Внезапно раздавшийся звонок застает меня прямо посередине лекции. Честно говоря, я ожидал его гораздо раньше, но сейчас, объясняя студентам материал, не готов разговаривать. Пришлось пару раз сбросить вызов и перезвонить только в перемену, выслушивая неприкрытое раздражение собеседника. Договорившись о встрече в ближайшей кофейне, я стараюсь закончить текущие дела как можно быстрее. Остальное подождет до завтра. Освободившись пораньше, без угрызений совести покидаю свой кабинет, чем несказанно удивляю Дэвида, который привык уже, что я почти живу на кафедре и никогда не ухожу в такое время. Он считает меня одним из тех идиотов, которые не просто любят свою работу, а обожают ее.
В кофейне почти пусто, но я все равно занимаю столик в глубине зала, чтобы мы с мистером Тейлором смогли спокойно побеседовать, и заказываю чашечку кофе. Телефон постоянно пиликает, оповещая о потоке входящих сообщений, вынуждая меня вовсе отключить звук и убрать в сумку. Мне не нужно смотреть на экран, чтобы понять, кто так настойчиво требует моего внимания.
Утром я улизнул из постели пораньше и не стал его будить. Даже завтракать пришлось в колледже. В обед я тоже не позвонил, как делал это обычно, и теперь он забрасывает меня бесконечными эсэмэсками. Знаю, что беспокоится, и дома меня ждет тысяча обиженных взглядов и гневных вопросов, но сегодня я не могу с ним разговаривать. Мне необходимо собраться с мыслями, многое обдумать и подготовиться ко встрече с его отцом. Ведь я так и не рассказал ему. Не смог. Ничего, подождет немного, а потом я все объясню, и, надеюсь, он поймет меня. Сегодня мне предстоит очень нелегкое дело, поэтому придется набраться терпения и придержать эмоции хотя бы на время, тем более, что кое-кто терпением и вовсе не обладает, зато упрямства в нем на стадо ослов хватит.
Несносный мальчишка! Он с маниакальной настойчивостью все глубже проникает в меня, лишая разума, выдержки и собственной воли. А иначе как это назвать, когда он нагло вторгается в мою спальню со своим одеялом в охапку, вытаскивает из моего рта карандаш, закрывает все расчеты, выключает компьютер и тащит меня в кровать буквально за руку? Когда надевает очки, укладывается мне на плечо и начинает вслух читать Булгакова, комментируя чуть ли не каждый абзац и втягивая меня в очередную дискуссию. Когда я уже не представляю себе, каково это — просыпаться одному…
Улыбаюсь, вспоминая, каким невинным он выглядит, когда спит…
И эта его чертова боязнь пауков… Смешно, конечно, но жутко раздражает. Он из-за этого которую ночь спит в моей постели. Конечно, без каких-либо интимных притязаний, но легче-то от этого не становится. По крайней мере рядом со мной его не мучают кошмары.
Да и как тут уснуть, когда чувствуешь его настолько близко. Так и лежу, наблюдая за ним полночи, слушаю его дыхание, кончиками пальцев глажу по щеке и ловлю каждую мимолетную улыбку. И только под утро забываюсь коротким, тревожным сном. А потом с трудом заставляю себя подниматься на работу.
Да уж, хватка у этого мальчишки действительно железная. Сам не замечаю, как отдаю контроль в его неопытные, но настойчивые руки, как выполняю любую прихоть, как покоряюсь ему. И это пугает меня еще и потому, что так опасно для него самого. Поскольку сдерживать себя с каждым днем становится все труднее. И слава всем небесным светилам, что тогда он испугался и сбежал, ведь себя я вряд ли смог бы остановить. Еще чуть-чуть и натворили бы глупостей.
Он очень изменился. От того зашуганного мелкого оборванца, которого я встретил в тот дождливый вечер, уже ничего не осталось. Он превратился в уверенного в себе мужчину, — хоть и все с той же мальчишеской непосредственностью, — немного дерзкого, порой капризного, но доброго и ласкового. И невероятно желанного. Словно я знаю его всю жизнь, и он всегда был рядом, словно между нами нет никаких преград. А все, что было до него, всего лишь сон, одинокий и пустой. Ведь я тоже меняюсь вместе с ним.
— Мистер Мэй, если я не ошибаюсь? — Вздрагиваю и поднимаю глаза. — Майкл Тейлор. Я — отец Роджера.
Прожимаю протянутую шершавую ладонь, и предлагаю ему присесть.
— Брайан. Можно просто Брайан.
Кивает и жестом подзывает официанта. Заказывает бренди, и мне это совсем не нравится. Он так сильно нервничает или имеет пристрастие к выпивке? Смотрит куда угодно, только не на меня, и хмурится. Вижу, как собирается с духом, и все порывается что-то сказать, но молчит. Слова, что ли, подбирает? Я не тороплю, оставляя за ним право начать разговор самому, и пристально разглядываю его.
Человек, который сидит передо мной и судорожно сжимает в трясущихся руках бокал с алкоголем, даже отдаленно не похож на Роджера, будто неродной. Довольно крупный высокий мужчина, почти полностью седой, с широким красным лицом и тяжелым взглядом из-под нависших бровей. Глядя на него, закрадывается странная мысль: может, миссис Тейлор повторно вышла замуж? Но когда он показывает мне семейную фотографию, все становится ясно: сын — полная копия матери, а второй ребенок — маленькая и чересчур серьезная девочка, похожа на отца. Что ж, бывает, что дети наследуют черты внешности только одного родителя.
— Вы правда профессор? — наконец подает голос мистер Тейлор.
— Да…
В подтверждение своих слов достаю документы и протягиваю ему. Он внимательно изучает мой паспорт и пластиковый пропуск колледжа, отдает обратно, и, видимо, решив, что я не стану его обманывать, заметно расслабляется.
— Расскажите, как вы познакомились с моим сыном?
— Впервые я встретил его возле вокзала Кингс-Кросс… — Я ожидаю этот вопрос и готов к нему. Поэтому без утайки выкладываю все, что тогда случилось, не скрывая того плачевного состояния, в котором находился Роджер. Надо отдать должное выдержке мистера Тейлора, пока я рассказываю, ни один мускул не дергается на его лице, и только покрасневшие глаза и еще более дрожащие пальцы выдают его волнение. — …А сейчас, как я вам говорил ранее, он живет у меня.
— Я был в поездке, когда все это случилось, — начал он хриплым голосом. — Все же было так хорошо. Я даже не подозревал… А когда вернулся, то попал в дом, полный полиции. Моя жена не смогла до меня дозвониться, она была в таком состоянии… Детей нигде нет, а она сидит почти невменяемая на диване, и врач… наверное, кто-то из соседей вызвал… Слава Богу, что я приехал почти сразу. — Мистер Тейлор замолкает и залпом осушает бокал. — Тогда мне и сказали, что Роджер сбежал. Вы знаете, почему он это сделал?
Киваю и смотрю в его осунувшееся и старое лицо. Какой смысл лгать ему о том, что случилось, да и щадить его я тоже не хочу.
— Он рассказал мне во всех подробностях. И о школе, и о разговоре с вашей…
— Она не соображала, что делала. Ее это потрясло, вы же понимаете… — Нет, черт возьми, я не понимаю! Как вообще можно было так поступить с собственным ребенком? Но он без сомнений до конца будет оправдывать свою жену. — Не стоит ее винить. Она воспитывалась в строгой семье, где чтут и уважают традиции. Может она что-то не так поняла… Но вдруг предположить, что наш мальчик… ну, что он…
— Гомосексуал, верно?
