— …Сейчас самое время. Упустишь момент, и будешь всего лишь очередным умником, который что-то там откопал и поделился этим со всем миром. Таких статей по десятку каждый месяц штампуют, толку-то…
— Дэвид, «откапывать» — это к археологам, а мы — астрофизики…
— Да, да… — отмахивается, — понятно же, о чем речь. Твоя предыдущая статья наделала много шума, и на этой волне…
Сижу за столом в своем кабинете, задумчиво покручивая карандаш между пальцами, и смотрю в мутное от налипшей сырости окно, на стекающие по стеклу потоки воды, на едва различимые за полуголыми деревьями учебные корпуса и думаю о Роджере. Мысли такие же мрачные, как и серая мгла на небе. Пью маленькими глотками двойной эспрессо, который приготовила жизнерадостная Кристин. Ее бессовестно бодрый и цветущий вид, словно она только что вернулась с длительного отдыха, повергает в уныние. И как ей это удается? Меня же которую ночь мучает чертова бессонница, и я с удовольствием провел бы весь день в постели, но, к сожалению, лекции сами не прочитаются.
Мой помощник Дэвид, подающий большие надежды аспирант, разглагольствуя и, на мой взгляд, чересчур активно жестикулируя, наматывает круги вокруг моего стола и все никак не может угомониться. Не первый день уже потихоньку насилует мой мозг своими, вернее, моими идеями о написании очередной статьи. Иногда мне с ним легче, чем с Кристин, жаль только, что он не умеет готовить такой умопомрачительно вкусный кофе, но в данный момент его присутствие порядком утомляет.
— …И, считай, известность у тебя в кармане, в твои-то годы. — Удивленно изогнув бровь, недоверчиво хмыкаю и кошусь на него. Странно, что у него зудит сильнее, чем у меня. Как будто все только и мечтают об известности… А он все мельтешит передо мной и, не останавливаясь, бубнит: — …но ты чего-то все выжидаешь, откладываешь. Что с тобой, Брайан?
Вздыхаю, отбрасываю карандаш и по привычке тру переносицу. Устал, наверное. Столько всего случилось за последний месяц. Публикация в журнале, конференция, мой сумасшедший поступок… А теперь еще забота о неугомонном подростке, у которого, похоже, гормоны взыграли так, что мне хоть на порог не суйся. Не понимаю, черт возьми, что с ним происходит. Заболел, может, или… Ведет себя странно: то липнет без конца, то шарахается, да еще и огрызается, то ходит подавленный и только смотрит с таким мученическим выражением, что чувствую себя провинившимся. Он занимает все мои мысли — я уж и не помню, когда посвящал так много времени другому человеку, даже на работе только и делаю, что вспоминаю о нем и постоянно беспокоюсь. Нет, само его присутствие не напрягает, даже наоборот, я успел к нему привыкнуть и привязаться, но вот его эмоции…
— Ты будешь смеяться, но…
— Смеяться? Это что-то новенькое. Ты даже отдаленно не напоминаешь человека, над которым кому-нибудь взбредет в голову посмеяться. — Дэвид фыркает и замирает передо мной, глядит вопрошающе. — Серьезно, что тебя останавливает?
Его настырность проявляется так некстати, лучше бы отчеты доделал, третий день жду… Не хочу я ничего решать именно сейчас. Не о том я думаю. Да и желания пока нет бросаться в новые исследования. Опять же, материалов накопилось достаточно, чтобы написать эту чертову статью… Он прав. Ну чего я тяну? Все уже давно готово и только дожидается своего часа. Не получив ответа, Дэвид опять срывается с места и продолжает свои метания, только уже в другую сторону.
— Я подумаю… — согласно киваю, лишь бы отстал. — Только не в ближайшие дни. Может, в следующем году…
— В следующем году? — Недоверчиво вздергивает брови и вновь останавливается. Пока мне действительно не до этого. Есть дела поважнее. — Что с тобой происходит, Брайан? Ты сам не свой последнее время…
Самому бы понять… Вроде ничего не изменилось, и я такой же, как всегда, но в глубине души-то я знаю причину. В моем доме засел мелкий террорист, который одним своим видом лишает меня покоя. Отсюда тяжелые мысли и бессонница…
— Да как-то свалилось все сразу, — машинально отвечаю, но, заметив, как глаза Дэвида вспыхивают нездоровой заинтересованностью, настораживаюсь.
— Ты кого-то встретил? — Ну вот, этого я и опасался. — Парня? И какой он?
— При чем здесь какой-то парень? К чему все эти вопросы? — Морщусь от досады — на лбу у меня, что ли написано? — и поглядываю на часы. До начала лекции осталось минут десять, и я не хочу тратить их на подобный бред, уж лучше пусть пилит по поводу статьи.
— Да ладно, все уже и так в курсе, что ты мальчиков того… ну, в смысле по мальчикам, а не по девочкам, ой, короче, ты понял…
— И ты туда же… — закатываю глаза и вздыхаю. Хотел Роджеру позвонить, но чувствую, не успеваю. — Для будущего ученого ты как-то не особенно связно изъясняешься.
— Сам знаешь, какие о тебе ходят сплетни в колледже, — талдычит, не обращая на меня внимания. — И вдруг такая перемена, даже я удивился…
Смешно округляет глаза, будто я в женской юбке стал приходить, а в голосе проскальзывают извиняющиеся нотки. Оправдывается, что ли?
— До сих пор? — усмехаюсь. — Я надеялся, что меня давно оставили в покое.
Дэвид разводит руками и, перестав метаться передо мной, наконец садится.
— А кто остановит этих балаболок? Да и сам ты тоже масла в огонь подливаешь. — Кошусь на него, не понимая. Я-то в чем виноват? А он только знай ухмыляется. — Ходишь весь такой рассеянный, загадочный… Как тут не заподозрить, что у нашего неприступного профессора появился… друг? — Видя мой тяжелый взгляд, сникает и спешно сворачивает этот глупый разговор. — Да и черт с ними! В общем, наши женщины на тебе поставили крест, и теперь ты официально — гей!
— Наконец-то! — картинно выдыхаю с облегчением.
За стеной слышится гул голосов, наполняющих аудиторию студентов. В один большой глоток допиваю остывший уже кофе, поднимаюсь и выпроваживаю возбужденного Дэвида. Под заинтересованные взгляды, довожу его прямо до выхода, легонько подталкивая в спину. Оглядывает меня напоследок, не оставляя никаких сомнений, что наш разговор опять не закончен, и он еще напомнит о себе. Закрываю дверь и возвращаюсь к первым рядам слушателей.
