Кап-кап.

Крупные капли огибают лезвие, падая в лужу.

Дейнслейф не смотрит на свою безобразную руку, он и так знает, что та по локоть в испорченной крови.

Кап-кап.

Чудовище мечется на земле, извивается под его ногой. Оно шипит, плюётся на ботинок мутной желчью, от чего на носке остаются разводы.

«Когда-то ведь ты был человеком», — мысль проносится в голове незаметно и разъедает реальность отвратительными образами.

Кап-кап.

Ну вот, теперь он видит перед собой не простую тварь, рождённую где-то в закромах коридора Бездны, а вполне адекватного израненного человека, молящего о пощаде.

Нечленораздельный рык становится вполне различимыми стонами боли и хрипами. Хаотичные движения конечностей образуют собой безрезультатные попытки спастись, а глаза вдруг, чёрные, уже гниющие, неожиданно наполняются осознанностью. И ужасной болью.

Кап-кап.

Дейнслейф давит на безобразное горло сильней, от чего позвонки хрустят, а голова скатывается с уступа прямиком в пропасть.

<center>Нельзя позволять себе милосердие.</center>

Клинок вытирается лежачими на полу ошметками ткани, останавливая раздражающий звук.

Это был двенадцатый за сегодня. Хотя есть ли здесь понятие «сегодня»? А «завтра»? Наступит ли его «завтра»? Рыцарь тяжело выдыхает, скатываясь на пол вдоль колонны.

Его жизнь давно стала бесконечной войной, но с момента пребывания «здесь» он так и не смог сомкнуть глаза и почувствовать себя хоть отдалённо в безопасности. Может, стоило остаться на поверхности? Но неприятная рябь тут же всплывает в памяти вместе с той ужасной какофонией звуков, цветов и людей.

Нет, он ещё не готов. Его организм, искалеченный порчей и многолетними битвами, не выдержит. Он всё ещё не смог приручить дарованную силу так, чтобы она не калечила его самого, чтобы он не задыхался в собственном дыму во время битвы.

Но он не может продолжать отсиживаться здесь, ожидая чуда. Ему нужно найти Принца. Он обязан это сделать как можно скорей. Что, если он попал в беду? Что, если люди с поверхности сделали с ним что-нибудь? Дейнслейф прекрасно помнит правление «бедного Короля», когда его одноземельцев продавали как диковинных зверушек за гроши, которые не могли позволить им даже хоть-какую то либо жизнь. Дейнслейф лично «списывал» этих людей, жмурясь и отворачиваясь при виде больших металлических клеток. Стыдно и тошно, настолько, что он постоянно высвобождал содержимое желудка после службы в туалетах казармы.

Это был настоящий позор для некогда великой нации. И он не мог это остановить. Он лишь наблюдал, как они тонут, и своими руками топил их ещё сильнее по указу руки с лунным перстнем. А после и перстень продали, сразу же после кончины бедного короля. Но отмыло ли эта его последняя просьба все прошлые грехи? Да ни капли, лишь позволило им протянуть на пару лет больше.

А потом к власти пришёл последний король из династии Альберихов. Дейнслейф действительно считал первые годы его правления их спасением. Да даже впервые поверявшую свободу, когда ему передали в бразды правления последнюю надежду их нации. Иронично, что именно так в итоге они и назвали свой план: «Надежда».

И ведь всё действительно шло по плану. Договор со Снежной позволил им жить по-человечески, не пересчитывая каждый день несколько коробок с провизией на месяцы. А взамен они попросили всего лишь наработки их лучших учёных за годы до падения. Всего лишь! Да будь его воля, он бы им весь алхимический центр на руках принес!

А потом Мондштадт вступил с ними в переговоры, присоединившись к плану «Надежда».

