Время летит незаметно. Казалось бы, только что Антон принес в общагу Графа — а вот уже идет последняя неделя слякотного ноября.

За это время он понял две вещи: во-первых, его друзья — редкостные гандоны, хотя таковым по определению должен быть он. И Дима, и Сережа реально начали встречаться с девушками, до которых дозвонились в ту злополучную ночь. И Антон, когда об этом узнал, тихонько охуевал, причем с обоих. Диме вроде и повезло с девушкой, но поразительно то, что он сам оказался готов сблизиться с почти не знакомым человеком и постараться построить с Катей нечто большее, чем даже легкий несерьезный роман. По крайней мере, уже после нескольких свиданий он ходил сияющий и какой-то… неожиданно повзрослевший, что ли. Как будто не встречаться начал, а женился.

Впрочем, в глубине души Дима, кажется, и вправду уже считает Катю своей супругой.

С Серегой все еще круче — хотя бы потому, что девушка, которая оказалась Оксаной, действительно живет в Питере, и, по рассказам Матвиенко, оба они знатно охренели, когда все-таки встретились на условленном месте. А дальше ряд совпадений, который начался еще с первого их разговора, пополнялся новыми, только и успевай охуевать: Оксана оказалась милой и доброй, совсем не легкомысленной, как можно было подумать; Сережа ей понравился, и впечатление не изменилось даже после нескольких часов общения, и даже с цветами (которые все-таки были подарены вопреки ворчанию Поза!) тот угадал. И Оксана, ясное дело, согласилась встречаться.

Словом, друзья ходили счастливые и изо дня в день мозолили глаза своими довольными рожами, а вдобавок засирали общий чат селфи со своими пассиями, советами друг другу и планами на жизнь, причем диапазон этих планов простирался от двойного свидания на следующей неделе до секса вчетвером где-нибудь в старости, когда все прочие эксперименты будут перепробованы.

Но все это — полбеды! Главное — они постоянно стебали Антона. И это, как он скромно считал, было вопиющей несправедливостью. Особенно учитывая, что оба тогда в голос твердили, мол, ничего страшного, повезет в другой раз.

А теперь Антон у них гей, зоофил и старый девственник, и хрен его знает, как все это может относиться к одному человеку. Но Антон — способный мальчик, он совмещает.

Вторая вещь, которую поневоле пришлось выяснить, заключается в том, что мы, оказывается, вообще ничего не знаем о птицах.

Либо все они такие, либо Антону просто повезло, и вот тут уже без сарказма. Потому что Граф оказывается умнее любого кота и дружелюбнее любой собаки. Он очень быстро привыкает к хозяину и к своему имени, преспокойно живет на выделенном ему старом балконе (человеку там ходить опасно, а птице — в самый раз, так что все сложилось идеально), не доставляет никаких проблем, зато всегда готов пообщаться.

И общение с ним кардинально отличается от общения с той же собакой. Да, собаки часто умеют давать обратную связь и понимают многие фразы, не говоря уже об интонации. Но с Графом все не так. За прошедшее время Антон окончательно уверился в том, что ворон понимает каждое его слово, и более того, старается реагировать максимально понятными способами: моргает, качает головой, беззвучно открывает-закрывает клюв, перебирает ногами и даже шевелит пальцами, и в этом иногда угадываются чисто человеческие жесты.

Говоря с ним, Антон никогда не чувствует себя шизофреником или ебанутым любителем животных (лично он не знает, как можно делиться своими проблемами с котом или задавать философские вопросы хомячкам) — он как будто общается с немым человеком. Тот все прекрасно понимает и отвечает, просто не словами, а другими, доступными ему способами.

Единственное, что тревожит Антона и периодически вгоняет в грусть, — тот факт, что Граф с ним ненадолго. Ветеринар четко сказал, что держать у себя дикую птицу — не лучшая идея, а поскольку крыло у Графа даже не сломано, он совсем скоро восстановится и сможет улететь.

Антона разрывают противоречивые чувства. С одной стороны, в таком случае он будет рад за друга, что тот наконец заживет полноценной для птицы жизнью, а с другой, прощаться с ним не хочется. Слишком привязался к Графу за эти два месяца.

Антон определенно будет скучать.

Так он думает, собственно, до того дня, когда возвращается в комнату после учебы и работы, устало кидает рюкзак куда-то на пол, уже привычно подходит к балкону — и видит, что Графа там нет.

Ну, то есть, не просто не видно, как это бывало, а вообще нет. При этом окно открыто и чуть шатается туда-сюда от сквозняка.

От неожиданности Антон сел бы на пол, но он сначала пятится, и точно под задницей оказывается кровать, на которую он неловко заваливается, продолжая хлопать глазами в сторону балкона.

«Улетел?..»

Как следует обрадоваться тому, что ворон выздоровел, и расстроиться такому неожиданному расставанию Антон не успевает — уже через минуту за окном появляется черная тень, копошится рядом с подоконником, а затем изящно приземляется на профессионально смастеренную из старой швабры жердочку.

— Граф! — тут же вскрикивает Антон и резко кидается вперед, открывая дверь на балкон, отчего птица пугается и резко взмахивает крыльями — здоровыми крыльями! — чтобы удержаться. — Прости, я напугал… Ты чего, уже летаешь? Почему не сказал?!

Вопрос совсем не кажется тупым, особенно когда Граф деловито кивает, а потом вдруг расправляет одно крыло и как бы демонстрирует: целое, красивое, перышки лоснятся и отсвечивают глянцем. Антон тупо стоит прямо в дверном проеме — выходить на балкон опасно — и улыбается, как дурак, едва ли не подпрыгивает на месте. И не знает, чему радуется больше: тому, что Граф восстановился, или что тот спокойно, как так и надо, вернулся к нему.

— Ты останешься? — срывается с языка, и Антон смотрит прямо в ярко-голубые глаза, и дрожь пробегает по телу, когда он чувствует, как сосредоточенно и настороженно смотрят на него в ответ. — Останься, пожалуйста.

Граф предсказуемо молчит, но он и не двигается, не моргает даже, и это непривычно, а потому напрягает. Антон привык, что тот постоянно шевелится, если не спит, будто целыми днями пытается о чем-то говорить; а уж на вопросы Граф всегда реагирует максимально четко.

А вдруг, пугается Антон, на самом деле все это время Граф был его выдумкой? Или не весь Граф, а конкретно его поведение? Вдруг мерещилось с усталости и недосыпа? Что ж на сессии-то будет? Перед глазами будут летать целые стаи птиц, причем каких-нибудь бумажных, и петь ему русский рэп? А рэп вообще поется?..

Пока мысли Антона уносятся все дальше, Граф неожиданно дергается, чтобы подлететь ближе. На чистом инстинкте Антон отшатывается и выставляет вперед правое предплечье, моргает, знатно прихуев.

За все это время он так больше ни разу не держал Графа на руках — и либо кажется, либо тот и вправду стал тяжелее. Коготки чуть неприятно впиваются в кожу, но сам факт того, что у него на руке сидит живая птица, к тому же такая умная, покрывает это неудобство.

— Ой, — глупо выдыхает Антон, отмерев. — Привет.

Граф на секунду прикрывает глаза, причем как-то странно — будто закатывает их. После чего наклоняет голову и внимательно смотрит на него. И Антон точно поехал кукушкой (вороной, ага), потому что ему отчетливо видится теплая улыбка.

— Серьезно? — выдыхает он, и от движения воздуха перышки у Графа на груди чуть топорщатся. — Ты не улетишь?

Тот мотает головой вправо-влево, и в значении вот этого жеста Антон уверен на сто процентов. Он облегченно смеется и снова опускается на кровать, но тут же подтягивает к себе колено, чтобы осторожно расположить на нем локоть. Граф неловко выравнивается и что-то фыркает.

— Ну сорян, ты просто тяжелый, — оправдывается Антон, на что получает оглушительный «кар» и снова смеется.

Противно тянущее чувство одиночества немного заглушается.

• ❖ •

А дальше наступает Новый год.

Да, вот так резко, Антон тоже охуевает в который раз подряд.

Это один из минусов (хотя, может, и плюсов — тут как посмотреть) студенческой жизни: ты можешь попрощаться с чувством томительного ожидания праздника, потому что декабрь для тебя превращается из месяца подготовки подарков, поедания мандаринов, выжидания снега и украшения елки в месяц судорожной сдачи долгов. А если ты к тому же работаешь, то попрощаться можно и с последними намеками на праздничное настроение.

О последнем Антон тоже знает не понаслышке: почти вся его группа, хоть и пашет с учебой не меньше, а то и больше, хотя бы делает это под «Веселье приносит и вкус бодрящий» и обмотавшись гирляндой (он лично видел, когда ходил к соседям за конспектами). Близкие друзья, а именно любимые Позов с Матвиенко, тоже попутно пытаются работать, но у них хотя бы есть, на кого отвлечься и кто периодически скидывает смс-кой фотографии новогодних украшений или вовсе вытягивает в кафе попить глинтвейна.

У Антона есть только Граф и вновь обострившееся чувство ненужности. А еще ворох долгов и запара на работе, потому что к празднику все мужчины пытаются спешно закупиться подарками на всех знакомых женщин, а сами женщины — и подарками знакомым женщинам, и косметикой для себя. Причем среди коллег ходят неироничные слухи, что себе чаще всего покупают больше, чем одариваемым. Вместе взятым. А их иной раз под два десятка набирается.

Антон думает, что это слухи. Но говорят, что это статистика.

Короче, такой режим жизни включается где-то под тридцатое ноября, и вот — пуфф! — и уже половина общаги разъехалась по домам, преподы отмахиваются и разрешают принести работу в следующем году (даешь шутки про прошлогодние салаты, в смысле рефераты), а Антон сидит, как дебил, в мишуре и не догоняет, что ему делать.

— Слушай, Граф, — говорит он, глядя в потолок, но Граф точно слышит — он запущен в комнату погреться. — Вот если бы тебе пришлось праздновать Новый год одному, ты бы сильно расстроился?