Болезненно морщится и взирает на меня, как на умалишенного. По его реакции нетрудно догадаться, насколько ему претит одна только мысль об этом. Мне искренне жаль Роджера, ведь когда его отец узнает, что это правда… Не хотелось бы, чтобы мальчишка попал под горячую руку. Возможно, я зря все это затеял? Но скрывать у себя несовершеннолетнего — противозаконно. Боже мой, как же все сложно! И как я ненавижу все эти сложности.
— Мне все равно, кто он… кем бы он ни был — он мой сын. — Что-то я сомневаюсь, что он сам верит в свои слова. — За эти два года я столько всего передумал… почти смирился, даже с тем, что, вероятно, никогда его больше не увижу. И вдруг ваш звонок, который дал мне надежду. Когда мы поедем к нему, мистер Мэй?
— Скоро. Могу я узнать, что вы собираетесь сделать?
Да, в его глазах я точно выгляжу человеком недалекого ума — задаю дурацкие вопросы, один за другим. Он удивленно поднимает брови и недоумевающе взирает на меня.
— Домой заберу, конечно. Разве есть другие варианты?
— А если он откажется? — Мне даже интересно посмотреть на такую реакцию, а испытав на себе характер Роджера, я более чем уверен, что он не захочет возвращаться.
— Как… Что значит откажется? Он все еще под нашей опекой и обязан вернуться в семью.
Усмехаюсь и качаю головой. Если бы все было так просто.
— Он почти совершеннолетний. Два года бродяжничал, питался чем придется, спал, где придется, мерз, голодал, терпел лишения, его избивали, и не раз. Он был на самом дне, совсем один. Вы действительно думаете, что одним своим появлением заставите забыть весь тот ужас, что он пережил, и вернуться домой, как ни в чем не бывало?
— Что вы хотите сказать? — Бледнеет и едва сдерживается, чтобы не вспылить. — Вы думаете, он не захочет… Но я знаю своего сына!
— Знали, мистер Тейлор. Улица меняет людей. Боюсь, что от того мальчика уже ничего не осталось. Он замечательный, добрый, воспитанный, но… внутри него поселился страх, а еще ненависть и сильная обида. Его преследовали в школе, издевались, и когда он обратился за помощью к своей матери…
— Не смейте так говорить о моей жене! Она не виновата, она…
— Она отвернулась от него, — спокойно заканчиваю, но внутри все кипит от злости. Не так, ох, не так я хотел поговорить. Но он слишком вспыльчивый и твердолобый, да и алкоголь не способствует доверительному диалогу. — А я приютил его у себя и дал все, что требовалось. Я все это время заботился о нем.
— Я вам все возмещу…
— Мне не нужны ваши деньги, Майкл, — сознательно называю его по имени, и он тут же вскидывается, но под моим гневным взглядом сникает. Сидит, ссутулившись и виновато разглядывает стол. — Даже благодарности не нужно. Все это я делал для Роджера… Он изменился, ему пришлось слишком быстро повзрослеть и научиться не только защищать себя, но и принимать самостоятельные решения. Он не станет беспрекословно выполнять все ваши требования. Поэтому мой вам совет: не давите своим отцовским авторитетом. Поверьте, вы так ничего не добьетесь, кроме еще большей озлобленности.
— Простите. Я уже в каждом вижу врага. Мы эти два года жили как в кошмарном сне…
— Роджер тоже.
— Да, да, конечно… — мистер Тейлор задумчиво глядит в пустоту, невидящим взглядом, о чем-то размышляя, и после недолгого молчания произносит: — Пожалуйста, мы можем поехать к нему?
— Безусловно, только… Пообещайте мне, что не станете его заставлять и хотя бы выслушаете. Не создавайте трудностей…
— Скажите, а вы с моим сыном в каких отношениях?
Очень «своевременный» вопрос. Но чертовски неудобный. Видимо, моя чрезмерная озабоченность дальнейшей судьбой Роджера вызывает подозрения. Хотя, чему я удивляюсь? Обратное было бы странно. И я почти не лгу, когда отвечаю:
— Мы друзья.
Успокаивается. Подозрительность уходит из его глаз, зато появляется что-то просящее; ему не терпится увидеть сына, и я, как бы мне ни хотелось иного, не смею ему отказывать. Вымученно улыбаюсь, расплачиваюсь за кофе, и мы выходим на улицу.
***
В такси мне становится по-настоящему тревожно; не представляю, как Роджер отреагирует на появление своего отца. Я столько раз собирался ему все рассказать, но так и не смог найти подходящий момент. Простит ли он меня за то, что я скрыл от него правду? Волнуюсь и кусаю палец, но тут же отдергиваю, не хватало только дурных привычек понабраться. Мой сосед тоже не больно-то расслаблен, теребит края сумки и нервно дергает щекой. Ох, даже не представляю, во что все это выльется, но по крайней мере, родители Роджера будут спокойны за него.
Открываю входную дверь и приглашаю гостя войти. Из гостиной доносится звук работающего телевизора, значит, мальчишка где-то там. Заглядываю в комнату и вижу его, лежащего на ковре рядом с неизменной миской мармеладок. Заметив меня, он резво вскакивает, чуть ли не роняя на пол очки, и бросается ко мне. Шустро шарит по карманам, но, не найдя ничего, разочарованно заглядывает мне в глаза. Извини, дружочек, сегодня я тебе ничего не принес, зато привел кое-кого, кого ты точно не ожидаешь увидеть. Тянется ко моим губам, но, наткнувшись на мой ледяной взгляд, сползает, застыв в нерешительности.
— Брай… что…
Натянуто улыбаюсь и киваю в сторону порога, где в непритворном изумлении застывает Майкл Тейлор.
— Роджи… Мальчик мой!
Роджер резко поворачивается, испуганно таращится на отца и еще больше жмется ко мне.
— Папа? Но… Как он нашел меня? — Вскидывает на меня свои огромные изумленные глазищи и бледнеет. Пробую отцепить его пальцы от себя, но их он только сильнее стискивает. — Это ты? Ты его привел? — почти кричит мне в лицо, трясет за лацканы пальто и вдруг обнимает, прижимаясь всем телом. Представляю, как это выглядит со стороны. — Зачем? Что он здесь делает? Я не хочу с ним никуда идти…
— Роджер, хороший мой, — шепчу ему на ухо и поглаживаю по спине, внезапно ставшей горячей и мокрой. Испугался, маленький. Какой же я идиот, надо было все-таки подготовить его. — Успокойся, твой отец хочет поговорить. Слышишь? Просто поговорить.
Упрямо мотает головой, не верит и еще плотнее обвивается вокруг моего тела. Оглядываюсь на мистера Тейлора и только развожу руками, мол, а что я говорил? Я предупреждал, что так будет.
— Роджи… — мистер Тейлор пытается привлечь внимание Роджера, но тот демонстративно отворачивается от него.
Кое-как выпутываюсь из мертвой хватки, снимаю пальто, вешаю в шкаф, предлагаю гостю раздеться и приглашаю его на кухню. Как и обещал, он ведет себя благоразумно. Пока, во всяком случае. Нажимаю кнопку на чайнике и торопливо мою руки. Завариваю чай и сажусь рядом с Майклом, оставляя за собой право разделить отца и сына, для более спокойного разговора.
