и понимая, что не чувствует кожей тепла.

— Арс!.. Боже, нет, Арс, нет-нет-нет!.. Я же здесь, я пришел за тобой… — Его накрывает так резко, что он не успевает даже подумать. Только что стоял, хлопая глазами, а вот уже сидит и рыдает, пытаясь заглянуть в окаменевшее лицо и найти в нем хоть капельку эмоций. — Господи, Арс, ну пожалуйста! Я же… я же Кощея ради тебя победил, представляешь? — Он всхлипывает. — Как богатырь из какой-нибудь сказки…

Да уж, богатырь. Хотел обмануть Кощея какой-то глупой ловушкой, а потом… Вот кто его просил использовать медальон? Теперь непонятно, как им с Арсом возвращаться обратно. Или ему одному.

От этого осознания Антона накрывает снова. Он не может поверить, что всё было зря, что он сам остался жив, но Арса — своего любимого, родного Графа, своё сокровище — не уберег. Поэтому он хватается за каменную руку еще сильнее.

— Очнись же, давай! Я… Я люблю тебя. — Можно ли считать эту надежду глупой? Ведь они же в сказке. Антон на несколько секунд замирает и смотрит в застывшие глаза, не мигая, а потом его лицо снова перекашивается. — Ну давай, приди в себя… Что там надо сделать, поцеловать?

Он прижимается губами к холодной безжизненной руке, потом к запястью, потом ко второму, потом поднимается на ноги и целует шею, скулы, брови и, наконец, губы. И снова заглядывает в его глаза.

— Ну же… Ну… Арс! Арс, открой глаза! Дыши, живи, умоляю тебя, живи!.. — От всхлипов становится тяжело дышать, не то что говорить. И все равно он пытается звать, без голоса, одними губами. — Только… Я же… Арс, как же… Я же пришел…

В ответ тишина, такая же холодная и безжизненная.

Антон чувствует сквозь приступ истерики, как сознание заволакивает туманом, снова сползает на колени, но рук от Арса не отцепляет, как будто стоит ему перестать касаться статуи, и ее навсегда отберут. Сил не остается ни на что, да еще это мерзкое чувство, будто он прямо сейчас отключится.

— Арс, родной… Вернись, не оставляй меня, пожалуйста…

Он снова целует застывшие пальцы, прислоняется к ним лбом и шепчет, прикрывая глаза:

— Прости, что не успел… Прости…

Силы оставляют его окончательно, и он позволяет темноте забрать себя, как она забрала Арса. И уже не понимает, действительно ли каменная кожа стала теплой или всего лишь забрала его собственное тепло.

• ❖ •

Антон падает с кровати, больно ударяясь макушкой о тумбочку.

— Ах ты ж с-с… с-солнышко!

Он морщится. В глаза и правда бьет солнечный свет, макушка болит, а еще слабая боль пульсирует в ладонях и правом колене. И если с коленом у него вечные проблемы, то насчет руки есть вопросы.

Антон шипит и тянется рукой к ушибленному затылку — и недоуменно открывает один глаз. А потом второй.

— Какого?..

Правая рука забинтована до самого локтя. Левая — заклеена тремя лейкопластырями. А он сам одет почему-то в джинсы и толстовку, и спал он, похоже, прямо на покрывале.

Слишком много потрясений для одного утра. Что вчера было? Почему память упорно не желает возвращаться, но при этом нет ни единого признака похмелья? Если рассуждать логически, какой праздник вообще мог быть? Дни рождения прошли или не наступили, всяких там годовщин в июле ни у кого нет… Что вообще празднуют в июле?

— Выпускной, — услужливо подсказывает мозг, на всякий случай транслируя информацию прямо в речь.

Глаза распахиваются сами собой, и Антон вскакивает на ноги. Правда, едва не потеряв равновесие, тут же об этом жалеет, но совсем немного — других мыслей куда больше.

Арс.

В горле тут же образуется болезненный ком, который не получается сглотнуть. Антон часто-часто моргает и заторможенно осматривает комнату, надеясь увидеть стакан или бутылку воды.

Как он вообще оказался здесь? Разве можно было вернуться без медальона? И кто забинтовал ему руки?