У друзей, разумеется, планы со своими половинками, товарищи из группы и с потока, с кем он худо-бедно общается, разъехались по домам, родители впервые за долгие годы поехали вдвоем в отпуск, чтобы пополнить жизненный опыт пунктом «встречали новый год у моря», а больше, собственно, вариантов нет.

Тут макушку Антона обжигает легкой болью, он ойкает, хватается за пострадавшее место и провожает взглядом Графа, который только что вспорхнул со стула и пролетел через всю комнату на балкон, по пути цапнув Антона по голове когтями.

— Это че такое было? — негодует тот, потирая кожу. Оцарапал же, зараза! — Э, але! Граф?

Ноль реакции.

— Граф, блять!

— Кар-р!

— Ты мне еще покаркай там! Че творишь, совсем охренел?!

На балконе копошатся, как будто недовольно. И до Антона неожиданно доходит.

— Ты подумал, что ли, что я тебя одного оставить хочу?

Тишина.

— Если да, то я зря все это время удивлялся, что ты такой умный. Ни фига — обыкновенная глупая птица!

Антон, конечно, прикалывается — даже если Граф так подумал, это не делает его ни капельки глупее. Для птицы, ясное дело. Будь он человеком, Антон бы словил фейспалм. Ну и обнял бы его. Крепко так, чтобы кости хрустнули. Достал уже быть крутым другом, которому даже руку не пожмешь. Хотя ладно, такой друг тоже был бы ничего — это же все равно, что общаться по интернету. А вот общения не хватает, это точно.

Хотя с тем же успехом Антон мог бы дружить с немым. А он ведь мог бы дружить с немым, правда? С другой стороны, немой хотя бы писать может, если необходимо что-то рассказать или посоветовать.

Серьезно задумавшись, Антон не сразу замечает Графа, который выползает с балкона. Именно выползает — показывается из-за приоткрытой двери и легонько, на сантиметрик вверх и вперед, подпрыгивает, цокая коготками, а смотрит куда-то в сторону.

— Да ладно тебе. — Антон аж сам смущается того, что Графу стало стыдно. — Короче, мы с тобой вдвоем будем праздновать, по ходу.

Граф резко поднимает голову и смотрит на него не то восторженно, не то вопросительно.

— А что? — отвечает Антон на невысказанный вопрос. — Никто нам нахуй не нужён, я считаю.

Скорее уж, он сам оказался никому не нужён, но это мелочи. Зато не набухается и не будет мучиться первого числа.

Последний день этого года в итоге проходит сумбурно: Антон до последнего тянул с покупками, а тридцатого у него вообще был зачет, так что он кое-как поднимается с кровати уже после обеда, тащится в магазин, по пути рассылая поздравления всем знакомым, покупает какую-то всратую гирлянду, чтобы добавить хоть немного атмосферы. А потом ему внезапно звонят с работы и просят помочь с украшением зала для корпоратива, потому что «ты самый высокий» и «ты же все равно не занят».

В итоге он бросает пакеты в комнате, уходит на половину вечера и возвращается только к девяти.

— Бля, прости, Граф, на дорогах какой-то пиздец, а метро сегодня раньше закрыли, — пытаясь отдышаться, объясняет он.

Но ворон не выглядит обиженным — доверяет, видимо. Знает, что, если Антон пообещал встречать вместе с ним, значит так и сделает.

Или Антон придумывает, и на самом деле Граф смотрит на него, думая, какой же он раздолбай.

Следующие два часа уходят на попытки приготовить хотя бы какие-то угощения, потому что сам себя не порадуешь — никто не порадует. Антон наконец садится только без десяти одиннадцать, и в этот момент он отлично понимает грустные шутки про то, сколько всего должны сделать женщины перед Новым годом.

Он радостно уплетает салаты ложками прямо из мисок, радуясь, что решил праздновать один. Да и вообще круто быть взрослым и самодостаточным человеком: захотел салат — приготовил и сожрал в одну харю. На ноутбуке включены на автовоспроизведение смешные видео с отрывками выступлений комиков, и плевать, что согласно традиции нужно смотреть «Иронию судьбы». Граф, кажется, не против — сидит на спинке стула и смотрит то в экран, то на него.

Без пяти двенадцать Антон открывает шампанское, наполняет пластиковый стаканчик и смотрит с улыбкой на Графа.

— Что ж, дружище, — говорит он, мельком радуясь, что понимающая птица внимательно слушает. — Год был сложный — это да, это как обычно… И в этом году я, как бы ванильно ни звучало, нашел тебя. — Антон хмыкает, Граф тоже; у него этот жест всегда выходит более изящно. — В общем, Граф, спасибо, что ты есть. Я бы предложил шампанское, но…

Он недовольно сопит, а потом с прищуром осматривает стол в поисках хоть чего-нибудь, чем можно угостить друга в честь праздника. Но рекомендации ветеринара прочно забиты в голову, и почти ничего из праздничных угощений ворону нельзя. Антон вздыхает, чувствуя легкий укол сожаления. Надо было купить что-то... А еще этот момент остро напоминает ему, что Граф — все-таки дикая птица, а не верный пес и уж точно не человек.

Тем временем начинают бить куранты.

Вот уже несколько лет Антон ничего не загадывает на Новый год: попросту не может определиться, какое из желаний самое заветное, достойное того, чтобы загадать его под бой часов, тянет до последнего — и понимает, что, в сущности, все самое важное у него есть, а чего нет, то обязательно придет и так.

Но в этот раз желание, хоть и отказывается нормально формулироваться, у Антона все-таки находится. И с первым ударом он зажмуривается, думая только об этой смутной, но такой отчаянно желанной идее, о подсознательной тяге к чему-то… к кому-то. О трепетном чувстве где-то глубоко внутри, которое ни на что и ни на кого толком не направлено. И все-таки назойливо шевелится где-то под сердцем.

Четыре, пять… Антон считает чисто на автомате, а сам направляет все мысли в это желание, так до конца и не понятое даже им самим: «Пусть наконец произойдет то, что должно произойти, пусть судьба подтолкнет меня еще раз, пусть еще чуть-чуть поможет, приблизит к нему»… К нему — безымянному и, возможно, еще не знакомому человеку, которого Антон однажды встретит.

На восьмом ударе он прикладывается к стаканчику и начинает глотать напиток так быстро, как только может. Это оказывается не так-то легко, и, когда до наступления нового года остается две секунды, у Антона мелькает шальная мысль, почти паническая: «Неужели именно сейчас, когда я впервые за несколько лет решил загадать желание и впервые за всю жизнь так хочу, чтобы оно исполнилось, я тупо не успею допить ебучее шампанское?!»

Он ускоряется, не боясь захлебнуться, морщится от неприятного ощущения пузырьков газа в горле — но упорно допивает до конца и резко опускает стаканчик на стол.

Двенадцать.

— С Новым годом, Антон.

Под звук первого аккорда гимна Антон ошарашенно поднимает взгляд и сталкивается глазами с Графом. Тот смотрит внимательно, изучающе и немного грустно. За прошедшее время Антон научился очень точно различать все его эмоции — ну или его шизофрения развилась до опасной стадии. И как раз насчет этого сомневаться, видимо, больше не придется, потому что… Это ведь Граф только что сказал, да?

— Граф? — зовет Антон настороженно.

Птиц моргает и чуть склоняет голову набок, будто бы вопросительно.

А на фоне протяжно поют гимн России, который с набегающей периодичностью перебивают летящие на телефон оповещения. Все знакомые резко вспомнили про Антона именно сейчас, а не парой часов ранее, и это могло бы быть обидно, если бы весь эмоциональный диапазон Антона не уходил сейчас на волнение за свое психическое состояние.

— Тьфу ты бля, — выдыхает он и опускается на стул, а на Графа все равно поглядывает с подозрением. — Я уж подумал, что окончательно ебнулся.

— Как же много ты материшься…

— СУКАБЛЯТЬ!!!

Стул отлетает на другой конец комнаты, Антон чуть не вылетает в окно, а Граф явно и рад бы куда-нибудь улететь, но единственный свободный выход забаррикадировала напуганная швабра, поэтому он только вспархивает на десяток сантиметров над стулом и перемещается на стол.

Антон смотрит на него, совсем не по-мужски держась за сердце. Мыслей в голове примерно ноль — точнее, информации и связности в них ноль, а сами мысли мечутся от «Срочно звоню в скорую» плавно переходя через «В лечебнице будет скучно» к «Магия среди нас?!»

Решив, что хуже все равно не будет, он кое-как сглатывает, снова смотрит на Графа и осторожно спрашивает, запинаясь:

— Эт… Это т-т… Т-ты говорил щас?

Пару секунд на уши давит тишина. Антон не дышит, не моргает и даже не живет — ну реально, сердце от напряжения пропустило удара три, не меньше.

Граф уже привычным движением склоняет голову набок.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что меня слышишь?

Слова раздаются как будто напрямую в голове, но без всякого эха и киношных спецэффектов. Скорее, это как максимально чистая запись, которую слушаешь в наушниках, как три-дэ звуки из ВКонтакте. Вроде бы долетают снаружи, а как будто сразу звучат внутри.

На всякий случай Антон задавливает в себе новую волну мата, а вместо нее выдает:

— Да?..

Волна мата все-таки звучит, но голос определенно не шастунский.

Через полчаса они сидят на кухне и представляют собой не то мем, не то иллюстрацию к анекдоту — что, в общем-то, одно и то же. Антон подпирает кулаком голову и хлопает глазами в пространство, пытаясь осознать эту жизнь, Граф сидит на спинке стула напротив и похожим взглядом смотрит куда-то в другую сторону. И на всякий случай стоит напомнить, что Граф — ворон. Птица. Животное.

У которого Антон спросил, налить ли ему водки, потому что себе-то налил. И, что куда важнее, которое ответило, что не стоит.

— То есть ты — просто ворон. — Антон уточняет это уже раз в пятый, кажется, но первые два он не особо вникал в ответы, слишком занятый осознанием самого факта их наличия.

— Да, — спокойно отвечает Граф, и ни капли раздражения в его тоне не слышно.

