Дерьмо случается! И где-то эту фразу я уже слышал…
Трель телефонного звонка — самое отвратительное, что может разбудить с утра. Конечно, не так отвратительно, как потоп или пожар, с этим уж точно ничего не сравнится, но все-таки хуже, чем тот же будильник. Второе хотя бы неизбежное зло, к которому привыкаешь, а вот первое всегда настораживает. Вряд ли нормальный человек будет звонить в такую рань для того, чтобы поинтересоваться о делах. Значит, что-то случилось, и явно плохое.
Открываю один глаз, постепенно привыкая к темноте, пытаюсь рукой нашарить на тумбочке вибрирующий смартфон, который постоянно ухитряется ускользнуть. Принимаю вызов и морщусь от звенящего голоса в трубке:
— Доброе утро, босс!
Вот же черт! Слишком много энтузиазма для столь раннего часа. Времени — начало седьмого, и вот эта фраза, да еще и сказанная таким бодрым тоном, определенно не сулит ничего доброго. Так и рушатся надежды спокойно доспать свои положенные полтора часа.
— Я же просил не называть меня так… — сонно бубню в трубку, впрочем, довольно дружелюбно. — Что случилось, Крис?
— К тебе должен подъехать курьер с кафедры и передать билеты. Поезд ближе к вечеру, точное время сам посмотришь. Я с ним еще послала папку с документами, в ней все, что касается твоей статьи, и… Кстати, проверь, пожалуйста, а то мало ли. Знаю я этих курьеров…
— Подожди, не тараторь. Какие билеты? Какой поезд?
— В Оксфорд, конечно…
Вот так просыпаешься в одно прекрасное утро, и сразу весь день насмарку. И сообщает еще с таким воодушевлением, будто я от радости должен подпрыгнуть. Я и подпрыгиваю, только от неожиданности.
— Крис, можно поподробнее, я сейчас не в том настроении, чтобы разгадывать загадки.
— Тебя вчера не предупредили?
— Может уже скажешь конкретно, какого дьявола ты разбудила меня так рано? — внутри начинает закипать негодование.
Картинно вздыхает и чем-то шебуршит прямо в трубку. Как же меня выводят из себя эти трагичные паузы.
— Ты едешь в Оксфорд на конференцию!
Радуется чему-то, как ребенок. Ага, еще салюта не хватает и охапки шариков в придачу, словно я выиграл поездку на Канарские острова. Если бы… Пока она, не останавливаясь, щебечет, я из состояния пробуждения резко перехожу в состояние паники. Какого черта? Конференция? Сегодня?
— И какой умник устроил мне это счастье?
— А сам не догадываешься? — заговорщицки понижая тон, чуть ли не шепчет мне в ухо.
О, я как раз таки догадываюсь! Ну еще бы, такая слава на весь научный мир. Этот человек уж точно не упустит возможности покрасоваться в прессе, даже если никакого отношения к этой славе не имеет. Самовлюбленный позер!
— Так, стоп! — чешу переносицу, вспоминая, что у меня запланировано на сегодняшний день. — У меня лекции и два зачета! И как он предлагает их проводить? Из купе поезда…
— О, тебе уже поставили замену, — живо перебивает меня Кристин, — еще вчера вывесили новое расписание. Так вот… — как ни в чем не бывало, продолжает она трещать, но я уже не слушаю.
Ничего не понимаю. Откуда вообще взялась эта конференция? И почему я все узнаю внезапно, на ходу? Даже времени на подготовку не остается. А Кристин уже все распланировала — и когда только успела? — лучше бы сама меня вчера предупредила. Опять, поди, чаи распивала у аспирантов в лаборатории. Уволю к черту!
— Хорошо, хорошо, уймись на минутку… Когда будут материалы?
— Через полчаса примерно должен подъехать, пробок пока нет. Прости, я же не знала, что тебя не поставят…
— Не извиняйся, — резко припечатываю. Не знала она, как же. — Это уже не имеет значения… — шумно выдыхаю, с раздражением откидывая одеяло, и встаю с кровати.
— Ты звони, если что… — робким голоском подводит итог Кристин, но я, не дослушав, сбрасываю звонок.
Превосходно! От досады и злости хочется побиться головой о спинку кровати, а лучше шарахнуть об нее этого вредного старикашку — господина Президента колледжа, который спит и видит, как бы прославиться за чей-то счет. Только мне от этого вряд ли станет легче. Беру себя в руки, пытаясь успокоиться, и иду умываться. Замечательно начался день, ничего не скажешь.
***
Октябрь в этом году выдался на удивление холодным и ветреным. А еще проклятый дождь, как зарядил с начала сезона, так и льет почти не переставая, прерывается лишь на короткие паузы, давая возможность немного передохнуть и людям, и, видимо, себе. Воздух настолько пропитан сыростью, что даже зонт бесполезен. Пока добежишь от метро до дома, по пути заглянув в соседний супермаркет, как губка наберешь воды и в волосы, и в пальто, и что еще хуже — в ботинки. А это совсем мерзко. Жаль, что лекции нельзя читать, сидя на диване в уютной и теплой квартире, черта с два бы я в такую погоду высунулся на улицу. Все-таки пора всерьез задуматься о покупке машины. Только вот пробки, которые я терпеть не могу, и которые с каждым годом становятся все больше, заставляют отказаться от этой затеи.