— Приветствую всех, кто решил осчастливить меня своим присутствием. Просьба отключить средства связи и соблюдать тишину. И давайте сделаем вид, что вам хоть немного интересно… — Оглядываю битком забитую аудиторию, в ответ мне летят нестройные приветствия и смешки. — Что ж, начнем…
***
С самого детства я стараюсь поступать по совести, как положено, и до сих пор не сомневался в своих действиях. И даже когда решил помочь Роджеру, несмотря на терзавшие меня сомнения, я четко осознавал, что все делаю правильно. Но сейчас я потерял эту уверенность. Потому что не представляю, как реагировать на те чувства, что внезапно возникли в моем сердце и напрочь заглушили голос разума. Потому что боюсь ошибиться. И не могу так безответственно обойтись с ним.
Мне бы по-хорошему держаться от него подальше; быть с ним рядом каждый день становится все труднее. Его красноречивые взгляды, будто бы случайные прикосновения, коварные соблазнительные улыбки, его горячее молодое тело, наконец — все это сводит с ума. Держусь изо всех сил и понимаю, что падаю со скоростью света в это дурацкое и так некстати возникшее чувство. Поэтому и задерживаюсь все чаще, получая после заслуженные непонимание и обиду. Знал бы он, как мне самому тяжело находиться от него так далеко и так близко.
Но в этот раз я задерживаюсь не зря.
Эта мысль возникла после рассказа Роджера о своей семье, потихоньку зрела и в итоге овладела моим разумом. Я, конечно, опасаюсь, что своим поступком могу разозлить парня и оттолкнуть, но другого выхода, увы, не вижу. Размышляю об этом уже который день, и все больше убеждаю себя найти его отца. Мне необходимо узнать, действительно ли так плохо обстоят дела, потому что с трудом представляю, что родителям настолько плевать на своего ребенка. Я должен это сделать не только для него, но еще и для себя, чтобы успокоить свою совесть, чтобы быть уверенным, что сделано все возможное.
После лекций запираюсь у себя в кабинете, вывожу ноутбук из спящего режима и открываю браузер. Уйму времени убиваю на поиски информации и телефонные звонки, и, наконец, нахожу всех Майклов Тейлоров, проживающих в городе Труро графства Корнуолл. Их ни много ни мало, но целых восемнадцать человек, из которых десять слишком молоды, чтобы иметь сына возраста Роджера, только если не заимели его еще в глубоком детстве. Остальных я аккуратно выписываю в ежедневник со всеми адресами и телефонами. На удачу я не рассчитываю, но все же надеюсь, что получится найти нужного человека и побеседовать с ним. Не верю я, что вот так просто можно отказаться от такого замечательного мальчишки и бросить его на произвол судьбы.
На следующий день снова остаюсь на кафедре допоздна и обзваниваю каждый номер. Код города, несколько цифр, короткие гудки, спешащие друг за другом, и ничего. Набираю следующий, вежливо здороваюсь, прошу позвать Майкла Тейлора, и… опять ничего. Почтенный старик с кучей внуков и тремя дочерями — вычеркиваю. Следующий номер, гудки, заученная вежливая фраза — вычеркиваю. И так все номера, кроме двух последних — там пока никто не отвечает, и придется пробовать позже. Пью паршивый кофе из автомата, жую какой-то сухой сэндвич и думаю о том, что Роджер опять будет дожидаться меня и даже не поест, пока я не приду. Ну что за ребячество, ей-богу?
Спустя полчаса снова набираю, и еще одна запись вычеркнута. Тот Майкл Тейлор — гей со множеством забавных словечек, который предложил мне приехать и хорошенько «закинуться и оттянуться». Нет уж, пусть развлекается без меня. Остался единственный человек, который так и не ответил. Вечерняя синь уже давно закрасила оконный проем, и мне пора возвращаться домой. Скидываю методички и документы в сумку, одеваюсь и выхожу из кабинета. Завтра все же попробую дозвониться.
Иду домой, зная, что меня ждут, и это, черт возьми, приятно. По дороге захожу в кондитерскую на углу своего дома, чтобы купить каких-нибудь сладостей. Прямо с порога, когда прихожу с работы, Роджер сует свой любопытный нос во все сумки и карманы, и вовсе не потому, что подозревает в чем-то непотребном, а потому что ждет, что я принесу ему чего-нибудь вкусненькое. И я приношу. Каждый раз что-нибудь новое, но всегда в придачу неизменные мармеладки — он их очень любит. Мне нравится его баловать, хоть иногда, скорее в шутку, напоминаю ему о вреде для здоровья от такого количества сахара. То ли я превращаюсь в заботливого родителя, то ли… даже страшно предположить, что может быть.
Встречает меня хмурый и настороженный. Но когда я протягиваю ему пакет со сладостями, тут же расслабляется и одаривает меня своей лучезарной улыбкой. Улавливаю его порыв сунуться ко мне, но делаю вид, что не замечаю, быстро наклоняюсь и снимаю ботинки, проходя мимо ерошу волосы на его макушке и поднимаюсь наверх, буквально спасаясь постыдным бегством. Чувствую направленный в спину обиженный взгляд, но не могу иначе. Не хочу так подло поступать с его доверием.
Ужинаем в полной тишине. Ковыряется в тарелке, совсем без аппетита, и ведет себя подозрительно тихо. Желание есть пропадает и у меня, но я заставляю себя, затем завариваю чай и поднимаюсь из-за стола.
— Роджер, я пойду…
Встречаемся глазами, и я стыдливо замолкаю. Он глядит на меня укоризненно и покорно, как ребенок, которого наказали непонятно за что. Сколько раз я уже вот так сбегал от него? И сколько раз после этого терзался угрызениями совести.
— Работать, да… Конечно, я так и думал. — Кивает и, хмурясь, рассматривает пол под ногами.
Задумчиво тру переносицу, мысли ворохом шевелятся в голове. Нельзя так. Он не виноват, что я… Что мне трудно сдерживать себя. Он вообще ни в чем не виноват.
— Если хочешь, можем посмотреть какой-нибудь фильм. На твой выбор…
— Правда? — радостно вскидывается и смотрит с такой нежностью, что в груди щемит от какого-то теплого отклика.
Забираю кружки с чаем, сегодня можно нарушить собственные правила, и зову его за собой в комнату. Плетется следом с большой миской всяких сладостей, плюхается рядом, забираясь с ногами на диван. Хватает пульт, придвигается вплотную и укладывается на мое плечо. Я напрягаюсь, а ему хоть бы что, сидит, как ни в чем не бывало, и сосредоточенно занимается поиском чего-нибудь интересного. Мне кажется, ему нет никакой разницы, что смотреть, лишь бы вот так, у меня на плече. Останавливается на стареньком, снятом в восьмидесятых годах прошлого века фильме «Стар Трек». Отличный выбор.
— Вот, как раз для тебя, ты же любишь допотопную фантастику, — смеется и с задором поглядывает на меня.