Антон трет лоб тыльной стороной левой, менее пострадавшей ладони, встряхивается и решает для начала сориентироваться в пространстве. Достает из кармана телефон, проверяет время — тринадцать ноль семь. День, слава богу, следующий после выпускного, значит все приключения и правда заняли одну ночь.

Он садится обратно на кровать и пытается понять, что делать дальше. На удивление, он чувствует себя отлично отдохнувшим, так что даже не собирается идти за кофе, чтобы взбодриться.

Надо, наверное, для начала решить насущные проблемы. Освободить комнату в общаге, например. Купить продуктов, чтобы не объедать Димку с Катей. Кинуть пару заявок на собеседования. Позвонить уже насчет той понравившейся квартиры. И просто не думать, не подпускать к себе даже мысли о…

Дверь резко открывается.

— ...да, мам, точно все в порядке! Я позвоню, когда куплю билеты... Ой, прости, надо бежать. Все, люблю-целую, пока! — Пауза. — Антон, ты проснулся! Я уже стал переживать. Как себя чувствуешь?

Антон не смотрит на вошедшего. Наоборот, зажмуривается, плотно сжимает губы и отворачивает лицо в другую сторону. Да ну нет, не может быть, это прикол, или сон, или ему просто мерещится…

— Антон? Ты чего?

Да ну нахуй!

Антон снова резко поднимается и во все глаза смотрит на… Арсения. Его Арсения. Живого и невредимого. Не золотую статую. Арсения, который тоже смотрит на него — с беспокойством и осторожной улыбкой.

Кажется, еще немного, и Антона снова накроет истерикой, а он царевич или кто, в конце-то концов. Так что он в два шага преодолевает расстояние между ними, сгребает Арсения в охапку, прижимает к себе так сильно, как только может, и затихает. Не дышит даже — боится спугнуть момент или проснуться уже по-настоящему.

Но нет. На этот раз всё вокруг — точно не сон и не сказка. Потому что Арсений, удивленно выдохнув, обнимает его за пояс в ответ и тоже сильно сжимает, а потом и вовсе нежно поглаживает по спине.

— Я здесь, — шепчет он прямо в ухо. — Всё хорошо. Ты справился.

И от этого проникновенного шепота Антона пробивает еще сильнее. Но уже не на слезы. Он целует Арсения в шею, раз, другой, и сам не замечает, как принимается зацеловывать его лицо — как совсем недавно целовал холодную статую в надежде оживить. Так неужели получилось?

— Антон, — смеется Арсений, морща нос и слабо отстраняясь, но кто бы ему сейчас позволил. — Ну солнце, тише ты. Эй?

Услышав оклик, тот все-таки берет себя в руки и совсем недалеко отстраняется, вопросительно заглядывая в сверкающие голубые глаза.

— Я тоже тебя люблю.

Антон чуть хмурит лоб, хотя и продолжает по-идиотски улыбаться. «Тоже»? Почему «тоже»? Неужели он…

— Да, я слышал. — Арс аккуратно поправляет ему челку, проводит кончиками пальцев по скуле и опускает ладонь на шею, мягко поглаживая линию роста волос. — Когда Кощея не стало, все его заклятия стали терять силу. Но не сразу, поэтому я слышал, но не мог ничего сделать. Так что это ты прости меня…

— Дурачина, за что? — Антон прижимается лбом к его и медленно выдыхает. — У нас получилось. Правда, получилось?

— Да. И все, кто был заколдован, тоже освободились. Ты молодец.

— Это ты молодец, что обо всём догадался. Я бы в жизни не понял, что речь может идти…

— Ладно, мы молодцы. — Арс легонько чмокает его в кончик носа, прямо в родинку. — И давай теперь постараемся забыть обо всем, ладно?

Антон, честно, так плывет сейчас, наконец-то без страха обнимая любимого человека, что готов согласиться на все, о чем тот попросит. Он не хочет забывать всё, ведь если бы не вся эта история, они бы никогда не познакомились.

— Хорошо. — Антон несколько раз кивает, а потом жадно впивается в губы Арса и едва слышно скулит, когда чувствует в ответ не отчаяние, как вчера, а уверенность и желание.

Он пятится назад, утягивая Арсения за собой, ударяется ногами о край кровати и неловко садится на нее, а Арс падает прямо ему на колени. Они продолжают целоваться со всей накопившейся страстью, и Антона ведет от смеси ощущений. Он отрывается от искусанных губ, чтобы переместиться на длинную шею и впиться уже в нее; Арс чуть запрокидывает голову, а сам тянет его толстовку вверх.

