Монтпилиер, Вермонт.

Два дня спустя.

Солнце было уже в зените, но о том, чтобы улочки одного из самых малонаселённых городов США опустели не было и речи. Местные, не боясь зенита и влажной жары, в свой законный выходной отдыхали под яркими лучами, стригли газоны на площадках перед домом, предусмотрительно нацепив панамы и кепки, кто-то устраивал пикники с барбекю на заднем дворе, а кто-то позвав соседей, отдыхали в тени веранд, попивая холодные соки, пока дети с визгами плескались в надувных бассейнах и бегали с друзьями по улицам, поливая прохожих из водяных пистолетов. Магазины и кофейни, где было больше народу благодаря кондиционерам, тоже работали словно в будничный день, даже более продуктивно, и официантки не успевали разносить холодные напитки уставшим от зноя посетителям и «Что-нибудь сладкое, но только не калорийное!».

Жизнь текла своим обычным, для этого городка, чередом, размеренным, но сегодня более беззаботным и веселым; работяги собирались в барах попивая холодное пиво и обсуждая какие нынче новые законы в их Штате, и доходы с около городских фермерских угодий, пока их жены и матери решались оставить маленьких детей с нянями и бабушками и пойти релаксировать в салоны красоты. Благодаря той же отличной знойной атмосферы расслабились даже полицейские, поотогнав патрульные машины в густую тень зеленых деревьев, и лениво переговариваясь по рации о разных случаях или травя байки, но всё ещё патрулируя свои участки, хотя, в их городе да и в такую жару, даже самые ушлые воришки не захотят совершать преступления и двигаться лишний раз.

В одной из местных церквей, а точнее в приходской христианской как раз закончилась обеденная служба, на которую, впрочем, никто из местных так и не пришёл, кроме миссис Солар, которая за свои восемьдесят девять ни разу не пропускала ни одну службу. Однако сегодня, поскупившись своими прямыми обязанностями подойди к пожилой прихожанке и выслушать очередное сетование на то, как плохо живется в городке, где так мало приличных и верующих, пожилой отец Дигори давал последние наставления новому поколению, можно сказать тем, кто будет его теперь заменять на службах и проповедях, ведя все церковные дела и оберегая паству. Он, как давно уже отслуживший свое, наконец и по просьбе городского совета, решился уйти на пенсию, и по причине плохого здоровья переехать к своим родственникам в Мэн. Конечно, отцу Дигори было очень совестно и откровенно жаль оставлять свою паству, пусть небольшую, но к которой он привязался и знал каждого чуть ли не наизусть — с рождения. Однако, святой отец был уверен, что его приемники, направленные сюда, а точнее вызвавшиеся служить здесь и приехавшие прямиком из Христианской Епархии в Вашингтоне, составят достойное продолжение, и даже, возможно, смогут завлечь в Дом Божий большее количество людей, сделав благое дело.

Старик, почесывая седую густую бороду, тяжело вздыхал, но милостиво слушал, когда его очередное предложение по советам, как вести службу, прерывали и правильно доканчивали; четко, выверено, и со знанием всей терминологии и ведения церковных дел, ну и конечно эти двое молодых священников были с прекрасным духовным настроем, что не могло не радовать отца Дигори, успокаиваясь и понимая что окончательно он может покидать службу с чистым сердцем. Хотя всё же в одном старый священнослужитель сомневался, что терпимости к нынешним реалиям и людям у такого замечательного духовного человека, как отец Контин, и отец…

Нет, судя по их благочестивому настрою и миролюбию в глазах всё же должно хватить, и терпимости и воли! И вздыхая порой задумчиво и тяжко, все равно в душе отец Дигори сетовал, что стариков в городе мало осталось, а нынешняя молодёжь и вовсе не ходит в церкви. Плохо это, непорядочно, и к чему такая тенденция приведет молодое поколение? Но, быть может, ещё есть надежда?..

И пока он сетовал да пытался подсказать что-то новых священников этой церкви, продолжалась жизнь солнечного города. Старенькая миссис Солар, повздыхав, но не ставшая отвлекать священнослужителей, осторожно сходила со ступеней церкви вниз, придерживая как можно ниже козырек светлой шляпы, даже жаркое солнце не обжигало кожу, однако старушка приостановилась, и завидев два ярких автобуса проехавших по соседней центральной Мэйн-стрит, вздрогнула недовольно покачав головой. Вот и началось.

Начало лета, начало шумного безумия, потому что к здешним старикам и некоторым семьям, родственникам сплавили на каникулы непоседливую шпану и визгливых, слишком вызывающе одевающихся девчонок. И вправду, два некогда бывших экскурсионных автобуса проехали ещё один квартал и наконец остановились, как и всегда до этого возле кондитерской мисс Морис, высаживая стайки разномастных детей и подростков от двенадцати и до восемнадцати. Поверенные присматривать за молодёжью высадились вместе с ними, и под общий гул пытаясь, если уж не угомонить буйную уставшую толпу, так хотя бы быстро сориентироваться и найти родственников и тех кто пришел за всеми этими обормотами.