— Не какой-нибудь парень, которого ведьма прокляла за то, что он изнасиловал ее внучку? — Кому-то определенно стоит смотреть меньше сериалов с сомнительных российских каналов, но что поделать, если на работе круглые сутки включен ТВ-3.

Граф переводит на него взгляд, явно возмущенный, но Антон не поворачивается — стремно.

— Нет! — Вот теперь раздражение слышно. — И я бы попросил воздержаться от подобных оскорбительных предположений.

Точно не врет. Какой нормальный парень стал бы говорить «воздержаться», имея в виду что-то помимо темы секса?

То ли виновата водка, которой он благополучно запил шампанское, то ли тот факт, что Антон с лета нормально не трахался, но мысли плавно (нет) перетекли в русло обиды на жизнь. Она, правда, работает в фоновом режиме постоянно, не особо напрягая, периодически даже забывается. А иногда, вот как сейчас, Антон заново думает, как же ему не повезло тогда.

Окей, давайте честно: позвонить на рандомный номер и попасть на контакт идеальной девушки, с которой вы построите прекрасные отношения, не то чтобы невозможно, но вероятность очень и очень мала.

И тем не менее, буквально на глазах Антона это произошло дважды подряд.

И вроде бы нужно не обижаться, а порадоваться за двоих везучих друзей — но все равно обидно же, сука. Потому что думаешь: а если бы я позвонил первым или вторым? Не зря же говорят, что удача любит смелых. А если бы я попробовал перезвонить тогда на другой номер, как ребята говорили? А вдруг надо было постоять у той злосчастной мусорки и подождать? А если, а вдруг, а зачем и поскольку — его все вопросы, на которые невозможно получить ответ.

С другой стороны, Антон буквально нашел говорящую птицу. Ну и кто тут выиграл эту жизнь?

Мысль вроде бы и утешает, но от недотраха не избавляет, как ни крути. Антон же, вопреки шуткам друзей, не зоофил. Да и ворон — это вам не собака какая-нибудь.

Ой бля-ять, о чем он думает вообще!..

— Антон, ты завис.

Граф продолжает внимательно смотреть, и Антон все-таки осторожно поворачивается к нему лицом. От пронзительного взгляда голубых глаз по телу пробегают мурашки.

Не зря с самого начала ему казалось, что ворон очень умный и прекрасно все понимает. Не зря этот взгляд с самого первого дня заставлял на пару секунд замирать в оцепенении.

— Так не бывает, — шепчет Антон, не особо осознавая, будто под гипнозом.

Несколько секунд стоит полная тишина. Даже дыхания не слышно — воздух буквально застрял в легких, или же легкие замерли, как и все тело. На какое-то мгновение Антон даже думает, что все это ему показалось или приснилось, что магия новогодней ночи помогла ему ненадолго обрести друга, но волшебство развеивается и…

— Бывает, Тош, — отвечает Граф очень тихо.

Антон моргает и судорожно втягивает воздух. Выдыхает. Потом снова. И так несколько раз.

Поняв, что это не особо помогает, он встает и на плохо гнущихся ногах идет к окну, чтобы открыть его настежь, впустить морозный воздух в комнату и в голову, позволить мурашкам побежать по коже от холода, а не от эмоций, и немного прийти в себя.

Откуда-то доносятся веселые крики шумной компании, по дороге проносятся машины с громко играющей музыкой. Где-то далеко слышатся залпы фейерверков, а потом вдруг — совсем рядом, и Антон заторможенно следит за разноцветными вспышками, которые из-за домов видно только наполовину.

— Я улечу, если хочешь, — вдруг говорят за его спиной еще тише, чем до этого, и из-за смеси шумов на улице Антон даже думает, что ему показалось.

— Чего? — Он оборачивается, смотрит на Графа, но теперь уже тот изучает пятна на полу. Тех как раз очень много, и можно подолгу гадать, кто, когда и при каких обстоятельствах их оставил. Еще один сомнительный плюс общаги.

— Закрой, заболеешь ведь, — повторяет Граф совсем другое. Антон захлопывает окно, но не потому, что послушался, а потому, что достаточно освежился и замерз.

Он возвращается за стол. Думал допивать эту бутылку, но теперь, после глотка свежего воздуха, бухать расхотелось. Из крепкого неплохо бы выпить чая, но резко становится лень даже просто кипятить воду. Хочется просто пойти и поспать. Говорят, утро вечера мудренее, и Антон вообще-то не ощущает себя персонажем сказки, но сейчас хочется верить, что утром все станет лучше.

— У меня очень много вопросов, — наконец говорит он, — и я не уверен, что мне нужны ответы на все из них. Но это ждет до утра. Давай спать?

Граф не сразу реагирует, будто раздумывает, возразить или нет, а потом сдается и кивает.

— И нет, не хочу, — добавляет Антон уже тише.

— Чего именно? — осторожно уточняет Граф.

— Чтобы ты улетал.

Решив, что на этом с него хватит, Антон уходит в комнату, предоставляя Графу возможность самому выбрать, где ночевать.

• ❖ •

Обычно первого января Антон, как и все нормальные люди, отсыпается до обеда. На этот раз он ожидал, что после ночных потрясений не сможет толком спать и в итоге встанет рано; плюс, он же лег почти трезвым.

Однако просыпается он только в одиннадцать утра, и то не сам — звонит Дима.

— Да? — отвечает Антон хриплым ото сна голосом, толком не открывая глаза.

— Тоха! С Новым годом! — У Димы голос бодрый и довольный, ну еще бы. — Разбудил?

— Да.

— Нормально себя чувствуешь? А то я могу потом позвонить.

— Да.

— Шастун, что «да»? Ты точно проснулся вообще?

— Нет.

Дима принимается ворчать, а Антон широко зевает и максимально потягивается, от чего ноги свешиваются с кровати почти до середины голени. Мозг потихоньку пробуждается, загружает информацию и попутно пытается анализировать новую.

— Дим, не тараторь, я только глаза продрал.

В трубке наконец замолкают, после чего друг снова спрашивает, не перезвонить ли позже.

— Не, норм, вроде запустился. Привет.

— Привет, — устало вздыхает Димка, и Антон почти видит, как он трет глаза под очками.

— А, с Новым годом вас! Кате тоже передай.

— Спасибо.

— Как вы там? Как отметили?

— Мы-то шикарно, а ты как? Так и остался один в общаге?

Воспоминания о новогодней ночи наконец утрамбовываются в голове. Надо признать, что этот процесс происходит куда быстрее и намного легче, чем когда празднование сопровождается алкоголем. Антон не только отлично все помнит, но и чувствует себя замечательно — даже похмелья почти нет.

Он осторожно косится на балкон. Графа не видно.

— Типа того.

Единственный раз не стал пить в праздник — и именно сейчас хотелось бы подольше ни о чем, кроме холодной воды, не думать. А потом до упора винить во всем количество выпитого, а не подозревать у себя шизу.

— Я чего и звоню. Ты это, пригоняй к нам на обед, что ли, чего будешь один куковать. — «Каркать», невольно исправляет Антон про себя и нервно хихикает. — У нас тут куча прошлогодней еды и мешок мандаринов. Нужна помощь с уничтожением этого добра.

Соблазняет, зараза.

— Сереге я тоже позвонил, — продолжает Дима, и настрой мгновенно сбивается. — Он не отвечает, правда, но думаю ближе к вечеру получится их с Оксанкой к нам заманить. Уж на халявную еду эти двое должны клюнуть.

Еще пара слов, связанных с птицами, и Антон точно ебнется.

На самом деле, все это звучало заманчиво ровно до того момента, как он представил себе этот праздник. Две влюбленные счастливые парочки — и он, лопоухий одинокий неудачник, который будет тихонько сидеть в стороне в шапке Санты и уныло залипать в телефон. Возможно, в Димин компьютер, совсем как на том меме.

Его жизнь вообще подозрительно похожа на мем в последнее время, и это, честно говоря, вообще не смешно.

— Слушай, я даже не знаю… — неуверенно тянет он, интонацией пытаясь показать, что все уже решил.

— Нет-нет-нет, не-а, отказы не принимаются! Хочешь, ворона своего с собой возьми, но главное — часам к двум подлетай, мы ждем. Все, до встречи!

Дима специально выделяет последние слова и тут же сбрасывает, а Антону хочется побиться головой о стену. Подлетай, блять!..

Он еще минут пять тупит в потолок, то закрывая глаза, то открывая, но в итоге понимает, что прятаться от неизбежного нет никакого смысла. И если бы речь шла о нежелании идти на праздник!..

Приходится откинуть одеяло и сесть, свешивая ноги на холодный пол. Настроение совершенно не праздничное — за окном пасмурно, маленькая декоративная елочка на подоконнике не подсвечена, а больше украшений в комнате и нет.

Антон натягивает на себя первые попавшиеся вещи, сует ноги в тапки и решительно встает. Оттягивать момент истины и дальше нет смысла, да и сил — тоже.

Уверенности хватает ровно до порога кухни. Почему-то до последнего казалось, что Графа вообще нигде не будет, что, в лучших традициях российских новогодних фильмов, он окажется лишь чудом, посланным ненадолго, и утром первого января исчезнет, как исчезает карета Золушки в полночь. Антон, конечно, расстроится, пойдет его искать, а найдет вместе него какую-нибудь симпатичную девушку, причем символично — на месте первой встречи с Графом, у той самой мусорки!..

Но мы-то помним, что Антон живет не в фильме. Он живет в меме.

По этой и только по этой причине он, зайдя на кухню, обнаруживает Графа пытающимся включить электрический чайник.

То есть, буквально, тот сидит на крышке и перебирает ногами по кнопке, силясь переключить ее на нужное положение, и поддерживает равновесие неловкими движениями крыльев.

— Э… — только и выдает Антон, от чего Граф шугается и почти падает на столешницу, а потом выпучивает на него глаза.

Немая сцена.

