Что есть страх? Это... слабость. Непонимание себя, словно есть некая брешь в душе, за гранью событий которой спрятана пугающая неизвестность. Шагнешь — и сойдёшь с ума, потеряешься, безвозвратно или утратишь нечто важное, а потом и не вспомнишь даже, что именно исчезло, было убито, стёрто или уничтожено... Страхи бывают самыми разными: от поверхностных и мелких, до глубоких, саднящих незаживающими, рваными ранами. И их обладатель никогда наверняка и сам не ответит — каким обладает. Кросс знал лишь одно — тишина была подобна смерти, невыносима. Жгучая до боли в душе, сжимавшейся, стоило лишь остаться одному. А потому он не знал точно, боится ли молчания или одиночества. Уточнять было ещё страшнее. Возможно, именно поэтому Кросс всегда старался держаться строго определенной компании одного контактного монстра. Киллера всегда было очень много: болтлив, буквально не затыкался, как чёртово радио, бесконечно рассказывая любую ерунду, все, что могло взбрести в немного дурную голову. От него фонило шумом, и он успокаивал.
Кросс любил слушать, Киллер — говорить.
И в этом негласном союзе, компании, дружбе сложилась особая традиция встреч после работы, и плевать было, что трудились вместе. Этого было мало. Кому? Кажется... им обоим... Кроссу казалось, что этот темноглазый скелет ничего не мог бояться, был для страхов попросту неприступен и недосягаем, отбрасывая их липкую чернь, подобную линиям агатовых полос, шрамировавших скулы мягкой смолой. По крайней мере, ему казалось, что она мягкая... Теплая... Как так вышло, что с недавнего времени хотелось коснуться? И снова это пугало, заставило отстраниться, ища уединения, которое загоняло в проклятый круг колеса сансары, где страхи грызли душу острыми пиками беспощадных зубов. В попытках уйти от тишины Кросс слонялся по городу, ускользая с работы мрачной, погрустневшей тенью, провожаемый пустой, клубящийся тьмой до странного пристального взгляда. Словно его обладатель следил за каждым шагом монохромного, за каждым вдохом и выдохом, сделанным без аккомпанемента его речи. Киллер протестовал всем своим нутром. Лишь потеряв эту возможность делить компанию с чёрно-белым монстром, начавшим его избегать, он в полной мере прочувствовал все хлесткие удары одиночества, которого боялся до дрожи в костях, давно утративших способность чувствовать боль. Ее заменила душевная. И чем дальше был Кросс, тем сильнее была эта мука.
Монохромный искал спасения на крыше дома, где слышно было дыхание мегаполиса: грохотали поезда близкого вокзала, шумели трущиеся об асфальт сотни покрышек, звенели голоса многих сотен монстров и людей... Голоса, в которых он мечтал вычленить один конкретный, и когда казалось, что вот он, тот самый, как мираж расплывался пониманием обманного чувства. Чужой... Устало прикрыл гетерохромные глаза, потерев фалангами шрам под правым, словно тот зудел от его постоянного волнения, недосыпа и усталости, забив и без того тихую натуру парня в угол тотального отстранения. И он почти задремал, прямо здесь, притулившись о стену вытяжной вентиляции, закутавшись по самый нос в куртку и шарф, пока чужая рука вдруг не сжалась на плече, пугая до тихого восклицания.
— Тише, дружище, это я, — до боли знакомый голос, чей обладатель невозмутимо сел рядом, глядя на монохромного с неподдельным огорчением, — я конечно не мастак в тонкой душевной организации, но ты меня явно избегаешь. Но это хрен бы с ним... На крыше то чего спишь? Заболеешь, — Киллер осмотрел окружение, надолго задержав слитый с наступившей ночью взгляд на змеистом свечении уходящего вдаль поезда, шедшего по мосту.
— Просто здесь... слышно город, — уклончиво ответил Кросс, ещё не до конца осознавший из-за свинцом налитой в костях неутоленной усталости факт того, что Киллер искал его. Действительно искал, желая уже узнать, наконец, отчего вдруг все изменилось в одночасье.