— «Звездные войны» тоже давно сняты, но ты ведь их смотришь, не отрываясь…
— Ну, ты сравнил… «Мстители», например, круче «Стар Трека»! — Неопределенно взмахивает руками, по всей видимости, показывая этим жестом всю крутизну модной франшизы.
— Ну, еще бы! Много глупостей, сомнительного юмора и еще больше грохота, — иронично подначиваю. — Тебе не кажется, что «Бемби» и «Русалочка» у Диснея лучше получались?
Насупливает брови и соображает, как бы позадиристей огрызнуться. Забавный до жути, когда спорит. Видимо, не находится с ответом и обиженно откидывается на спинку дивана.
— Хорошо, давай посмотрим «Мстителей», я не против… — успокоительно сдаюсь.
Глупо спорить из-за какого-то фильма. Мотает головой и снова подползает ко мне. Упрямец. Надевает очки, устраивается поудобнее под мышкой, перехватывая меня ладонью через живот, и замирает. Медленно выдыхаю и кошусь на него. Сейчас он спокойный — и чего, спрашивается, так горячился? — довольный, легкая улыбка не сходит с губ. Красивый. Особенно в этих очках…
Когда я впервые увидел его в них еще в магазине оптики, то от волнения меня будто током прошибло, и весь заряд ушел вниз живота. Там стало горячо и мучительно приятно. И я не мог перестать любоваться на Роджера. Он выглядел не как обычный мальчишка, каких много, а скорее, как самая потаенная безумная фантазия. Смущенный, растерянный, взъерошенный, в своей мешковатой толстовке и невероятно, просто до дрожи в пальцах сексуальный. Я не ожидал, что поведусь на образ мальчика-заучки и в порыве эмоций позволил себе лишнего, чем смутил его еще больше, а позже корил себя за несдержанность. И вновь по глупости дал ему надежду, и сам же оттолкнул.
Я могу фантазировать сколько угодно, но переступать черту не имею права. Он всего лишь подросток, возможно, увлеченный настолько, что не пытается себя контролировать, но и вряд ли понимает свои чувства. Каждый день с ним приносит мне не только безумную радость, но и подвергает меня самой изощренной китайской пытке, до которой, уверен, сами китайцы и не додумались бы. Каждый день меня разрывает от желания видеть его рядом и сбежать подальше, и это — невыносимо. С этим мальчишкой одного терпения мало. Боюсь, мне придется достать из самых глубин своего сердца не только доброту, но и любовь. Любовь к людям, которую я успел позабыть…
Чувствую, как его пальцы перестают сжимать мою футболку, как расслабляется, и все сильнее заваливается на меня. Дыхание затихает и выравнивается — похоже задремал. Замечаю, как медленно скатывается мне на грудь, а потом и вовсе устраивается на моих бёдрах. Крутится, безжалостно ерзает и, уткнувшись носом мне в живот, успокаивается. Ну, здорово! Безмятежно сопит, чуть приоткрыв рот, и, кажется, до невозможности невинным и беззащитным.
Прямо под его щекой все как-то подозрительно напрягается, ему, наверное, будет очень неудобно спать, если не прекращу пялиться на него. Стараюсь переключиться мыслями на посторонние вещи, например, на наш разговор с Дэвидом и его слова насчет моей новой статьи, на злобную собачку миссис Морис, которая своим мерзким лаем заменяет жителям будильник, да даже на саму миссис Морис, недалеко ушедшую от своего питомца как по вредности, так и по громкости голоса, и понемногу успокаиваюсь. Накрываю Роджера пледом, снимаю с него очки и залипаю на ближайшие полтора часа в телевизор.
Прихожу в себя от того, что начинает елозить головой и равно дышать, вдруг всхлипывает и стонет. Опять плохой сон. Опять ему снится, что он на улице один и всеми брошен. Опять мерзнет и голодает. Бедолага. Трясу его за плечо, тихонько зову, а он только сильнее жмется и всхлипывает. Слышу свое имя и становится не по себе. Резко просыпается, подскакивает и не может понять, где он находится, но я тут же его обнимаю покрепче, не давая впасть в очередную истерику. Странно это, наверное, выглядит со стороны: сижу, баюкаю на ручках взрослого парня, который и впрямь напуган и растерян, как ребенок. Вижу его расширенные зрачки и лихорадочный блеск в глазах, как нервно сглатывает и дышит тяжело, словно в горячке весь. Слушаю, как сердце заполошно бьётся, грозясь проломить грудную клетку и вырваться, и успокаивающе поглаживаю по спине.
— Тише… тише. Все хорошо, ты дома.
Отзывается сразу, всем телом обмякает, чуть ли не заползает ко мне на колени, прижимается и обнимает за шею. Глубоко вздыхает, теребит мои волосы и, окончательно успокоившись, шепчет:
— Мне нравятся твои кудри…
— Правда? — настороженно отзываюсь.
Роджер кивает, лениво улыбаясь, все еще сонно.
— А я тебе нравлюсь, Брай?
Глядит на меня, невинно хлопая своими длиннющими ресницами, кусает губу и тихонько царапает ногтями мой затылок. Боже, как же это приятно! Готов заурчать, как довольный кот. А еще показать ему, как он мне нравится, до хруста в ребрах, до распухших от голодных поцелуев губ, до протяжных стонов. Но одергиваю себя и, с трудом прочистив горло, полушутливо, полусерьезно отвечаю:
— Нравишься, но ты несовершеннолетний подросток, а я взрослый мужик, в отцы тебе гожусь и даже не мечтай, что я когда-нибудь стану твоим папочкой…
Краснеет и опускает взгляд. Вот же, гаденыш! Ох, вижу, как он об этом не мечтает. Ни единой минуты. Делает робкое движение навстречу, скользит ладонью вниз от груди к моему животу, ловко обхватывает за талию и тянется ко мне. Пытаюсь отодвинуться, но он не позволяет и больно впивается в мой рот. Зажмуриваюсь от неожиданности, ощущаю, как его язык касается моего, и позволяю себе расслабиться, поддаться соблазну, буквально на мгновение. Поцелуй становится все более жадным, сладким и тягучим, и Роджер торопливо взбирается на мои бедра, сжимая их своими. Я обхватываю его руками, стараясь удержать хоть немного безопасного расстояния между нашими телами, но он понимает это по-своему… Он вжимается в меня с такой силой, что я ощущаю наше взаимное возбуждение. И этого достаточно, чтобы оттолкнуть его и вскочить с дивана. Все мышцы затекли, и я невольно морщусь от пронизывающей боли, кидаю укоризненный взгляд на Роджера и сдержанно прошу:
— Не делай так. Нехорошо это… — Облизывает губы и порывается возразить в ответ, но я перебиваю его порыв: — Идем спать, поздно уже.