Антон отмирает первым и, тряхнув головой, с деланным равнодушием идет к раковине, чтобы попить воды. Ему плевать сейчас, будет эта вода из-под крана, с привкусом железа, или из чистейшего родника — лишь бы просто смочить сухое горло. И, окей, на самом деле ему просто срочно нужно сделать вид, что он очень сильно чем-то занят.

— Доброе утро, — бросает он как бы между делом, все внимание уделяя тому, как наливается в кружку вода. Это же дело серьезное, тут нужна полная концентрация.

Тишина в ответ неприятно давит на уши. Антону бы обрадоваться, но он скорее чувствует укол разочарования. А еще почему-то именно сейчас, увидев попытки Графа включить, мать его, чайник, он окончательно понимает, что тот — не простая птица и что они действительно научились друг друга слышать.

— Я, это… — Антон перебивает сам себя и решает сначала попить. Пьет долго, потому что в это время судорожно подбирает слова. А потом, оставив кружку, смотрит прямо на Графа. — Слушай, я помню, что произошло ночью. И… Да, это немножко пиздец, и я до конца не осознаю, наверное. Но я в порядке. Правда, я привыкну к этому. Можем спокойно общаться. Если тебе это удобно, конечно.

Он же не знает — вдруг Графу нужны определенные усилия, чтобы с ним говорить.

— Уверен? — осторожно спрашивает тот. Антон честно почти не вздрагивает, это повод для гордости!

— Да, — твердо говорит он. И тут же хихикает: — Ты не подружился с чайником?

• ❖ •

Иногда Антону кажется, что он все-таки немножко живет в фильме. Иначе непонятно, чем объяснить, что он измеряет время исключительно праздниками — совсем как Дэдпул.

Пожалуй, все-таки больше в меме.

Потому что будь это фильм, Антон бы на каждый праздник от души трахался, и он даже не против экспериментов на восьмое марта, но у него на праздники стало традицией переживать микроинсульт из-за Графа.

Надо признать, что микроинсульт из-за Графа он переживает почти каждый день — но и Дэдпул трахался с Ванессой примерно с той же периодичностью, а не только по праздникам.

Первого января Антон все-таки идет к Диме, но ворона оставляет в общаге. Правда, очень об этом жалеет и возвращается уже через пару часов, нагруженный салатами и в расстроенных чувствах. Но Графу удается рекордно быстро его рассмешить, и в итоге они болтают весь вечер и полночи, пока Антон не отрубается от усталости.

Граф умудряется развернуть лежащий рядом плед и укрыть его, свернувшегося калачиком, от чего утром сердце Антона умиленно щемит.

Когда Дима снова приглашает Антона в гости, уже на Рождество, тот не раздумывая берет Графа с собой. Правда, они долго спорят о необходимости клетки.

— Я не полезу в нее, даже будь она золотая!

— Ой, опять ты со своими каламбурами. Слушай, это я знаю, что ты умный и никуда не денешься, а как прохожим это объяснять?

— Во-первых, я буду у тебя на плече, значит решат, что… — тут он аж зажмурился и, наверное, поморщился бы, если бы мог, — что я дрессированный. А во-вторых, я тебе не рейвеншнауцер!

Антон аж в ступор впал.

— Кто?

Граф дернул крылом, будто махнул рукой.

— Это была игра слов. Короче, мне не нужна ни клетка, ни намордник, я не опасен.

Только спустя минуту до Антона дошло.

— Типа, ризеншнауцер? Типа, ты не огромный страшный пес, чтобы ходить в наморднике?.. А-а-а, только не «ризен», а «рейвен» как «ворон»?.. — Антон заржал в голос и опустил голову на сложенные руки. — Граф, что у тебя в голове творится?

Этот вопрос, к слову, открыт до сих пор.

В тот первый поход по улице с вороном на плече Антон жутко стеснялся. На него смотрели все, половина прохожих оборачивалась, а некоторые подходили и засыпали вопросами и просьбами сфотографироваться. Антон с перепугу отвечал, что очень спешит, и ускорял шаг, из-за чего несколько раз чуть не навернулся на льду.

— Да ладно тебе, — сказал Граф в самое ухо после встречи с очередным подростком с айфоном наготове. — Пусть фоткают, жалко что ли?

Антон ответил не сразу: он чувствовал на себе сразу несколько прожигающих взглядов, так что достал из кармана телефон, приложил к левому уху — Граф сидел на правом плече — и притворился, что отвечает на звонок.

— Обойдешься, графьё. Нет у нас времени фоткаться, и вообще, нахрена привлекать внимание? Еще заберут тебя куда-нибудь в зоопарк.

— В зоопарке все звери тупые! — Граф звучал обиженно. — Если меня и заберут, то как минимум в…

— В цирк. Всё, заткнись, я чувствую себя идиотом.

— Хочется пошутить.

— Пошути в своей умной голове.

— Антон, ну я соскучился по фотографиям! — канючил Граф, и вот тут Антон несколько напрягся. — Меня сто лет никто не снимал, хотя бы одну, пожалуйста!

О прежней жизни Граф так толком и не рассказал — слишком скрытная душонка. Но Антон сделал для себя вывод, что у него уже был не то друг, не то хозяин, и это объясняет все странности в его поведении и обширность его познаний о человеческом мире. Видимо, тогда же Графа часто фотографировали.

Антон с демонстративно тяжелым вздохом сказал, что при следующей просьбе он согласится. Мелькнула шальная мысль, что, может, сейчас к нему подойдет красивая девушка, попросит сделать фото ворона, они обменяются соцсетями, чтобы она скинула фотографию, а потом станут общаться и, конечно, найдут общий язык…

— Ну вот, и конечно больше никто не подошел! Знай, я обижен!

Антон вообще-то тоже обижен. На удачу, которая никак не хочет повернуться к нему лицом хоть на минуточку.

— Ладно, ладно, буду должен тебе фото. Уймись и затихни, пока я здороваюсь с друзьями.

В тот раз вечер проходит хорошо. Граф держится паинькой и почти не разговаривает, а на поползновения в свою сторону чужих рук попросту отлетает подальше или к Антону на плечо. Тот иррационально чувствует гордость, будто такой умный питомец — его заслуга. Хотя это чувство, скорее, за себя — за то, что Граф чувствует себя спокойно и защищенно только рядом с ним.

Видимо, защищенно от всего, включая самого Антона. А зря.

Потому что в следующую встречу с компанией друзей, а это уже двадцать третье февраля, которое они отмечают больше как дополнительный выходной, чем день мужчин, Граф ведет себя просто отвратительно.

— Ученые бьют тревогу… Простите, не бьют, а пьют. Не тревогу, а водку, — выдает он совершенно рандомно, когда Димка просто листает каналы и ворчит, что новости всегда одни и те же.

Антон честно старается не ржать, но получается очень плохо, потому что каламбуры и вот такие вбросы Графа отчего-то всегда выбивают его нахрен из равновесия. Он стреляет в сторону невинных голубых глаз самый убийственный из своих взглядов, но наверняка выглядит не слишком угрожающе, потому что губы при этом плотно сжаты от подступающего смеха.

— Эй, Тох, ты чего?

Все присутствующие теперь смотрят на него, и от неловкости Антон даже чуть успокаивается.

— Да мем смешной вспомнил.

— Че за мем? — тут же спрашивает Матвиенко.

— Уже забыл.

На него продолжают смотреть, но теперь уже как-то сочувствующе.

— Память как у рыбки? Вот я вроде Рыбы, а нормально всё помню.

Антону хочется орать.

— Кстати, — продолжает это чертово пернатое, — а почему я заговорил про знаки Зодиака?

Антон достает телефон из кармана — а лучше бы достал ружье. Хотя бы такое, как у Шарика из «Простоквашино», для фотоохоты. Граф как раз просил фотку! Вот и убил бы двух, так сказать, воронов.

— А ты же огонь, да?

— Отъебись, сука! — орет Шастун, и все, включая Графа, дружно подпрыгивают. — Потом поговорим! Ребят, простите, я голосовое записал. Мне тут один знакомый пишет, пьяный вдрызг.

— Так замьють чат, — предлагает Димка, слегка выхуев.

«Да если бы его можно было замьютить обратно, сука!» — думает Антон, сердито косясь на Графа, который отвернул голову и старательно разглядывает потолок.

На этом приключения не закончились, и после того вечера Антон, растеряв больше нервных клеток, чем за все пережитые сессии вместе взятые, принял решение никогда не брать Графа с собой на встречи с друзьями или с кем бы то ни было.

Граф, кстати, извинялся вплоть до восьмого марта. А на восьмое марта они снова разосрались, причем на этот раз серьезно.

Прямо утром в их комнату без стука ворвался Леха Щербаков, хороший знакомый с курса и сосед с верхнего этажа.

— Тоха, проснись и пой.

— Блять, Щербак, ты охуел? — ворчит Антон хриплым после сна голосом и сильнее кутается в теплое одеялко. — А вдруг я тут голый?

— Ой, да больно мне нужна твоя тощая задница.

От этого выпада в сторону, может, и тощей, но родной и любимой филейной части, Антон аж просыпается и выныривает на свет. Свет, кстати, яркий, но солнце восходит рано, так что может быть и восемь утра, и двенадцать.

— Ты реально охуел? Нет, ну окей, а вдруг я тут не один?

— Я тебя умоляю, ты ж никого кроме птицы своей к себе не подпускаешь.

Антон краем глаза видит недовольное шевеление за окном — Граф проснулся и, видимо, прекрасно слышит разговор, потому что стекло на балкон слишком тонкое, а дверь вообще перестала плотно закрываться.

— Я, кстати, как раз по этому поводу.

Брови взлетают вверх сами собой, потому что какого хуя?

— В смысле?

— Ну седня ж праздник, вся общага тусит. Пацаны либо своих баб куда-то ведут, либо ныкаются по комнатам с пивасом. Ну мы решили посидеть в узком кругу. Типа отметить, что не надо тратиться на тюльпаны-айфоны.

Антон тупо моргает.

— «Мы» — это вы с Нурланом? И при чем тут я?

— Да к нам Серега напрашивается, ну, Лазарев который. Я с ним на днях столкнулся, чет разговорились, и вот.