— М? По-моему в тишине и тепле спать куда удобнее, разве нет? — монстр искренне удивился, выгибая надбровную дугу в вопрошающем жесте, вперив густую черноту глазниц в растерянность того, кого считал близким другом, но встретил лишь молчание и отведенный, сердитый взгляд, — Кросс?
Тот лишь вздохнул, вновь закрывая глаза, а носом утыкаясь в обнятые колени, будто ища подсознательной защиты, не в силах подобрать ответ, даже мысль о котором пустила по скулам налет лилового румянца. Киллер взволнованно смотрел на сжавшегося рядом монстра, анализируя все возможные пути сгладить чужое напряжение, граничащее с явным страданием и невозможностью сказать ему правду, а потому он начал делать то, что умел лучше всего.
Говорить.
Без остановки, заведя тихий, случайный монолог о сущей чепухе, приправляя этот тягучий поток слов многочисленными шутками, иногда уходящими в недра черного юмора, который Кросса никогда не раздражал. Монохром, вновь услышав эту знакомую трель его жизни, прогоняющий мрак фобии, понемногу расслаблялся, с течением ночи откровенно засыпая, и плевать он хотел на прохладу весеннего сезона, сморенный усталостью под дых. Киллер, заметив, что парень уснул без сил лишь улыбнулся, но говорить не перестал, сбавив голос на тихий тембр ласкового журчания. И продолжил это делать, бережно забрав этот комочек тепла на руки, унося прочь с крыши. И говорил о все такой же ерунде, когда перетащил его в машину, увозя под ровное урчание мотора к своему дому. И замолк только когда Кросс, аккуратно раздетый до футболки и шорт, оказался под пуховым одеялом в его спальне, отогревая промерзшие кости в плену чужого уюта.
Проснувшись, монохром сперва замер напряжённой струной, ощущая, как липкий холод страха пополз по позвонкам, забираясь в разум острыми, тонкими иглами льда, заставляя каждую кость мелко исходить дрожью. Темно и дьявольски тихо, и пугала эта тишина, а не понимание, что находился не дома. Словно факт последнего до него доходил далеко не сразу, замороженный его личной фобией. И ни намека на шум города, машины, гул вентиляции или голос, а его собственный на попытку его подать встрял комом на языке не в силах разорвать барьер панической атаки, начавшей сбивать дыхание. Последним шансом стала попытка вырваться из плена темноты незнакомой комнаты, найти источник любого звука: радио, телевизора или гудящего холодильника. Любая ерунда, способна дать спасательный круг, не позволивший бы потонуть в ужасе с головой.
Неудачный рывок — Кросс со значительным грохотом повалился на ламинат, зацепившись лодыжкой за край одеяла, больно ударившись головой обо что-то угловатое, да так сильно, что на миг слабостью придавило разум, ясно намекая, что ушиб нешуточный. Но страх подгонял, побуждая встать и заметаться в поисках выхода, плохо различимого в тени спальни. Дверь открылась, но не его усилием, и потеряв толику рассудка, Кросс метнулся в проем, врезаясь в кого-то, кто захотел узнать причину столь ощутимого шума и чужих метаний. Кросс лишь хныкал что-то неразборчивое пытаясь перебраться через мешавшего ему монстра, отчаянно толкаясь и пытаясь вырваться, пока в его гетерохромных глазах метались всполохи паники. И лишь чужой голос и крепко спеленавшие руки, наконец, дозвались до сознания.
— Кросс, дьявол бы тебя побрал, ты не слышишь меня? Хей, что случилось? — это был Киллер, крепко скрутивший его в своих руках, не давая вывернуться, но более мелкий скелет от его слов как-то расслабился, прижимаясь ближе и отчаянно дрожа.
— Только не молчи... Только не молчи, — сбивчиво повторял он, снова начав дергаться, но Киллер лишь притянул ближе, и плевать он в тот момент хотел, что они сидят на неудобном пороге между комнатой и коридором, спинами ощущая ползущий над ним сквозняк. Коснувшись головы Кросса он фалангами ощутил что-то противно-липкое и горячее, отчего его душа, до этого витавшая перед ним растерянным прицелом теперь сжалась в комочек почти болезненно, словно пытаясь втиснуться в грудную клетку обратно, но, не имея такой возможности, лишь в волнении дрожала.