Выключаю телевизор и кошусь на него. Непонимающе щурится, едва дергает уголками рта и вроде дрожит. Стиснув зубы отворачиваюсь, боясь не сдержаться и кинуться к нему. И спиной чувствую, как он пронзительно смотрит.
Дойдя до дверей спален, как и всегда желаем друг другу спокойной ночи и расходимся каждый в свою комнату. Сегодня я не зайду к нему перед сном. Он застал меня врасплох своим поцелуем, и я слегка растерялся от такого напора. Необходимо успокоиться. Потому что мне не должно было это понравиться, потому что я подобрал его с улицы, и вместо внезапно возникшего влечения, должен испытывать брезгливость, потому что я не имею права связываться с малолеткой.
***
Несовершеннолетние для меня всегда были под запретом. Слишком много эмоций, бушующие гормоны, истерики и ещё целый набор не особо приятных опций. Как ни странно, под этот запрет попадали и мужчины, наделенные физической красотой. Наверное, потому, что невозможно удержать в руках того, на кого любуется каждый встречный, как бы ни хотелось. Наверное, потому, что, не удержав, становится больно… А Роджер сочетает в себе все то, чего я сторонюсь, но опасения, увы, не вызывает.
Он такой ласковый, игривый, как кот, а хватка словно у натасканного бульдога, никакого спасения от него нет. Я так устал от внутренней борьбы, когда мой ум упорствует: «Не смей!», а тело велит: «Делай…». И чем сильнее я теряю самообладание рядом с ним, тем сильнее закрываюсь от него. Если бы он только смог понять, что отталкиваю я его не потому, что… Вовсе не из-за него, а только из-за себя. И как я ненавижу себя за это показное равнодушие.
Вот и сегодня, очередная попытка быть благоразумным с треском проваливается. Да и какой к черту разум, если с одной стороны табу, а с другой — чуть ли не основной инстинкт срабатывает? Я же обещал его не трогать даже пальцем, а теперь хочу не то что тронуть, а зацеловать всего, разложить на любой горизонтальной поверхности, и… Я так с ума сойду от всех этих мыслей.
В квартире темно и тихо, и я лежу без сна… Едва слышны какие-то шорохи, может, это Роджер ворочается в соседней комнате и тоже не может уснуть. Неужели до сих пор так и не привык к нормальной кровати? Помню, как, просыпаясь, находил его спящим на полу, свернувшимся в клубочек от холода. Приходилось будить его и сонного перетаскивать обратно на постель. Помню его дурные сны, от которых подскакивал как ошпаренный, и бежал к нему в комнату, боясь увидеть, как его там расчленяют маньяки. Хорошо хоть сейчас эти кошмары появляются все реже.
А возможно, так же, как и я, думает об этом поцелуе…
Честно говоря, мне и самому непривычно находиться в своей квартире с кем-то еще. За столько лет я примирился с одиночеством и не видел необходимости в постоянном присутствии живого человека рядом. Ни с кем не делил ванную или кухню, очень давно не готовил кому-то завтрак, да и мне никто и никогда, кроме матушки, не готовил, а Роджер, надо отдать ему должное, делает мне по утрам сэндвичи и варит потрясающий кофе, даже турку где-то откопал. И уж тем более я не собирался впускать кого-то в свою жизнь. Работа ни в счет, там все другое — знакомые, но, по сути, посторонние люди. А здесь сейчас этот приблудный мальчишка, хоть и чужой совсем, но уже как будто свой и такой близкий. А ведь был когда-то один единственный…
***
Его звали… Впрочем, сейчас не имеет никакого значения, как его звали. И долгое время, если я слышал это имя, произносимое кем-нибудь вслух, не то, что ему дали родители при рождении, а то, которое он выбрал себе сам (творческий псевдоним, куда же без него в мире искусства!), то всякий раз вздрагивал, и меня бросало в жар. И не сказать, чтобы имя было какое-то популярное. Но почему-то после того, как мы расстались, все чаще попадалось на слух. Прошло почти десять лет, но в памяти до сих пор всплывали какие-то детали — поворот головы, черные, как смоль, закрывающие плечи волосы, задумчивый взгляд пронзительных карих глаз, задорный смех, дрожащие губы… Таких, как он, я никогда не встречал и был уверен, что больше никогда и не встречу, потому что он оставил в моей душе неизгладимый след.
Никогда не замечая в себе подобных наклонностей, я на мужчин смотрел, как и любой нормальный человек смотрит на собственный пол. Не испытывая ни сильной симпатии, ни тем более физического влечения, только лишь сдержанные приятельские чувства. По крайней мере, я не задумывался о себе с… этой точки зрения. Пока одним дождливым днем не встретил «его» в кофейне рядом с колледжем, того, кто изменил меня, того, кто превратил мою жизнь в сюрреалистическую комедию.
Он сидел у окна и что-то записывал в своем блокноте, не обращая внимания ни на кого вокруг. Я же, отстояв очередь, заметил, что, как назло, все столики были заняты — обычное явление в обеденное время, а я, как идиот, со стаканчиком кофе в одной руке и упакованными в бумажный пакет миндальными круассанами в другой, растерянно оглядывал зал в поисках свободного места. Не выходить же под дождь в самом деле. Тем более времени между лекциями осталось не так много, а нужно было перекусить и вернуться в аудиторию. Увидев для себя наилучший вариант, я, не раздумывая, направился к парню с блокнотом.
— Простите, вы не против, если я присяду рядом с вами? Все занято, а под дождем обедать не хотелось бы.
Он поднял на меня равнодушные глаза, посмотрел в забрызганное каплями воды окно, затем оглядел зал кофейни, который и вправду был забит под завязку, вздохнул, наверное, от безысходности и, сделав неопределенный жест рукой, произнес:
— Пожалуйста…
Благодарно улыбнувшись в его макушку, я уселся на свободный стул и вытащил из сумки книгу Брайана Грина о фундаментальном устройстве Вселенной. Пытаясь погрузиться в чтение, я тем не менее, периодически кидал любопытные взгляды на своего невольного соседа, ухитряясь исподтишка рассматривать его. Очень уж необычной показалась мне его внешность. Между нами висела красноречивая тишина, и мне так и хотелось задать какой-нибудь любезный вопрос, чтобы спровоцировать беседу, но он что-то увлеченно даже не писал, а, как выяснилось, рисовал. Заглядывать в блокнот я тоже не решился, а то это было бы совсем невежливо, и только еще больше делал вид, что мне нисколечко не интересно. Хотя перед кем я так старался — непонятно, ведь никто на меня не обращал внимания. Спустя несколько минут парень громко чертыхнулся, от чего я вздрогнул и с удивлением уставился на него.
— Слушай, у тебя случайно карандаш не завалялся?
— Что, простите?
— Карандаш. Мой сломался, а другого нет. — Он, вздернув брови, в упор смотрел на меня и ждал. — Ну так как?