Утро определенно не доброе, и уж точно не прекрасное. Провожу ладонью по запотевшему окну, оставляя смазанный влажный след. Взглядом, едва цепляю расплывчатые очертания зданий и где-то внизу машин; огни только ярче, да кое-где деревья, до сих пор не растерявшие свою пеструю окраску, все остальное заштриховано серыми росчерками дождя. А глядя на тяжелое свинцовое небо, кажется, будто еще чуть-чуть и посыплет снег, колючий и такой же мокрый. Несомненно, я люблю все фантастическое — те же книги, с которыми приятно коротать вечера и даже к чему-то более невероятному отнесусь с должным интересом. Но снег в октябре — какая-то хреновая фантастика. И такая перспектива меня совсем не устраивает.
Как назло, именно в этот день, когда с неба хлещет так, словно там, наверху, кто-то открутил на полную катушку вентиль на кране с ледяной водой, мне срочно понадобилось ехать на очередную конференцию в Оксфорд. Ни раньше, ни позже. Ну, конечно, научный мир не будет ждать ни потепления, ни сухих тротуаров. И плевать, что я ненавижу сырость. Да и какой смысл сетовать на капризы природы, если родился в Англии, где хорошая погода — такая же редкость, как свободные дороги в час пик.
Нехотя отрываюсь от созерцания мрачного утреннего города. Оборачиваюсь на раскрытую дорожную сумку, лежащую прямо передо мной на расправленной постели. И этот звонок моей ассистентки — Кристин, и ошеломляющая во всех смыслах новость о конференции, кажутся остатками дурного сна, от которого я до сих пор не полностью очнулся. Как бы мне ни претила эта поездка, — ладно хоть билеты купили заранее, одной проблемой меньше, — но ехать все равно придется. И вот это уже реальность. Уныло оглядываю приготовленные, но до сих пор раскиданные на кровати вещи и начинаю их аккуратно упаковывать. Времени в обрез, а я и так потратил все утро, редактируя свою речь, которая, естественно, была не готова. Чертова работа!
Разумеется, мне нравится то, чем я занимаюсь. Нравится учить тупоголовых подростков, наблюдая, как постепенно из бездарей они превращаются в более или менее здравомыслящих личностей — и дай Бог, если хоть один из них добьется успеха на научном поприще. Нравятся исследования и томительные ожидания какого-нибудь, даже самого незначительного явления, нравится уважение старших и, конечно же, более именитых коллег, да и зарплатой я вполне доволен. Только вот такие внезапные сюрпризы немного нервируют.
Все дело в статье, опубликованной в журнале «Нейчер» и неожиданно наделавшей много шума в прессе. А я, как автор, теперь обязан спешно мчаться с никому не нужным докладом и доказывать всему научному сообществу, что имею право носить звание доктора наук в свои тридцать два. Еще и соглашаюсь на эту авантюру, не позволяя себе возмутиться как следует. Все равно ведь без толку.
Не сказать, что я такой уж покладистый и даже слово против не скажу — вовсе нет. Порой я с удивительным упрямством вступаю в спор и отстаиваю собственные интересы. Но в данном случае устраивать большой взрыв в своей личной микровселенной не стоит. В конце концов, моя карьера важна для меня, да и собственное спокойствие я слишком ценю.
Моя жизнь действительно очень спокойная и размеренная: каждый день похож на предыдущий, и каждый следующий будет таким же. В этом я уверен. Распорядок дня, к которому я привык за столько лет, преданно и верно любимая всей душой работа на кафедре, постоянные командировки, позволяющие не только заниматься исследованиями, но и путешествовать по интересным местам, и даже редкий из-за моей занятости секс, который я не без удовольствия получаю в кратковременных, ни к чему не обязывающих встречах — все и всегда неизменно. Мне так удобно, а это самое главное. Я полностью посвятил себя науке и преподаванию, и на все остальное времени совсем не остается.
Конечно, на меня обращают внимание, хоть я и не стремлюсь намеренно произвести на кого-то впечатление. Временами ловлю на себе заинтересованные, полные обожания взгляды симпатичных студентов обоих полов что, с одной стороны, является приятным бонусом к моей преподавательской деятельности, с другой же, только мешает заниматься любимым делом, переключая внимание на всякие глупости. Приходится отвлекаться и в корне пресекать любое посягательство на свое личное пространство, не позволяя простым взглядам превратиться в нечто большее.
Поначалу мое одиночество не давало покоя окружающим. Ну еще бы! Я чуть ли не единственный холостяк самого подходящего возраста во всем колледже, не считая совсем молоденьких лаборантов и аспирантов, и мимо меня никак нельзя спокойно пройти, при этом не испытав маниакального желания во что бы то ни стало устроить мою жизнь как можно скорее. То и дело я слышал в свой адрес нелестные, а порой и бестактные высказывания: «Брайан, у тебя опасный возраст, еще чуть-чуть и…» или «Доктор Мэй, вам бы на обложке «Эсквайр» красоваться, а не прятаться за пыльными учебниками…». Как будто без моей физиономии популярный журнал потеряет всех читателей в единый миг, или если это «чуть-чуть» произойдет, то я взорвусь прямо на месте, так и не познав великого семейного счастья.