— Кросс, да ты что? Черт... Ну-ка, вставай, посмотрю, что за дрянь случилась, — скелет, чьи глаза ночью не давали света, утянул Креста в темноту дома, где зажегшийся свет отразился в темноте мраморных плит ванной, непривычного, черного цвета, но от того действительно делавшей помещение красивым, со вкусом обставленным. Киллеру тут же открылась картина катящейся по сожмуренному лицу перепуганного насмерть скелета лиловой струйки крови, берущей начало из трещинки на черепе, потемневшей от сильного удара об угол шкафа.
— Ого, вот это ты приложился, приятель, — он осторожно стер пальцами эту черту, в то время как его собственные скулы перечеркнуло несколько новых линий дегтя, выдавая в нем явное волнение за вид и самочувствие полюбившегося душе монстра, — Кросс... Ты меня слышишь? Ну же, что случилось, ей богу, твое молчание ещё никогда так не пугало, — темноглазый криво ухмыльнулся, пряча за улыбкой смятение, кувыркнувшееся клубящийся внутри магией, из-за того что его пальцы как-то сами собой огладили зигзаг бордового шрама под правым глазом друга. Тот вздрогнул, словно слова Киллера оказались подобными так и не включенной холодной воде, вынув из омута панического ужаса. И понимание, как он выглядел и что делал заставило руками прикрыть лицо и согнуться, сползая спиной по холоду кафеля темной ванной комнаты, обессиленно и устало.
Он больше не мог.
Не мог молчать... Не мог скрывать правду, сколь позорной бы она ни была. Не мог держать в себе эмоции, крепко запертые за дверью, что сегодня пошла изломами сухих трещин.
Киллер опустился перед ним на колени, терпеливо ожидая ответа, попутно сняв с крючка над ними полотенце, начав бережно промакивать им рану, не торопя измученного чем-то ему неизвестным монстра, о котором беспокоился нешуточно.
— Прости, Киллер... Просто прости. За то, что не сказал раньше о том, как боюсь тишины, — начал он тихо, отняв от лица ладони, но закрыв глаза, не в силах видеть чужого взгляда, — боюсь до потери рассудка, а потому... Так полюбил твое общество. Неумолкающее... Прогоняющее этот страх нескончаемым потоком слов, и не важно, о чем ты говорил. Я едва ли вспомню хоть одну тему, но... Мне так это нравилось. И отчего-то стал нравиться и ты, черт... Прости... — последние слова монстр прошептал, ощущая, как касание махровой ткани исчезло, и снова тишина, от которой начало ощутимо дрожать тело, будто сводило мелкой судорогой до самого позвоночника, скрытого тканью чёрно-белой футболки. Неловкость от того, что он был самым наглым образом утащен на чужую территорию подкосила его окончательно.
Киллер затаил дыхание. Видел теперь то, что ранее было скрыто от его довольно рассеянного внимания, но сейчас... Сейчас все заиграло совершенно иными красками, отозвавшись в принявшей форму перевёрнутого сердца душе жгучим жаром взаимности, на которую он не смел и надеяться.
— Оу... Ты извиняешься за то, что влюбился? — провокационно спросил скелет, решив, что перед десертом имел право растормошить забитого монстра, так удачно оказавшегося в его доме, — ну же, крестик, скажи прямо, к чему эта высокопарность. И посмотри мне в глаза~, — протянул он, касаясь подбородка монохромного, поднимая к себе его расплывшийся дрожью взгляд.
— Да, влюбился! Доволен? — рыкнул он в раздражении, буквально ощущая, как за ним горят мосты. Он, наконец, сказал это. Признал, но в первую очередь для себя, и от этого стало ощутимо легче, будто груз тяготы невысказанных чувств тянул его ко дну.