Вот за двумя близняшками подъехала машина — старый, но ухоженный и начищенный мустанг красного цвета, и отец, очень давно не видевший своих дочерей, быстро помог им забрать две тяжелых розовых рюкзака и запустил в машину, под довольные визги наскучавшихся девчонок; вот недовольный чем-то тинэйджер фыркнув и без посторонней помощи выбравшийся из второго автобуса, прошел мимо визжащей толпы прямо в кондитерскую, с порога горланя — Ма, я вернулся! А вот девчушка, лет четырнадцати, воодушевлённая приездом к родной сестрице и дядюшке рванула из автобуса так, что споткнулась на последней ступени и чуть не рухнула на потрескавшуюся плитку тротуара, благо в последний момент её за лямку надетого рюкзака поймал брат. Беловолосый парень, старше её на два года, шипит о том, какая же она дуреха, но проконтролировав последний шаг младшенькой сам наконец выходит, и под непереставаемые довольства сестрёнки, которая радуется приезду, не угоманиваясь, быстро утаскивает её от потенциальных подружек, в сторону недалеко припаркованного черного пикапа, возле которого уже ждёт их привлекательная молодая женщина с, как всегда, выкрашенными радугой волосами и в военной комуляжке и черном на лямках топе.

Каждый сейчас развозил детей по домам или они сами, сбиваясь в кучки, торопились к своим близким и родным. И пусть весь этот яркий переполох досаждал каждый раз своим непоседством и упрямством, но определённо для большинства города автобус привез визгливое, надоедливое, но то ещё счастье, и у местных больше поднялось настроение, а пацан тинэйджер, сменив гнев на милость, поцеловав маму, что работала в кондитерки, надел фартук и принялся ей сразу помогать. Потому что обещал и вообще соскучился, больше было не нужно притворяться сволочью, как в Нью Йорке. Жизнь в Монтпилиере стала ещё более яркой и насыщенной. Шел третий день жаркого июня.

***

Они вымотались, устали в этом жарком, пропахнувшим освежителями и старой обивкой автобусе, под визги малышни и басы тупых подростков, но даже так энтузиазм никуда не делся, и с ноги открыв лётную дверь веранды, Эмма стаскивает с плеча рюкзак, бросая его прямо на пороге коридора и горланит во всю глотку:

— Нииик! Мы дома! Я могу уже сегодня сгонять на вечеринку с Кейтлин? Ну позяяя! Ник?!

— А орать ещё громче мы не умеем? — усмехается зашедшая следом за Джеком Туф, прекрасно зная безумный характер Эммы, и словно действительно подливает масла в огонь; и девчонка, восприняв саркастичный вопрос, как подсказку, набирает в легкие ещё больше воздух, чтобы как следует заорать, но её брат сразу приставляет ладонь к губам девчонки портя ей весь настрой и слыша с лестницы тяжелые шаги. Норт.

— Дети! — пожилой мужчина, но вовсе не скажешь, что тощий и одрябший, довольно резво спускается вниз и сразу сгребает двух непосед в свои медвежьи объятья, чуть не задушив при этом младшенькую, хотя она так рада, что мало обращает на это внимание, лишь пищит счастливо, действительно соскучившись по любимому дядюшке.

— Мы тоже по тебе скучали, дядя Ник, — первый выворачивается из объятий парень, ну не любитель он телесного контакта и нарушения своих границ. Вот Туф обнять — это святое, а вот Ник… ну как-то побаивается он, учитывая габариты дядюшки, который на американца похож, как олень на динозавра. Все же норвежская кровь даёт свои плоды. Фрост усмехается и качает головой, перекидывая свой рюкзак в другую руку и улыбаясь создавшейся атмосфере.

— Наши комнаты…

— Да-да, — все-таки выпускает из объятий Эмму Норт, кивая на верх, — Те же две раздельные. Хотя и не понимаю я, как вы так начали жить порознь?!

На это недоуменное Эмма только хихикает смущенно, Джек же закатывает глаза, хлопает седоволосого здоровяка по плечу и идет устало наверх. И только Туф с неким укором смотрит на Ника.

— Да что? — не понимает он, — Что я такого сказанул опять?

— Ну конечно ничего, Норт. Всего лишь на полном серьёзе спросил у девочки подростка и её более старшего брата, которому через год стукнет восемнадцать, почему они не делят одну совместную комнату, — девушка качает головой, и перекрутив связку ключей в руке, кидает ребятам, которые уже поднялись до самого верха лестницы и скрылись из виду:

— Вечером спускайтесь, Ник приготовит свое коронное, а я притащу вкусности с работы. Ник, прости, но без меня! Эш согнал всех с работ, а у нас ещё два фургона разгрузить надо, так что я сначала на ферму, потом на смену.

— И ты оставляешь меня с этими двумя непоседами? — картинно возмущается пожилой мужчина, вскидывая руки и упирая их в бока.

— Да ладно тебе! Иди готовь всё к ужину, а этим пока не до веселья, ты ж видишь они никакие по такой жаре приехали. Сейчас примут душ и, скорее всего, вырубятся до вечера.