Бескрайние поля и вечно благоприятная погода для землеводства. Свободные нравы, ежедневный праздник и свобода от стен замка и холодных пещер. Ну разве найдётся лучше места для каэнхрийских детей, чем Мондштадт? Вот и Король с этим согласился, учредив Дейнслейфа курировать эту часть миссии. И Дейнслейф действительно справлялся! Наравне с детьми учил тейватский, культуру и обычаи города свободы, лично встречался с действующим магистром, обсуждая нюансы. Они даже смогли сдружиться, благодаря чему он узнал, что такие безвозмездные условия договора были чуть ли не волей самого Барбатоса. Но Дейнслейф предпочитал не верить таким слухам.

В любом случае, даже если это и вправду попытка извиниться за произошедшее пять веков назад, почему бы просто не принять это? Главное, что они смогут дать этим детям ещё один шанс…

Но потом случилось то, что случилось. И Дейнслейф предпочитает не вспоминать ту роковую ночь.

<i>Хоть окровавленная детская кроватка будет до конца жизни преследовать его в кошмарах.</i>

Со стороны послышался шорох, поднявший Дейнслейфа на ноги за долю секунды.

И все мысли тут же испарились, впустив в голову паводки чернющих щупалец.

Обезвредить. Убить. Живого места не оставить.

Дым поднимается из самой тьмы, поглощая пространство.

— Дайнслейф, это ты?

И тут же растворяется, тиной оседая на его руках.

Аякс.

— Что ты здесь делаешь? Разве тебе не было запрещено спускаться ниже руин? — теперь уже «Дайнслейф» подходит к ребёнку, садясь на колени перед ним.

Мальчик, конопатый и высокий, лишь шмыгает носом, подходя ближе.

«Личный цепной пёс короля, что становится человеком только пред младой душой, ищущей спасения». Он ненавидит Рейндоттир за её поэтичный слог.

— Но в твоей компании Скирк разрешает, а я шёл за тобой ещё с первой ветки!

С первой ветки? Но он же собирался лишь расчистить ближайший коридор этажа!

И действительно, оглядываясь вокруг себя, он видит совсем незнакомые стены с обшарпанными рунами.

Как он здесь оказался?

— Я постоянно звал тебя, но ты не отвечал, потому мы просто шли всё ниже и ниже, — мальчик совсем по-будничному крутит в руках какой-то осколок стены, по-совиному моргая от яркого света топазов на себе.

Этот ребёнок вообще не имеет инстинкта самосохранения. Постоянно норовит залезть в каждую дырку, совсем не опасаясь, что в ней может поджидать смерть. По этой причине и было решено не выпускать мальчика за пределы уже зачищенных зон, изучая новые ветки в одиночку.

И, наверное, поэтому он сводил его голос к своим галлюцинациям, продолжая игнорировать.

А может, просто не привык отзываться на «Дайнслейфа».

Что за ужасное коверканье его имени, он с каждым днём все больше теряет связь с родиной.

Его дядя всегда говорил, забудешь родной язык — потеряешь себя.

Но Дайнслейф потерял и забыл себя раньше, чем каэнхрийские руны.

Кто вообще такой Дайнслейф?

Дейн — это тот пылкий юноша с горящими глазами и пушистой копной волос.

Дейнслейф — слуга родины, личный меч короля с окровавленными руками и пустой головой.

Кто, звёзды, такой Дайнслейф?

Он начинает сходить с ума.

Так же, как после рокового дня катастрофы.

Так же, как перед детской комнатой с клинком в руках.

Так же, как после последних честных слов лучшего алхимика навеки мёртвой страны.

Так же, как после потери Принца.

Всю жизнь его качает на грани вязкого омута и тихой водной глади.

Всё его существо разбилось на осколки, переливаясь разными оттенками воспоминаний.

Всё, что у него осталось — это воспоминания.

Вся его жизнь — это грёбаное воспоминание.

И он шипит от боли вонзающихся осколков в его кожу.

Как только он найдёт Принца, убедится, что с ним всё в порядке, он сразу же закончит это.

Тем же клинком, которым он впервые убил человека.