— Погоди, а он же…

— С Димасом он расстался месяца два назад. Я так и не понял, кто кого бросил, но особо страдающим он не выглядит. — Леха нагло подмигивает. — Ты ж на него слюни пускал на первом курсе!

Антон краснеет, как рак, и особенно смущает то, что Граф слышит весь этот разговор и наверняка поинтересуется, с чего бы вдруг за все это время ни разу не слышал о не совсем натуральной ориентации друга.

— Да когда это было… — невразумительно бурчит Антон. Он, на самом деле, все-таки больше по девушкам, но это только потому, что еще ни разу не встречал парня, в которого действительно мог бы влюбиться. Вот разве что Сережу… Но тот был старше почти на пять лет и вряд ли заинтересовался бы зеленым первачком, которому не было даже восемнадцати. А потом он выпустился, и Антон как-то быстро остыл, перестав постоянно его видеть. Сейчас Сережа, кажется, преподает у какого-то факультета.

Что ж, в целом, терять уже нечего… Да и Антону ведь осталось учиться всего ничего, так что даже вопрос этики тут не актуален. Тем более, Сережа не его преподаватель и уж точно им не будет.

Пока мысли не утекли в неправильное (горизонтальное, спасибо порно с ролевыми играми) русло, Антон чуть встряхивается и садится на кровати.

— Ладно, черт с вами. В вашей комнате, да? Во сколько?

— К шести подтягивайся. И пивас захвати, лишним не будет.

Антон кивает, а потом достает из-за спины подушку и бросает в не ожидающего подвоха Щербакова, который как раз собирался встать со стула. Разумеется, мажет и попадает по коленкам.

— Эй, ты чо?!

— Это за то, что разбудил, падла!

Леха ржет, кидает подушку обратно, даже не целясь, и она впечатывается Антону в лицо, причем царапает торчащим из ткани перышком аккурат под глазом. Карма.

Антон, потирая нижнее веко, оборачивается на Графа — тот пристально смотрит на него. Оба так до конца и не разобрались, как работает их общение, но, кажется, больше всего это похоже на телепатию (Граф пошутил про телепузиков), поэтому через стенку Антон Графа не слышит.

Он тянется к балконной двери, открывает, впуская Графа, и закрывает снова, чтобы не дуло — на улице опять мороз. И солнце. День хуесный, потому что холода уже доконали.

— И что это было? — сразу спрашивает Граф, и есть ощущение, что если бы анатомия позволяла, он бы сейчас встал в позу птички из мема «так блэт». Тем более, он и есть птичка.

— Про что конкретно тебе сказать? — Не то чтобы ему нужны были уточнения, но.

— Ты гей? — в лоб выдает Граф, и почему-то Антона это злит.

Он никогда не был гомофобом, но и не осуждал таковых — каждый человек имеет право на свое мнение. Главное, чтобы никто никого не бил в переулках и не желал никому смерти, потому что это уже нарушение закона, причем морального в первую очередь. А то, что, допустим, кто-то перестал с кем-то дружить из-за «неправильной» ориентации — так это показатель, что человек дерьмовый, и кому нужен такой друг?

Но, видимо, Антон просто сам не оказывался в подобной ситуации, а потому не видел в ней ничего особо страшного. Сейчас же, только от одной мысли, что самое близкое ему существо, пусть это и не человек, оставит его только потому, что он иногда заглядывается на парней, Антона охватывает злое отчаяние.

— А если да? — резко отвечает он вопросом на вопрос. — Что ты мне скажешь?

Граф несколько секунд пораженно молчит. Потом неуверенно выдает:

— Так вот почему у тебя нет девушки… Нет, ты серьезно?

Хочется дожать его и услышать прямой ответ на вопрос, как же Граф в такой ситуации поступит, но Антону резко становится лень о чем-то спорить.

— Да не гей я. Возможно, я би, но с парнями не встречался и не спал. Так что не знаю, мог бы прям влюбиться в парня или нет, просто не исключаю такой возможности. Я вообще не любитель вешать ярлыки.

Они снова молчат, и почему-то Антону это молчание совсем не нравится.

— А что там про какого-то Серегу?

Приходится проглотить шутку про ревность. На всякий случай.

— Ну он типа мне нравился тыщу лет назад, но…

— То есть, если вы с ним начнете встречаться, ты будешь водить его сюда, в комнату, и здесь с ним трахаться?

— Блять, ты охуел, что ли?! — Антон взрывается. — Какой «встречаться», я его даже не знаю! А даже если бы и водил — тебе что с того? Тебя ебет, кого я ебу?

— Пока я живу в этой комнате — да!

— Знаешь что, ты точно охуел! Это все еще моя комната, а ты все еще просто птица и можешь лететь на все четыре стороны, если что-то не устраивает!

Антон жалеет о своих словах сразу же, как только их произносит, но уже поздно, а извиняться он точно не станет. Не он начал этот глупый спор на ровном месте, не он стал качать права.

Граф оглушительно каркает, и Антон, если честно, почти готовится отбиваться подушкой, потому что он все еще помнит, что крепкий клюв и острые когти у воронов не для красоты. Но Граф, сердито нахохлившись, вылетает на балкон, а затем, повозившись с ручкой, улетает, громко хлопая крыльями. Мог бы, хлопнул бы и окном.

Антон тем вечером идет к друзьям совершенно без настроения. Сидит до самой ночи, угрюмо сгорбленный, хлещет пиво и честно пытается хотя бы иногда шутить, пусть даже невпопад, но выходит тухло.

Сережа за то время, что Антон его не видел, возмужал, подкачался, сменил прическу на более модную и, в общем и целом, стал настолько ебабельным, что вот сейчас в пору было и правда потечь, как школьница. Но настроение и настрой были испорчены настолько, что даже на осторожные поползновения в свою сторону Антон не реагирует совсем, не говоря уже об активных действиях. Наверняка он об этом пожалеет (особенно когда будет в очередной раз уныло дрочить в душе), но в данный момент на душе слишком гадко, чтобы впускать туда романтику — измажется ведь.

Граф не вернулся ни на следующий день, ни через неделю, и Антон окончательно перешел из стадии «Скатертью дорога птице-гомофобу» до стадии «Я виноват во всех грехах, возвращайся, пожалуйста». Его мотает от чувства вины до волнения за Графа, от наивной обиды до снов, где ворон прилетает и почему-то обнимает его, хотя это невозможно.

В итоге, совершенно замученный переживаниями, Антон берет на работе недельный отпуск, который не брал с прошлого лета, пары решает благополучно проебать и покупает билет до Воронежа. Повидается с родителями, отдохнет и, может, немного отпустит ситуацию.

И Графа отпустит тоже.

Хотя отпускать совсем не хочется.

Следующий праздник оказывается незапланированным. Зато самым похожим на настоящий праздник. Потому что Антон возвращается в Питер двадцатого марта.

За это время он успел соскучиться по уже любимому городу, и один только этот факт добавлял настроению лишнюю сотню баллов. Соседи по общаге, как обычно курящие у ёлок рядом с главным входом, радостно поприветствовали его и стали расспрашивать о Воронеже, но быстро перешли на свои рассказы о том, что нового произошло в универе. Антон слушал их вполуха, медленно выкуривая сигарету и думая о том, что вот сейчас чувствует себя дома, а совсем не на кухне в родительской квартире, уплетая мамины блины. Пусть даже они остаются лучшим блюдом на свете.

С этими мыслями и легкой улыбкой Антон заходит в свою комнату… и сразу же застывает, потому что первое, что бросается в глаза, — черное пятно на балконе. Граф смотрит прямо на него — то ли услышал, то ли видел на улице.

— Привет, — говорит Антон, а потом спохватывается и, не разуваясь, в два шага подходит к балконной двери и открывает ее. — Привет…

— Привет. — И, о боги, Антону хочется завыть от радости и облегчения. Он все еще слышит его! И с ним все в порядке! И он вернулся! И смотрит так внимательно, почти с опаской, будто боится, что его снова прогонят.

— Прости, — тут же выпаливает Антон. — Прости за то, что я тогда сказал. Я дурак, знаю. Ты тоже не лучше, конечно, но я просто неправильно тебя понял. А вообще, блин, я сам виноват, и я так переживал… и где ты вообще… Да неважно, это не мое дело, и слушай, я не держу ведь, если хочешь. В смысле. Ты это, ну… — он окончательно путается в словах, потому что эмоций слишком много, а мыслей за это время было передумано еще больше.

— Антон, выдохни! — перебивает Граф будто бы с мягкой улыбкой. — Все хорошо, не извиняйся. Я сам виноват — погорячился, да еще и свалил вот так. Летал по городу, а потом и в лесу, что-то думал, что-то все искал… Тоже запутался, знаешь. Но потом понял, что дурак последний, и вернулся сюда. А тебя нет. И только тогда понял, как ты, наверное, себя чувствовал, когда я не возвращался. Мне так стыдно стало!..

— Когда ты прилетел? — спрашивает Антон. Ему действительно интересно, но еще больше хочется просто остановить этот неловкий разговор и вывести его в более комфортное для обоих русло.

— Три дня назад. Все пытался слушать то тут, то там, потом караулил возле университета — вдруг ты просто переселился в другое место, но так тебя и не нашел. А потом чисто случайно услышал, как парни на улице обсуждали, что ты в Воронеж поехал. Ну и успокоился.

У Антона сердце щемит от одной мысли, что о нем переживали, что не переставали искать хоть какую-то информацию. За годы одиночества — в романтическом плане — в Антоне накопилось столько нерастраченной любви и нежности, и в этот момент хочется всю ее выплеснуть хоть на кого-то. И хочется обнять Графа, о чем он решает прямо сказать, потому что сейчас хочется говорить о своих эмоциях честно и открыто:

— Бля, я так хочу тебя обнять сейчас. Можно?..

Граф дергает головой удивленно, но даже на миллиметр не дергается назад, как обычно бывает, когда что-то его напрягает.

— Можно.