И почему-то ни в чью светлую головку не пришла мысль, что мне по душе мое одиночество. Нравится, что не нужно пытаться ужиться с кем-то под одной крышей, не нужно спрашивать чье-то мнение и отчитываться за собственные поступки. Нравится, что нет необходимости терпеть в своей квартире другого, по сути постороннего человека, дышать с ним одним воздухом, стараться налаживать совместный быт, — о, Боже, какое отвратительное выражение! — разговаривать о чем-то каждый день, делить ванную, стаканчик для зубных щеток и тем более постель.
Когда подпускаешь к себе кого-то слишком близко, потом приходится собирать по кусочкам свои растерзанные сердце и душу. Об этом я узнал не понаслышке. Было больно, обидно, но поучительно. Больше не хочу. Поэтому такой образ жизни меня полностью устраивает. Тем более, что с моей-то занятостью и печальным прошлым вряд ли я кого-то осчастливлю настолько, что и меня станут терпеть. Я ведь даже кошку не могу завести: от голода она, конечно, вряд ли подохнет, но вот от скуки определенно точно.
Все это «мышиное копошение» вокруг моей персоны порядком утомляло, заставляя лишь морщиться от досады. В конце концов, я не выдержал и высказал в довольно грубой форме, что женщины меня не привлекают в принципе, а уж перспектива счастливого отцовства — тем более. Возмутительное известие со скоростью цунами разнеслось по колледжу и, похоже, пробудило ко мне еще больший интерес. Меня окружили ореолом какой-то то пошлой романтики и с удвоенным рвением стали искать моего общества.
Мой вынужденный каминг-аут восприняли с сомнением, точнее, как желание избежать участи стать «счастливым» обладателем жены и целого выводка сопливых малышей, и потому, с каким-то нездоровым энтузиазмом продолжали досаждать своей неуемной опекой. Странные все-таки существа — женщины. Видимо, отсутствие кольца на пальце мужчины толкает их на безумные поступки, заставляя брать измором даже самые неприступные бастионы. А моя замкнутость и нежелание отдаваться в заботливые цепкие ручки наших местных «сводниц» порождали множество немыслимых действий и слухов.
То я представлялся в образе жутко стеснительного (почти девственника!), милого, слегка рассеянного и потому очень одинокого, замученного работой профессора, которого необходимо как можно скорее окольцевать, окружить заботой и домашним теплом, ведь мне его так, оказывается, не хватает. То внезапно становился чуть ли не злобным деспотом, который только и делает, что трахает кому-нибудь мозг своими придирками, заваливает на зачетах и экзаменах всех подряд, особенно молоденьких студенток, безжалостно терроризируя кафедру, что опять же связано с неудавшейся личной жизнью, вернее, с отсутствием как таковой. То же мне, Макиавелли в юбках.
Со временем страсти немного поутихли. То ли все-таки сказывался мой отвратительный характер, который я, теперь уже не стесняясь, показывал во всей красе, тем самым подтверждая все нелепые и гадкие сплетни, когда-либо возникавшие в стенах этого храма науки, то ли нашли себе другую «жертву» для обработки, то ли попросту надоело. Угомонились даже самые ретивые свахи. Общее недоумение сменилось настороженностью, а затем показным равнодушием.
Меня старались обходить стороной, шептались за спиной, нервируя своими подозрительными взглядами. На зачетах студенты выкладывались в полную силу, пытаясь спрятаться за методичками от моих ядовитых замечаний и опасаясь лишний раз вызвать мое недовольство. Ко всему в придачу меня стали бояться и, наконец, оставили в покое. В итоге я приобрел довольно-таки скверную репутацию бесчувственного, неприступного и чересчур дотошного человека, которого, несмотря на страх, уважали. Поначалу это даже развлекало, но моя равнодушная к подобным мелочам натура взяла верх. Зачем попусту тратить время, которого и так не хватает.
Очнувшись от раздумий, еще раз проверяю, всё ли собрал в этой спешке. На всякий случай. Как правило, в подобные поездки я предпочитаю отправляться налегке. Вещей немного, только самое необходимое: обязательный костюм, пара рубашек, смена белья и носки. Сверху на одежду бросаю наушники, но, передумав, вытаскиваю — все равно на себя нацеплю. В маленьком дорожном несессере принадлежности для умывания, туалетная вода, крем для рук, упаковка презервативов и кое-какие медикаменты. Этого достаточно, для четырех дней путешествия, все остальное можно найти в отеле, а если что-то и забуду, то в Оксфорде достаточно таких же магазинов, как и в Лондоне.
Сгребаю с тумбочки и перекладываю во внутренний карман сумки билеты на поезд, доставленные посыльным из колледжа, нужные документы для доклада, паспорт; еще раз придирчиво осмотрев содержимое и удостоверившись, что все лежит на своих местах и ничего не забыто, я удовлетворенно киваю самому себе, застегиваю молнию и отношу багаж в холл. Сверху кладу черный китайский зонт, на случай предсказуемых погодных капризов. Я же англичанин, черт побери!
И как любой уважающий себя англичанин, я не люблю спешить. И если вдруг что-то выбивается из привычного порядка, я чуть ли не в панику впадаю, начиная нервничать и боясь забыть даже самую незначительную мелочь или того хуже, что-нибудь важное, изводя и себя, и других излишней щепетильностью. Но и со мной не больно-то церемонятся, когда требуется ехать на какую-нибудь конференцию. Молодой, перспективный, умный — вот и отдуваюсь за всю кафедру. Как будто я один доктор наук.