Роджер появляется спустя несколько мучительно долгих минут, нерешительно мнется на пороге, разглядывая затылок мистера Тейлора, и устраивается на единственном свободном стуле. К чаю не притрагивается, держит руки под столом, наверное, сжимает ладони между ног, как и всегда делает, когда нервничает. Мистер Тейлор разглядывает сына открыто, с облегчением и нескрываемой радостью, Роджер же, поджав губы, взирает на отца из-под насупленных бровей, как на заклятого врага. На меня, естественно, не обращают внимания, и никто из них не спешит нарушать тишину, а в гляделки можно до утра играть.
— Пожалуй, я начну первый, — подаю голос, но Роджер никак не реагирует. А вот я только на него и смотрю. — Роджер, я несколько дней разыскивал твоих родителей, поэтому и задерживался. — Подозрительно косится и щурится. Замечаю, как за стеклами очков темнеют его глаза. Злится. Хотя бы будет уверен, что я не с кем-то развлекаюсь, а то уже не знаю, куда деваться от его ревнивых взглядов. — Прости, что не рассказал тебе сразу, но я не мог поступить иначе. Я думал, так будет лучше…
Какая идиотская фраза, как же она меня раздражает всякий раз, когда кто-то, выставляя себя чуть ли не героем, произносит ее в каком-нибудь фильме. И вот теперь сам произношу ее, только совсем не чувствую себя героем. Мне не в чем себя винить, но от одного вида потерянного и расстроенного Роджера становится гадко на душе, словно я его… предал. Если бы он сорвался и накричал, мне стало бы легче. Но он молчит.
— И нас прости, сынок. Мы с мамой с ума сходили все это время…
— Ага, конечно, так сходили с ума, что не искали даже… — бурчит Роджер.
— Искали, весь город с ног на голову перевернули. И сим-карту твою нашли. Прочитали все сообщения, что писал тебе этот мерзавец… Мама так переживала, что тогда не выслушала тебя, что не помогла… заболела даже. Она очень хочет тебя увидеть, попросить прощения.
Роджер резко вскидывается и смотрит на отца в упор, хмурится, и губы у него дрожат.
— Мама… она… с ней все в порядке?
Мистер Тейлор кивает и даже улыбается.
— Сейчас все хорошо. Она с Клэр дома и ждет тебя. Поедем домой, Роджи. Нужно постараться все забыть и жить, как прежде…
Роджер подскакивает, как ошпаренный, мы даже вздрагиваем от неожиданности. Кипит от злости, сжимает кулаки и краснеет так стремительно, что вот-вот повалит пар.
— Как прежде? Вычеркнуть из жизни эти два года? Забыть, как я у тебя деньги украл и сбежал, потому что не нашел помощи в своей семье? А ведь ты не единственный, у кого я воровал… Забыть, как голодал и шарился по свалкам? Забыть притоны с проститутками, где меня не только подкармливали, но еще и избивали? Забыть, как я спал в коллекторе рядом с крысами и бомжами? Забыть, как в прошлое Рождество чуть не примерз дырявыми кроссовками к земле в надежде получить миску супа? А еще я — педик! Как же вы в глаза людям будете смотреть? Ведь это не болезнь, которую можно излечить, это — навсегда! И что из всего этого ты предлагаешь забыть? Как мне это сделать? — Касаюсь его сжатого кулака, и он сникает, размазывая слезы по щекам, и пытается справиться с подступившими рыданиями. — Я никуда не поеду. — Глядит на меня с такой тоской и надеждой, и я ободряюще ему улыбаюсь. — Я останусь с Брайаном. Он заботится обо мне, как никто другой… И он принимает меня таким, какой я есть, и не обвиняет за это.
Мистер Тейлор сидит мрачнее тучи и цвета почти такого же, прожигает своего сына нечитаемым взглядом. Тяжело, наверное, слышать такие безжалостные вещи от своего ребенка.
— Сынок, тебе учиться нужно, ты и так два года пропустил… — мистер Тейлор пробует вразумить чересчур взбудораженного сына, а сам, как может, старается не терять самообладания. Роджер кусает заусенцы на пальце и отворачивается к окну. — У Брайана своя жизнь, и он не должен о тебе заботиться. Да и по закону он не имеет права… он же чужой человек…
— Нет! — упрямится Роджер, словно его, как маленького ребенка, уговаривают пойти домой из зоопарка, а он не хочет. — Он не чужой мне.
Повернувшись и глядя прямо в глаза своему отцу, выдает: «Я люблю его!», а затем подходит ко мне со спины и собственнически вцепляется в мои плечи.
Своими словами он вышвыривает меня из реальности. Любит… Закрываю ладонями лицо, едва сдерживаясь, чтобы не засмеяться в голос. Какой-то сумасшедший дом. Нет, я подозревал, что мальчишка питает ко мне какие-то чувства, но списывал все на гормоны и горячую молодость, но вот любовь… Звучит невероятно. Я даже в самых смелых мечтах не представлял, что он меня полюбит. И времени прошло так мало. Но как? Хотя я-то чем лучше? Так привязался, что уже и сам не помню, когда бы я о нем не думал. А ведь он постоянно рядом… А вчера, когда он меня поцеловал, я чуть не завалил его на постель…
— Мальчик мой, что ты говоришь? — вопрос мистера Тейлора выводит меня из тяжелых раздумий. — Что значит любишь? Он же… мужчина. Мистер Мэй… Брайан, может, объясните, что здесь происходит?
Мечется взглядом между мной и своим сыном, и замечаю, как начинает покрываться пятнами. Качаю головой, сглатывая сухой комок в горле, но понимаю, что этого мало для ответа, поэтому с трудом выдавливаю из себя:
— Не могу… Для меня это тоже неожиданность…
Чувствую, как на моих плечах сжимаются пальцы и тут же исчезают. Роджер садится на стул, берет мои руки в свои и подозрительно невозмутимо произносит:
— Люблю… — Я позавидовал бы его выдержке, если бы не находился в таком шоке. — И мне все равно, что ты думаешь. Все равно, что вы все думаете! — срывается и с вызовом вскидывается на отца.
Пора сворачивать этот балаган, иначе комедия превратится в драму со слезами и разбитыми сердцами, а то и лицами.
— Майкл, я считаю, на сегодня достаточно потрясений и откровений. Нам всем нужно отдохнуть и успокоиться.
— Роджер, ты идешь со мной! — неожиданно рявкает мистер Тейлор. Вскакиваем все вместе, как по команде, и Роджер тут же прячется за меня. Нашел защитника.
— Нет! — вскрикивает и больно цепляется за мои бока. А вот это уже слишком!
— Успокойтесь! — я уже сам на грани, поэтому, немного повысив голос, прекращаю начавшуюся перепалку. — Майкл, пусть он останется. Здесь он в безопасности. Ну не поволочёте же вы его за волосы по городу, в самом деле. Хотите, оставайтесь у меня, мы поужинаем, и вы лично убедитесь, что я не причиню вреда вашему сыну. Тем более мы столько времени живем в одной квартире. Я Роджеру только добра желаю.
Хватает же благоразумия хотя бы нам, взрослым, погасить конфликт. Криком ничего не решить, тем более с Роджером, он же упрямый и ни за что никого не будет слушать. Привык делать все сам, за себя решать и за других. Это ж надо додуматься вот так беззастенчиво заявить своему отцу: «Люблю…». Интересно, когда он собирался мне об этом сказать? Нет, я с ним точно с ума сойду!