Он будто порывается сказать еще что-то, но сдерживается. Возможно, хотел предупредить, чтобы Антон был аккуратнее, но сообразил, что в этом нет необходимости — тот ведь всегда, с самой первой встречи, касается его максимально бережно, будто боясь сломать.

Антон, разумеется, не набрасывается на него в попытке сжать, как плюшевую игрушку. Наоборот, медленно шагает на порог — на сам балкон выходить все-таки не рискует — и, не отрывая от него взгляда, протягивает перед ним согнутую в локте правую руку, приглашая устроиться на предплечье.

Граф медлит всего пару секунд, прежде чем максимально мягко перепрыгнуть на подставленную человеческую жердочку. Когти все равно впиваются в кожу даже через два слоя ткани — толстовку и не снятую куртку, — а Антон даже не морщится. Наоборот, он глупо улыбается, наконец чувствуя уже привычную тяжесть на руке.

А потом подносит руку ближе к себе так, чтобы ворон оказался прямо у груди, и очень аккуратно заносит левую ладонь ему на спину и мягко поглаживает, почти не прижимая к себе, а лишь легонько укутывая в невесомые объятия.

— Я так соскучился, — шепчет он.

— Я тоже, — звучит в ответ. — Кстати, какое сегодня число?

Антон соображает пару секунд, не переставая поглаживать перышки.

— Двадцатое.

Граф чуть вздрагивает, но не шевелится.

— Двадцатое марта?..

— Ну да.

— Сегодня у меня день рождения.

Тут уже шевелится Антон, плавно отстраняя Графа от себя и заглядывая в ярко-голубые глаза, которые сейчас смущенно смотрят в сторону.

— Серьезно?! Ну так, это… С праздником, получается!

— Спасибо. — Граф фыркает и принимается чесать перья под крылом, будто бы прячась.

— Надо подарить тебе что-то. — Рассуждает Антон, мысленно прикидывая, что же можно купить для птицы, но вряд ли Графу может подойти хоть что-то из зоомагазина.

— Не надо! Ты уже сделал отличный подарок!

— Какой?

Граф смотрит на него, как на дурака, а потом слетает с его руки в комнату, на спинку стоящего рядом единственного в комнате стула.

— Ты приехал, — все-таки поясняет он.

— А… — на большее Антона не хватает.

Чтобы хоть как-то замять неловкость, он наконец стягивает куртку и принимается разбирать вещи.

— И сколько тебе стукнуло?

В ответ Граф подозрительно долго молчит. Антон, успевший убрать в шкаф уже две футболки из трех, оборачивается к нему и видит, что тот замер, нахохлившись, и сверлит воздух перед собой очень странным взглядом.

— Граф?

— Три. — Спокойно отвечает тот. — Три года.

— И почему ты так странно об этом говоришь?.. Вороны точно живут дольше, я помню, гуглил.

— Нет, я просто… — Он осекается и вдруг смотрит на Антона так пронзительно, что по спине пробегают мурашки. У него вообще очень выразительный взгляд, но вот этот, особенный, Антон до сих пор не может себе объяснить. Так смотрят люди, когда говорят нечто жизненно важное. — Я расскажу попозже, ладно?

Хочется, конечно, уточнить, значит ли это через час или через год, но Антону отчего-то кажется, что в данный момент лучше промолчать. Так что он согласно кивает и продолжает доставать вещи из спортивной сумки, чувствуя на себе задумчивый взгляд друга.

Собственный день рождения Антон не празднует, потому что в этот день на работе случается аврал: видимо, из-за смены сезонов поклонники и поклонницы косметики, особенно уходовой, начинают стремительно менять свои запасы на всё то же самое, но с защитой от солнца.

Студенты, как известно, шикуют только раз в месяц — в день выплаты стипендии. А день рождения Антона как раз в конце месяца, так что его скромно поздравляют испеченным всей общагой тортиком и парой хлопушек над башкой. А лучше бы это были банки пива, они-то взрываются куда веселее.

Забежать вечером умудряется даже Лазарев, с которым они теперь иногда переписываются, и даже хочет вручить в подарок серебряный браслет, но Антон, скрепя сердце, вежливо отказывается, надеясь, что удастся избежать полноценного серьезного разговора. В целом, надежда оправдывается, и Сережа, грустно хлопая глазами, все-таки выдавливает из себя улыбку, мягко, почти нежно пожимает ему руку и уходит. У Антона ощущение, что он обидел щенка, но отношения — дело так или иначе взаимное, а строить что-то с Сережей он совершенно не готов.

— И почему ты его отшил? — спрашивает Граф, как только за Лазаревым закрывается дверь, хотя мог бы и не ждать. Но после недавнего конфликта он окончательно перестал подшучивать над Антоном и ставить его в неловкое положение

— Не хочу врать ему и себе, — спокойно пожимает плечами Антон. — Он классный, умный, с ним интересно, и он красивый, в конце концов… Но мне этого недостаточно.

— Не слишком ли завышенные у тебя требования? — Граф звучит почему-то едва ли не оскорбленно.

— Я имел в виду, что это всё не то, — исправляется Антон. — Точнее даже, он сам — не то. Не чувствую с ним никакой связи, вообще, что уж там говорить про чувства.

— А ты вообще влюблялся по-настоящему? Чувствовал хоть раз эту, как ты говоришь, связь?

Вот тут-то Антон теряется. И ответить ему нечего, потому что, кроме отстраненного залипания на внешность и робких мечтаний вечером в кровати, он никогда ничего не испытывал к другому человеку. И эта ментальная связь или близость, которой так сильно хотелось, ему была незнакома. Может, ее вообще не существует, и это все сказки?.. Но люди же как-то влюбляются с первого взгляда. Или пусть не взгляда, но с первой встречи.

— Понятно, — продолжает Граф, верно истолковав его молчание. — Я не говорю, что любви не существует. Вот этой, необыкновенной, которую ты имел в виду. Но она не появится, если не общаться.

— Но с Сережей мы общаемся больше месяца, — возражает Антон. — Хоть и не каждый день. И все равно, Граф, ну ты пойми, не тянет меня к нему и всё! А строить отношения просто для того, чтобы не быть одному, это уж совсем глупость, мне ж не сорок пять. Подожду.

— Того самого? — хихикает Граф, привычно склоняя голову; перья у него на голове забавно топорщатся, и Антон тянется их поправить.

— Того самого, — говорит почему-то тихо и с улыбкой. Замирает на пару секунд. Блять, что за странные намеки, он же с птицей разговаривает! — Или ту самую, — тут же добавляет, откидываясь обратно на подушки.

• ❖ •

А потом Антона увольняют.

И ладно бы за дело, но нет — сокращение штата! И это при том, что в последние месяцы он работал, как проклятый, чтобы побольше накопить на съемную квартиру и не переживать за оплату коммуналки хотя бы в первые месяцы после выпуска. Спасибо, что хоть дали написать по собственному.

Теперь становится совсем не до учебы, и Антон успевает только кое-как сдавать долги, чтобы закрывать дисциплины на тройки, — уже на все плевать, стипендию он проебал еще в прошлом году, отхватив пересдачу, и не особо стремился ее вернуть, а отличником или даже хорошистом он никогда в жизни не был. Так что теперь все силы уходят на срочный поиск работы, собеседования и жалкие попытки во фриланс.

В числах Антон окончательно путается, и время летит совсем быстро. Вот уже совсем длинными становятся дни, и все равно он иногда приходит в общагу по темноте. Коменда пропускает только по старой памяти да, наверное, из жалости — пробники и списанные наборы косметики он больше приносить не может.

В один из таких вечеров он почти доползает до двери и буквально падает на кровать лицом вниз. Очередное собеседование, на этот раз даже по специальности, просто потому что «а вдруг», но, кажется, никакого «вдруг» не будет.

— Устал? — раздается сочувствующий голос.

— Угу, — мычит Антон, не поднимая головы.

— Опять ходил устраиваться в магазин?

— Да, только теперь менеджером. По рекламе.

В ответ почему-то тишина, и Антон, собрав остатки сил, переворачивается на спину и укладывает голову на подушку, чтобы видеть Графа.

— А что?

Тот смотрит на него, но ответить не успевает — Антону прилетает уведомление на телефон, а за ним еще одно, и еще, и тот тянется проверить, что случилось. Это оказываются всего лишь сообщения в чате с Димой и Серегой. Или не всего лишь.

Серж

пацаны

как у вас с оригинальностью?

я хз че делать

сайт в упор показывает 20

сука

Поз

Потому что надо было

самому писать.

Попробуй заменить все

русские А на латинские.

Серж

ооооо

пасиб Диман, ща попробую

Антон аж садится на кровати, хотя был уверен, что подняться сможет не раньше утра, и то с чужой помощью.

Подождите

Диплом

Когда дедлайн?

Он агрессивно смотрит в экран, умоляя сам не знает кого, чтобы срок был хотя бы в неделю. Ну хотя бы в пару дней!.. Но:

Поз

Завтра же.

Ты как умудрился забыть?

Серж

завтра

Это тот случай, когда даже материться не хочется. Тот самый момент, когда «пиздец», «тотальный пиздец» и «пиздец-нахуй-блять» — лишь ничтожные слова, не выражающие и половины проблемы. Момент, когда ни мат, ни крики, ни слезы не помогут — можно смело пойти и лечь под поезд, это единственный способ избежать ситуации. Потому что справиться с ней не получится уж точно.

До вокзала далеко, так что Антон для начала ложится на кровать и тупо смотрит в потолок. Телефон блокирует, не отвечая, потому что слов нет, а объяснять парням, что он не просто забыл про дедлайн, а напрочь потерял где-то в поисках новой работы память о самом существовании дипломной — слишком стыдно, долго и попросту страшно.

— Что такое? — спрашивает Граф с деланным равнодушием. Антон прикрывает глаза.

— Всё плохо.

— Что именно — «всё»?

Рядом слышится трепыхание, плеча касаются мягкие перья. Антон неопределенно дергает головой и морщится. Ему определенно нужно хотя бы несколько секунд, чтобы прийти в себя и смириться с мыслью, что он все проебал.