Норту нечем крыть и он сдается, смотря, как миниатюрная Туоф выбегает из дома, ловко запрыгивает в массивный по сравнению с ней пикап и прекрасно сдав назад, выруливает и уезжает, дав по газам.

— Вот же ж шельма! — фыркает он, но вспомнив, что в меню ещё сегодня и запеканка, мчится на кухню, чтобы достать из духовки основу под начинку, томившуюся в глиняных горшочках.

***

Над городом давно уже нависла предзакатная тень, и солнце ярко оранжевым диском медленно уходило своим ободком за горизонт, создавая острые пиковые тени от некоторых знаний и церквей, что простирались чуть ли не с одного конца города и доставая до другой части. Дети, до этого весь день игравшие под палящими лучами солнца, наконец утихли, выплеснули всю энергию и азарт за день, и сейчас вяло сидели за столами, ужиная вместе со своими близким, и старались как можно быстрее доесть и подняться к себе, чтобы забраться в компьютерные игры. Кофейни наконец зажгли фонарики на террасах и начали выносить лёгкие столики со стульями, чтобы гуляющие парочки и пожилые люди смогли отдохнуть под прохладой и освежиться коктейлем или просто попить успокаивающего чая с травами. Жизнь, ещё днём бурно кипящего городка сейчас постепенно стихала, оседая уютной тишиной, разбавляемая лишь шелестом ветерка, колыщащего деревья и то тут, то там разговорами людей, которые отмучавшись или навеселившись на жаре, наконец смогли вдохнуть прохлады и успокоиться, и сморившее их умиротворение не толкало на что-то яркое и буйное, скорее тихое, домашнее, мягкое и хрупкое. Выше к северо-западу пробили с задержкой на три секунды сразу два колокола из двух церквей. Пошел девятый час вечера.

***

— А Билл мне такой говорит — ты чего, Эмм, это не круто! А Алекс подхватывает, тапи да, сейчас всё на электроник забили! И я типа такая — че? А Билл снова такой… — девчонка всплескивает руками, изображая сразу же взрыв с характерным «буф!» и заливается смехом, пока её веселье таким же довольством и смешками поддерживает Туоф. Что, конечно, нельзя сказать не понимающего ни слова Ника, и скептично посматривающего на качающийся пудинг Джека.

— Ничего не понял, кроме имен, — Всё же выдает Норт, фыркая и вновь принимаясь за салат.

— Эмми о том, что ребята, с которыми она дружит, не понимают её музыкальных направлений, как бы она не хотела их завлечь. — тактично тихо переводит Туф, осторожно пнув Ника под столом.

— А-а-а! Так вот оно что! — тянет с понимание мужчина, и прокашлявшись под взглядом непонимания племянницы, с большей охотой переводит тему, — А что же ты, Джек? Так и не приобрел друзей? Кажись у тебя ведь здесь…

— Да, друг есть, я помню… — совсем кисло улыбнувшись, парень кивает, — Просто в последний раз мы с Джейми плохо расстались, и не факт, что он в этот раз захочет со мной общаться. А так у меня всё по прежнему, Ник. В школе у меня так и не появилась знакомых, и уж тем более друзей, а в интернете я привык быть инкогнито, по-прежнему, да и внимание в нашей семье за двоих получает только Эмма.

Его фраза бы показалась слишком едкой и саркастичной, если бы Джек так воодушевлено не улыбался при этом, делая весь свой рассказ не более чем шуткой, и только опытная и отлично знающая характер подростка Туффи что-то поняла для себя, впрочем, так и не сказав никому, даже не подав вида. Не зачем, Джеку ведь и так нелегко было рассказать про себя в насколько легкомысленной форме.

— Джек, — Ник, благо сидевший всего через один стул от подростка, аккуратно положил свою большую пятерню на плечо парня, привлекая тем самым его внимание, и когда Фрост заглянул в его глаза, то здоровяк очень серьезно, уже без того веселого настроя мирно заговорил, — У тебя все ещё наладится. Вот увидишь! Я уверен, уже этим летом ты встретишь замечательных людей, и даже друзей, которые научат тебя, как контактировать с внешним миром, и с которыми тебе будет очень комфортно и счастливо, и твоя душа наконец успокоится. Ты только верь и немного ещё подожди. Держи свое сердце открытым, и с Божьей помощью всё у тебя станет хорошо.

— Эм… — в повисшей удивлённой тишине, Джек, вообще не привыкший ни к такому тону, ни к настрою, и уж тем более таким словам, только нервно кивает, осторожно отстраняясь, и делая вид, что хочет попробовать вот тот вкусный морс. И чего это Норта занесло в такие дебри?

