Глубокий, шумный вдох — терпкий запах дерева кружит голову, сбивает ритм мыслей и вопросов, превращая их танец в чехарду.

      Сердце тяжело бьется в груди. Часовым стуком отсчитывает мгновения зовущего ожидания.

      В свете луны, под бледной тенью ночи, затаившееся за бочками Патриция кажется засмотревшейся на сокровища плохой воровкой; в некой степени — это было правдой, но не блеск золота приковал её к «Святой Анне».

      Человек — мужчина.

      Наёмник — капитан.

      Высокая фигура у фальшборта — совсем рядом.

      Опасная выходка для лакомого кусочка, желанной цели для пиратов.

      — Кто здесь? — оклик, ровный, снисходительный.

      Пальцы крепче сжали доски, как когти. Джонсон вздрогнула, сжалась, жмурясь вжимая голову глубже в плечи — неужели, её заметили? Почувствовали — словно, хищник, чудовище в человеческой коже.

      — Покажись, — требование.

      Сирена хочет ответить — сорвавшись с места закричать, лихорадочными взмахами крыльев унести себя прочь; дальше и дальше от странной сети, зова. Но тело не слушалось, предательски окаменело, казалось, ещё несколько часов и оно врастёт в судно, превратившись в новую гальюнную деву.

      Она должна уйти; люди опасны — мужчины коварны. Сквозь пелену память взывала к ней, инстинктом тянула в небо, но что-то якорем держало её на месте.

      Что-то знакомое.

      Что-то связанное с далёким прошлым.

      — Я не буду ждать, как и клинок, — голос ближе — угроза.

      — Здесь, — ноги сами выпрямляются, подбрасывают, выступают навстречу — Мне жаль! — хрупкая иллюзия трескается, в грубых трещинах на правом рукаве показываются перья — мелкие чешуйки проступают на стопах.

      — Кто ты? — оглушительный шаг.

      — Софи, — Патриция почти вычихивает своё фальшивое имя, не открывая глаз, надеется на то, что капитан оставит её, избавит от оцепенения.

      — Лжешь, — шорох клинка в ножнах. Крошечный звук, хорошо болезненно-знакомый для Джонсон разрывает призрачные цепи, и инстинкт наконец берёт своё.

      Рывок — взмах.

      Когти вонзились под эполеты — острая просьба отпустить, приказ. Поворот, слышен треск плотной ткани.

      — Ведьма! — сильные ладони обхватили цевки лап, стиснули.

      Крылья смыкаются за спиной; перья скалятся пухом прежде, чем обрушить поток воздуха. Удар переходит в толчок.

      Первый — смахнул треуголку.

      Второй — зацепил парик.

      Третий — бросил в сторону.

      — Не уйдешь! — капитан переступает, умело переносит вес, чуть выпуская — превращая всё в гротескный, грузный танец. Его лицо невольно утыкается в рубашку — дыхание резко обжигает кожу, этот человеческий жар заставляет сирену собрать все силы для последней атаки.

      Глубокий вдох — немая молитва; беззвучный крик, зовущего мать ребёнка.

      Каждое перо — каждый клочок пуха задрожал от наполняющей их мощи; пульс ветра, щекочущий шепот первородного потока.

      Хлопок.

      Палуба уходит из-под ног.

      — Отпусти! — золотые ураганы вспыхивают в жёлтых глазах — последний шанс. Птичьи лапы цепляются ниже, когтями вспарывая щегольскую форму — добыча вырастает в охотника.

      — Ты, — обвинение обрывается, когда неосторожное движение ставит жизнь на кон; ведёт к падению.

      Объятия становятся крепче — было ли это попыткой забрать за собой, прочь, за борт или животный страх смерти; ничего не имеет значения, когда чёрные воды холодным одеялом скрывают небо и остается только глаз луны.

      Патриция жмурится; бормочет заклинание, выпрашивает защиту. Она выбилась из сил, но не может отпустить.

      Пузырь ломкий — достаточно коснуться едва заметной стенки, чтобы он лопнул.

      Открыв глаза, Джонсон присматривается, ищет знакомые черты — от этого не становится легче, только пыльцы сжимаются сильнее.

      — Любовь? — сомнение; её сёстры не задумывались об этом — люди для них еда или цель. Она же воспринимала их как угрозу или возможных союзников.

      Такое простое чувство, как любовь оставалось для неё чуждым, незнакомым и отпугивающим. Неужели, сейчас она испытывает его? Должно ли оно быть таким? Почему оно появилось именно сейчас — от одного взгляда?

      Щелчок пары вырванных перьев спугивает мысли, сменяет их страхом — осознанием близости смерти.

      — Не смей, — ещё щелчок; пух липнет к перчатке.

      — Кто ты? — крылья вновь сходятся над головой — надежда.

      Ответом служит рывок — попытка утянуть её за собой.

      Воздушный приют взорвался рыбёшкой крошечных пузырьков — мертвенные ладони моря захлопнулись, поймав их в водоворот, капкан.

      Всё исчезает — в трепещущем разуме сталкиваются два чувства.

      «Любовь» и жажда жизни — желание вырваться, унести свой хвост, как можно дальше от чужих рук.

      Любая из её сестёр без раздумий выбрала бы второй вариант. Для них жизнь человека ничего не значила.

      Спасти, поддавшись порыву или отпустить, бросив в чрево вод.

      Сердце сжалось в груди.

      Слишком мало времени — слишком мало воздуха.

      Выдохнув, сирена поджимает лапы, готовится.

      Она делает свой выбор.