Несмотря на свое взвинченное состояние, несмотря на острое желание тут же забрать своего сына, мистер Тейлор все-таки соглашается. Но я вижу, что это решение дается ему нелегко. От моего гостеприимства он предсказуемо отказывается, идет в холл и одевается. Что ж — это его выбор. Роджер так и маячит где-то у меня за спиной, стискивая мою руку, и боится подойти к родному отцу, словно он его тут же скрутит и насильно утащит. Майкл боится оставлять своего сына со мной, будто бы я тотчас, как закрою за ним дверь, начну развращать бедного мальчика.
А чего же боюсь я? Оказывается, страхов у меня ничуть не меньше. Боюсь, что Роджер не захочет понять и не простит мою скрытность. Боюсь, что отец, пользуясь законным правом, действительно заберет его. Когда я только начинал поиски, то не задумывался об этом. Теперь же вероятность потерять этого мальчишку как никогда реальна.
На прощание мистер Тейлор подходит к сыну и обнимает его, настороженно застывшего, как изваяние, и, посмотрев на меня внимательно и сурово, уходит. Я выдерживаю его взгляд почти с равнодушием, но чувствую затылком другой, не менее грозный. Сейчас и мне достанется… Поворачиваюсь к Роджеру и как можно спокойнее говорю:
— Ну что, ужинать будем?
Растерянно пожимает плечами и плетется в гостиную. А я, переведя дыхание, поднимаюсь к себе, чтобы переодеться. Буря миновала или всего лишь затихла — неизвестно. По крайней мере, пока не поговорю с Роджером. Он-то не упустит возможности воткнуть в меня парочку ядовитых шпилек. Обреченно вздыхаю, спускаюсь и иду на кухню.
Роджера нет, на столе так и стоят три одинокие кружки, и ужином даже не пахнет. Убираю грязную посуду, достаю овощи из холодильника и зову:
— Роджи, ты собираешься мне помогать? — Но в ответ гробовая тишина. Откладываю пакет и иду в комнату посмотреть, чем он там занимается. Сидит на диване, обняв колени, и равнодушно пялится в окно. Кажется таким умиротворенным, но это впечатление обманчиво — пунцовые скулы и напряженная поза выдают его состояние.
— Роджи…
— Я не могу, у меня психологическая травма, — не поворачивая головы, огрызается сквозь зубы.
При всей трагичности ситуации, не могу сдержать улыбку.
— Какая травма? Ну с чего бы она у тебя появилась?
— Ты обманул меня! — Гневно сверкает глазами. — Привел моего отца, мне ничего не сказал. Знаешь, как я испугался? До жути, до сих пор не могу в себя прийти.
Уже по привычке устало тру переносицу. Хочется подойти, взъерошить макушку, потрепать по щеке, чтобы он рассмеялся и прижался к моей руке, хочется хоть немного растормошить, но, глядя в его глаза, полные страха и боли, будто там поселилась вся мировая скорбь, понимаю, что сделаю только хуже.
— Прости, я правда не хотел, чтобы так получилось… надеюсь, что ты хотя бы попытаешься меня понять…
Возвращаюсь на кухню и берусь за готовку, машинально режу овощи, шинкую зелень, а мыслями до сих пор с Роджером. Беспокойство разрастается в груди, разливаясь пульсирующей болью под ребрами. Мне трудно сдерживать себя, когда он такой… Мой хваленый самоконтроль летит ко всем чертям, и я готов уже сорваться в комнату, как Роджер все-таки решает составить мне компанию. Не говоря ни слова, начинает накрывать на стол, разогревает еду и раскладывает по тарелкам. Я же замешиваю салат и сажусь рядом с ним, почти соприкасаясь коленями. Едим молча, он все еще дуется на меня, а я стараюсь сохранять терпение, хоть это и сложно. Он рвется выяснять отношения, я же желаю только одного — чтобы он успокоился.
— Почему ты не рассказал мне про отца? — тянет с упреком, а сам сосредоточенно рассматривает содержимое тарелки.
— А ты почему не сказал, что влюбился?
— Боялся, что разозлишься.
— Вот и я боялся того же, — искренне признаюсь я.
Открывает рот, но тут же осекается. Хмуро ковыряется в салате и мрачно поглядывает на меня.
— Ты мне не рассказывал, что украл деньги… — Замирает с поднятой вилкой. На ум приходит наш первый разговор, когда я только-только привел его домой, и мы вот так же сидели на кухне… Думаю, он тоже это вспоминает. Вижу, как краснеет, смущаясь, но быстро берет себя в руки.
— Мне нужно было на что-то жить. А не признавался потому, что ты стал бы меня призирать…
— Но это же глупо!
И опять тишина, гнетущая и глухая, только слышно, как стучат приборы о тарелки. Становится совсем невыносимо. Он так будет дуться на меня бесконечно. Откладываю вилку и смотрю на него, на его напряженные плечи, на насупленные брови, на все еще красные скулы. Необходимо объясниться, но не представляю, как лучше поступить. Как с маленьким — нельзя, еще больше разозлится, а как со взрослым — поймет ли…
— Роджи, послушай… — Накрываю его пальцы своей ладонью. Он дергается, вырываясь, и роняет вилку. Зажимает руки между коленей и поднимает на меня глаза. Похож на взъерошенного птенца, неуверенного в себе и напуганного. Ладно, попытаться стоит. — Ты еще недостаточно взрослый… вернее, в силу молодости и горячности не сможешь понять, но все, что я сделал — это только ради твоего блага. И я не жалею о своем поступке. — Фыркает и опять обиженно отворачивается. Ну сколько можно? — Наверное, для тебя все кажется простым, но это не так. На мне лежит большая ответственность за твою жизнь, за твою безопасность, а еще я не имею права скрывать, что ты живешь у меня. Я должен был позвонить или в социальную службу, или найти твоих родителей. Я выбрал второе. Они действительно искали тебя, но в Лондоне очень просто затеряться, особенно если нет желания, чтобы нашли. Ты не представляешь, сколько пропавших детей разыскивают и скольких никогда не находят. Не нужно никого винить. И, пожалуйста, не сердись на меня. Я забочусь о тебе, как могу… как умею…
Но против ожидания, он не желает что-то понимать. Резко встает из-за стола, даже не поев толком, и сбегает. Провожаю его взглядом и разочарованно вздыхаю. Слышу гулкий топот по лестнице — значит, поднялся к себе. Заканчиваю ужин в одиночестве, пока кипятится вода в чайнике, мою посуду, завариваю чай и ухожу в гостиную. Поднимаю с пола миску с конфетками, подбираю фантики и включаю телевизор. Не буду сейчас его дергать, пусть все обдумает и остынет, возможно, завтра получится с ним поговорить.
***
Весь вечер пребываю в каком-то странном состоянии. Уже который час безрадостные мысли мучают меня, не желая отпускать; одиночество тяготит, и от этого еще сильнее дергаюсь. Привык, что смешливый и суетный Роджер постоянно крутится где-то рядом, ерзает под боком, задает тысячи вопросов и пристает со всякими глупостями. Сейчас же, несмотря на включенный телевизор, неестественная тишина со всех сторон давит на уши. Его все еще нет, и наверху подозрительно тихо. Вряд ли он так рано лег спать, времени еще и девяти нет. Наверное, опять играет или в интернете сидит.
Решаю все-таки проверить, не для того, чтобы надоедать с расспросами, скорее убедиться, что с ним все в порядке. Поднимаюсь по лестнице на второй этаж и улавливаю шум воды в ванной. Тихонечко стучу и, услышав в ответ раздраженное: «Чего тебе?», облегченно перевожу дух.