Внезапная усталость наваливается, сдавливая плечи, но я тут же беру себя в руки — некогда сейчас хандрить. Да и эта поездка уже не кажется настолько неприятным сюрпризом, а возможность сменить обстановку и немного развлечься становится все более привлекательной. К тому же, дома меня никто не ждет.
Вот черт! Я так закопался в свои мысли, что совсем потерял счет времени.
Спешный душ, лёгкий завтрак, хотя, скорее уже обед, беглый просмотр новостей и — осталось всего каких-то полчаса! — кофе почти на бегу, пока жду такси. Опаздывать я тоже не люблю. Всегда лучше выехать заранее и провести время в зале ожидания вокзала, чем в спешке искать нужный поезд и вагон.
В этот раз машина, на удивление, приезжает вовремя. Водитель любезно и с улыбкой закидывает мою сумку в багажник и, придерживая дверь, терпеливо ожидает под проливным дождем, пока я с комфортом устраиваюсь на заднем сидении. Это выглядит еще более странным, потому что такого везения в сегодняшнем хаосе я не ожидаю. Втыкаю в уши капельки наушников, нажимаю кнопку «play» и погружаюсь в мир старого доброго британского рока.
***
Обычно я выезжаю из Лондона либо с вокзала Паддингтон, либо с Виктории, которые находятся всего-то в нескольких станциях метро от дома, но сегодня почему-то пришлось делать огромный крюк и ехать на вокзал Кингс-Кросс. То ли на кафедре что-то напутали, то ли в принципе было все равно, как будет добираться до Оксфорда светило астрофизики. Мое везение ободряюще кивает головой, поскольку доезжаем мы без пробок, и это кажется хорошим знаком свыше. Может, с этого момента жизнь круто изменится в лучшую сторону, и я обрету долгожданное счастье? «Мечтатель…» — иронично хмыкаю про себя.
Хватит с меня неприятностей на сегодня, на душе и так неспокойно. Может, эта поездка хоть немного развеет тоску.
Как и любой вокзал — Кингс-Кросс очень людное и беспокойное место. А спешащие непредсказуемо суетливые пассажиры, как правило, не проявляют ни уважения друг к другу, порой наталкиваясь и даже срываясь на грубость, ни должного внимания к личным вещам и сохранности собственных карманов. Бестолковости добавляют туристы, такие же легкомысленные и шумные, приезжающие со всех уголков планеты поглазеть на бесполезную достопримечательность — дань современной литературе, умудряясь создавать при этом дикую очередь. Может, из-за подобной беспечности Кингс-Кросс и славится изобилием беспризорников, готовых того и гляди стянуть что-нибудь ценное.
Скорее всего, и на других вокзалах ситуация не лучше, но именно здесь год назад у меня вытащили электронную записную книжку с большим количеством нужных контактов, восстанавливать которые пришлось долго и муторно, а некоторые до сих пор так и остались утерянными. Обидно, конечно, но я сам виноват в своей невнимательности. Теперь же, после этого случая, я в каждом нищем, в каждом бездомном, да даже в каждом подозрительном подростке вижу вора и с опаской отношусь к таким местам, а к этому вокзалу в особенности.
До посадки на поезд остается часа два, и я решаю провести их в более приятной обстановке — в одном из кафе на соседней улице. Заказав чашечку кофе и вегетарианский сэндвич, сажусь за столик у окна. Положив перед собой телефон, чтобы не забыть про время, утыкаюсь носом в программу конференции, которую Кристин прислала вместе с документами. Но не успеваю сделать первый глоток, как тут же чувствую на себе чей-то пристальный взгляд и невольно смотрю в ответ.
А вот и маленький кусочек того, наверное, «долгожданного счастья». По ту сторону окна, прямо передо мной стоит какая-то бродяжка и пялится, да еще и такими наглыми глазами, что становится как-то неуютно и противно, и я брезгливо дергаю плечами.
— И почему их не гоняют отсюда? — раздраженно бурчу, отвернувшись. — Даже кофе спокойно невозможно выпить.
На улице нещадно льет, а бродяжка стоит, как приклеенная к одному месту, не двигаясь, и кажется, что смотрит даже не на меня, а дальше, на витрины, где аппетитно разложены пирожные, сэндвичи и выпечка. Неужели не холодно вот так без толку стоять и мокнуть? Рождество еще не скоро, и благотворительный ужин все равно не подадут.
Понимаю, что в этой ситуации у меня немного вариантов: или придется выйти под дождь и дать денег, или пересесть за другой столик, поскольку от таких нахальных существ бывает тяжело отделаться. Но мне по каким-то непонятным причинам становится жаль бедняжку. Наверное, потому что дождь сильный и холод собачий, а взгляд у нее такой голодный, цепкий, да и времени еще достаточно, чтобы проявить немного милосердия к ближнему.
Сострадание во мне борется с подкатывающим раздражением, но это длится всего пару минут. Пытаясь не задаваться вопросом: «Откуда во мне столько сентиментальности?», решительно встаю и выхожу из кофейни. Открываю зонт и подхожу к дрожащей фигурке. В меня вопрошающе впиваются два огромных голубых глаза, и моя вспыхнувшая было раздражительность моментально сходит на нет. Господи, да это же парень!