— А, да, конечно, — встрепенулся я, торопливо, чуть ли не с головой залез в сумку и извлек из нее целых три карандаша и положил на стол.
— О, вот это богатство! Куда тебе столько? Ты рисуешь?
— Нет, я не умею рисовать. Я астрофизику изучаю, — зачем-то пояснил я.
— О, понятно. А я художник, вот и рисую постоянно. Спасибо, звездочет! — громко рассмеялся он и снова уткнулся в блокнот.
Нахмурившись и буркнув себе под нос: «Я не звездочет…», вновь принялся за чтение. Время пролетело незаметно, обеденный перерыв подходил к концу, и мне пора было возвращаться в колледж. Внезапно на книгу прямо передо мной лег вырванный листок с нарисованным на нем моим портретом, таким, каким я никогда себя не смог бы увидеть: задумчивым, с закушенной губой, и удивительно привлекательным. Я поднял смущенный взгляд на своего соседа и улыбнулся.
— Спасибо. Но мне кажется, что вы немного приукрасили действительность, я не могу быть таким…
— Приукрасил? Хочешь сказать, что я обманулся? Поверь мне, как художнику, ты очень красивый! — гордо воскликнул он и протянул руку за рисунком. — Дай-ка, забыл кое-что…
Я вернул листочек, и парень выхватив его и сминая пальцами уголок, что-то быстро написал на нем и вернул со словами:
— Заканчиваю около пяти, в субботу меня лучше не трогать, а в воскресенье я весь твой. Увидимся, звездочет!
С этими словами он покидал в свою объемную сумку все, что лежало на столе, включая мои карандаши, накинул капюшон куртки на голову, закинул лямку на плечо и, подмигнув, скрылся в непогоде, оповестив о своем уходе мелодичным звоном дверного колокольчика. А я тупо пялился в листок, вглядываясь то в свой поразительно точный портрет, то в номер телефона и очень странное, явно не местное имя, и глупо улыбался.
Я позвонил ему не сразу, а после долгих мучительных размышлений. Ведь он мне дал свой телефон не для того, чтобы мы обсуждали английский климат или политическую ситуацию в Палестине. Я хоть и был абсолютным профаном в такого рода отношениях, но все же немного представлял, чем заканчиваются подобные свидания, и, плюнув на сомнения и страхи, все же встретился с ним. Мне было интересно. Уж больно любопытным показался этот парень. И в первую же встречу я оказался в его постели и в полной мере вкусил близость с мужчиной.
Есть люди — авантюристы по натуре, с горящими глазами, торопливой восторженной речью и безумными идеями, которым постоянно нужно куда-то спешить, бестолково метаться, пытаясь успеть везде и сразу. В их жизни хаос и спонтанность, я бы даже сказал: импульсивность — идут рука об руку. Порядка и каких-то последовательных действий от такого набора взрывоопасных качеств ждать не приходилось. Таким попробуй прикажи что-нибудь, до последнего будут отстаивать свою независимость, а потом вдруг сорвутся вдаль, посчитав это очередным приключением. Поэтому я старался держаться как можно дальше от таких личностей. К сожалению, с ним не получилось.
Он не особо задумывался о чем-то, жил по наитию, горел множеством идей и создавал вокруг себя фантастический хаос. И меня засосало в этот дикий необузданный круговорот на целых три года. Мы много общались, временами почти не отрываясь друг от друга, спорили и даже ругались так часто, что я сомневался в том, что мы близки; трахались, как ненормальные, и это всегда было похоже на схватку двух безумных самцов, которые никак не могли поделить одну кровать, нежели на чувственный секс любовников. Он был нежен, когда у него было хорошее настроение, груб, когда плохое и равнодушен, когда писал картины; агрессивен в сексе и совершенно бесполезен в быту. Его состояние менялось так часто, что я не знал, кого увижу утром, ложась с ним вечером в одну постель, и не был уверен, что встречаюсь с одним и тем же человеком.
И ведь жил себе спокойно, учился, общался с однокурсниками даже чаще, чем мог бы… И вовсе не потому, что был нелюдимым заучкой. Просто друзей у меня, по сути, не было. Вместо этого была застарелая проблема с доверием. Ведь друг — это в первую очередь выход из зоны комфорта. И вот я вышел, на свой страх и риск. И не знал как зайти обратно. Зачем я позвонил ему, зачем пришел на встречу, а в постель-то его зачем полез? Ведь мы даже приятелями не были. А все потому, что такому, как он, невозможно отказать, потому что такому веришь сразу.
С ним я словно на пороховой бочке сидел и не имел представления, когда он подожжет фитиль. Но уверен, дай я ему спички в руки, он бы незамедлительно это сделал, чтобы посмотреть, насколько сильно рванет. Его сумасбродствам не было предела. То он закидывал меня шквалом сообщений и звонков, не давая проходу и буквально вешаясь мне на шею, то игнорировал сутками, словно меня вообще не существовало, то неожиданно исчезал на несколько недель, оставляя меня в полнейшем отчаянии, то, как ни в чем не бывало, с улыбкой возникал на пороге и тут же начинал щебетать о том, как он замечательно развлекался в Мюнхене или Монтрё.
Он был как кот, гуляющий сам по себе. Надо сказать, он неплохо по мне прогулялся и исчез так же внезапно, как появился. Без лишних выяснений отношений и длительных болезненных расставаний. В одно прекрасное утро я проснулся один, и больше его не видел. Ни прощальной записки, ни прощального звонка — ничего! Сколько бы я сам ни пытался до него дозвониться, абонент с пугающей настырностью оставался вне зоны действия сети. Одним словом — недоступен для моих взбесившихся эмоций.
Страдал ли я? Мучился ли? Я не знал, что значит умирать от любви, и даже не предполагал, что вообще способен любить кого-то, тем более мужчину. Но, когда он не появился через месяц, не ответил ни на одно мое сообщение — я умер. Конечно, не в буквальном смысле, но окружающая реальность перестала меня интересовать. Я что-то делал, ходил на работу, через силу писал диссертацию, почти не ел, еще меньше спал, принимал душ, и жил скорее инстинктами, пребывая в полном равнодушии день за днем.
А потом язва, прихватившая меня прямо в лаборатории колледжа… Боль под ребрами, тошнота и головокружение от голода, потому что заставить себя съесть хоть что-то без отвращения стало для меня непосильным трудом, я списывал всего лишь на нервное перенапряжение, пока не очнулся на больничной койке с иглой от капельницы в вене и странным отупением в мозгах. Телесные страдания немного притупили душевную тоску, и из больницы я выписывался вполне здоровым, как мне казалось в тот момент. «Все болезни от нервов, молодой человек», — назидательно пригрозил при выписке своим костлявым пальцем седенький хирург, как будто что-то ещё можно было исправить. Все случилось как-то слишком быстро…
Но стоило мне мельком увидеть в интернете статью о его выставках, прочитать интервью, посмотреть на фотографии, где он, знаменитый и счастливый, в окружении красивых людей, преимущественно молодых парней, среди которых (я даже не сомневался) был его очередной любовник, как все вернулось с новой силой. Я дико ревновал, терзал себя, жалел и ненавидел за это.