За столом возникла некая неловкая пауза, которую все же пришлось нарушать Туф, однако и она тоже не ожидавшая такого воодушевленного пожелания-наставления от вечно весельчака и добродушного пофигиста Ника, задумалась — с чего это он так? — но понимая, что её подозрения начали со странностью сбываться все точнее в этом месяце. Но Туффиана, как более мудрая представительница этой семьи естественно не стала портить прекрасный ужин своими расспросами, и потому она обратилась вновь к Эмме, сначала расспрашивая, как общие дела в школе, а после к Джеку, решив, что пора узнать, куда мальчик в следующем году решит поступать.

Так, сгладив странный разговор и слова Норта, с новой темой и поднявшимся настроением все вместе они смогли продолжить отлично приготовленный ужин. Ведь в этот раз Ник совсем уж расстарался для племянников, сделав говяжий окорок в сливочно-сладком соусе чересчур сочным и со специями, за что и был вознагражден бурными восхвалениями от несмолкающей Эммы и даже Джек расщедрился на что-то вроде — это было одно из твоих самых удачных приготовлений, просто объедение, Ник!

— Да это ничего, детишки! Наедайтесь полезного мяса, это не ваша супер городская соевая мясонина из супермаркета, а молодой бычок! Я вчера сам валил! Однако предупрежу, что с завтрашнего дня у нас в рационе новые блюда, и я уверен, они вам более даже чем сегодняшние придут по душе, но а пока налетайте, впереди ещё второе, запеканка и десерт!

Воодушевленные дети и даже удивленная такими вкусностями Туоф только продолжают благодарить и восхвалять опытного кулинара, и никто из них уже не придает значения этой важной фразе расплывшегося от довольства и похвалы Ника. И дружная семья продолжает прекрасный ужин, смеясь и засидевшись в свою первую ночь до часу, потому что каникулы, потому что Эмма мечтала об этом ещё с самого мая, потому что и Джек, разморенный едой и последующими десертами и чаем, с натуральным кленовым сиропом, подперев голову рукой, не хочет спать, с удовольствием слушая курьезы и истории приключившиеся с Туф и Ником за эту зиму.

***

А на следующий день, пока Эмма вихрем собиралась к подругам, которых не видела целый год, Джек пытался понять, хочет ли он вновь начать общаться с Баннеттом. И вроде не ссорились же. Точнее… Парнишка вздохнул, откидывая принесённую Туф одежду с того лета, в которой можно было не опасаться выйти, как в магазин, так и облиться грязью, и в последующем спокойно выкинуть испортившуюся ткань. Но нет, не в этот раз, это он точно не наденет. Ему, как оказывается, совсем не идет зелёная клетка.

Чушь! И дело вовсе не в одежде. Фрост просто нервничал. Вот вроде всё позади, он почти взрослый самостоятельный человек… А с другом помириться боится. Ну... как боится. Просто Джейми из года в год, вроде и живя не в таких испорченных современных городских условиях, как сам Джек, начал на удивление быстрое меняться и далеко не в лучшую сторону: парнишка стал драчливее, задиристей, взял пример с плохих здесь ребят хулиганов, повадившись брать что-то из магазина и в принципе не иметь никакой совести.

Поначалу Джека забавлял такой дерзкий друг, который из тихони начал показывать себя со стороны лидера, но под конец того лета даже Джек, который был тем ещё проказником и порой любил наводить хаос за собой, оставляя негодующих горожан и ругающихся бабулек, резко холодел, впадая в ступор, когда Джейми стал вытворять полную дичь. И ладно — попасть камушком и разбить фонарный столб, сколько такого делают дети и подростки? Но взять камешек поувесистее и пульнуть в кошку, просто потому что она весело убегает от страха — это уже не та граница за которую стоит переступать.

Джек стопорил друга сколько мог, отговаривал, потом уже, когда увидел, что Джейми с тремя другими такими же отбившимися от рук хулиганами загнали мальчишку-тихоню младше них в подворотню и решили над ним поиздеваться, сняв все до трусов, не выдержал, давая впервые в жизни другу в морду. Именно так, потому что исказившееся от садизма и злости лицо Джейми нельзя было назвать в тот момент именно лицом. Завязалась потасовка, из которой Джек нехотя, но вышел победителем, с окровавленной губой от удара друга, который бил специально точно и со всей силы, подранной толстовкой и собирая толпу возле того переулка.

Фросту тогда не влетело, потому что это был его первый прецедент, равно как и его злая фраза — закрыть Джейми хотя бы под домашний арест, потому что совсем охренел! Тогда он впервые разговаривал со взрослыми полицейским на равных и тогда же впервые заматерился, потому что слишком сильно был разочарован, обижен и зол на Баннетта. И так и сделал. Двоих других хулиганов постарше всё же закрыли на ночь в изоляторе, а Джейми сдали на руки родителям, пригрозив сообщением о опеку и штрафом.

Да... клетчатое Фросту вообще не идёт. Парень морщится, выныривая из воспоминаний. И всё же стоит надеть обычную футболку, как он всегда и делал; темно-синюю и обычные джинсы, с летними кроссами. Как же он ненавидел ходить в обуви в теплые месяцы, но сейчас не та погода, чтобы ходить босиком, ноги ведь сжечь можно нафиг.