— А знаешь, почему Кощей меня похитил? — вдруг выдыхает он, противореча собственной просьбе, но Антон, хоть и занят сейчас, все еще хочет узнать пару непонятных ему вещей. Так почему бы не совместить приятное с полезным?

— Почему? — Он забирается ладонью под его футболку и тут же болезненно шипит. — Черт, руки…

— Подожди, давай я сам.

Арсений поднимается с его колен и быстро скидывает футболку, а потом и штаны вместе с бельем, Антон не успевает восхищенно осматривать новые открывшиеся участки его тела. Как же обидно, что с руками так получилось, ведь Арса хочется трогать и мять, желательно везде.

— Так почему? — переспрашивает Антон, уже не особо помня, каким был первый вопрос, и напрочь забывает обо всем остальном, когда Арс опускается перед ним на колени и помогает расстегнуть джинсы.

— Замуж звал, — хмыкает Арсений.

Туман в голове резко рассеивается, Антон звереет и чуть не вскакивает.

— Что, нахрен?!

— Тише ты, богатырь, — нежно смеется Арс и успокаивающе кладет ладонь на его колено. — Да, представляешь. А заклятие наложил, когда я сказал, что ни за что не полюблю мужика. Мол, вот побудь три года в чужом теле, может, поумнеешь.

Антон удивленно приподнимает брови и вдруг вспоминает, как весной разругался с Арсением-Графом именно на почве его гомофобии. Он уже и думать об этом забыл, но ведь тогда получается…

— Ты хочешь сказать, что стал геем после меня?

Арсений ржет, Антон тоже не может не улыбнуться.

— Ты же понимаешь, что это так не работает?

— Да, а ты прекрасно понимаешь, что я имел в виду.

Арс неловко пожимает плечами и вдруг хитро ухмыляется.

— Если совсем честно, ты не первый парень, с которым я оказался в таком положении. — Он мягко, но настойчиво кладет ладонь прямо на его член, и даже сквозь белье это ощущается так остро, что Антон снова скулит. — Но до тебя я и подумать не мог, что смогу влюбиться в человека своего пола.

Ладонь уверенно поглаживает его, Арс снова перебирается к нему на колени, и Антону жутко хочется сделать что-то в ответ, но он не может ни физически, ни морально — ему слишком хорошо, мозги опять текут (и не только мозги), а ладони все еще побаливают от малейшего давления на них.

— Знаешь, какая была последняя строчка? — шепчет Арсений прямо в его ухо и тут же прикусывает мочку, вызывая громкий стон.

— Какая? — Антон прижимает его к себе предплечьями, чтобы чувствовать как можно больше горячей гладкой кожи, и дуреет от ощущения того, как чужой член упирается ему в пах, а рука, протиснутая между их телами продолжает двигаться у него в трусах.

— «Быть тебе птицей, да не летать по небу» — и я не летал, потому что все время то ломал крылья, то оказывался в клетках. — Арсений тяжело дышит, но зачем-то все равно начинает издалека. Его челка уже мокрая, и он прислоняется лбом к такому же мокрому лбу Антона.

— Ага… — Антон сглатывает и облизывает пересохшие губы. — А дальше что?

Вдруг Арсений снова приподнимается и помогает ему спустить белье до колен, перехватывает его левую руку — осторожно, чтобы не задеть заклеенные порезы, — подносит к губам и жадно облизывает пальцы, невинно поглядывая исподлобья. Антон стонет и утыкается лбом ему в плечо.

Не вывозит, он просто не вывозит это чудо.

Особенно когда оно тянется к столу и достает из ящика смазку и презервативы. Серьезно, вот так он готовился вчера к выпускному?.. Антон только хлопает глазами, наблюдая, как его пальцы старательно смазывают жидкостью из тюбика.

— Дальше? — как ни в чем ни бывало переспрашивает Арс, заводит руку Антона себе за спину, опускает его пальцы между своих ягодиц и легонько вздрагивает. — Дальше… Не бойся, я немного попробовал сам.

Блядский боже, Арсений, мог и не уточнять!