Он дрожит, как осиновый лист, какой-то совсем маленький (хотя с моим ростом для меня многие кажутся маленькими) и до ужаса тощий. В мешковатой тоненькой курточке, рваных джинсах, разношенных дырявых кроссовках, и выглядит не то чтобы неприятным, а скорее несчастным. Вода ручьем течет с волос по лицу, и похоже, что это слезы скатываются по его грязным щекам. Затравленно оглядывает меня с ног до головы, — Боже, как же он смотрит, словно душу наизнанку выворачивает, — языком облизывает и без того мокрые губы, и этого становится достаточно, чтобы мое сердце болезненно сжалось.
Каждый человек — хозяин собственной судьбы, уж в этом я полностью уверен, и если он сознательно выбирает такое существование, то либо психически нездоров, либо, что еще хуже, глуп, поскольку подобный образ жизни никак не укладывается в моей голове учёного как разумный выбор. Всегда можно найти работу, даже самую тяжелую или скучную, неважно какую, лишь бы это помогло выбраться из нищеты. Именно поэтому я никогда не испытываю жалости к падшим людям, считая, что раз они сами опустились до такого, значит не заслуживают ничего лучшего. Никогда не подаю милостыню в переходах метро или возле торговых центров, предпочитая делать небольшие пожертвования в фонды по защите животных и в детские хосписы. Но почему-то этого беспризорника нестерпимо хочется пожалеть.
Он мало напоминает всех этих нищих, ребенок совсем, наверное, нет и восемнадцати. Что же настолько страшного с ним произошло, раз он лишился дома — остается только гадать. Первым порывом было предложить ему немного денег, но тут же отвергаю эту идею. Еще спустит все на алкоголь или наркотики. Знаю я этих подростков: ни одной здравой мысли, лишь развлечения на уме. Поэтому решаю, что лучше накормлю его, в надежде, что не обидится и не воспримет это как подачку, мало ли какой у него характер. В любом случае время не стоит на месте и что-то нужно делать.
— Идем со мной, я куплю тебе поесть, — стараюсь говорить заботливо, но получается сухо, словно приказ.
Мальчишка мотает головой и еще сильнее зажимается. Боится, но косит на залитые светом окна, ведет носом в сторону приоткрытой двери, откуда тянет слишком умопомрачительными запахами, предвкушая хоть немного тепла и сытости.
— Меня не пустят туда, — недоверчиво бормочет хриплым голосом, то ли прокуренным, то ли простуженным.
— Не переживай, — улыбаюсь ему как можно мягче. — Идем, хватит мерзнуть. Я все устрою.
Неуверенно кивает и топчется следом за мной. Пытаюсь незаметно провести его к самому дальнему столику, подальше от любопытных посетителей, к тому же, зная, что персонал кофейни вряд ли обрадуется такому вторжению. Переношу свои уже забытые вещи и усаживаюсь напротив, стараясь закрыть его собой от всех, будто щитом.
Тем не менее на нас все равно оборачиваются и тут же отводят удивленные, и по большому счету брезгливые взгляды. Становится гадко и стыдно, потому что в сидящем напротив бродяжке я вижу вдруг больше достоинства, чем во всех этих людях, находящихся в зале, потому что сам еще несколько минут назад был в их числе и неприязненно поглядывал на представителя лондонского «дна», потому что почувствовал, что глубоко под тоской и безнадежностью, в этих глазах спрятано нечто особенное. И подошедший официант ничуть не отличается от толпы, с отвращением морщится, переводит шокированный взгляд на меня, наверное, думая, что я слетел с катушек, раз приволок такое чучело, и замирает, почти не вдыхая в ожидании заказа.
— Ну, что решил заказать? — спрашиваю будничным тоном, с прохладным интересом разглядывая меню, словно привел мальчишку на свидание, а не подобрал только что с улицы.
— А что можно? — настороженно шепчет в ответ.
— Все, что захочешь… не стесняйся.
Слышу демонстративное покашливание официанта и оглядываю его с таким красноречивым раздражением, что он тут же затыкается и снова замирает. Мальчишка, закусив кончик языка, уже с большим воодушевлением вчитывается в меню и разглядывает аппетитно нарисованные картинки.
— А пирожное можно? — несмело улыбается.
Я лишь киваю в ответ и криво усмехаюсь. Тяжелый выбор падает на плечи парня. Словно Санта Клаус вдруг внепланово и совсем не по сезону дарит ему неслыханный подарок — возможность наесться до отвала. Но я не против побыть в роли Святого Ника и хоть одному ребенку помочь в буквальном смысле, здесь и сейчас. Он старательно делает заказ, и я отпускаю недовольного официанта.
Мальчишка торопливо стягивает с себя куртку, под которой на удивление надет чистый свитер с трогательным пингвином на всю грудь. Это действительно забавно, потому что я обожаю пингвинов, да и вообще люблю животных гораздо больше, чем людей, но вот пингвинов особенно. Вглядываюсь в чумазое лицо напротив и отмечаю его довольно броскую красоту, а если хорошенько отмыть да приодеть поприличнее, не исключаю, что при других обстоятельствах захотел бы познакомиться поближе.
На вид ему лет шестнадцать, хотя с такой внешностью можно запросто ошибиться. Худенькое личико, по-детски вздернутый нос, маленький рот и чистые, как летнее небо глаза, которые с любопытством осматривают все вокруг. Очень девчачьи черты, неудивительно, что я принял его за девчонку. Грязные, непонятного цвета волосы рваными мокрыми прядями липнут к шее и лицу, от чего он ежится и дергает плечами. Его нос с жадностью вдыхает вкусные запахи, тянущиеся с кухни, я вижу, как раздуваются его ноздри в предвкушении горячего сытного обеда, и щеки румянятся от тепла — согрелся.
