Хорошо, Дайнслейф говорил, что не против небольшого отпуска от своих “темных дел”, но никто не предупреждал его, что отпуск затянется на четыре дня!

Четыре дня в белых стенах госпиталя. Он клянется, что еще чуть-чуть и он полез бы на стенку от безысходности.

Да, он понимает, что раны были серьезными и, он не мог только продрав глаза, ринуться дальше по своим делам. Да у него в принципе теперь нет никаких особо срочных дел, так чего же он жалуется?

Два слова.

Сестра. Розария.

Ему казалось, что хуже, чем в ту ночь в стенах собора быть не может, но нет, это оказался не предел возможностей матерой монахини.

Теперь, когда на ней не висит всевидящее око капитана, она решила уйти в полный отрыв.

Двухчасовую перевязку, а точнее тот допрос с пристрастием, что они оба по каким-то своим соображениям называли перевязкой, он запомнит на долгие, долгие месяцы.

Справедливости ради, он держался стойко и до последнего пластыря.

Вот только...

Тех бинтов, что так любезно наложил Альберих на обожжённую порчей кожу, сестра даже не коснулась. Кажется, он догадывался, почему.

В любом случае, у него уже было правдоподобное объяснение своего появления здесь и сестрица покорно его проглотила, хоть и смерила скептическим взглядом.

Но однажды она обронила одну фразу, которая уже второй день не выходит из его головы.

“Поздновато вы объявились в его жизни, сэр Дайнслейф.”

Где-то в груди, в том маленьком уголочке, предоставленном под сердце, что-то ужасно кололо уже вторые сутки...

Что же она имела ввиду?

Слишком поздно для чего? Что Дайнслейф упустил?

А ведь действительно... Сколько прошло лет? Какой...Какой сейчас год?

Осознание.

Та самая, маленькая и уродливая мысль, что пряталась где-то в самых уголках разума наконец вспыхнула в голове, словно солнце.

Дайнслейф подорвался с кровати, но не успев и сдвинуться с места, рухнул обратно в приступе колющей боли в скрытых под бинтами ранах.

Но его разум будто наконец окатили ледяной водой.

Прошло минимум пятнадцать лет.

Он знал, всегда понимал, что между ними образовалась огромная пропасть, но...

Пятнадцать лет.

Для него такой срок уже свычно стал пустяком.

А вот для Кэйи...

Кэйя прожил вдали от родины пятнадцать лет.

Он жил брошенкой в чужом мире, с чужими людьми и под чужим небом пятнадцать лет.

И все эти пятнадцать лет он чувствовал себя здесь... Неправильным.

Дефектным.

Потому что это не его небо. Не его люди. Не его мир.

Вот почему он так охотно протянул свою руку помощи.

Отчаяние.

О звезды, какой же он идиот.

Теперь все встает на свои места.

Это как... Как те страшные картинки на развороте газет, что когда-то давно он читал по утрам перед занятиями с наемным учителем.

Чем больше Дайнслейф в них всматривался, тем более страшные детали ему открывались.

Кэйя прожил в Мондштадте один на один со своими особенностями пятнадцать лет.

<i>Как долго он учился с нуля жить по совсем чужим правилам?

Как сложно ему было привыкать к шумным горожанам и бытовой суете?

Как больно было смотреть на других детей, четко понимая, что ты не такой?

</i>

И теперь, то, как он на секунду застыл при их первой встрече. Как смотрел на Дайнслейфа, словно у него две головы и четыре руки.

Как странно для него было видеть это неземное свечение топазов со стороны?

А слышать акцент, который он сам утратил много, много лет тому назад?

Как же много Дайнслейф еще хочет спросить у него.

Как он вступил в Ордо Фавониус?

Завел ли он хороших друзей или товарищей?

Чем он интересуется и занимается теперь?

<i>А все ли у тебя теперь хорошо?</i>

Последняя мысль глубоко засела в груди, скребясь об ребра и позвонки.

Должен ли был он начать с этого вопроса с самого начала?

Но Дайнслейф не знает, хотя, кажется, догадывается, откуда ему стоит начать.

<center>***</center>

Дожидаться, пока сестра сама зайдет к нему на прощанье в палату, было бессмысленно. После той брошенной фразы она больше не появлялась в его поле зрения.