Но Граф иного мнения — он с ощутимым (буквально) раздражением клюет Антона в бок. Тот аж подпрыгивает.

— Ай, сука! Больно же! У тебя клюв, как кувалда, убить можно!

— А ты сам как кувалда, и дальше что? — Он недовольно каркает и в одно движение перемещается на свободную теперь подушку. Сволочь мелкая. — Говори давай, что случилось?

Антон отползает на другую сторону кровати, обиженно трет бок, на котором теперь непременно останется синяк, как от удара кулаком. Но теперь, по крайней мере, не так страшно думать о своем проебе — назойливая боль и пристальный взгляд ворона все-таки перебивают остальные эмоции.

— Завтра нужно сдать диплом, — сознается Антон и со стоном утыкается лбом в колени. — Вот прям нужно уже. Последний срок.

— Та-ак, ситуация проясняется, — подбадривает Граф. Голос звучит насмешливо, но отчетливо слышно, что это напускное, и тому действительно важно узнать, что произошло. — И что, прогнал через антиплагиат, а там ноль процентов оригинальности? Или заключение не пишется?

Антон чувствует, как краснеют щеки, и пытается максимально спрятать лицо в ворохе конечностей. Даже птица знает, что к этому времени нужно уже заканчивать, а у него даже документ не создан. Когда стоило этим заняться, руки не доходили, а когда оставался реально короткий срок, Антон думал о другом.

И вот что теперь делать?

Граф издает негромкий утробный звук, напоминая о себе, и приходится пробурчать прямо из неметафорического «домика»:

— Я даже не начал.

Граф как будто совсем не удивляется, только уточняет:

— Совсем?

— Ага.

Антон вздыхает и смотрит на Графа. Граф смотрит на него. Искра — вряд ли, но безумие — точно. Он вздыхает.

— Теперь только под поезд или, вон, из окна…

— Так, стоп-стоп-стоп, притормози. Во-первых, здесь второй этаж, не разобьешься. Во-вторых, будь хоть двадцать второй — ты серьезно думаешь, что косяк с учебой стоит твоей жизни? Что диплом важнее всего, что еще ждет тебя впереди, а это тысячи новых впечатлений, новые знакомства, путешествия, планы… Ты вот, да, без шуток это говоришь?

Граф почему-то так заводится и начинает говорить так вдохновленно и эмоционально, что аж подлетает на пару сантиметров. И когда он выворачивает всё так, становится действительно странно волноваться. С другой стороны, пусть волнение и уходит, но проблему это не решает.

— А что делать? — тупо спрашивает Антон, совершенно не готовый думать, анализировать и адекватно действовать.

— Ну уж точно не на вокзал тащиться среди ночи.

И это снова не дает никаких инструкций, и Антону плевать, что он сейчас мыслит как пятилетний ребенок, хоть разок можно позволить себе поныть. Вот он, единственный реальный минус взрослой жизни: здесь нет кого-то, кто придет и по щелчку пальцев решит твои проблемы. Если ты, конечно, не жена олигарха. Впрочем, какие проблемы могут быть у жены олигарха в принципе.

Видимо, эти страдания слишком явно проступают на его лице, потому что Граф подлетает еще ближе, запрыгивает ему на коленку и вынуждает на себя посмотреть. Глаза так и сверкают энтузиазмом, Антону бы хоть раз такой почувствовать.

— Да Шаст, не парься вообще, оно ж того не стоит. Ну вот что самое худшее случится, если ты не сдашь этот диплом?

— Не «если», а «когда», Граф. Меня же отчислят!

— И что?

— Как это — «и что»? — Он задыхается от возмущения. — Ты не понимаешь?!

— Это ты не понимаешь, Антон. Учеба — ерунда полнейшая, она не стоит твоих нервов, твоего здоровья и уж точно — твоей жизни.

Наверное, надо бы объяснить ему, что про поезд была шутка, а точнее просто образное выражение, но с другой стороны, вряд ли Граф действительно принял его слова всерьез.

— То есть, по-твоему, отчисление перед самым, мать его, дипломом — это так, ерунда, о которой не стоит переживать?

— Конечно. Сам подумай, ну что будет? Ну да, неприятно. Отчислят — попробуешь поступить еще раз, в другой вуз. Или пойдешь работать и, может, высшее вообще не понадобится. Тебе же здесь не нравилось никогда, и работа эта не приносила никакого удовольствия. Попробуешь найти ту, которая тебе интересна! Или вообще как возьмешь и выиграешь в лотерею и поедешь мир смотреть, а?

Все-таки Антон сдается и невольно начинает улыбаться. Хоть и грустно.

— Красиво это все звучит, конечно…

— Потому что так и есть, Антон! Жизнь прекрасна, и ее не должно портить лицо препода, который не поставил тебе зачет, потому что не выспался в тот день.

— Ладно бы зачет, ладно — сессия. Но диплом, Граф… И что мама скажет, если меня отчислят?

Родители с самого начала обозначили, что на их взгляд Антону следует получить высшее образование, а потому они будут оплачивать обучение и по возможности дополнительно помогать деньгами, но если Антон решит бросить учебу — это будет его выбор, и они расстроятся, но не станут спорить. Антон, может, и бросил бы, если бы знал, чем еще заняться, и в целом-то ему начало нравиться… Но это все не то, и, может, у него и вовсе нет никакого особенного призвания.

В любом случае, пусть он и забивал хуи большую часть обучения, этот диплом он правда хотел получить, хотя бы для того, чтобы было, чем подпирать ножку стола.

Граф тычется головой ему в руку в поддерживающем жесте, и буря на душе понемногу успокаивается.

— Видишь, уже «если». А мама все поймет. Она же любит тебя, правда?

— Любит. — Антон вздыхает. — Платила все эти четыре года за мое обучение, а я — вот так…

— Ничего страшного, Антох. Скажет — «Ну ничего. Что ж теперь». А потом ка-а-ак возьмешь и ка-а-ак пойдешь работать на телик, и она будет очень тобой гордиться.

Тот смеется и отмахивается, а сам думает, что зря, наверное, ушел из КВН на третьем курсе. Может, и правда оказался бы где-нибудь в Камеди. Или вообще в новом проекте, созданном специально для него.

— Да какой мне телик…

— Все, ложись и давай помечтай об этом перед сном.

Только что Антон более или менее успокоился, но теперь снова вскидывается и судорожно соображает.

— Какой ложись, Граф! Надо хоть что-то сделать!.. — Как будто у него есть силы хотя бы дойти до компьютера. Ага, да.

— А смысл? У тебя глаза вон слипаются, ты же вообще ничего толкового не родишь, — подтверждает Граф его мысли. — Устанешь только, завтра будешь ходить, как зомби, если вообще не проспишь до вечера.

— И что мне, просто сказать, что я не готов?

— Да. Все, ложись давай. Знаешь, как говорят? Утро вечера мудренее.

Антон закатывает глаза, но послушно стягивает с себя футболку и опускается обратно на подушку. Если что, он не виноват, его заставили. И плевать, что сопротивления он оказывал примерно нисколько.

— Боже, из какого ты века?

Граф только загадочно хихикает, но не отвечает. Зато подлетает к выключателю и щелкает по нему. Комната погружается в ночь — уже совсем поздно.

— Спокойной ночи, Антон.

— Спокойной ночи, Граф, — почти шепчет Антон. Ему становится так уютно и тепло, и ведь все это только благодаря ворону, который помог успокоиться и перестать волноваться, а сосредоточиться на мыслях о будущем. — Граф?

— Что?

— Спасибо. Правда, спасибо, что ты есть.

• ❖ •

За время нахождения у Кощея Бессмертного Арсений успел примерно понять, как работает магия. И последние три года подтверждают его догадки.

Если для магии используются заклинания, в них важно каждое слово. Это как с законами, где часто можно найти лазейку из-за формулировок. Фразы должны быть четкими и включать в себя все возможные значения.

Каждое слово, которое произносит колдун или ведьма, имеет огромную силу. И когда слова сплетаются в особый текст, эта сила увеличивается в разы, позволяя изменять реальность до неузнаваемости. Например, превращая одно существо в другое. Или накладывая проклятие.

Быть тебе птицей, да не летать по небу.

И Арс действительно не летал. Сразу после обращения он попал в сети, и его долго держали в клетке на птичьей ферме. Потом его купил заводчик, которому понравилось «качество оперения» и цвет глаз. И он снова жил на привязи, неспособный толком размять крылья, к которым, понятное дело, уже успел привыкнуть.

А потом он смог вырваться и улететь, но в первый же день угодил под машину. Это было еще задолго до встречи с Антоном — и в тот раз ему не так повезло. Он переломал оба крыла и сильно ударился. Если бы его не подобрали и не отвезли к ветеринару две добрые девушки, он бы так и умер не в своем теле.

Его относительно быстро вылечили, но летать он теперь боялся. Плюс, крылья болели еще очень долго. Так что его снова отдали в питомник, уже другой, специально для больных и раненых животных. И только через несколько месяцев он наконец снова попробовал летать.

Когда его отпустили на волю, Арсений старался не подниматься высоко и вообще не оказываться в воздухе надолго — он уже стал догадываться, что дело в проклятии. И на некоторое время это помогло, но вскоре его снова задело машиной. Теперь, правда, он отделался ушибом и испугом. В тот вечер, сжимаясь под кустом в перепуганный комок, Арсений думал о том, что если снова вернется в свое тело, никогда больше не сможет ездить на машине и даже приближаться к ним.

А потом его нашел Антон.

Арсений, давший себе слово не летать больше вообще никогда, видел его переживания и грустный взгляд, слушал его мысли о том, как он хотел бы помочь и что если бы мог, дал бы сломать себе и руки, и ноги, чтобы у него, Графа, были здоровые крылья.

И Арсений рискнул. И понял в тот день, что проклятие начало терять силу.

Нет тебе слов, кроме крика…

Чудо, которое произошло в новогоднюю ночь, Арсений до сих пор не может себе объяснить. Хоть Антон и рассказал, что загадал тогда желание. Дело очевидно в другом, и Арсений все еще боится признаваться самому себе, но ведь иного объяснения нет.