В конце, растрепав белые волосы на голове острым ежиком, и тихо что-то пробурчав о том, что наказала ему мать, парень всё же собрался с духом и спустился вниз, стоически решив пойти к Джейми и хотя бы попытаться поговорить. Вдруг не всё ещё пропало?

— Ник, я к Баннетту! До вечера не ждите, — кидает парень, спрыгивая с подножных ступеней лестницы и выбегая из дому.

— Хорошо, только без всяких потасовок, юноша!

Джек на это только фыркает, но не говорит то самое, что крутится в голове, — а вот это уже не зависит от меня.

***

Постучавшись в непримечательную, равно как и все остальные на этой улице, дверь, Джек сделал глубокий вдох и следующий тихий выдох, стараясь окончательно успокоиться. Наконец послышались шаги и ему открыли; как он и ожидал — мама Джейми.

— Доброго дня, миссис Баннетт! Простите, что без приглашения, но я…

Закончить ему не дали, обрадованная женщина с возгласом — «Это ты, Джек!» порывисто его обнимает и треплет по волосам, как своего собственного сына. Не ожидавший такого Фрост, растерян в первую секунду, но после сам обрадовавшись теплому приему искренне обнимает добродушную женщину в ответ.

— Я тоже очень рад вас видеть, — слегка смутившись и потерев затылок, когда его отпускают, признается Джек.

— Ты наверное к Джейми? Ох, Джек, боюсь вы разминулись. Джей ушел к тебе несколько минут назад. Думаю, ты его перехватишь на Мейн или в вашем любимом парке...

— Ого!.. — словно у него из под ног почву выбили от такой хорошей новости, но сразу сообразив, Фрост сияет довольной улыбкой и уже мчится через дорогу, на другую сторону улицы, махнув женщине на прощание.

Джейми захотел сам к нему прийти! Джейми значит не сердится! Прям груз с плеч, и наверное даже с души. Джек, довольный такими новостями все же не спешит на указанную улицу, равно и в парк, он прекрасно знает, где сейчас может быть его друг, и по какому маршруту тот попрется. Поэтому, свернув ещё через две узкие улочки налево, к северу, беловолосый парнишка идя быстрым шагом всё гадает, как только он встретит друга, что скажет ему?

Что изменилось? Почему слова Джейми, кинутые тогда в пылу драки и ненависти, сейчас кажутся обесцененными? Как такой, как Джейми, смог его простить? Ведь для Джейми — Фрост был в этом уверен — тот его поступок был предательством. Что изменилось за этот год?

Не успел Джек окончательно подумать над этим, взвесить все «за» и «против», как наконец показалось то место, где они с Джейми любили отдыхать — это был небольшой сад, с притоком от местной реки, где всегда было зелено, прохладно от воды и тяжелой зеленой листвы старых деревьев, что своей кроной создавали пологи, под которыми любители уединиться гуляли часами, или сидели возле самодельных клумб, успокаиваясь или медитируя.

И сейчас это место навеяло воспоминания, каждое по отдельности и все скопом, так, что Джеку показалось, что он задохнулся не от быстрого бега, а от произошедшего здесь много лет назад. А ведь так было круто быть детьми и не знать подстав взрослой начинающейся жизни... И неужели даже он становится моралистом, с оценкой злобного циника? Да нет, Джеку всего-то от волнения приходят глупые мысли в голову!

И вот остановившись и оглядевшись, Фрост с каким-то облегчением осознает, что в общем-то ничего не изменилось. Садок всё тот же, разве что больше высаженных цветов, обложенных камнями, как декоративные клумбы, тонкий ручеёк все такой же журчащий и даже на расстоянии от него тянет спасительной прохладой, и... сидящий неподалёку паренек, возле края того журчащего потока прозрачной воды. Всё такой же на вид Джейми, чутка только вырос, но привычку носить кепки и эти старые замшелые шорты у него осталась.

И беловолосый парень сейчас стоит, как дурак, не зная, что делать — окликнуть ли Джейми или просто вот так постоять, создавая иллюзорную картину, как будто не было той ссоры. Вычеркнуть тот год из памяти и представить, что у них все та же дружба и понимание?

— Джек? — словно зная, что Фрост уже пришел, Джейми сразу поворачивается и так солнечно улыбается, что Оверланду точно кажется, что это всего лишь его придумка.

Ведь не может же быть так всё хорошо? И что произошло за этот год с Джейми? Но ответить надо или что там вообще говорят, после неудачного расставания? И пока друг поднимается с места, отряхиваясь от травинок, Джек неуверенно ещё поднимает руку, взмахивая в приветливом жесте и так же неуверенно, всё ещё с опаской, улыбается в ответ.

— Привет, Джей, — тихо произносит Фрост.

— Ты чего это, призрака увидел? — удивившись взгляду друга, присвистывает Баннетт, подходя ближе, — Эт вроде тот же я…

— А… Ага, — Джек и рад бы, только на всю странность очень уж Джейми дружелюбный и миролюбивый, — И что, даже не плюнешь мне в лицо?