Поэтому ему ничего не оставалось, кроме как подкараулить её у черного входа, куда Розария даже единожды приглашала Дайнслейфа покурить после очередного их саботированного акта оздоровительно-лечебных процедур, которые они единогласно решили игнорировать. Каждый по своей причине, естественно, но они хотя бы нашли в этом общий язык.

Ладно уж, за то, что она не заставляла его вновь пить эту дрянь, Дайнслейф будет до скончания веков благодарен.

Стоило ему отвлечься, как за массивной дверью послышались шаги. Розария пришла к своему излюбленному месту с улицы.

У Дайнслейфа не было причин переживать по этому поводу, но он все равно замедлился, так и не толкнув дверь на себя.

И это оказалось верным решением.

Спустя момент, послышался тупой звук приближающихся шагов.

Это явно была не другая монахиня, характерного стука каблуков не было.

Это был кто-то другой.

Некоторое время двое собеседников стояли молча. Дайнслейф даже не был уверен, дышат ли они. Но тут он услышал знакомый звук шуршащей пачки сигарет и металлический лязг наперстков девушки, столкнувшихся друг с другом. И он сам наконец выдохнул.

— Закурить не найдется?

Фраза девушки прозвучала издевательски, даже саркастично. Дайнслейф уверен, что сейчас на лице монахини сверкала эта ее фирменная улыбочка “я тебя пока убивать не буду, ты слишком забавный”.

Послышался хриплый смешок и щелчок пальцев.

Дайнслейф не мог никак прокомментировать этот жест, он лишь констатировал тот факт, что за дверью мужчина.

И вновь тишина. Слышно лишь то, как ветер задувает на улице, а монахиня медленно, сладко смакует каждую затяжку.

— Вчера капитан Кавалерии привел одного интересного юношу в госпиталь.

Дайнслейф же лишь скептически сощурил глаза, вслушиваясь внимательней.

После еще одной затяжки, женщина продолжила.

— Дайнслейф, если тебе это о чем-то говорит, — голос был все таким же расслабленным и отчужденным, будто это не она сейчас сдает конфиденцальную информацию одного из своих пациентов,— был одет в стремный прикид, под стать твоему кстати, вот только еще дурацкую маску на пол-лица носит.

Она серьезно стоит там за дверью и лясы точит о нем? Нет, ему абсолютно все равно, но чем эта информация поможет ее собесе—

— Есть еще кое-что. Зрачки у него были странные. В форме звезды.

Ох... А вот это уже метко подмечено.

Слишком важная деталь.

Особенно, если ты знаешь, чья это отличительная черта.

И ее собеседник похоже знал. Потому что в тот же момент повисла просто гробовая, удушающая тишина.

И Дайнслейф готов поклясться, что ветер, проскальзывающий сквозь щели в двери, стал горячее.

Тишина душила.

Она очень контрастировала с той, что присутствовала в этом госпитале с ним ранее.

Эта тишина не вызывала в нем чувства спокойствия и безопасности, как с Альберихом или детьми.

Да даже те затяжные минуты молчания с монахиней на этом же крыльце с сигаретой на двоих не вызывали в нем такую тревожность.

Она угрожала ему, расползаясь все ближе и ближе.

— Насколько он опасен для нас?

Даже не “опасен ли он”. А сразу “насколько”.

Это говорило о многом. О том, насколько проинформирован человек. И о том, что он уже готов сделать.

Не пройдет и дня, как этот мужчина придет к Дайнслейфу с решительным намерением расколоть его черепушку надвое.

Пугало ли Дайнслейфа такая перспектива?

Нет, отнюдь.

В голове была лишь одна мысль:

“Что бы не произошло дальше, следующим будет Кэйя.”

И он не может позволить этому случиться.

<b>Он должен, должен защитить прин—</b>

— Ты смеешься? Они с Альберихом позавчера всю ночь напролет болтали о звездах, я даже не знаю, были ли они пьяные и насколько. А вчера он все утро нянчился с детьми из Гильдии. У меня большие вопросы вызывает то, как он с таким мягким характером до сих пор выжил.

Ой. Ох...

Так вот... Какое впечатление он произвел здесь.

Что-ж... Может это даже и к лучшему, но-

Почему дышать-то стало еще тяжелей? У них там переносная печка стоит или что так накаляет воздух?