Антону безумно хочется сжать ладонями его шикарную задницу, которая сейчас так удобно разместилась на его коленях и так красиво двигается на его пальцах, но приходится довольствоваться тем, что есть. А это очень и очень много. Даже слишком.

— Дальше было «Перья тебе одеянием, да не скинуть их». А знаешь, когда я… Ох, черт!.. — Он срывается на стон, выгибаясь дугой, и двигается снова, чтобы пальцы, которых стало уже два, попали по тому же месту. Антон осторожно добавляет третий, и Арс дергается, но, судя по огромным зрачкам и поплывшему взгляду, вовсе не от боли.

— Так что ты там говорил? — Теперь очередь Антона издеваться, и он аккуратно прикусывает ключицу, которая маячит перед носом.

— «И нет тебе слов, кроме крика, покуда сердце твое не оттает», — на одном выдохе шепчет Арс, и Антон замирает.

Они оба замирают, и хотя возбуждение никуда не делось, эмоции сейчас слишком сильные, чтобы продолжить, как ни в чем ни бывало. Арс опускает запрокинутый до этого подбородок, Антон наоборот поднимает, и они встречаются более осознанными и совершенно счастливыми взглядами.

— Я люблю тебя, — шепчет Антон, впервые говоря это прямо в глаза.

— И я тебя, — слышит он в ответ, и что-то в этот момент все-таки взрывается.

Они снова целуются; Антон осторожно вытаскивает пальцы, Арсений распечатывает и надевает на его член презерватив и снова тянется за открытым тюбиком. Антон в нетерпении кусает губы, но не торопит — все-таки Арс слишком давно ни с кем не был. Если вообще был с мужчиной в нижней позиции.

Наконец он подается вперед, направляя член в себя, Антон перехватывает его под бедра, поддерживая, как только может без свободных ладоней, и мягко опускает. Они выдыхают синхронно и снова смотрят друг на друга, тяжело дыша и соприкасаясь лбами.

А потом Арсений начинает плавно двигаться, ускоряясь с каждым толчком, раздвигая ноги все шире, и весь остальной мир окончательно теряет смысл.

…Позже они лежат, обнявшись, прикрывшись одеждой, потому что вставать и поднимать одеяло нет сил. Антон поглаживает спину Арса левой рукой, тот перебирает его волосы.

— Слушай, — вполголоса хрипит Антон, — а как мы все-таки вернулись? Прости, ты не хотел все это вспоминать, но мне просто интересно.

— Да все так же, с помощью медальона. — Арсений пожимает плечами, и Антон невольно выдыхает, понимая, что в голосе любимого не осталось панического страха самой этой темы. — Тебя просто вырубило, а я полностью очнулся минут через пять. Все заклятия уже теряли силу, там весь замок гудел — он же на самом деле из камня, а тут все это золото сыпалось со стен и исчезало.

Антон вспоминает корону, которая стала каменной.

— Я попытался найти у тебя медальон, но его не было, — продолжает Арсений. — И понял, что пришлось использовать его, чтобы убить Кощея. Пошел искать, а там же все люди и животные, которые были пленниками, тоже оживали и начинали паниковать, я еле прошел через зал. Но я не знал, где именно ты был, где остался медальон.

— Ведь правда… Но ты его нашел в итоге?

— Сам бы вряд ли смог, мне помогли. — Он улыбается. — Многих животных пощадил в своем сне?

Антон не сразу улавливает суть вопроса, а потом до него доходит.

— Щука? — Арс кивает. — Четверых, включая ее, и она как раз осталась не у дел… Погоди, а при чем здесь она?

— Все алмазы, которые ты видел и которыми порезался, превратились в воду, потому что изначально были росой. Кстати, поэтому можешь не переживать — осколков у тебя в порезах точно не осталось. Вода затопила первые этажи, где остался медальон, и слилась с рекой. А щука приплыла оттуда и принесла медальон мне.

— Ну прямо сказка. — Хмыкает Антон.

Они молчат две секунды, а потом в один голос смеются.

Правда, долго смеяться не получается: в дверь с силой стучат, и раздается громогласный голос коменды, Дарины Никитиной. Антон стонет — уже совсем не сексуально — и морщится:

— Бля-ять, мы же должны были освободить комнату…

• ❖ •

— Чуваки, я тут игру придумал.