Тем же клинком, на котором запеклась кровь всей его родины.

Его поток мыслей прерывает громкое урчание чужого живота.

Сразу же после того, как покормит этого несчастного ребёнка.

***

— Спасибо звёздам, что вы вернулись, — дама с явно не каэнхрийской внешностью любит использовать их диалект, что делает жизнь Дейнслейфа здесь немного сносней.

— Мы с Дайнслейфом победили во-от такого монстра, мы же заслужили двойную порцию сегодня?!

Конечно, Дайнслейфа.

Он никогда не привыкнет к этому.

Так же, как и к этой рыжей макушке, так бесшумно снующей постоянно неподалёку.

Их нынешнее пристанище не намного безопасней прошлого на несколько коридоров этажа дальше, но здесь прорастают вполне съедобные грибы-наростки прямиком из рухнувших на этот этаж ферм Каэнри’аха.

Дайнслейф точно даже не взглянет на них, когда окажется на поверхности.

Но Аяксу, похоже, они вполне нравятся, раз он с таким восторгом уплетает их за обе щеки.

Кстати о нём.

— Ты когда-то упомянул про свою семью, они же наверняка тебя ищут, верно? — его тейватский звучит ужасно коряво и едва различим для ребёнка.

— Дайнслейф спрашивает у тебя о семье, — но, благо, на такие случаи у них есть Скирк.

Мальчик, в несвойственной для себя манере, замирает, расчёсывая свои торчащие во все стороны волосы рукой.

Рыжие, как солнце, и, даже несмотря на вечную мглу здешних мест, их очень легко различить среди моря монстров в борьбе. Это и спасло ребёнка в первое их знакомство от острого клинка мужчины.

И Аякс слишком долго молчит. Неужели…

— Я сбежал от них.

Ох.

Дама поодаль лишь сочувствующе качает головой, отпивая из резного стакана грибную похлёбку. Она редко много говорит, предпочитает больше слушать.

— Я тоже сбежал из дома.

Великая мечница от такого заявления давится, во все глаза таращась на путника.

— Правда? — мальчик, получив утвердительный кивок на свой вопрос, лишь больше загорается любопытством и подскакивает к нему ближе, игнорируя тактичность и чужое личное пространство. — А почему?

Почему? Что ж…

— Твои родители когда-нибудь делали что-то, не объясняя тебе зачем и почему?

— Ещё как! Они никогда со мной не считаются! — мальчик очень забавно краснеет от злости, недовольно пыхтя себе под нос. — Как-то раз я взял папин кортик, чтобы показать зазнавшимся детям из другого конца деревни. Так отец забрал его и выпорол меня, даже не объяснив за что!

Скирк на фоне очень тихо хохочет, пряча улыбку за кружкой. Разумеется, стащил холодное оружие у отца из-под носа, а теперь ещё и жалуется, что его наказали.

— Меня тоже пороли.

Аякс непонимающе клюёт носом, щуря на затихшего мужчину свои аквамарины.

Завораживающе глубокие, но всё ещё по-детски сверкающие.

А вот Скирк, видимо, разглядела за этими словами нечто более зрелое и пугающее, что заставило её оторваться от трапезы, неловко кашлянув в кулак.

— Ну что ж, раз вы наелись, можно начинать.

***

— Хорошо, Дайнслейф, а теперь закрой глаза и представь, что ты в пустой комнате.

Стены вырастают перед ним, заключая в большой куб.

— Постарайся сфокусироваться на центре комнаты, что ты видишь там?

Ничего. В середине комнаты абсолютно ничего нет. Это он и собирается сказать, пока его не опережают.

— А теперь укажи клинком на этот центр.

Его клинок сейчас — обычный кусок доски от разрушенного домика, которую они с Аяксом взяли вместе с несколькими досками потолще по пути сюда, чтобы разжечь перед сном костер. Они решили пока пользоваться чем-то… менее острым, после того, как меч Скирк разлетелся в разные стороны от давления тумана в прошлую тренировку.