Время шло, болезнь моей души утихала, как пламя становится все меньше и меньше, если его не питать, и настал тот день, когда я перестал думать о нем и следить за его бурной светской жизнью. Мне это стало неинтересно, тем более что холодный и бездушный мир небесных светил привлекал куда больше. По крайней мере, звезды не способны лгать, они всегда со мной и не исчезнут с небосклона ради более молодого или интересного ученого.
Я отпустил свою израненную любовь, как птицу выпускают на волю, и прошлое оставил позади. Потому что невозможно удержать в руках ветер. Он был стремительно летящей кометой, освещающей небеса любому, кто обратит на него взор, кто посмеет до него дотронуться, не боясь обжечься. И я был всего лишь одним из многих идиотов, кто по глупости дерзнул ухватить за хвост падающую звезду. Что ж, пускай летит…
А моя жизнь потекла в мутно-сероватых, иногда чуть выбеленных, иногда чуть зачерненных тонах повседневности, с редкими всполохами каких-то непонятных, но определенно радостно ярких цветов.
После у меня были мужчины красивые и умные, мало и недолго. Как правило, спасающие себя в моих доверчивых объятиях от разбитой или неразделенной любви. Но без раздумий уходящие, если эта любовь вдруг превращалась в разделенную и волшебным образом склеенную. Только и я сам находил отдушину в таких встречах, стараясь заполнить пустоту хотя бы на время… А после безропотно отпускал каждого и не страдал совсем, потому что давно уже лишился всех иллюзии. Потому что тоже искал хоть немного тепла и утешения, теряясь в чужих телах, не запоминая ни имен, ни лиц, быстро забывал и жил дальше. И никогда больше не влюблялся.
***
Как странно, что я это вспомнил… Будто мое подсознание предостерегает меня от очередной ошибки, которую я вот-вот совершу. Как будто те чувства, в которых я сам себе не решаюсь признаться, воскрешают в моей памяти давно забытый образ другого человека. Да, была у меня в жизни такая история, но с кем не бывает. Это не так уж невероятно. И чего я сейчас боюсь? То, что Роджер беспризорник и может вызвать у меня брезгливость? Нет, точно дело не в этом. Я вижу его каждый день, и он очень изменился, будто и не жил на улице. И в том ли причина, что он несовершеннолетний? Ему всего лишь семнадцать… Да, возраст еще совсем юный и злоупотреблять его доверием нельзя, это — бесспорно. Но будь ему восемнадцать, разве что-то изменилось бы? Сомневаюсь… Получается причина только одна — страх… Но Роджер не похож на того, другого, и это радует. Но все же…
Выуживаю из-под подушки томик стихов Китса и уже почти окунаюсь в мир британской поэзии, как вдруг слышу едва различимый стон, доносящийся из другой спальни. Подскакиваю, опасаясь, что Роджера снова терзают кошмары. Они как будто бы даже поутихли, и вот опять, а он и так весь измученный. Аккуратно крадусь по коридору, стараясь, чтобы ненароком ничего не скрипнуло под ногами, подхожу к двери и заглядываю в приоткрытую щель. Глаза не сразу привыкают к полумраку, но то, что я разглядываю, заставляет меня замереть на месте, не веря тому, что предстает перед моим изумленным взором.
В слабом свете луны, освещающей часть комнаты и кровати, вижу Роджера. Этот нежный смешливый мальчишка лежит на постели, обнаженный ниже пояса, с задранной до самых подмышек футболкой, и с наслаждением ласкает свой член, тихонько поскуливая в закушенную ладонь. А рядом с ним валяется флакончик смазки. Моей смазки, черт возьми!
Значит, те звуки и шорохи, что я слышал прошлой ночью, мне вовсе не приснились. Это означает, что он… О, Господи…
Не могу оторвать взгляд от резких движений его руки, от ловких пальцев, с таким упоением ласкающих возбужденную плоть, от глаз, зажмуренных от удовольствия. Едва различаю свое имя, невнятно вырвавшееся в закушенное ребро ладони, и закрываю рот рукой, чтобы не застонать в голос. А сам улыбаюсь. Мне бы уйти по-хорошему, но я, как голодный до зрелищ вуайерист, наслаждаюсь этим представлением и хочу увидеть, как он кончит. Но сдерживаюсь, чтобы не питать свои извращенные фантазии, и бесшумно проскальзываю в свою спальню.
Чего скрывать, я тоже грешен… Когда принимаю душ, то могу не отказать себе в удовольствии. Но по крайней мере стараюсь, чтобы это было не так заметно. И я абсолютно уверен, что Роджер тоже проявляет к этому интерес, потому что вытащить его из ванной перед сном просто невозможно, а его ошалелый взгляд, пунцовые щеки и истерзанные, покрасневшие от укусов губы, достаточно красноречиво указывают, чем он занимался.
Но обнаглеть настолько, что вот так, в открытую, не смущаясь, что я могу его застукать… Или он это специально делает? Будто сознательно провоцирует как раз для того, чтобы я увидел. Он флиртует со мной по-детски, неумело соблазняя и даже не скрываясь, именно так, как и диктуют ему разбушевавшиеся гормоны. А я, как идиот, ведусь на провокации. Нет, нельзя мне думать о таких вещах, а еще лучше держаться подальше от него. Но как? Как держаться подальше, когда он буквально в соседней комнате, да еще и не стесняясь, вытворяет такие непотребства, что хоть присоединяйся к нему и помогай?
Утром все же не удерживаюсь и захожу к нему. Одеяло скомкано где-то в ногах, из длиннющих пижамных штанин выглядывают кончики шерстяных носков, футболка задралась почти до лопаток, оголяя худые бока и спину с ровной линией выступающих позвонков, лица почти не видно из-за растрёпанных и так сильно отросших за это время волос. Укрываю и смотрю на него, понимая, что желание найти его родителей было верным, что делаю всё правильно. Ему нужно домой в собственную семью, чтобы о нем заботились любящие родители, а не посторонний мужик с нездоровым воображением.
***
В обеденный перерыв поручаю Крисси приготовить мне свой фирменный кофе, а сам сижу в своем кабинете, прижав телефон к уху, и с улыбкой слушаю, как Роджер с восторгом описывает очередную выставку автомобилей, вернее, «крутых тачек», как он выразился, и на которой он именно сейчас находится. Поэтому требует не отвлекать его от столь важного мероприятия, и тут же бросает трубку. Смеюсь и качаю головой — какой же он еще, по сути, ребенок! Снова берусь за телефон и набираю уже заученный номер, тот единственный, куда я так и не смог дозвониться. Занято. Что ж, уже лучше, значит, наконец-то смогу поговорить. И снова занято. И снова. И только к концу перемены мне отвечают.