Всё же не выдержав, беловолосый говорит это стоически смотря в зеленые глаза парня напротив; Джек поймет, если это дружелюбное приветствие всего лишь наигранность, поймет, если друг сменит свои реакции — милость на гнев, поймет даже наверное, если его опять обзовут, и готов сейчас услышать уже любое, ведь не проходит все так бесследно, как показывают в глупых подростковых фильмах.

— Да за что? — искренне удивляется Баннетт, но сразу видя серьезность в голубых глазах Фроста сбавляет свой веселый настрой, видимо поняв к чему это, и сам осторожно качает головой, слегка даже погрустнев, — А… Ты про то самое. Понимаешь…

Джейми отходит на пару шагов назад и вроде как засматривается на слегка усилившийся поток речушки, улыбается грустно и тихо поясняет:

— Ты это… прости меня. Я плохо тогда поступил. И не только с тобой. Знаешь, я сам не знаю, что нашло… Не знаю, что творилось со мной. Но я стараюсь исправить это, стараюсь жить во благо теперь, не вредить, не грубить, — он разворачивается полностью к Джеку и внимательно смотрит в глаза, произнося, как ему кажется, очень важные и правильные слова: — Я не хочу теперь причинять лишь боль тем, кто меня любит, я хочу дружить и делать добрые дела, Джек! И первое и самое главное это для меня ты, в смысле... Не пойми не правильно, но ты был со мной до конца, старался образумить... И ты даже не представляешь, насколько я тебе за это благодарен и мне стыдно за себя, за то какой… мразью я был. Если сможешь простить и дружить со мной как и прежде, это будет для меня самым лучшим посланием с небес!

— Да… — Джек замолкает, прочищает горло, чуть не дав петуха от такой в кой-то степени жуткой речи друга, и оглядев того очень пристально с ног до головы, осторожно отвечает: — Да ладно тебе. В смысле, конечно! Я конечно хочу с тобой общаться дальше и я тебя простил давно, Баннет. Ты ведь знаешь, я отходчивый, долго злиться не могу. Просто... ты меня поражаешь, вот честное слово!..

Однако Оверланд наконец улыбается счастливо, запихивая глубоко-глубоко внутрь свою хорошую интуицию, которая так и шепчет — что-то тут не так, и со вздохом облегчения протягивает Джейми руку для окончательного примирения. И Баннет не заставляет себя ждать, просияв так же счастливо, даже как-то очень светло и добродушно, и преодолев небольшое расстояние, крепко жмет руку Джеку.

— Друзья? — стараясь скрыть свою неловкость и смущение от таких порывов вечно скупого на откровенность и рукопожатие Джейми, спрашивает Фрост.

— Конечно друзья, Джек! Конечно!

***

Они прогуливаются по тому же садку ещё около получаса, проговорив о том, кто как провел начало этого года, какое было прошлое Рождество, что подарили родители, как дела в школах и все возможное, что могут вообще обсуждать два подростка, не видевшись целый год. Джек смеется некоторым шуткам Джейми, и вроде как успокаивается; в чем-то Баннет не меняется, с его слегка придурочными и похабными шуточками, и наверное просто Фрост не ожидал сразу такого воссоединения, вот и не признал искренне раскаяния друга, а ведь на самом деле в этом и нет ничего плохого. Так ведь? Ну пускай нетипично для поведения острого, как разбитая ваза, Джейя, но всё ведь не должно идти, как прежде иль гладко и стабильно, да? Бывают сбои и вообще люди меняются, а ни тем паче — переходный возраст, все дела. Впрочем, парнишка забывает и свои размышления, сорвав и общипывая веточку акации, пока они по уже сотому, наверное, кругу обходят сад, переходя через декоративный мостик.

— Я рад, что ты вернулся в этот год, — после недолгой паузы, признается Баннетт.

— А как же! Эмма захотела сюда, да и я устал от суеты больших улиц. А здесь… Туф, Ник ну и ты, плюс спокойно, тихо. Как всегда в общем прекрасно, — Джек останавливается, чтобы развести руки в стороны и потянуться, смачно при этом зевнув, всё же этот садок очень сманивает ко сну, здесь прохладно и тихо вопреки шумным улочкам и палящей жаре, словно отдельный параллельный мирок.

— Да, тихо. Только все эти парни соседские... Недавно приехавшие новички, подросшие сёстры да братцы оставшихся. Знаешь, Джек... Они наводнили улицы, и теперь визжат, пищат, бесятся... — как-то уж недовольно делится Джей, но Джек не обращает на это внимание, такое и раньше было, и лишь отмахивается:

— Да ладно тебе, ведь всегда же так было. Кто-то уезжает, кто-то приезжает, да и местные всегда сами позволяют мелкотне так визжать и скакать по улицам чуть ли не двадцать четыре часа в сутки. Мы сами так прыгали и погромы устраивали. Вспомни тот же бедный магазинчик на углу Лэйс, или сера Малькома с его оберегаемой конюшней, мне однажды чуть дробью в задницу не прилетело... Но на то они и детские забавы, верно? Пусть бесятся пока есть такое время и такие условия.