Антон и Дима косятся на Сережу с одинаково сложными лицами. Оба вспоминают прошлый раз, когда он придумал совершенно идиотское развлечение под конец гулянки. Впрочем, никто бы не вздумал жаловаться.

Они сидят в квартире Антона, точнее Антона и Арса, прямо на полу, и дружно накидываются в честь новоселья двоих «воронят», как их упорно продолжают называть, а еще в честь купленной Сережей машины, а еще в честь помолвки Димы и Кати. Катя и Оксана тоже здесь — сидят в обнимку со своими кавалерами и вопросительно смотрят на Сережу.

— Так что за игра? — первой не выдерживает Оксана и легонько тянет Матвиенко за кичку.

— Ай, ну мышка! — Сережа морщится, а потом все-таки объясняет: — Короче, пацаны, выходим на новый уровень. Давайте скачаем анонимный чат…

— Ой бля-я, — тянет Антон, утыкаясь Арсу в плечо.

— …и там будем писать какие-нибудь всратые фразы, пока кто-то не ответит.

Дима снимает очки, только чтобы демонстративно потереть пальцами переносицу.

— И че дальше? Опять предложим встречаться? Я напомню, что тут все при парах, причем буквально — при них! Ты как, думаешь вообще?

Сережа отмахивается от него бутылкой.

— Заткнись, Диман, а. И нет, это тупо, давайте просто писать хрень и ржать над ответами.

— И над дикпиками? — флегматично уточняет Арсений, пялясь на бутерброд с икрой, осторожно откусывает от него, морщится и передает Антону. — Все-таки я ненавижу рыбу.

А еще они с Антоном оба стали ненавидеть любую птицу. Как мясо, в смысле.

Сережа, кстати, тоже морщится, но не на бутерброд, который Антон в свою очередь заглатывает целиком (Арсений не уверен, противно ему наблюдать за этим или возбуждающе).

— Блять, Арс. Это только по вашей голубиной… я извиняюсь, вороньей части. Да и не скидывают их первым сообщением.

— А ты откуда знаешь? — возмущенно тянет Оксана, поднимая брови и упирая руки в бока.

— Мышонок, до тебя у меня долго никого не было, так что я сидел в таких чатах, но там в основном мужики, так что пришлось всякого насмотреться, но я не…

— Все, давайте уже попробуем, все равно скучно, — подает голос Катя и тянется к своему телефону. — Как, говоришь, называется приложение?

Антон недовольно хнычет, но тут же получает горячий шепот в ухо:

— Будешь так стонать, и нам придется выпроваживать гостей, а это неприлично. Потерпи их компанию еще пару часиков, м-м?

Он сглатывает, поворачивает голову и, стараясь не пялиться на покусанные тонкие губы совсем близко от собственных, отвечает вполголоса:

— А пойти прямо сейчас на кухню будет прилично?

Они пялятся друг на друга секунд пять, не мигая и не двигаясь, как в ту первую встречу на выпускном; кажется, пусти между ними искру, и раздастся взрыв. А потом Оксана громко смеется и делится первым смешным ответом, который оба пропускают мимо ушей, смущенно краснея и доставая свои телефоны.

Антон прислоняется спиной к широкой спине Арса, скачивает «ЧатВдвоем», заходит в приложение и пропускает пару собеседников, чтобы быстренько разобраться, что к чему. А потом открывает следующий чат и серьезно задумывается, что бы такого написать.

Но придумать так и не успевает, потому что ему летит лаконичное:

Бутерброд невкусный.

Антон моргает в ступоре и даже зачем-то по инерции пишет «Приятного аппетита», а потом хмурится, оборачивается и подозрительно заглядывает в телефон Арса.

И ржет так громко, что сам сначала пугается.

Арсений недоуменно смотрит на него, а потом видит протянутый экраном вверх смартфон и тоже складывается пополам, упираясь Антону в бедро.

— Геюги, вы че? — красочно выражает всеобщее недоумение Дима. — Ебнулись?

— Нет, — сквозь смех выдавливает Антон и на автомате опускает руку Арсению на загривок. — Просто немножко заколдовались.

— Кар, — сдавленно отзывается Арс и продолжает угорать. — Простите, мы сейчас… Дайте буквально пару минут.

Антон ржет еще сильнее и умиленно мотает головой.

Графьё. Зато любимое.