— Родж, ты там живой?
— Нет, это тебе призрак отвечает. — Раз шутит, значит, все не так уж и страшно. — Не бойся, пока держусь на плаву.
Отлично, живой! Топиться с горя не собирается — уже хорошо. Да что он там делает так долго? Воду только напрасно льет. Кричу ему вдогонку: «Далеко не заплывай…», смеюсь и, качая головой, иду в спальню.
Спустя несколько минут вылетает из ванной и хлопает дверью своей комнаты. Нет, все-таки не остыл еще. Вздыхаю и сам направляюсь в душ. На полу маленькая Венеция, а в раковине большая свалка. Ну, Роджер! Раскладываю упавшие баночки по полкам, бритвенный станок споласкиваю и засовываю в стаканчик с зубными принадлежностями, мокрое насквозь полотенце кидаю на крышку корзины для белья. На дне ванны валяются флакон шампуня и мочалка. Судя по устроенному бардаку, я бы предположил, что он взвинчен не на шутку. Ладно, чего уж теперь, как-нибудь переживем.
После душа ложусь в постель и беру книгу, собираясь немного почитать перед сном. Вздрагиваю от звука распахнувшейся двери и замечаю, как в спальню врывается голый по пояс Роджер. Волосы растрепаны, глаза горят каким-то нездоровым блеском, губы искусаны, до смешного нелепый в моих длиннющих домашних штанах. Возбужден и решителен, как никогда. А я уж думал, буря миновала, но нет, вот-вот снова грянет.
— Ты поэтому нашел моего отца, чтобы он забрал меня, да? Мечтаешь от меня избавиться? Я надоел тебе?
Не сразу понимаю, о чем идет речь, но его обвинительный тон настораживает.
— Что ты несёшь? Что значит надоел?
Подходит к кровати и резким движением взбирается на нее с ногами.
— Зачем ты нашел его? Хочешь, чтобы я уехал?
— Не говори глупостей, я же тебе все объяснил… — Он упорно не желает слушать. Ну как его переубедить? — Да я, может, только рядом с тобой почувствовал себя хоть кому-то нужным.
— Но он заберёт меня! А я снова сбегу и вернусь к тебе. Я… я… я хочу быть с тобой, Брай, я лю…
— Перестань! — Сажусь рядом с ним и устало тру виски. — Не надо. Не произноси того, о чем пожалеешь. Ты все ещё несовершеннолетний, а я все ещё тебе в отцы гожусь.
— Спасибо, один у меня уже есть и это — слава Богу! — не ты. Тебя я любить хочу…
— Роджи, мальчик мой, я не могу так… Ну пойми же меня, ты ещё такой юный, у тебя столько встреч будет…
— Но я хочу! — настырно повторяет Роджер, и не успеваю среагировать, как он кидается ко мне и обвивает мою шею руками.
— Я не умею о ком-то заботиться. По крайней мере так, как это делают родители. Моя забота — скорее навязчивая опека, тотальное беспокойство и желание держать все под контролем. Ты не станешь это терпеть, надолго тебя не хватит, и в конечном счете снова сбежишь. Только уже от меня. Нам обоим будет больно. Поэтому не стоит, Роджи… — сложно разговаривать о серьезных вещах, когда он вот так близко и обжигает кожу своим порывистым дыханием.
— Но мне нужен ты, — надрывно шепчет мне в шею и ведет носом от ключицы до ямочки за ухом, целует.
Его почти детская мордашка так и светится надеждой. Больно щемит в груди. Мне тоже необходимы все эти забытые ощущения, давно похороненные чувства. Как же просто согласиться и позволить себе снова любить, но… «Он — ребенок, а я — взрослый, — в который раз, с настойчивостью заевшей пластинки повторяю себе. — Это незаконно и аморально».
— Если бы мы встретились при других обстоятельствах…
— При других…мы бы никогда не встретились. — Покрывает поцелуями все мое лицо.
— Остановись! — Нервно сглатываю, выставляю перед собой ладонь и отодвигаюсь на безопасное расстояние, но он тянется следом, хватает руку, которой я только что его останавливал и прижимается к ней щекой.
Льнет ко мне, как ласковый котенок, елозит носом по моей шее, торопливо, беспорядочно целует. А я на грани уже. От каждого прикосновения покрываюсь мурашками, и хочу его как сумасшедший. Ещё немного, и я… Отстраняюсь от него с большим трудом и слишком резко, почти толкаю, и он, не удержавшись, падает на кровать. Господи, как же я жесток с ним! Смотрит растерянно, с обидой во взгляде, поджимает дрожащие губы, и того и гляди заплачет. А я, не в силах этого выносить, ложусь рядом и тихонько зову его:
— Роджи…
Трясет головой, словно отгоняя назойливое насекомое, и прячет покрасневшие глаза.
— Хорошо, — отвернувшись, обиженно бубнит. — Давай сделаем вид, что ничего не было. Оставим все как есть. Я — бродяжка, а ты мне помог, и только. Ты всегда будешь прикрываться моим возрастом, хотя я давно уже не ребенок. Престань считать меня маленьким! — Поворачивает ко мне искаженное негодованием лицо. — А на самом деле я просто противен тебе, поэтому ты постоянно меня отталкиваешь! Представляю, как тебе должно быть мерзко, что рядом с тобой бездомный с улицы. Не переживай, я не стану навязываться. Если хочешь… если тебе тяжело, я могу… — на последних словах голос предательски срывается.
Грубо хватаю его и стискиваю в объятиях, целую яростно, не заботясь о том, что причиняю боль. Протяжно стонет, вцепляясь в меня мертвой хваткой, и никакая сила сейчас не сможет оторвать нас друг от друга. Я не могу так больше, не могу сдерживать ни себя, ни его. Боже, как же восхитительно он пахнет. Дурею от близости и совсем ничего не соображаю. Хочу настолько отчаянно, что мысленно отмахиваюсь от тревожного голоса своей совести, отбрасываю ненужные сомнения, забываю обо всем. Только он, только я, и никаких оправданий.
Как же сладок этот миг! Миг первого прикосновения к горячему юному телу. Он будоражит и ужасает одновременно. И даже глядя на восторженный взгляд Роджера, сложно предугадать как он отреагирует на мои ласки. Возможно, испугается снова, вдруг осознав, что совершает ошибку, и оттолкнет с отвращением. А может быть, задыхаясь от страсти, полностью раскроется. Ему нужно привыкнуть ко мне, мне же следует обуздать свою животную похоть. Чувствую себя новичком, и тем страшнее становится.
Не так уж мало мужчин побывало в моих объятиях, но впервые необъяснимо боюсь навредить, сломать, поэтому каждое мое действие осторожно и терпеливо. Это так неожиданно по-новому, будто я никогда не ласкал мужских тел. Все непривычно мягкое, пластичное и пахнет так умопомрачительно, что мозги отключаются. И звучит, как самая волшебная завораживающая музыка. Моя мечта, мое стремление, мой самый сладкий сон, мой мальчик…
Уложив его поудобнее, раздеваю, удивляясь, что на нем нет белья, но это заводит только сильнее. Кладу ладонь на поджавшийся живот, веду вверх, оглаживая грудь и плечи. Запрокидывает голову, открывая худую бледную шею, четкую линию подбородка, острый кадык. Целую его, даже скорее кусаю, напористо и жадно, языком ласкаю впадинку за ухом и не могу оторваться от его гладкой, мягкой кожи. Ловлю его губы, но он крутится, словно вырваться пытается, и при этом держит меня слишком крепко. Дыхание перехватывает от возбуждения, как бы не задохнуться. Смотрит настороженно и на выдохе хрипит:
— Меня ещё никто так не трогал… Я девственник, Брай…
Девственник… Ну, конечно, я подозревал это, хоть он и провел столько времени рядом с людьми, далекими от нравственности. Он еще невинный ребенок, чудом сохранивший свое доброе, нежное сердце, несмотря на всю грязь и боль, которая его окружала. И как теперь отказаться от него… Он не какая-то уличная сучка, которая за каждый кусок и за каждую шмотку будет отрабатывать своей дыркой, и если ее выкинут после, то даже внимания не обратит. Он такой ласковый и доверчивый, и оттолкни я его снова именно сейчас, то страшно представить, что может случиться.