— Как тебя зовут? — осторожно спрашиваю, но парень все-таки испуганно дергается, пронзая меня из-под челки недружелюбным взглядом.
— Зачем тебе? — огрызается, но тут же спохватывается и, опустив ресницы, неохотно, но уже более вежливо добавляет: — Роджер меня зовут.
— А меня — Брайан.
Он кивает и снова дергает плечами, нетерпеливо ерзает на диванчике, оглядываясь. Спустя несколько минут подходит официант, быстро составляет заказ на стол и тут же исчезает. Я, конечно, могу его понять, пахнет от беспризорника не французскими духами, определенно, но все же, можно было немного вежливости проявить. «Да ладно, — мысленно отмахиваюсь, — зачем портить себе настроение?». Тем более что сам Роджер не обращает на это никакого внимания, а застывает в нерешительности, облизывая губы, и не зная, за какое блюдо схватиться. Он даже жмурится от удовольствия — и это так мило. Мне приходится пододвигать тарелки с едой поближе к нему и чуть ли не заставлять:
— Ешь.
Он недоверчиво щурится, принюхивается, словно собака, и берет вилку. Ест медленно и аккуратно, слегка прикрыв веки, будто наслаждаясь каждым кусочком, приборы держит правильно и ведет себя за столом очень культурно. Такое воспитание на улице не получить, да и семья должна быть приличной, раз у мальчика такие манеры. Я убеждаю себя в том, что он вовсе не бродяжка, строптивый ребенок скорее, сбежавший от строгих родителей и потерявшийся в огромном мегаполисе, где порок и лёгкие заработки обещают на каждом углу.
— Сколько тебе лет, Роджер?
— Восемнадцать, — бурчит, не переставая жевать.
— А из дома почему сбежал? — То, что он сбежал, я теперь абсолютно уверен и даже под сомнение это не ставлю.
— Нет у меня дома, — вскидывается резко и шмыгает носом. — И родителей нет. Ничего у меня нет.
— Как это нет? У всех есть родители…
— Да что ты пристал? Ты думаешь, я за миску картошки и душу тебе выверну наизнанку?
Роджер отодвигает от себя тарелку, вытирает рот тыльной стороной руки. Зрачки его мгновенно расширяются, почти полностью затопляя светлую радужку густой чернотой, в которой таится недобрый огонек. Ощетинивается весь, словно дикий злобный зверек, и собирается уйти, но я приподнимаюсь и ладонью останавливаю его.
— Извини, это, конечно, не мое дело, — примирительно произношу, — доешь, пожалуйста.
Он снова садится, немного успокоенный моими словами, хотя все еще на взводе, и с жадностью принимается за еду. До поезда остается минут сорок, не больше, поэтому я перестаю пытаться разговорить мальчишку, вдруг опять на что-нибудь разозлится и снова попытается сбежать, а ему нужно поесть по-человечески, хотя бы сейчас, пока могу его накормить. И даже представлять не хочу, что будет с ним после, где сегодня будет спать, что завтра будет есть, и проснется ли вообще… Он такой хрупкий, почти воздушный, и только намокшая куртка удерживает его на земле, а так, глядишь, давно бы ветром сдуло. Да и на улице жить опасно, тем более для подростка.
Наконец наедается, слегка откидывается на спинку диванчика и выглядит гораздо лучше, бодрее, что ли. Щеки розовые, глаза осоловело блестят, и даже какое-то подобие улыбки трогает его растрескавшиеся губы. Я подзываю официанта, прошу завернуть все, что он не доел и расплачиваюсь.
— Спасибо… Брайан. Я пойду, наверное.
— Куда ты сейчас? — я и сам не понимаю, зачем спрашиваю об этом.
Ну какая разница, куда пойдет этот беспризорник? Да и ответ настолько очевиден, что я буквально проговариваю его про себя вместе с ним.
— На улицу, куда же еще? — произносит таким тоном, заставляя чувствовать, что я слишком настырно лезу туда, куда лезть вовсе не следует.
Гляжу на него несколько минут, мысли проносятся в голове одна бредовее другой, а потом моя рука тянется во внутренний карман пальто, достает бумажник и протягивает Роджеру пару купюр в пятьдесят фунтов. Я и сам от себя не ожидал такого поступка и, наверное, никогда бы не сделал ничего подобного, обдумай я все хорошенько. Он ошалело смотрит на меня и вжимается в кресло, испуганно мотая головой.
— Зачем это? Я не проститутка, и не пойду с тобой никуда, — бросает дерзко, чуть ли не грубо.
А мне смешно. Мальчишка смазливый и знает это наверняка, и, может, ему не раз делали недвусмысленные предложения, но я точно не из тех, кто позарится на малолетку, к тому же живущую в какой-нибудь подворотне. Я бы не пошел с таким никуда, даже если бы мне заплатили за это. Конечно, бродячая жизнь может многому научить, тем более не верить во внезапную щедрость незнакомцев. И Роджер, естественно не верит, а еще боится, не говоря уже о том, что считает меня чокнутым, вон как пялится с опаской, будто на маньяка-педофила, и каждой клеточкой своего тела источает страх. Но я настойчиво сую ему деньги, не до конца понимая, зачем.