— Доволен? Нет, — хитро растягивал слова Киллер, тем временем придвинувшись ближе, упираясь в стену предплечьями, отчего теснота и жар его дыхания пугали не меньше убитой ими тишины, — я счастлив, Кросс, — прошептал он и тут же толкнулся ртом в его зубы, целуя со всей страстью, скрытой в нем темнотой огня. Чёрно-белый лишь что-то слабо промычал, не в силах держать оборону, все ещё дрожа, не смея коснуться, хотя Киллер уже нагло изучал его рот, покрывая бархатом влажного языка самые чувствительные уголки расжавшего челюсти рта. Несмело, но он ответил темноглазому, порывисто выдыхая, когда монстр схватил его за грудки, рывком поднимая на ноги и впечатывая в стену с мягкими полотенцами, вжимая собой в пахнущую хвойным мылом ткань, руками нажимая на тонкий разлет ребер под хло́пком одежды, ощущая их веер собственными сквозь тонкую майку, словно этой тесноты было слишком много... От нее хотелось избавиться... Но он оторвался, все ещё чувствуя, как зажатое им тело била мелкая дрожь, и теперь, получив кусочек счастья, стоило позаботиться о явно неладном состоянии уже не совсем друга, требовавшего внимания к явной проблеме.
— Дрожишь до сих пор... Черт, если бы не ситуация, то счёл бы это знаком к продолжению, — мурлыкнул он, пустив налет румянца в тон его крови растекаться на мраморно-белом черепе Креста, особенно хорошо видимый, когда монстр зажимал его собой, провокационно втиснув колено между чужих бедер.
— Кил... Что ты творишь? — прошипел Кросс, цепляясь за чужие запястья, нагло легшие на его таз, чуть пощипывая кости сквозь ткань съехавших шорт.
— Отвлекаю от неприятного. А ещё ты головой треснулся, надо обработать, — он уже совсем ненаигранно нахмурился, бросив взгляд на гематому черепа, — не судьба тебе одному спать больше, крестик.
Киллер потянулся к шкафчику над темным акрилом раковины, выуживая кусочек ваты и антисептик, тут же возвращаясь к смущенному его словами и действиями парню, бережно обрабатывая неудачное последствие его падения. Тот морщился, но терпел, обиженно дуясь и ощущая, как липкий страх покидает его измученное тело от близости того, кто просто одним своим присутствием отгонял его прочь.
— Вот так, малыш. Болеть будет конечно, но у меня должны быть обезболивающие. У тебя голова не кружится? — спросил он, скептически осматривая результат работы и тонкую, но чистую от магической крови трещинку.
— Нет, — буркнул монохром, выпрямляясь и возвращая себе былой, несколько горделивый, статный вид, чем порадовал Киллера, решившего ещё немного поизводить его.
— Так что, значит ты любишь погромче, да? — Кросс от такого вопроса поперхнулся воздухом, недовольно ловя хитрую улыбку счастливого парня, которого буквально распирало желанием затеять одному ему известную игру с очень двусмысленными правилами. И Кросс решил, что раз уж горит все синим пламенем, то можно было попробовать отплатить ему той же монетой.
— Уж точно могу сделать так, чтобы твой голос звучал громче, — фыркнул в ответ, пусть и расцветая гиацинтом смущения, но ответная дымка макового оттенка, перечеркнутая темнотой смолы была лучшей наградой.
— С лету ловишь, крестик. Умница, — мурлыкнул он, осторожно прижимаясь носом к его щеке со вздохом, невесомо погладив чужие бока и пригрев ладони на его предплечьях после, ощущая, как костей касаются неуверенные пальцы парня, — мммфр, я и надеяться не смел, думал бешу тебя бесконечным трепом. Прости, что не заметил раньше. Я просто... боялся остаться совсем один, — искренне сказал он, ощущая сладковатый запах дыхания монохромного на своей скуле. И когда его тонкие фаланги коснулись черных полос на щеках, тот замер, задержал дыхание и прикрыл глаза, ощущая, как волной кроет собственная неуверенность.