— Не бойся… — Провожу пальцами по его губам. Он хватает их ртом, посасывает, покусывает и ерзает от нетерпения. — Ты можешь мне доверять. — И он кивает, наконец-то улыбаясь.
Беспорядочно гладит меня, покрывая поцелуями все, до чего дотягивается, хватается за все и сразу, бормочет что-то невнятное. Останавливать его не пытаюсь, потому что сам изнываю от желания поскорее трахнуть его. Секса давно не было, вот и веду себя как несдержанный юнец. А рядом Роджер — молодой, горячий, голодный, от одного вида которого, хочется сорваться, посылая к чертям и разум, и осторожность. В то же время хочется растянуть эту сладостную пытку, чтобы в подробностях запомнить первый раз с ним. Будут ещё другие, сейчас-то я в этом даже не сомневаюсь, но первый раз самый чудесный, самый лучший!
И пока я предаюсь своим фантазиям, млея под его ласками, он изворачивается, толкая меня на постель, сползает ниже, осыпая поцелуями живот и бедра, и я теряюсь в мыслях и ощущениях.
— Роджер… Ро…
Но он не слышит меня и уже где-то внизу копошится с завязками на моих штанах. Задорно глядя мне в глаза, он сжимает в ладони мой член и обхватывает его ртом. Поначалу медленно и осторожно, но немного привыкнув, уже уверенно и слишком смело для новичка. И делает это так умело, словно практиковался в тайне от меня. Мокро и нагло облизывает от основания до самой головки, да еще и причмокивает от удовольствия. Каждый дюйм моей возбужденной плоти старательно вылизан, зацелован и обласкан. О, за такую практику я бы поставил ему высший бал!
Подтаскиваю его к себе, укладывая на спину, и удобно устраиваюсь между разведенных ног. Все происходит как в тумане, все чувства обострены, каждое касание разливается приятной истомой по телу. Больше нет робких взглядов, стеснительно опущенных ресниц, смущенных улыбок, он весь передо мной открыт настолько, что я могу рассмотреть его в подробностях. Кожа нежная и такая светлая, покрытая редкой россыпью родинок, на судорожно вздымающейся груди видны выпирающие ребра — так и не отъелся за столько времени, худенькие руки с миниатюрными, как у девушки ладошками, впалый живот, аккуратный ровный член, который так и хочется облизать, узкие бедра и потрясающая, маленькая, упругая задница — объект моих ночных мечтаний.
Откручиваю крышку флакончика со смазкой, щедро выдавливаю на пальцы прозрачный гель, а Роджер инстинктивно сжимается, словно я мучить его собираюсь.
— Ну, чего ты? Если хочешь… если боишься, мы можем поменяться местами…
Мои слова повергают его в полное изумление, он даже рот от неожиданности открывает. Мотает своей растрепанной головой и выдыхает:
— Нет, я не…не хочу так. Лучше ты…
— Уверен? — И тут догадка осеняет меня: получается, он говорил не только… — Подожди, так ты вообще никогда и ни с кем не занимался сексом? Даже с девушками?
Опять мотает головой и краснеет. Святая Дева Мария! Да что же я вытворяю? Я идиот! Сумасшедший, окончательно спятивший идиот! Я не должен так с ним поступать! Но блестящая серебристая упаковка уже мелькает в его ловких пальцах… Этим добром я закупился ещё в первые дни пребывания Роджера в моей квартире. Вероятно, подспудно лелеял надежду на то, что подобный исход может случиться, или уже тогда желал этого мальчишку, только себе все не хотел признаваться.
Не обращая внимания на мое замешательство, он разрывает пленку, достает презерватив и старательно раскатывает его на моем члене. И когда я проникаю в него, он не вскрикивает, не морщится, а лишь ещё шире распахивает свои дивные глаза, и слезы, выступившие на ресницах, тут же скатываются по вискам, теряясь в волнистых прядях. Замираю на мгновение, проверяя давно позабытые ощущения и давая привыкнуть мальчишке, ведь у него это впервые… Он такой тугой и горячий, наверное, поэтому стало так приятно и так чувствительно. Высшее наслаждение почти на грани боли.
Роджер молчит, и только по его лицу, на котором эмоции сменяются с бешеной скоростью, и по хриплому отрывистому дыханию я понимаю, насколько ему хорошо.
Сознание плывет, все чувства, ощущения сливаются воедино и сосредотачиваются в одной пульсирующей точке, лишь под ладонями чувствую мягкость обнаженной кожи, и только это держит меня на этой планете, только это заставляет цепляться за реальность. И Роджер, раскрасневшийся вовсе не от смущения, а скорее от желания, не выглядит скованно, тянется руками, жадно сжимает меня и охотно подставляется под ласки. Закусив губу, улыбается и смотрит из-под опущенных ресниц, внимательно наблюдая за каждым моим действием.
— Брай, хочу ещё… еще…
Он отдается так самозабвенно, как никто и никогда не отдавался мне с таким пылом. И я готов дать ему все, что он потребует, но остатки здравого смысла бьют по тормозам.
— Не сходи с ума! Подумай… что завтра будет с тобой…
Он едва не хнычет от разочарования, когда я замедляюсь, давая нам небольшую передышку. Всхлипывает, шепотом требует, но я и так понимаю все без слов. На каждую мою даже мимолетную ласку, он прогибается в пояснице, устремляясь навстречу, желая получить как можно больше удовольствия, и так бесстыже стонет, что я, забыв обо всем, срываюсь в бешеный ритм. Мои движения становятся сильнее и глубже; он кричит, сокращаясь вокруг моей плоти, и кончает себе на живот. И я тороплюсь догнать его. Волна сладкой дрожи бежит по телу, время будто замирает, и мир разлетается на куски, а под закрытыми веками, словно разноцветные фейерверки взрываются. И где-то на кромке сознания ловлю едва различимый выдох: «Люблю…».
Понемногу возвращаюсь в реальность; комната обретает более четкие очертания и потолок уже не так кружится. Я словно пьяный. Мое тело, такое мягкое и расслабленное, будто из него вытащили все кости, все внутренности, и оставили только гулко грохочущее сердце. С трудом поворачиваюсь к Роджеру и вглядываюсь в него. Румяный, счастливый, он лежит, свернувшись в клубочек, водит пальцем по моей груди, вырисовывая какие-то одному ему понятные рисунки, и сонно жмурится.
— Надо почаще устраивать тебе истерики, — нагло ухмыляется и закрывает глаза.
***
В конце концов, это должно было когда-нибудь случиться.