— Да! — рявкает в трубку раздраженный голос.
— Добрый день. Могу я поговорить с мистером Майклом Тейлором?
— Я слушаю… Кто вы?
— Меня зовут Брайан Мэй, я — профессор астрофизики в Имперском колледже…
— Не понимаю, чем я могу вам помочь? — раздражения становится все больше.
— Думаю, что я сам смогу вам помочь. Позвольте, я объясню… — Почему-то мне кажется, что я попадаю на нужного человека. Предчувствие ли это или какая-то слепая уверенность, но я почти убежден, что это — отец Роджера. — Скажите, у вас есть сын по имени Роджер? Роджер Меддоуз Тейлор? Семнадцать лет, светлые волосы, голубые глаза…
Меня прерывает какой-то гулкий стук, затем следует то ли всхлип, то ли судорожный вздох, и я чувствую — удача, наконец, улыбается мне. Этот человек оказывается, как раз тем, кого я ищу. Проходит несколько минут тяжелой тишины и уже совсем другой голос произносит:
— Роджи… мой сыночек. Вы знаете, где он? Что с ним? Что вам нужно? Денег? Я заплачу, сколько…
— Мистер Тейлор, прошу вас, успокойтесь. Да, я знаю, где он. С ним все хорошо, он в безопасности.
— Скажите, что с ним все в порядке, умоляю, не делайте с ним ничего плохого.
Ну, приехали. Вот этого я меньше всего ожидаю, чтобы меня приняли за преступника. Но понять испуганного отца можно. Почти два года его ребенок где-то пропадает, и вдруг, звонит какой-то незнакомый человек и заявляет, что знает, где находится его сын. И я его понимаю, но немного расстраиваюсь, что первая мысль у него возникает именно о похищении.
— Пожалуйста, вам необходимо успокоиться, — снова повторяю, но, похоже, без толку. — Хочу сразу прояснить, чтобы избежать недоразумений: я не похититель и не шантажист, я не стану требовать с вас деньги и вашего сына не собираюсь удерживать насильно. Обещаю, с Роджером ничего не случится. С ним все в порядке. К сожалению, сейчас у меня нет возможности побеседовать с вами, но… позвоните мне после пяти, и мы спокойно все обсудим. Запишите мой номер телефона… — спешно захожу в аудиторию, на ходу диктуя несколько цифр и сворачиваю разговор. Аудитория почти полностью заполнена студентами, с нетерпением ожидающих меня. Пара уже началась.
— Я вам позвоню, мистер Мэй, — мне кажется, или он все же поверил мне? — Обязательно!
— Всего доброго, — отвечаю я в уже догоняющие друг друга короткие гудки.
Лекции следуют одна за другой, а я теряюсь во множестве лиц, задаю какие-то вопросы и абсолютно не слышу ответов, думая совершенно о другом. Моя рассеянность бросается в глаза и вызывает недоумение, ведь я всегда придирчиво спрашиваю с каждого студента. А на последней лекции вообще пускаю все на самотек и даю самостоятельную работу, чтобы немного прийти в себя и подумать. Жду с нетерпением конца рабочего дня, выстраивая наиболее удачные варианты разговора, но все выглядит заведомо проигрышным. А вдруг он не поверил, и ко мне уже выдвигается группа захвата из Скотленд-Ярда?
Ровно в пять часов, когда последние студенты покидают аудиторию, раздается звонок. Нервозность отца Роджера буквально ощущается через трубку телефона, и я сразу принимаю вызов. Зачем терзать и без того измученного родителя.
— Мистер Мэй, звоню, как договаривались, — тон строгий и решительный. Разговор предстоит не из легких.
— Добрый вечер, мистер Тейлор… — говорю предельно вежливо, стараясь успокоить собеседника. Вспоминаю, что во всех голливудских фильмах похитители тоже разговаривают вежливо, но надеюсь, что этот прием все же сработает. Вся заготовленная речь почему-то вылетает из головы. Что ж, буду действовать по наитию. — …Несколько недель назад я встретил вашего сына на улице и помог ему. Сейчас он живет у меня. У него есть все необходимое, он в тепле, накормлен и вполне счастлив. Вам не о чем беспокоиться. Но…
— Боже мой, как неловко… Я ведь первым делом подумал, что вы похитили моего мальчика. Простите меня, пожалуйста. Мы с женой уже дошли до отчаяния, готовились к самому худшему, и ваш звонок… Роджи… Он ведь такой тихий, мягкий, и вдруг исчез, сбежал. Столько времени искали и все впустую. Мы уже потеряли надежду. Простите, ради Бога…
— Понимаю. И не сержусь. Поэтому я и решил разыскать вас сам. Роджер в Лондоне, и вам лучше приехать, чтобы мы смогли встретиться и поговорить, а потом вы увидитесь с ним.
— Лондон… Боже мой! Как же он далеко забрался. Но что с ним… Пожалуйста, расскажите… Как он, с ним все хорошо?
— Мистер Тейлор, с ним все в порядке, вы в этом сами убедитесь, как приедете. Давайте мы все подробно обсудим при личной встрече.
— Да, конечно, конечно… Я в ближайшее время решу вопрос с работой, куплю билеты, и как только приеду, сразу же позвоню.
— Договорились. Тогда буду ждать вашего звонка.
— Спасибо вам, мистер Мэй.
Кладу трубку и с облегчением выдыхаю. Полдела сделано. Теперь осталось еще одна нелегкая задача: нужно как-то подготовить к этой встрече Роджера.
***
Сегодня домой прихожу пораньше, точнее вовремя, как и должен бы возвращаться каждый день, и в очень приподнятом настроении, но удивляюсь, что меня никто не встречает. Квартира пуста. Неужели до сих пор не вернулся? От беспокойства начинает ныть в груди. Поднявшись на второй этаж, слышу шум воды в ванной — уже дома — это хорошо. Захожу в свою спальню, ставлю сумку на кровать, туда же бросаю пальто. Слышу шаги сзади, оборачиваюсь и вздрагиваю от неожиданности, натыкаясь на Роджера. Мокрого, раскрасневшегося, почти обнаженного, только полотенце обернуто вокруг бедер.
— Ты сегодня рано…
Киваю и нервно сглатываю. Впервые вижу его таким, соблазнительно доступным. Подходит ко мне и, не глядя в глаза, бережно снимает с меня пиджак, кидает поверх пальто и тянется рукой к галстуку, но я перехватываю его кисть.