— Я не собираюсь использовать тебя как сексуальную игрушку. Возьми, купишь что-нибудь… еды, например. Только спрячь, чтобы никто не отобрал и не трать на наркотики. Хорошо?
— Я не балуюсь этим дерьмом, не дурак! — огрызается Роджер.
Неуверенно протягивает руку, цепкими грязными пальцами хватает деньги и тут же убирает в карман джинсов. Еще раз с сожалением оглядывает все вокруг, надевает мокрую куртку, от чего даже я рефлекторно ёжусь, а уж ему-то и совсем, наверное, худо, сгребает пакет с едой и, не прощаясь, выскальзывает наружу. Сумрак, холод и дождь тут же поглощают его сгорбленную фигурку.
***
Поезд, как обычно, приходит с опозданием, что неудивительно — хорошо хоть не отменяют, и слава Богу. Я предпочитаю путешествовать по земле не потому, что боюсь попасть в авиакатастрофу, просто колорит сельской местности привлекает меня больше, чем однообразные облака, за которыми звезд все равно не видно. Сев в поезд, я моментально переключаюсь на работу, уже в который раз читая свой доклад и внося мелкие правки. Вагон первого класса почти пустой и рядом со мной за всю дорогу так никто и не появился, только стюард незримой тенью проскользнул мимо, оставив на столике чай и бисквиты.
За час успеваю пересмотреть почти весь материал и в общих чертах темы конференции. Остаток пути бездумно любуюсь на засыпающую природу за окном, на хмурые, низко пролетающие облака, на аккуратные фермы и коттеджи в окружении бескрайних порыжевших полей, и почти подъезжая к вокзалу Оксфорд вспоминаю вдруг, что кровать я так и не заправил, да и вообще оставил небольшой беспорядок в квартире. Надеюсь, домработница не станет ворчать. Строгая она у меня.
Выйдя из здания вокзала, с радостью замечаю и сухой асфальт, и более теплый воздух. А это значит, что мне не придется безвылазно сидеть все четыре дня в отеле, и кроме очевидной причины моего приезда, я смогу пройтись по городу, осматривая достопримечательности. Сажусь в такси и еду прямиком до университета.
Темнеет быстро, осень все-таки, особенно когда время за работой пролетает незаметно. Немного прогулявшись перед сном, в гостиницу приезжаю, когда все знакомые созвездия высвечивают чернеющее небо, едва пробиваясь сквозь не такие плотные тучи, как в Лондоне. Смотрю в окно на тусклые огни города и думаю, что там дома, наверное, все еще идет дождь, и где-то на темных улицах прячется продрогший Роджер.
Утро, непривычно солнечное и холодное до дрожи. Хватило пары минут пройти от входа в гостиницу до такси и покрыться ледяными мурашками, и вроде оделся по погоде. Но резкий порыв ветра безжалостно распахивает пальто, пробираясь к тонкой рубашке, пронизывая влажной свежестью до самых костей. В голове вновь мельтешит непрошенная мысль: «Как там Роджер?». Встряхиваю кудрями, отгоняя прочь ненужное, ныряю в машину и по дороге еще раз просматриваю материалы.
А дальше — все в обычном режиме, как ежедневная рутина, настолько привычная, что даже в сон начинает клонить. Скучные доклады следуют один за другим, зачитываемые монотонными голосами, как заученные стихи в начальной школе, разбавленные разве что редкими слайдами, иногда привлекающими внимание яркими картинками, графиками и видеороликами. Кофе и канапе в перерыве. И, наконец, мой звездный — в буквальном смысле — час, длинною в целых сорок минут, за который я сумел хоть немного всколыхнуть это застоявшееся болото. И снова скука смертная. Скольжу взглядом по лицам и не вижу ни одного, хоть сколько-нибудь привлекательного, даже смотреть тошно на эти старые морщинистые и молодые, но успевшие устать от жизни физиономии. В научном мире уже давно не происходит ничего интересного.
После конференции пытаюсь вежливо отказаться от традиционного неформального банкета, мечтая отдохнуть и прогуляться по городу, вместо сомнительного удовольствия толкаться в тесном душном помещении с кучкой почти незнакомых людей, обсуждая чьих-то давно опостылевших жен, покупку нового автомобиля или того хуже — рождение детей. Но я обязан был получить свою долю рукоплесканий, и вовсе не потому, что такой умный и сделал какое-то открытие — с таким же успехом я мог бы доказать существование Покемонов, всем, по большому счету плевать, а потому, что стал знаменитостью, и потому, что так положено.
Получив очередные неискренние поздравления, тронув последнюю потную старческую ладонь с вялым рукопожатием, решаю перестать светить своим утомленным лицом на публике и убраться поскорее на волю. Но, поймав на себе заинтересованный взгляд симпатичных карих глаз, все-таки остаюсь. И даже стараюсь не жалеть об этом, потому что после пары бокалов довольно приятного «Chateau Medoc» урожая конца прошлого тысячелетия, откровенной улыбки и нескольких совсем недвусмысленных фраз, сказанных низким чувственным голосом рядом с моими губами, оказываюсь в своем номере, торопливо целуя распятое на кровати обнаженное тело молоденького ассистента одного из докладчиков.