Я уже и забыл, каково это просыпаться утром счастливым настолько, что не хочется вылезать из кровати, что-то делать, куда-то спешить, даже на любимую работу. Забыл, каково это просто лежать и наслаждаться каждым моментом тихой и спокойной близости. Роджер, ухитрившись почти полностью распластаться на мне, тихонько посапывает, уткнувшись носом в мое ухо. Он так вымотал меня за ночь, словно мы не сексом занималась, а штангу тягали; даже шевелиться было бы лень, если бы не занемевшая рука и расползающиеся по коже неприятные покалывания.
Осторожно высвобождаюсь из-под него, морщусь от ринувшихся от плеча до запястья колких мурашек и сладко тянусь. Каждое движение отдается ломотой в мышцах, этот неугомонный мальчишка живого места на мне не оставил. Болезненный стон срывается с моих губ, но я тут же умолкаю. Рядом ворочается спящий Роджер, протяжно вздыхает, подсовывает ладонь под щеку и затихает. Давненько я не подвергался физическим нагрузкам. Если уж мне так тяжело, то ему, наверное, совсем худо, заездил я его вчера, дорвался до юного тела. Этот дурной мальчишка все-таки добился своего: соблазнил, воспользовался моей слабостью, а теперь безмятежно дрыхнет, разметав по подушке непослушные пряди. Усмехаюсь, разглядывая его. Он такой красивый сейчас, такой трогательный, зацелованный, заласканный мной до одури. Убираю выбившийся локон с его расслабленного лица, встаю осторожно, чтобы не разбудить, и иду в душ.
Вернувшись из ванной, вижу, что он уже не спит. Лежит на животе, отсвечивая своей маленькой аккуратной задницей, болтает ногами и нахально шарится в моем телефоне. Его нежная кожа пестрит россыпью красных отметин в тех местах, где я ее сильнее всего сжимал. Особенно на плечах и бедрах. На мой вопрос: «Как ты?», он кивает, лучезарно улыбаясь, и возвращается к исследованию моего телефона. Схватив его ступню, начинаю растирать ладонями, чтобы немного согреть, целую в серединку и провожу ногтем от пятки и по всей поверхности до кончиков пальцев. Дёргается от щекотки, вырываясь, и хохочет, уткнувшись носом в подушку.
Направляюсь к шкафу, сдергиваю с бедер полотенце, уже не стесняясь пристального взгляда, которым провожает меня Роджер, и в спешке одеваюсь. О рубашках и пиджаках можно забыть, к черту костюмы, нет времени подбирать что-то более официальное, да и светить засосами перед студентами не хочется. Натягиваю кашемировую водолазку с высоким горлом, чтобы скрыть следы недавней страсти, и джинсы. Впервые в жизни опаздываю, но это даже веселит. Достаю из комода заживляющий крем и бросаю на постель, сам же тянусь за телефоном, но он предсказуемо исчезает где-то в складках смятой простыни.
— Роджи, я опаздываю, верни, пожалуйста, телефон.
— Не-а… Я еще не все твои грязные секретики узнал.
— Мой самый грязный секретик почему-то не спит, как положено послушным мальчикам, а вместо этого капризничает. Я и так только на две лекции иду, чтобы потом подольше побыть с тобой, если еще и опоздаю, то…
Роджер, прищурившись, подозрительно смотрит на меня, и этот взгляд мне совсем не нравится. Что он еще задумал?
— Скажи, вот если бы тебе разбили окно в квартире…
— В каком смысле разбили?
— Ну, обыкновенно: кинули камень и разбили.
Это что за новые игры? Времени и так не хватает, а он выдумывает какие-то глупости?
— И как ты себе это представляешь? Мы живём на последнем этаже.
— Да, что-то я не подумал… — отрешенно глядит в окно и вдруг выдает: — Хорошо, тогда представь, что тебя соседи сверху затопили…
— Роджер, какие соседи сверху? Мы живём на последнем этаже!
— А, черт… Что-то у меня голова с утра не соображает, — смеется и еще дальше под подушку прячет телефон.
— Не выспался? А можно ближе к сути? Иначе я опоздаю…
— Ну, я придумывал причину, чтобы ты не ездил на работу.
— А ещё какие-нибудь идеи есть, безобидные, где не пришлось бы калечить квартиру?
— Ага, есть…
Призывно улыбаясь, переворачивается на спину, демонстрируя свое прекрасное обнаженное тело и полную готовность продолжить то, что мы так превосходно начали ещё ночью. С удовольствием разглядываю его, а затем, не сдержавшись, опираюсь коленом о кровать и наклоняюсь к нему. Целую напористо и жестко, не давая опомниться, отстраняюсь и с загадочной улыбкой перемещаюсь ниже. Медленно лижу его член от основания до головки, обхватываю губами, не разрывая зрительного контакта. Он стонет и выгибается навстречу. Насаживаюсь глубоко до самого горла, и тут же выпускаю, дразня и ехидно подмигивая.
— Потерпи, мой хороший, у меня всего две лекции, а потом я весь твой…
— Нет, Брай… не уходи. — Его ладонь двигается вверх-вниз, ритмично лаская возбужденную плоть, от чего он тихонько поскуливает от удовольствия. Впервые вижу, как передо мной вот так бесстыже, не скрываясь, кто-то себе дрочит. Это до такой степени завораживающее зрелище, что я застываю в ступоре. — Брай… трахни меня, пожалуйста…
Он выгибается от раздираемого его наслаждения, которое не я ему дарю, но это, черт возьми, обалденно выглядит. Возбуждение захлёстывает меня с головой, и я уже хватаюсь за молнию на джинсах, чтобы ослабить давление на пах и стянуть их с себя, но он неожиданно с криком кончает себе на живот. Я даже рот открываю в немом изумлении. Он нагло облизывается и смотрит на меня, распутно улыбаясь. Гаденыш!
— Какого черта ты творишь? — Злость закипает во мне вперемешку с похотью, и его разнузданный вид, красные щеки, мутный взгляд только усугубляют мое состояние. Что за мелкий развратный поганец, я так никогда от него не уйду. — Ты же знаешь, как мне трудно тебе отказывать.
— Тогда поцелуй меня и уматывай.
Тянусь к нему, и он тут же заваливает меня на кровать, кусает мои губы, втягивает в свой рот мой язык и начинает посасывать. Шарит рукой в моих трусах (и когда только успел расстегнуть джинсы?), сжимая и поглаживая, и мне очень, очень не хочется его останавливать. Но я вырываюсь весь мятый и взъерошенный от счастливо хохочущего Роджера.
— Я скоро вернусь, и уж тогда держись. Живым от меня не уйдешь! — Перевожу дыхание, немного успокаиваясь. — И, кстати, тебе принести что-нибудь?
Подползает ко мне, как довольный ласковый кот, трется носом о ширинку, тянет вверх по животу, к груди и, приподнимаясь на коленях, целует в шею, кусает за мочку уха и шепчет так, что мурашки по коже бегут:
— Принеси свой член, а больше мне ничего не надо.
Хочу послать все к дьяволу, поставить его на четвереньки и так отлюбить, чтобы имя свое забыл… Работа… Чертова работа!
— Ты сумасшедший, Роджер, просто изверг…
И с этими словами я спешно покидаю спальню, пока мое самообладание, и так держащееся на честном слове, совсем не рухнуло, и я, наплевав на все свои обязанности, не завалился бы в постель, срывая с себя одежду.