— Что ты делаешь? — Смотрю на него пристально, а он только ресницами хлопает. — Что…
Зажимает мне рот ладонью и мотает головой. Какого хрена он вытворяет? Ослабляет узел галстука, снимает его и бросает сверху на пиджак. Неспешно, словно издеваясь, расстёгивает каждую пуговицу на сорочке, аккуратно вытягивает края из-под ремня брюк, вытаскивает из манжет запонки, отходит, сверкая влажной белизной спины, складывает их на комод. Возвращается и медленно, специально стараясь не касаться моей кожи, стягивает с меня сорочку. Достает из шкафа плечики, нарочито старательно развешивает одежду, даже не смотрит на меня, не улыбается, вообще не наблюдаю никаких эмоций на его лице. Затем расстёгивает ремень на брюках, пуговицу, молнию вниз и отходит к двери. Оборачивается, загадочно смотрит и произносит:
— Давно хотел это сделать… Мой руки, будем ужинать.
И покидает комнату. Все это время я, как памятник, безмолвно стою и с трудом соображаю, какого дьявола здесь происходит. Это что, новая игра? Он решил меня окончательно с ума свести?
За ужином спокойный и такой домашний, что дух захватывает. Щебечет, как ни в чем не бывало, рассказывает про выставку, почти равнодушно интересуется, как прошел мой день. Я мямлю что-то в ответ, а о том, что нашел его отца, так и не решаюсь рассказать. Какой-то он странный и меня это настораживает… Сам моет посуду и уходит в комнату, слышу, как включает телевизор, и весь остаток вечера ведет себя так, словно я ему посторонний, словно меня и нет вовсе. Молчит, почти совсем не разговариваем. На что-то обижен и решает наказать меня равнодушием? Да что с ним такое? Осторожно интересуюсь, все ли в порядке, но он только улыбается и кивает.
Поднимаюсь к себе, оставляя его одного, и разбираю, наконец, накопившиеся бумаги, раскладываю по папкам, проверяю почту, периодически возвращаясь мыслями к разговору с мистером Тейлором. Сортируя документы, сам не замечая, как втягиваюсь в процесс, и когда чувствую ладони на своих плечах, невольно вздрагиваю. Я даже не услышал, как вошел Роджер. Дергаю плечами, даю понять, что не хочу этого, хотя, конечно, хочу, но перед ним играю роль добродетели.
— Роджер, пожалуйста, ты мне мешаешь. — Пытаюсь разжать его пальцы, но он только крепче вцепляется в меня, обнимая со спины и приникая почти вплотную. — Роджи, я занят.
Говорю строго, а сам едва сдерживаю улыбку. Он не обижен и не расстроен, и я успокаиваюсь. Какой смысл обманывать себя — мне нравится его присутствие. Его юное горячее тело окутывает меня теплом и уютом, в его руках я расслабляюсь, позволяя почувствовать себя кому-то нужным и хоть немного побыть обычным, счастливым человеком. И это приятно.
— Тогда поцелуй меня, и я сразу уйду, — шепчет на ухо.
От такой неприкрытой наглости ежусь и покрываюсь мурашками. Вот это новость! Так откровенно он ещё никогда со мной не флиртовал. До шантажа дошел. Смотри-ка, как осмелел! Откидываю голову назад и тянусь к его щеке, мягкой и нежной, словно никогда не знавшей бритвы, и легонько прижимаюсь губами. Это же всего лишь поцелуй в щечку, это совсем невинно. Он недовольно морщится и отстраняется.
— Нет, так не честно, давай по-настоящему, как взрослые…
— Взрослые не мешают другим работать и ведут себя прилично, не пристают со всякой ерундой.
— Поцелуй — не ерунда. — Опасно сверкает синевой потемневших глаз.
Обходит меня и усаживается ко мне на колени. Смотрит с неподдельным энтузиазмом и ждёт, зараза! Ну что ж, придется целовать, иначе не отвяжется. Но я и сам этого желаю. Кладу ладонь ему на затылок и тяну к себе. Тихонько касаюсь, а он ведет кончиком языка по моим губам и хихикает. Дразнит, гаденыш, то приближаясь почти вплотную и едва затрагивая кожу, то сразу же отодвигаясь. Ну сколько можно? Уже так раздразнил, что пальцы покалывает от нетерпения и дыхание перехватывает.
— Роджер, черт тебя побери… — хриплю на выдохе, — или целуй, или проваливай, хватит играться…
Настороженно вглядывается, медленно приближается и уже основательно целует. Именно так, как хотел, по-взрослому, проталкивая язык мне в рот, переплетая с моим и вытворяя нечто безумное, от чего до помутнения рассудка один шаг. Целуемся жадно и неистово, не в состоянии оторваться друг от друга и плевать, что воздуха не хватает. Стон его, вибрируя, теряется в моих губах и, наконец, разрываем поцелуй. А я до сих пор не могу прийти в себя. Целует уголок рта, щеку, висок, и маленькими, едва ощутимыми касаниями спускается на шею. Наклоняю голову, чтобы ему было удобнее, выдыхаю резко, когда кусает меня за мочку уха.
Телефон спасительной трелью останавливает это безумие. Вырываюсь, поражаясь своему безрассудству. Ну точно спятил… Грубо стаскиваю его со своих коленей, принимаю вызов и выхожу из комнаты. Плохо соображаю, кто звонит, но это позволяет мне спастись в ванной. Умываюсь ледяной водой и вновь, уже, наверное, до мозоли на языке корю себя за несдержанность. Я взрослый разумный человек и должен держать свои низменные желания под контролем. Я с ним совсем теряю бдительность, забываюсь. Если так и дальше пойдет, то мы окажемся в одной постели уже в ближайшие дни. Мне с каждым днём всё труднее сдерживать себя, а он ещё масла в огонь подливает. И как же вкусно его целовать, какие же сладкие у него губы! Но не стоит множить глупости.
А если я все же попробую с ним? Нет, нет, это просто чушь… А если все же да? Как это будет? Он такой юный, еще неопытный, красивый до чёртиков, и так хочется, нестерпимо хочется постоянно трогать его. И как будет потом? Нестерпимо, наверное, и каждый раз по-новому, возбуждающе. Боже, да что ж за ересь у меня в мыслях крутится? Да ещё эта развратная картинка с обнаженным Роджером, остервенело ласкающим свой член, все никак не идёт из головы. Кстати, он у него потрясающий, аккуратный, соблазнительный, и… Ну хватит! Я и так фантазирую о нем каждый раз в душе…
Что же, черт возьми, случилось с тобой, Брайан Мэй? Где же твоя хваленая выдержка?
Исчезло все с появлением этого неугомонного мальчишки. Держусь на жалких остатках благоразумия, но и этого уже слишком мало. Просто я не вижу в нем больше грязного оборванца. Я вижу мужчину, привлекательного, страстного и до умопомрачения желанного.