Дайнслейф наугад тыкает палкой в воздух, надеясь попасть по величине палки. Они часто тренируется в этом ответвлении коридора, закрытого от любопытных глаз монстров узкими проходами.

— Попробуй наполнить комнату туманом.

Наполнить туманом? Но он же просто задохнётся! Рыцарь ещё на родине пытался приручить «подаренную» королевскими учёными силу, но это ни к чему хорошему не приводило. Туман слишком плотный, и в нём невозможно дышать.

Что, если просто…

Он слышит хруст палки в своих руках, с опаской продолжая опускать воображаемую комнату во тьму.

Под очень тихий, но выразительный «ах», он приоткрывает один глаз, видя перед собой ту самую комнату.

Тёмные стены, едва имеющие чёткие очертания без источника света. Опустив топазы вниз, становится понятно, что эта комната больше похожа на коробку, которой его накрыли.

Он свободно может дышать в ней, но вряд ли запаса воздуха хватит надолго.

Дайнслейф с опаской выставляет руку, приближаясь к стене.

И она тут же рассыпается, как только его пальцы касаются на удивление плотной стены.

Какая досада.

— Это было так круто, я тоже так хочу! — мальчишка мгновенно оказывается рядом, как только стены осыпаются карточным домиком в пустоту, восторженно тряся кулачками в воздухе. — А ты можешь создать мяч из своего дыма? О, а лучше кораблик, ну или кита! Моя сестрёнка обожает китов, сделай ей одного, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста?

<i>Дейнслейф смотрит на свои руки, с которых веками лилась человеческая кровь.</i>

<i>Он…

может?

Правда может?</i>

Скирк пожимает плечами и выжидающе смотрит на него, мол, давай, попробуй.

И он пробует.

Китёнок получился очень маленьким, едва ли с его ладонь. Тёмные сгустки дыма огибали плавники, а из-за невозможности придать дыму чёткие формы на голове кита красовался обломанный рожок.

Такой хрупкий. Едва Дайнслейф коснётся, и китёнок точно рассыплется. Но он продолжает заворожено смотреть на своё творение, так растерянно улыбаясь.

— Ты сделал это!

— Я сделал это…?

— Мисс Скирк, вы видите? Смотрите, какой крутой нарвал! — мальчик восторженно хихикает и так довольно щурится, будто это он создал, а не Дайнслейф.

Ах, да. Похоже, это и вправду сделал именно Дайнслейф.

<b>Дейнслейф умел только убивать.</b>

Дайнслейф ещё раз смотрит на китёнка, медленно сжимая его в руке до мягкой дымки.

Быть может, ему начинает нравиться это новое имя.

***

Костёр громко потрескивает, эхом разнося вибрацию по коридорам.

Ребёнок, предусмотрительно укутанный в старый мундир Дайнслейфа, ёжится от холода, поворачиваясь во сне лицом к огню.

— Как этот ребёнок вообще попал сюда? Разве все врата на поверхности не изолированы от людей? — рыцарь подбрасывает несколько палок в костёр, выставляя руки.

— В скалистых местностях и аномальных зонах с божьим присутствием есть расщелины и пещеры, что ведут сюда. Я нашла его уже на глубине, но, скорее всего, он упал где-то в районе Снежной, — дама ворошит обрубком своего меча палки в костре, впуская ещё больше огненных вспышек, — а что насчёт тебя, Дайнслейф? Ты привел Аякса с нижних этажей, я не видела, чтобы кто-то туда спускался.

«Или чтобы кто-то оттуда поднимался».

Дайнслейф слышит эти недосказанные слова, и от этого по душе противно царапает.

— А тейватцы уже совсем забыли про своих подземных соседей?

Забыли и стёрли из каждой исторической книги и справочника. Аж зубы от злости сводит.