Ему еще тогда такая резкая смена температуры в радиусе двух метров показалась странной, но сейчас это точно выходило за рамки ему понятного.

— И кем же тогда этот Дайнслейф приходится сэру Кэйе?

Это...

Это сейчас был так плохо прикрытый вопрос личного характера или Дайнслейф сходит с ума?

Почему чужой голос прозвучал так холодно, когда даже ставни на приоткрытой двери вот-вот плавиться начнут?

И почему... Почему Розария так расхохоталась?

— Это вас уже не касается, Мастер.

Мастер?

Да что вообще происходит?

Розария... Она...

Она заступается за него с Кэей?

Почему эта мысль осенила его только сейчас?

С самого начала она была враждебно настроена только к Дайнслейфу, но совсем не к Кэйе.

Даже то ласковое прозвище “Роззи”, что он дал ей просто кричало о том, что они находятся как минимум в хороших отношениях.

А как максимум, она считает Кэйю себе ровней.

Своим другом.

Так вот для чего был этот цирк в ту ночь? Кэйя терся около Дайнслейфа до последнего, чтобы это заметила Розария?

Она прямо сейчас прикрывает своего друга перед неким “Мастером”.

И это...

Действительно заслуживает уважения.

Лишь позже, Дайнслейф заметит, как жар спал, а голоса затихли.

Теперь ему стоит убраться отсюда как можно быстрее, иначе второй экстремальной перевязки он не переживет.

Но стоило ему сдвинуться с места, как он услышал женский голос за дверью, от которого его нервы натянулись в ровные тонкие струны еще сильней.

— Все, что хотел услышал?

Она знала, что он был там с самого начала.

Вот же бестия.

Спустя момент они вновь стояли вместе на этом обшарпанном крыльце с помятой сигарой на двоих.

Это вызывало некое чувство, что один его старый знакомый прозвал “дежавю” во время их странствий по самой преисподней.

Только теперь бинтов на нем было значительно меньше, а монахиня не буровила в нем четыре сквозных одним своим взглядом.

Мог ли Дайнслейф сказать, что они хотя бы нашли общий язык?

Навряд ли. Но терпеть друг друга ради одного капитана казалось легче.

— Ну давай, кукушка, напой мне, сколько нам жить осталось. — Розария выдохнула белесый дым в остывающий после того разговора воздух, повернув голову к мужчине.

— Извини? — Дайнслейф звучал оскорбленно, театрально прикладывая руку к сердцу, — не я сейчас секретики чужие выдавал, мне нечего говорить.

Розария же лишь вновь одарила его нечитаемым взглядом, сбрасывая пепел на карниз.

— Тебя же не просто так Кэйя под боком своим пригрел, верно? Ты хоть и выглядишь парнем неплохим, но говоришь намного меньше, чем знаешь, Дайнслейф.

<i>Катастрофически меньше. Но это он упоминать не будет.</i>

— Кто такой этот Мастер?

Отвечать вопросом на вопрос и ждать, пока кто-то из них ответит уже стало их маленькой традицией. Но стоит ли говорить, что в конце концов и половина вопросов не удосуживаются своего ответа?

— Странный ты парень, Дайнслейф. Хоть и выглядишь со стороны божьим одуванчиком, но есть в тебе черты опытного бойца.

Дайнслейф понимает, о чем говорит девушка. Она пыталась несколько раз подойти к нему бесшумно со спины, но каждый раз натыкалась на заинтересованное свечение топазов на себе, стоило ей подойти слишком близко. Так же он начинает подозревать, что те пытки в стенах госпиталя, ничто иное как прихоть Розарии испытать его на прочность, раскусить, что же за человек он такой.

Даже сейчас, она испытывает его. Выжидает реакцию. Вздрогнет ли? Начнет ли судорожно отмахиваться или отшучиваться? Как быстро он захочет сменить тему?

Но Дайнслейф решил играть по-черному.

Он приоткроет ящик Пандоры, но лишь на минуту.

— Там, откуда мы родом, нет своего неба и солнца, — Дайнслейф заметил, как изменилось лицо монахини на слове “мы” и как два родонита блеснули какими-то своими воспоминаниями, — едва ли во тьме ты разглядишь, какая тварь вот-вот откусит тебе ногу. Но это не самое страшное, что может случиться с тобой.