— Грязь… — шипит одно единственное себе под нос Джейми, и вот это уже привлекает внимание ушедшего в воспоминания детства Джека.

Парень останавливается, с подозрительным прищуром осматривая друга. Что не так? Что это сейчас было? Почему от одного даже вроде и не ругательного слова у него пошли мурашки по всему телу? Или это от того, каким тоном Джей выплюнул это слово… Лучше уж бы заматерился, не так бы погано звучало... — думает Фрост.

— Вот ты это сейчас к чему, Джей?

— Да всё к тому же! — как-то недовольное хотя и пытаясь это скрыть, делится Баннетт, — Слишком много всякой… грязи в этих тупых детях. Вечно жаждущие чего-то, требующие, капризные, злобные. И ведь… — паренек осекается, с каким-то липким ужасом в глазах и передергивая плечами, — И ведь я таким же был. Понимаешь? Но благо исправился. Мне дали этот шанс, но остальные... одна лишь грязь на улицах развелась!

— Здесь вроде бы тенек, солнечный удар ты схватить не мог... — отвлеченно шутит Джек, и вроде как делает шаг к другу, хотя всё внутри него останавливает, и мозг пытается зациклить этот разговор, запомнить его, чтобы подумать позже, обязательно подумать, но Фрост всё же подходит, продолжая: — Ты это, прекращай такие вещи говорить странные. Я понимаю, если б ты злился, но ты сегодня вообще спокойный, как удав, так что не пугай, дружище... Правда, ты чертовски жуткие вещи говоришь.

— Да, — встряхнувшись, Джейми действительно выходит из этого задумчивого состояния и неловко ерошит волосы, быстро сняв кепку, — Прости, задумался. Ерунда порой лезет в голову всякая. Так что, может действительно удар схлопотать? Как на счет мороженого и после через реку?

— Принимается! — и Фрост, щелкнув пальцами, проходит мимо паренька, хлопнув его по плечу, и направляется на выход из сада, кидая Джейми следующее, — Только чур не твое любимое приторное карамельное, избавь! А вот от фисташкового я бы не отказался, да-а... Я гурман в этом!

— Придурок ты, а не гурман, Оверланд, — бурчит друг, засунув руки в карманы шорт и плетется следом за Джеком, очень мягко улыбаясь и искренне радуясь в душе, что он смог помирится с единственным, кого действительно считает настоящим здесь другом.

Похоже, всё будет как и в прошлом году, только с поправкой на их отличные отношения. Ведь Джек уверен, этот год, последний перед его взрослой полноценной жизнью, он проведет на все сто, и ничего и никто не сможет ему помешать в этом, а Джей... Джей просто подрос, и немного ветер в голове, и не стоит на этом зацикливать свое внимание.

***

Щелчок от колесика зажигалки, и он закуривает, с наслаждением затягиваясь сизым дымом, так, чтоб по самую гортань, и с довольством откидывая голову назад. Что не говори, а людской мир и воздух куда более приятны… А вот свои же сородичи, появляющиеся из теней… В век бы не видал и не ощущал, но кто ж блядь его спросит?

— Чего тебе здесь надобно, Айтиса? Неужто поприветствовать приперся? — со смешком, выпуская голубоватую струйку дыма и хитро прищуриваясь в пустоту темноты.

— Да, жаль видеть, что ещё не подох! Но раз выпустил тебя из Чистилища, то приступай немедля. Срок узнан и обозначен — до третьего полнолуния, и не приведи Асмодеус, ты не распознаешь эту белокрылую тварь, живущую здесь али около, Блэк! Достань его, выверни хоть каждого здесь наизнанку, но выяви и достань! Иначе ты….

— А нахуй пойти, нет? — он затягивается вновь, довольно растягивая губы в хищном оскале, едва оголяя острые клыки, пока ниже по рангу демон давится своими же словами, — Скажи… — крышка зажигалки все же оглушительно захлопывается, с металлическим эхом разносясь по тихой округе, — …Если дело так серьёзно, почему Альянс всё же не вступит? Признаю свои навыки неоспоримо уникальными, но схуяли только я?..

Едва уловимый ветерок, одно дуновение и вот уже красноглазый сородич появляется перед его носом, не дав докончить предложение, с исказившимися заостренными чертами лица и ненавистью в глазах смотря на него, и рыча в лицо злобное:

— Тебе ли вопросы задавать, тварь?! Исполни и проваливай, если позволят! Знай, что это твой последний…

Айтиса не договаривает, осекается, видит, как глаза Древнего медленно загораются золотым огнем, молча, без слов и даже не меняя позы, просто и предупреждающе, под далекий треск сверчков и пение неулегшихся спать птиц. И сейчас было бы полной дуростью продолжать в таком тоне и перед этой Тварью. Красноглазый демон шипит не то досадно, не то яростно, но предупредительно отходит от Блэка назад, нехотя переводя и так затянувшийся инструктаж на последнюю тему:

— Город, правда… не чист. С таким количеством… благодати, — Айтиса кривится, выплевывая последнее слово, как нечто очень примерзко-грязное, — Если не принять радикальных мер, не отчистить, то вычислить будет...