— О, да нет, я много слышала о Каэнри’ах. Просто все привыкли думать, что его жители вымерли ещё сотни лет назад, — простая и серьёзная, как стальной ворон с древних скрижалей. И точно так же приносит за собой лишь дурные вести.

Рваный вздох зудит в груди, от чего топазы на секунду мутнеют.

<i>Что значит, все привыкли думать?

Сотни лет назад?

А как же…</i>

<i>— А как же Надежда…?</i> — голос гудит эхом отчаянья и таких детских от обиды слёз, будто только самого Дайнслейфа все забыли и просили, а не целую, мать его, нацию под землёй. — Мондштадт и Снежная, они же были с нами на контакте почти три года, почему они всем не рассказали?

<i>Почему не рассказали, что мы ещё живы?

Почему не рассказали, что нам нужна помощь?</i>

<b>Почему?</b>

— Прости, Дайнслейф, я знаю о вас только по рассказам моей бабушки из Шумеру, ни в Снежной, ни в Мондштадте не говорят о — как ты сказал? Надежде?

Дайнслейф слышит, что стекло уже не бьётся. Нечему уже ломаться, остаётся только носком ботинка расчищать хрустальную пыль с дороги. Но даже эта мелкая крошка вновь тяжелит лёгкие, впиваясь в ткани органов.

Разумеется, никто не стал трубить во все трубы, когда Каэнри’ах резко перестал выходить на связь после той ночи. Наверное, они и вправду подумали, что все тогда умерли.

Может, так оно и было. Может, Дайнслейф тоже тогда умер.

А может, ещё пять веков назад, и это всё лишь предсмертные галлюцинации.

Задохнуться хочется.

Это Дайнслейф, наверное, и пытается сделать, когда задерживает дыхание и закрывает лицо руками, вслушиваясь в мертвенную тишину коридоров и тихое детское сопение под боком.

<b>Почти как в замке.

</b>

— Ничего больше не осталось, кроме меня и Принца.

И Дайнслейф гаденько улыбается себе в руки, когда слышит этот удивленный вздох.

— Подожди, Принц? Принц Каэнриа’ха? А ты тогда, значит.?

— Обычный капитан Ордена, который просто удачно оказался в то время и в том месте, — и с теми семейными корнями, хотел бы он добавить, но осёкся.

Он никогда не хотел пятнать их честное имя. Ни отца, ни матери.

Но ему всегда было интересно…

Знала ли его мать, что это всё произойдет? Правдивы ли были слухи, что ходили о ней в Ордене?

Это просто памятная страничка его жизни, которая началась с ничего и закончилась ничем. Великая учёная, что смогла найти способ переступить через порог эволюции, поставленный самими богами. А потом просто ушедшая в отставку, оставив все наработки позади.

Его мать выбрала любовь вместо великой цели.

А он сделал всё наоборот.

<b>Ужасный сын.</b>

— Мою маму звали Голд, и она никогда не любила династию Солнца, — Дайнслейф подбирает под себя ноги, устраивая подбородок на собственных коленях, совсем как в юношестве, когда он на крыльце дома ждал отца. — Когда вся наша страна праздновала великий скачок в развитии цивилизации, она дома готовила нам грибной рулет, причитая на громкий праздник в городе.

Кажется, его обоняние на секунду поймало тот самый запах кухонных свеч на подоконнике и грибного рулета. И внутри стало так объёмно и тепло, словно он снова там.

Но его спутница не разделяет с ним теплоту этого момента.

<i>Ужас. Очень тихий, но нарастающий до огромных, огромных размеров.

Весь мир сужается до этого выражения страха и непонимания на чужом лице.

Мир становится всё тише.</i>

<b>Тише.

Тише.

И тише.</b>

Пока воздух не разрезает единственная фраза.

— Но Династия Солнца была пять веков тому назад…

Дейнслейф медленно поднимает на неё взгляд, а на его лице нет ничего, кроме надгробной тишины.

— И в этом вся проблема.