Повисла тишина. Каждый вновь задумался о своем, докуривая почти дотлевшие сигареты.

Но на удивление, первой тишину прервала Розария.

— Когда-то давно, когда Кэйю только повысили до должности капитана Кавалерии, он пришел ко мне сюда с бутылкой раритетного вина и какими-то дешевыми сигаретами из Снежной. Не знаю, откуда они были тогда у него, но даже мне они показались отвратительными, — Розария хрипло фыркнула, прерываясь на еще одну затяжку, — мы в тот вечер даже не разговаривали друг с другом, пока он не выдал одну фразу, что я вспоминаю до сих пор.

Розария вновь замолчала, вспоминая тот день.

<i>Они были еще совсем молодые, когда судьба прожевала и выплюнула их во взрослую жизнь.

Прошел ровно год, как Дилюк Рагнвиндр потерял своего отца и исчез из города. Розария хорошо помнит, как любое появление Кэйи на улицах города неминуемо вызывало волну презрительных взглядов и слухов.

Приемыш из невесть откуда, с темной кожей и мертвым глазом, что вечно был лишь тенью, черным пятном на семействе Рагнвиндров.

Несмотря на то, что Ордо Фавониус охотно поддерживала версию об несчастном случае, Розария слышала в каждом темном переулке лишь слухи о том, что величайший Крепус умер от рук пригретого им же оборванца.

<b>Она никогда не верила этим слухам.</b>

...Они встретились в ночь, когда ливень стер за собой грань лжи и истины.

Оба грязные, ободранные и перепачканные в крови, они стояли среди мертвых тел контрабандистов, что уже несколько недель пытались наладить поставки какой-то химической дряни в город свободы.

Их собственные расследования пересеклись случайно, но именно тогда, в ту самую ночь, их судьбы встретились и переплелись.

Тогда еще не успели сформироваться маски Кэйи и Розария четко видела этот животный страх в хрустале.

<center> В ту ночь, он впервые убил человека.</center>

И вот, теперь они здесь, курят отвратительные снежнянские сигары и с горла пьют подарочное вино.

Все было бы вполне себе хорошо, если бы Кэйя не открыл свой рот.

</i>

— Тогда он мне сказал:

“Небо здесь такое красивое.

Я бы хотел остаться здесь подольше.”

И Дайнслейф потерял дар речи.

Он не знал, что стоит за этой фразой. Что пришлось пройти Кэйе, прежде чем стать тем, кем он является сейчас.

<i>Прежде чем захотеть остаться здесь подольше.</i>

Но он видел эти померкшие родониты и потяжелевшие от воспоминаний плечи.

А еще вопрос, что спустя мгновения разрежет уже давно остывший воздух.

— Вот же павлин напыщенный, вечно ляпнет что-нибудь невпопад, а ты забыть эту глупость не можешь.

<b>Как думаешь, что же он имел тогда в виду, Дайнслейф?</b>

<i>— Дейн? Это ты?

Дверь со скрипом открывается, небрежно стукаясь об пошарпанный книжный шкаф, чьи обломанные полки уже несколько лет пылятся на полу. И не одни полки застелили весь чумазый паркет библиотеки. Весь пол был усеян множеством чертежей и иллюстраций тысячи созвездий и планет, скрытых от них мраком.

В центре всея погрома сидел щуплый мальчишка с ободранной книжкой в руках.

— Мой принц, как ты... — Дейнслейф делает небольшую паузу, с изумлением разглядывая сохранившиеся записи и карты, что его принц, с совсем не свойственной ребенку бережностью, рассортировал в стопки поодаль от себя, — Как ты нашел это место?

Мальчик же лишь хитро сощурил глаз, довольно хихикнув. Он осторожно встал с пола, оттряхивая свою одежду от скопившейся пыли старины и пергамента.

— Ты часто ходишь сюда после отбоя, — мальчик неловко почесал свой затылок и к большому удивлению Дейнслейфа, задумчиво приложил пальцы к подбородку, изображая очень сложный и трудоемкий мыслительный процесс. Прям как сам он, когда подолгу корпел над планом занятий для своего принца.

Вот же, да он его пародирует!

— Так что я просто проследил за тобой, а потом дождался, пока служанка закончит обход и сбежал из комнаты через дырку в стене.

Юноша восторженно расхохотался, прокрутившись на одной ножке.