— Отец Блэк? А, вот вы где, а я вас всё ищу!.. — вышедший так же на задний двор церквушки второй священник — отец Контин, вовсе не ожидает увидеть своего старшего коллегу в таком неподобающем вольном виде, с сигаретой, так ещё и рядом стоящего страшного типа, едва ли похожего на прихожанина или даже человека.

Однако больше всего молодого, на вид не больше двадцати лет, священника поражает то, как в ночи, на этом маленьком дворике, где нет фонарей, у непрошеного гостя в лохмотьях, и пахнущего словно только что из трясины вылез, впрочем и по виду одежды так можно было подумать, ужасающе светятся кроваво-красным глаза.

— И почему и у вас глаза тоже… — обратив внимание на отца Блэка, в недоумении граничащим с начинающимся страхом, тихо так спрашивает Контин.

Только закончить в этот растянувшийся миг не ему не суждено. Его жизнь обрывается так же стремительно, как и его страшная, последняя догадка мелькнувшая в голове. Древний не церемонится, оказавшись рядом со своим, так называемым здесь, «братом», сцепливая беззащитную человеческую шею острыми когтями и ими же сразу распарывая кожу.

— Ну вот, жрачку испоганил! — оскаливается Айтиса, осматривая, как дёргающийся в сильной хватке полутруп, обливается собственной кровью, заливающей уже и часть травы вокруг.

— Съебись! — Питч выплёвывает это в приказном тоне, когда земля вокруг, окроплённая кровью священника, начинает стремительно загораться кровавым туманом, свечением образуя круг с печатью–ключом. А хренов сородич, понимая, что сейчас должно произойти, лишь морщится, даже как-то слишком человечно, словно зуб выдрали на живую с болящим нервом, но всё равно исполняет указанное и нехотя исчезает.

И правильно, ведь даже демонам не стоит появляться на пути тех, что с последней нужной каплей крови вырвутся из-под земли. Его Младые — чернильные создания эфирных слоев. Они, завопив чертовой дюжиной душераздирающих голосов, почуяв призыв хозяина и свободу, разрывают истончившуюся грань меж мирами, вырываясь в тот же миг, когда уже безвольное тело человека падает на землю. И равно в этот же миг, засветившись особо ярко, красный туман, превратившись в черных невидимых для человека сущностей, широкой волной разносятся по кругу, окутывая за считанные секунды весь город, пожирая всё добро и благодать на своем пути.

— Вот и хорошо, — Блэк усмехается, довольно поглаживая первую вынувшуюся к нему Младую, что-то на манер извращенного вида кошки без глаз, но с огромной пастью во всю голову, — Вот и обнулили нашу площадку под игры, да?

Младая не то рычит, не то воет, словно соглашаясь, и вновь срывается с места, вместе с другими второй волной накрывая город, убивая даже самую малую крупицу ангельского вмешательства в этих людях.

Младые — самые опасные, но при том самые полезные при таких обстоятельствах сущности, ведь они сжирают прикрепленную веру, ангельскую защиту и напутствие Света, что люди могли слышать, когда молились. И если здесь или где-то по близости этот… белокрылый накинул на здешних излишнюю порцию доброты, света и блага, то все это сейчас исчезло, поглощенное ненасытными эфирными. И город стал прежним, и жители, которые внезапно по каким-либо причинам стали добрее или уверовали, вновь откатились назад, и вновь начнут грешить, жить в неверии, купаться в своей алчности и чревоугодии.

И как раз вот это ангелок узнает и не стерпит. Сразу заметит, что его выбранное подспорье для зарождения Света стало прежним... Глупо попытается вновь накинуть пелену, нашептывать о добрых деяниях, скидывать мелкие чудеса и благодать… в общем делать всё, чтобы его было легче вычислить, лишь облегчая Древнему задачу. Светлые извечно так предсказуемы в своей непоколебимой силе и вере, что забывают о банальной стратегии.

«До третьего полнолуния? К ангелам, здесь работы максимум на неделю! А после, можно и на долгожданный отдых», — мысль приятным шлейфом ложится в сознании, и Блэк, едва пошевелив кончиками пальцев, развеивает труп, лежащий у его ног; всю кровь отдавая своим созданиям, как угощение, а тело просто уходит к низшим межмирным сущностям, истлевая на глазах.

— Что ж, раз всё пришло в норму, мне стоит начать готовиться к завтрашней службе… Ведь так не хочется подводить свой доброчестивый приход. — Древний демон хищно улыбается, и поправив манжеты на черной рубашке, совершенно спокойно уходит в церковь, оставляя часть первоначальной Тьмы мелкими тенями клубиться по территории заднего двора, но вторая её часть жадно расползается по городу, создавая дополнительную чернь и темноту в сердцах пары десятков людей. Это его маленькая пакость, как заявление о том, что город теперь в его когтях. Пусть ангелок понервничает и почтит это место своим личным визитом.