***
Телефон, я предсказуемо забываю дома. Но это к лучшему. За весь день меня никто не дергает, и я успеваю все дела закончить даже раньше, чем планировал. Возвращаюсь с работы в приподнятом настроении, покупаю Роджеру его любимые мармеладки и, как влюбленная девица, спешу домой. Представляю, как затащу его в постель, хотя, подозреваю, именно там он меня и ждет, как зацелую каждый дюйм его желанного тела, как… Улыбаюсь, будто идиот, но прямо перед входом в здание все мое прекрасное душевное состояние мгновенно улетучивается, потому что меня уже караулят.
Мы договаривались на вечер, но он здесь, бодро вышагивает перед подъездом, словно королевский гвардеец перед Букингемским дворцом, и с этим придется смириться. С недовольным видом нервно меряет широкими шагами тротуар, кому-то беспрестанно названивает (уж не мне ли?), что-то бормочет себе под нос. И ведь не обойти его. А так хотелось бы стать невидимкой и проскользнуть незаметно, а он пусть бродит на холоде, как привидение. Может, поостынет немного. Но я взрослый и серьезный человек, и мне не пристало думать о таких глупостях, поэтому я подхожу к мистеру Тейлору и протягиваю ему руку для приветствия.
— Почему меня не пускают? Где вас черти носят, я уже часа два тут мерзну.
Раздражения в голосе столько, что у меня невольно от такой наглости брови ползут вверх. Настроен он весьма воинственно и, кажется, чересчур возбужденным. Улавливаю едва заметный запах алкоголя и мне ох как не хочется впускать его в дом. Он уже нашел выход своей злости в каком-то пабе, но, по всей видимости, не до конца, и она готова обрушиться лавиной и на мою, и что еще хуже, на голову бедного, ничего не подозревающего Роджера.
— Я работаю, мистер Тейлор, надеюсь, я не обязан извиняться за это. А в комплекс не пускают посторонних. Мы договорились с вами на другое время, поэтому ваши упреки неуместны.
— И вы мне не позволите увидеть своего собственного сына? — Насмешливо оглядывает и ждет моей реакции.
— Отчего же… Идемте, раз уж вы пришли. Зачем же вам мерзнуть на улице?
Поднимаемся в полной тишине. Стараюсь избегать его взгляда, а он, кажется, пытается прожечь им в моем затылке дыру. Переживаю, как бы Роджеру не пришло на ум встречать меня нагишом, сверкая всеми пятнами и царапинами. Тогда я точно сяду за решетку, а что будет с ним, даже страшно представить.
В квартире тихо, ни звука, словно вообще никого нет. Но мое вихрастое сонное чудо уже спешит ко мне и с улыбкой сжимает в своих цепких объятиях. Слава богу, одетый! Преданно заглядывает мне в лицо и уже тянется за поцелуем, но я отстраняюсь и нарочито громко говорю:
— Роджер, твой отец пришел. — В раздражении кидаю пакет с конфетками на тумбочку и раздеваюсь. Затем поворачиваюсь к незваному гостю и добавляю бесцветным голосом: — Проходите, мистер Тейлор.
— Спасибо, но в этом нет необходимости. Я пришел за своим сыном.
Роджер напряженно молчит, даже не здоровается с отцом, а только глядит исподлобья. Медленно встает за моей спиной, снова прячась, и тихо, но очень решительно припечатывает:
— Я никуда не пойду.
Что чувствую я? Наверное, впервые на короткое мгновение я лишаюсь всех чувств. Становится так легко, как никогда, я словно со стороны наблюдаю, как два посторонних мне человека разыгрывают дешевую семейную трагедию. А потом весь этот шквал чувств и эмоций, будто бы дожидаясь какого-то сигнала, обрушивается на меня ледяной волной. Я не могу позволить кому бы то ни было забрать у меня Роджера, лишить того, кто мне нужен больше собственной жизни. Я не представляю, что снова буду жить на пару со своим одиночеством, черстветь и проклинать несовершенный, жестокий мир. Но разумом понимаю, что не имею никаких прав на этого мальчишку, и если его отец будет настаивать, я ничего не смогу сделать. И злость от бессилия, и жгучая обида вскипают в моем сердце. Попробую убедить его… Прихожу в себя от того, что Роджер со слезами на глазах трясет меня, умоляя:
— Брайан, прошу тебя, не отдавай меня… пожалуйста, не позволяй ему меня забрать. Брай…
Не так я мечтал провести этот день: в теплой постели, предаваясь любви, и уж точно не ругаясь с разъяренным отцом. Я крепко сжимаю Роджера и смотрю на мистера Тейлора. Он страшен. Такого жуткого, искаженного яростью лица я никогда не видел. И он действительно пьян.
— Мистер Тейлор… Майкл…
— Не смейте вмешиваться! Иначе я приведу сюда полицию и социальных работников. Это вы виноваты…
Он вываливает на меня какие-то нелепые обвинения, и я подозреваю, что в таком состоянии взывать к здравому смыслу бесполезно. Взбешенный отец не способен выслушать и понять. Он кричит и на меня, и на Роджера, угрожая всеми возможными карами и даже Бога приплетает. Роджер рыдает у меня на груди; я сильнее прижимаю его к себе, понимая, что это последний раз, когда я дотрагиваюсь до него.
— Брайан, сделай что-нибудь… Я люблю тебя, пожалуйста… не отдавай меня…
Я ничего не могу изменить. Как бы я ни хотел, что бы я ни делал, но закон на стороне безумного в своей ярости отца. Я должен отпустить, как бы тяжело мне ни было. Если бы не вчерашняя ночь, мне, наверное, было бы легче, но я уже вкусил это юное тело, я был отравлен ядом его нежности и безудержных ласк. И сейчас мне словно предстоит оторвать от себя кусок живой плоти. Так больно мне никогда не было. А Роджер все умоляет меня, и даже крики мистера Тейлора не в состоянии заглушить его горячего шепота сквозь рыдания. Это невыносимо, еще чуть-чуть, и я наделаю глупостей. Закрыв глаза и глубоко вздохнув, я отдираю от себя рыдающего мальчишку и на удивление твердо, сумев подавить дрожь в голосе, произношу:
— Твой отец прав, тебе нужно собираться. Я не должен тебя удерживать.
Он вздрагивает, как от пощёчины, осматривает меня мутным взглядом и сникает. Багровый от злости отец тут же успокаивается: он добился своего и теперь, может быть доволен, что вырвал из лап развратника своего несчастного сына. Между нами повисает оглушительная, гнетущая тишина. Роджер отшатывается от меня и, сгорбившись, медленно плетется наверх. Я же стою, как изваяние, с трудом сдерживая в себе всю ту адскую кучу эмоций, что бродят в моей голове, и стеклянным взглядом пялюсь в стену. Я трус, жалкий и мерзкий, потому что мой уютный, выстраиваемый годами мир, моя карьера и безупречная репутация, мое благополучие, наконец, становятся важнее слез и израненной души какого-то бродяжки.
Чувствую себя ничтожеством, потому что не готов бороться за мальчишку с его семьей. В конце концов, они законные родители, а я, по сути, чужой человек. В моей размеренной жизни не место такому хаосу. Именно об этом я думаю, когда смотрю на довольную и все еще покрытую нездоровыми красными пятнами физиономию мистера Тейлора. Именно этим себя утешаю, когда вижу уже одетого Роджера, спускающегося в холл и оглядывающего меня мертвыми, потухшими, полными презрения глазами. И когда его рот, этот красивый, дерзкий рот, целовавший меня с таким жаром, шептавший слова любви, счастливо хохотавший еще сегодня утром, произносит всего одно слово:
— Ненавижу…
…Мое сердце разлетается вдребезги.