О звезды, Дейнслейф уже давно твердил этому старику, что просто закрыть дырку шкафом недостаточно и что это лишь вопрос времени, когда Кэйя найдет эту лазейку.

— Так что это за место? — мальчик заинтересованно крутил головой, расхаживая между заграмажденных разными свитками и письменами столиками.

— Когда-то давно, когда наше королевство имело связь с внешним миром, — Дейнслейф взял в руки один из пергаментов, начиная свой рассказ, — мы, как жители подземного царства были очень заинтересованы астрологией, как бы парадоксально это не звучало.

— Астрологией? — принц тут же встрепенулся, в два прыжка оказываясь перед мужчиной.

— Наука о положении небесных тел в пространстве, — Дейнслейф прервался, заметив непонимающий блеск хрусталя, — Наука о звездах.

— Звезды значит... — мальчик сделал сконфуженное выражение лица, рассматривая из-за высоко плеча мужчины одну из карт, — сестра Силиция говорила, что звезды — это пустая чушь и что вместо того, чтобы рассматривать точки на бумажонках, кое-кому стоило бы заняться своей работой... Ой.

Дейнслейф же лишь снисходительно рокотнул, заметив пришедшее к ребенку осознание того, о ком говорила женщина.

— А ты слушай Силицию побольше и станешь таким же ворчливым и злым, как она. Подними голову, мой Принц.

Когда юноша поднял свой взгляд вверх, он удивленно ахнул, впиваясь хрусталем в потолок.

Его хрусталю открылся купол из витражного стекла, расписанного тысячами созвездий, рассыпавшихся по периметру всей поверхности. За столь долгие годы стекло поблекло и потрескалось, но даже так оно составляло неописуемую картину, отблески которой падали на колонны второго этажа и стены.

Мальчик застыл, бегая глазом по открывшейся картине. Вдоволь насмотревшись, он опустил взгляд на мужчину, сверкая неподдельным детским счастьем и восторгом.

— Это же?..

— Карта звездного неба, садись, — Мужчина похлопал по сидушке стула рядом с собой, кивая головой на стопку потрепанных книг, — вон там созвездие Благородной Львицы, а левее Священная Лань.

Дейнслейф медленно водил пальцем в воздухе, очерчивая знакомые скопления звезд на стекле.

— А что вот это за созвездие? — Мальчик заинтересованно тыкнул в изображение, что слегка потрескалось и осыпалось.

— А это... — Мужчина вздохнул и расплылся в улыбке, заметив нужное, — Павлинье перо, тебе нравится?

Принц же лишь безмолвно качнул головой в знак согласия, завороженно рассматривая созвездие.

Они еще долго рассматривали сохранившиеся скрижали. Дейнслейф и подумать не мог, что его давнее увлечение заинтересует принца.

Но то, с каким упоением юноша слушал его...

Быть может, это стало для него еще одной отдушиной от рыцарских обязанностей.

— А я... Могу увидеть его? Ну, в живую, — юноша одарил его взглядом, от которого сердце пропустило удар. Взгляд полный детских надежд и мечтаний.

— Обязательно, мой Принц.

</i>

<b>Обязательно.</b>

Дайнслейф тушит сигарету об металлическую оградку и тянется за новой.

— Когда-то давно он заинтересовался звездами и загорелся желанием увидеть их в живую. Иронично, не правда ли?— Розария же на эти слова неловко закашлялась, падая с облаков на землю. Она тоже глубоко зарылась в свои мысли и совсем утеряла нить разговора.

— Я обещал показать ему звезды.

<b>Но Дайнслейф этого не сделал.</b>

Розария еще некоторое время стояла в ступоре, пока мужчина вернулся в помещение и забрал свои вещи в кульке из ободранного плаща.

— Я пойду, нужно закончить одно дельце,— Дайнслейф похлопал по плечу монахини на прощанье, скрываясь во тьме.

<i>Он должен наконец исполнить свое обещание.</i>

— Подожди, эй! — Сестра вовремя вышла из транса, окликнув удаляющуюся фигуру во тьме, — Кэйя просил передать, что через две недели возвращается рыцарский алхимик. Зайди к нему!

Рыцарский алхимик?

Ох, кажется Альберих уже упоминал его.

Альбедо.

<i>Интересно.</i>