…покуда сердце твое не оттает.

Арсений точно уверен в том, что хоть заклятие и должно, согласно словам Кощея, длиться три года и три дня, оно может пасть и раньше, если будет выполнено условие. Иначе как объяснить то, что до этого все строчки постепенно сбывались?

Как сделать то, что он задумал, Арсений не имеет ни малейшего представления, но он стоит посреди комнаты, прикрыв глаза, и изо всех сил старается сконцентрироваться на ощущении своего тела и максимально отчетливо представить, как оно меняет форму. Как увеличивается в размерах и выпрямляется. Как втягивается клюв, становясь человеческим носом. Как родные уже, переломанные крылья превращаются в руки. Как сползают по плечам перья, подобно черной ткани…

Перья тебе одеянием, да не скинуть их.

Вы когда-нибудь пробовали спать в максимально скрюченном состоянии? Где-нибудь в коробке или в багажнике легковой машины? Если да, вы отлично знаете, каково это — разгибать наутро затекшие конечности.

Но Арсений не спал в коробке, а был в теле маленькой птицы, и только поэтому он хотя бы чувствует свои руки, ноги и пальцы, когда смотрит на них, почти не веря в происходящее. Ему еще кажется, что это сон, что он, пока следил за спокойным лицом засыпающего Антона, уснул сам.

Но нет, у него действительно получилось. Арсений почти плачет, сжимая и разжимая пальцы, сгибая поочередно ноги в коленях, делая робкий шаг вперед. Потом он с наслаждением потягивается, наконец-то распрямляясь в полный рост и разминая спину.

Забавно, что на нем даже одежда появилась — ровно та же, которая была в момент превращения, обычная черная толстовка и такие же джинсы. Даже медальон остался на шее, и вот это особенно радует. Арсений смотрит себе под ноги — на полу валяется несколько перьев. Он садится на корточки, собирает их, снова поднимается. Эта маленькая физическая активность кажется сейчас благословением.

Что ж, он «скинул перья», а это значит…

Взгляд сам собой опускается на Антона — и Арсений улыбается, потому что невозможно не улыбаться, глядя на него: расслабленное лицо без уже привычной тревожной морщинки между бровей, приоткрытые пухлые губы, капелька слюны в уголке рта, которая с какого-то черта кажется Арсу милой. Антон уснул прямо так, как лег, на животе, вытянув ноги и обняв руками подушку, за пару минут просто выключился — вот, что со студентами делают недосып и усталость.

Арсений хорошо помнит, как сам был таким. Заканчивал последний курс, не спал ночами, отчего под глазами поселились на ПМЖ огромные мешки, а потом все равно благополучно получил свой диплом, оторвался на выпускном и… И все. Пожить по-настоящему взрослой жизнью Арсений так и не успел.

Ночь выпускного была последней его ночью, а уже утром он проснулся у…

Антон громко шмыгает носом, и Арс подскакивает от неожиданности, а потом замирает на месте, боясь даже моргнуть. Он только теперь осознает, что подошел к самой кровати и рукой машинально тянулся поправить волосы у Антона на макушке — одна прядка непослушно топорщится, как хохолок.

Парень не просыпается. С крепким сном студента сравнится разве что богатырский — а учитывая, что Антон в какой-то степени и богатырь тоже, раз сам того не ведая спасает царевну (графа) от заклятия Кощея Бессмертного, его и ста пушками не разбудишь.

Совладать с искушением все же не удается, и Арсений, едва касаясь, проводит пару раз кончиками пальцев по волосам Антона. Они мягкие и приятные на ощупь, спутанные от ветра и подушки, и хочется сесть и аккуратно разобрать каждый узелок — но времени мало.

Арсений снова по-дурацки улыбается, осознавая, что это единственное, что его останавливает.

Почти не боясь быть пойманным, он потихоньку забирает со стола ноутбук Антона и, осторожно ступая, уходит на кухню. Поразительно, как за столько времени он не растерял базовые человеческие умения вроде способности ходить. С другой стороны, это даже не езда на велосипеде, а безусловные рефлексы, так что все логично.

С другой стороны, вряд ли все было бы так гладко, если бы Арс пробыл вороном лет десять или двадцать. Проверять уж точно не хочется — его передергивает от одной этой мысли.

Ноутбук оказывается в спящем режиме, и первое, что Арсений видит, — открытый браузер и вкладку с ВКонтакте, причем верхней перепиской значится чат с Лазаревым. Приходится подключить весь свой такт, чтобы выйти из чужого аккаунта и ничего не натворить, хотя очень хочется.

Первым делом он открывает Яндекс и вбивает запрос совсем не по теме антоновой работы. За прошедшие годы он обдумал сотни мыслей по тысяче раз и пришел к самым безумным предположениям, часть из которых теперь собирается проверить. Руки мелко подрагивают от волнения, перед глазами то и дело проносятся образы из недалекого прошлого, мрачные и холодные, но времени сосредотачиваться на них попросту нет.

Приходится взять себя в руки и игнорировать сердце, колотящееся от ужаса, который въелся в подсознание и вряд ли когда-нибудь исчезнет полностью.

Арсений ни в чем не уверен, но если его догадка верна… Даже если верна, он не хочет это узнавать и надеется, что Кощей про него забыл и не вернется за ним по истечении обозначенного срока. И все-таки лучше иметь под рукой запасной план.

Как следует изучив информацию — которая не особо вселяет уверенность, но, опять же, это лучше, чем совсем ничего, — Арс с тяжелым вздохом закрывает вкладку и уже готовится печатать дальше, как вдруг слышит в коридоре шаги.

От неожиданности он успевает только расширить глаза и затравленно уставиться на приоткрытую дверь. Мысль о том, что можно было бы попытаться спрятаться за шкаф или под стол приходит уже в момент, когда дверь скрипит и на кухню вползает… кто-то. Почему-то Арс был уверен, что это Антон, ведь шаги сопровождались очень знакомым шаркающим звуком.

Но нет, вошедший парень похож на Антона только худобой и долговязостью — но это объединяющие черты большинства студентов. Зато волосы у него черные, а что более примечательно — он с ног до головы заколот татуировками. Ну как, с ног… Ноги более-менее чистые.

Арс мог бы хихикнуть с этого маленького каламбура, но ему сейчас не до смеха: он, затаив дыхание, смотрит на парня во все глаза и ждет, когда тот включит свет и устроит панику из-за чужака на общажной кухне.

Однако тот, вопреки всем ожиданиям, даже одним глазом на Арса не смотрит, и свет тоже не включает, а целенаправленно идет к холодильнику. Причем скорее на автопилоте, чем довольствуясь подсветкой от экрана ноутбука. Преспокойно открывает дверцу и залезает внутрь едва ли не с головой, с минуту просто тупит в полупустые полки, затем выуживает какой-то ошметок колбасы (Арс бы не рискнул на его месте), совсем новое молоко (Аня ведь голову открутит!) и два глазированных сырка (что?).

Молоко он сразу открывает, залпом уничтожает половину и возвращает бутылку на место, а остальную добычу берет в одну руку и преспокойно удаляется, так и не взглянув на Арса даже мельком. Собирает по пути все дверные косяки плечом, шепотом матерится, кажется, не по-русски, и наконец затихает где-то в своей комнате.

Только тогда Арс позволяет себе глубоко вдохнуть и медленно выдохнуть, прикрывая глаза. Очевидно, полуночник на кухне с ноутом — это нормальное дело в общаге. Ну или конкретно этому парню просто на все похуй.

Кое-как Арсений заставляет свой мозг включиться и наконец-то приступает к работе. Времени остается все меньше. Но он в свое время писал и курсовые, и дипломные работы на заказ, к тому же в кратчайшие сроки, так что запомнил пару отличных лайфхаков и вполне может сделать это за считанные часы.

Никому такого счастья не пожелает, конечно. Особенно в ночь, да в конце учебного года.

Но он так соскучился по человеческому телу, человеческим проблемам и человеческой технике, что, если ему предложат стать человеком на неделю при условии сидения всю эту неделю за нудной компьютерной работой, он без раздумий согласится.

К сожалению, такого ему никто не предложит.

• ❖ •

— Пока ты спал, я все придумал, — первое, что заявляет Арсений утром, едва разбудив Антона, который на автомате выключил все будильники и не собирался подниматься.

Никаких гарантий, что получится превратиться обратно в ворона, у Арсения не было, да он и не горел желанием это делать, но все-таки срок еще не прошел, значит проклятие так или иначе должно пока действовать. Не может не радовать, что теперь он способен менять облик по своему желанию.

— Что ты придумал? — сонно тянет Антон, отворачивая лицо от солнца. — Как мне остаться на второй год? Вряд ли выйдет, потому что…

— Ты меня недооцениваешь! Я глубоко оскорблен, чтоб ты знал. И вообще, хватит трындеть — умывайся, одевайся, бери флешку и гони в универ.

Антон, страдальчески постанывая, приподнялся на локтях.

— Да иду я, иду… — Тут он все-таки разлепил глаза и, щурясь, посмотрел на Арсения (вернее, сейчас Графа). — Погоди. Какую флешку?

— Уж точно не пустую. Все, без вопросов!

— Но Гр…

— Бегом! — Арсений подгоняет его крыльями. — Преподу флешку отдай, скажи посмотреть, а сам жди. Только не забудь притвориться, что знаешь, о чем речь.

— А рассказать мне, о чем речь, конечно же, нельзя… Понял, иду! Спасибо. За что бы то ни было…

Он уносится в университет с выражением мрачной заинтересованности на лице, а Арсений, дождавшись, глядя в окно, когда он скроется за домами, тоже улетает. У него есть одно важное дело. А возвращаться точно не стоит до глубокой ночи — а то еще задушат на радостях или вовсе крылья заново переломают.

Но если серьезно, Арс ни на секунду не может представить, чтобы Антон, даже случайно, причинил ему вред.

И от этой мысли внутри тянет чувством вины — и еще одним чувством, дать название которому пока не хватит смелости.