Никаких чувств, никаких обещаний, никаких следующих встреч, все отболело и умерло почти десять лет назад, сейчас только чистое удовольствие. Ласкаю неспешно и умело, наслаждаясь каждой минутой, ничего не значащей близости, и напоследок жёстко втрахиваю в матрас, до багровых синяков на запястьях и бедрах, до сладких стонов в подушку, до желанного забвения собственной ненужности. И что странно, на самой кромке сознания, когда кончаю, стиснув зубы, вдруг мелькают голубые глаза.
***
Лондон встречает меня как незваного гостя еще более сильным дождем и холодом. Хотя куда уж больше. Зябко кутаясь в пальто, поднимаю воротник, вспоминая о том, что держу в руке закрытый зонт и от этого глупо мокну. Несколько раз дергаю заевший бегунок, чертыхаясь про себя в безуспешной попытке открыть это дьявольское китайское изделие. А сверху льет без устали. Наконец, с громким хлопком раскрываю зонт и прячусь под ним.
Оглядываюсь в поисках свободных такси и, заметив несколько стоящих рядом с выходом Сент-Панкрас, спешно шагаю к дороге. Хочу поскорее занырнуть в теплое нутро машины, но вместо этого почему-то оборачиваюсь и вижу мелькнувшую за угол знакомую куртку. Словно судьба смеется надо мной или наоборот, делает щедрый подарок — разбираться в ее замыслах не время и не место. Даже не задумываясь, несусь следом, не понимая, какого черта я вообще делаю.
Мне просто померещилось что-то, такое бывает, особенно, если думаешь об этом постоянно, необязательно же сразу срываться и проверять. Даже если это он, зачем я преследую его? Ну, догоню, и что скажу? Как прошла ночь? Не истратил ли ты все деньги? На-ка тебе еще полтинник? Что? Но почему-то продолжаю бежать.
И вот он, стоит перед огромным освещенным окном той же кофейни и пялится на витрину с пирожными, не иначе. Мокрый, кажется еще больше, чем при первой встрече, в той же курточке, в тех же изношенных джинсах, несчастный, как беспризорный щенок. Дрожащий и всхлипывающий так громко, что даже мне за несколько шагов слышно. И снова жалость захлестывает с головой, и внезапно еще что-то, непонятное, но сильное, что заставляет набрать в легкие побольше воздуха и крикнуть:
— Роджер…
Он вздрагивает, резко оборачивается на мой голос и, узнав меня, припускает со всех ног дальше по улице. Вот только беготни за беспризорниками мне и не хватает для полного счастья, да еще и с неудобным зонтом, огромной сумкой, и под льющим, как из ведра, дождем.
— Роджер, остановись, пожалуйста! — ору, как ненормальный, наплевав на редких прохожих. Не знаю зачем, но мне необходимо поймать его.
Почти догоняю и хватаю за край сырого рукава. Пальцы соскальзывают, и мальчишка вырывается.
— Роджер, пожалуйста…
Замирает в нескольких шагах от меня и зашуганно косится.
— Решил деньги забрать? Так я их истратил почти все… — и гонору-то сколько в голосе, а сам вот-вот заплачет.
Осторожно подхожу к нему, с трудом вытянув ладонь, как к опасному, затравленному зверю, боюсь спугнуть. А он жмется мелкими шажками ближе к стене дома и кутается в промокшую куртку.
— Нет, я… Я не из-за денег…
— Тогда чего тебе нужно? Зачем бежал за мной?
Казалось бы, такой простой вопрос повергает меня в ступор, потому что ума не приложу, что отвечать. Молчу как идиот, стараясь подобрать слова, но не получается. Зачем бежал я вряд ли смогу объяснить, но странное решение, как вспышка вдруг возникает у меня в голове. Не знаю, что за чертовщина происходит в этот момент, но мои губы произносят фразу, смысл которой доходит до меня многим позже:
— Идем со мной.
Распахивает глаза и смотрит как на умалишенного. Недоверчиво и так резко мотает головой, что брызги летят в разные стороны. Я делаю еще пару шагов и накрываю его зонтом.
— Идем со мной, — настойчиво повторяю, а самому не верится.
— Я тебе уже говорил: я не проститутка и продавать себя…
— Нет… Роджер… — нервно выдыхаю, — нельзя тебе оставаться на улице. Обещаю, я тебя и пальцем не трону.
Замирает в нерешительности и мнется с ноги на ногу. Вижу, как взвешивает все за и против, кусает губы, глазами бегает по сторонам (помощи ищет, что ли?), и все никак не может набраться смелости. Беру его за локоть, тихонечко тяну к дороге, поднимаю руку, и когда такси останавливается рядом, он вдруг вырывается и шепчет:
— Ты точно нормальный, не из этих…
— Не бойся, все будет хорошо. — Даже вникать не хочу, каких «этих» он имеет в виду. Скорее домой, в тепло, подальше от темных грязных улиц.
С трудом заталкиваю его на заднее сидение машины, и вправду чувствуя себя маньяком, сам же сажусь рядом с водителем. Кидаю через плечо короткое: «Пристегнись» и делаю то же самое. Послушно щелкает ремнем безопасности, — хороший мальчик, теперь-то наверняка не сбежит. Водитель одобрительно хмыкает и, наконец, трогается.
Мы едем в полной тишине, только Роджер ёрзает сзади на сиденье, бормочет что-то себе под нос и все равно боится, дурачок. А я расслабленно улыбаюсь, от того, что так легко на душе и спокойно. Ведь я везу его домой.