— Всегда мечтал коснуться, — ответил Кросс, ощущая мягкость этой нефтяной смазки, тушью стекавшей почти до уголков рта, которого несмело коснулся поцелуем сам, убегая пальцами к чуть сероватому лордозу шейных позвонков. Тот податливо отозвался, позволяя Кроссу делать эти долгожданные обоими шаги смелее, подталкивая ответной, неспешной лаской, смывавшей с костей все остатки былого страха. Страха, перечеркнутого их увлечением друг другом.
Они стали лекарством от терзавших их фобий.
Киллер млел от того, с какой напускной уверенностью действовал Кросс: она плавилась маслом, стоило черноглазому проявить чуть больше дерзости, куснув за шею во внезапном порыве или скользнув руками под футболку, чтобы чуть царапнуть фалангами внутреннюю поверхность грудины в опасной близости от души, чей испуганный им ритм вторил его собственному — волнующемуся. Сердце его жизни с ободом белизны доверчиво жалось в близости их тел к чужим костям, грея и успокаивая, но не переходя черту, едва намеченную пунктиром новой ступени отношений. И Киллер это понимал, отстраняясь и ловя взглядом чужую, разнеженную им и пережитым усталость.
— Идём спать, крестик. Ты на ногах едва держишься, а храбришься, — тихо усмехнулся скелет, приобнимая парня за спиной и оттягивая его от прохлады темного кафеля, чтобы увести досыпать.
— Мне нужно что-то... типо радио, чтобы уснуть, — взволнованно выпалил тот, снова напрягаясь от предчувствия ненавистной тишины, однако ему не дали пустить корни ужаса в самую душу.
— Тссс, все путем, малыш. Я, конечно, не радио, но могу побыть рядом, если ты, разумеется, не против, мне ведь всегда есть, что рассказать, — Кил невозмутимо вышел из ванной, напрявляя парня к проему темной спальни, освещенной слабым отблеском уличных фонарей снаружи, отчего все окружение казалось покрытым лёгкой сатиновой дымкой, видимой тем больше, чем сильнее привыкали к темноте глаза. Кросс замер у постели, словно скованный смятением, но Киллер толкнул его уверенно, не давая времени одуматься, а кружащаяся голова лишь помогла легко завалить парня на мягкую простынь. Кросс с трудом подлез под одеяло, прикрывая глаза, пока Киллер устраивался рядом, с волнением уложив на его грудь теплую ладонь.
— Тебе точно не плохо? — он погладил его, подперев второй рукой щеку и глядя на родного монстра сверху вниз.
— Я просто... Действительно устал, после всего. Страх не давал спать нормально, — Кросс широко зевнул, устраиваясь поудобнее и сонно утыкаясь носом в подключичную выемку костей Киллера, который от такого милого проявления доверия буквально плыл, не имея раньше возможности ощутить, что значит быть нужным. Быть важным. Быть...
Любимым...
И уж точно не быть одиноким. Это так приятно кололо иголочками все его тело, что хотелось нестерпимо источник такого ощущения прижать собой, укрыв от любого посягательства абсолютно любой мелочи, что могла вновь заставить его дрожать от страха. Киллер завел монолог, такой привычный, нескончаемый поток слов, сложенных в предложения и текст, имеющий весьма простой, почти незначимый смысл. Пустяк, но такой нужный тому, кто клубочком ютился у живота и груди, грея последнюю ровным, постепенно углубляющимся дыханием. И от того, наверное, Киллер не сдержал довольного урчания, приобняв уснувшее тело, устроив подбородок на затылке Кросса, избегая касаться и бередить рану на нем, но даря возможность ее обладателю слышать гул его души, ритмично толкавшей жизнь теперь и ради него... Защищая от страха тишины этим рокотом чужого счастья, рожденного смертью его долгого одиночества, в котором только Кросс принял его таким, какой он есть. Пугающего, болтливого, любящего странные и, порой, пошлые шутки.
Настоящего.
И просьба Кросса навсегда отпечаталась в его мыслях четкой необходимостью, без которой его возлюбленный не мог жить и дышать ни дня.
"Только не молчи..."