Кажется, на вопрос, что он хотел бы оставить себе от Шиона на память, Недзуми серьезно ответил: «Его голову». И в тот момент правда думал, что это было бы замечательно – похоронить хотя бы часть Шиона там, куда он сможет приходить. Когда это состояние прошло, Недзуми рассердился сам на себя: в каком пьяном бреду отрубленная голова казалась ему романтичной? Он представлял себе ее как кукольную: с чуть приоткрытыми бледными губами и закрытыми глазами. «Да она вся в крови будет, глаза, может, и вовсе вытекут, а через несколько дней в ней заведутся черви, будут копошиться в глазницах и во рту».
Шион когда-то подарил ему веру в сказки. В то, что можно, одевшись в платье, притащиться в королевский дворец и вывести оттуда мальчика, с которым виделся четыре года назад. Что мальчик этот помнит тебя и так же преданно любит, если не больше, пойдет за тобой куда угодно, но, убедившись, что ты в безопасности, и решив, что больше ты ему ничего не должен, согласится умереть за то, чего даже не делал.
«Чего ты кипишуешь?» - говорила прагматичная часть Недзуми, та, что как-то выживала без Шиона, не гнушаясь никакой грязью. – «Прекрасная история. Будешь рассказывать ее шлюхам на постоялых дворах, носить прядь его волос в дешевом ржавом кулоне и, сокрушаясь, говорить, что никого больше так сильно не полюбишь. Прекрасный образ, поможет как-то компенсировать твой мерзкий характер».
Другому Недзуми казалось, что дальше нет ничего. Будто вместе с Шионом убьют и его самого. Какие уж тут шлюхи и кулоны с прядью волос? Не сможет он сделать из Шиона способ возвышаться в чужих глазах. Как спасать того, кто и сам не хочет спасения?
Мир выстраивался в красивую сказку с тяжелыми страницами и рисунками от руки, похожую на те, что хранилась в их замке. И так же, как та книга, сгорала в оставшиеся дни. Ему можно было видеться и говорить с Шионом, но он не мог себя заставить пойти к нему. Принц читал книги, почти не выходил на улицу, понемногу увядал в своей комнате, словно готовясь ни о чем не жалеть.
И в то же время Недзуми спрашивал себя – если единожды он сотворил чудо, то неужели не сможет сделать его снова? Пусть тогда ситуация тоже казалась безвыходной, и теперь думалось, будто провал был неизбежен и его только отсрочили побегом, но раз смог один раз, почему не повторить?
Вместо головы Шиона Недзуми попросил найти ему Инукаши и самых быстрых лошадей. На вопрос не без издевки: «А голова?» Недзуми ответил: «Зачем? Вернусь – заберу его всего. С головой».
Король всегда спал один. Охрана была за дверью, стоило только позвать, да и стража стояла на входе замка, в каждом коридоре, почти у каждой двери, ночью и днем. А потайные ходы если и были, то знали о них только крысы.
Проснувшись от ощущения, что за ним наблюдают, он не торопился звать охрану, зная, что сможет справиться и сам. Но, приподнявшись на кровати, понял, что нападать на него никто не собирается. У края кровати, ближе к двери, сидела фигура в белом, закрыв голову капюшоном, словно монах. Король спокойно обтер лицо, покрывшееся испариной от жары, бросил взгляд на окно – то было закрыто. Только после этого спросил:
- Это что за представление? Тебя охрана сюда впустила? Им жить надоело?
Фигура не стала нагнетать таинственности. Пришелец вообще вел себя так, будто только теперь заметил, что король проснулся, и увидел его. Капюшон повернулся, стало немного не по себе, но это чувство быстро прошло – под подушкой был нож. Можно было не разговаривая зарезать беспардонного гостя, но как знать, вдруг это «Подарок». Вдруг кто-то из советников прислал к нему женщину.
- Я разбудил тебя, отец? – спросил Шион, одновременно снимая капюшон. Все те же лишившиеся цвета волосы и бледная кожа, вроде даже светлее обычного, и будто бы светился изнутри.
- Почему ты здесь? Ты смог сбежать?
- Думаешь, если я мог бы бежать, то вернулся бы сюда?
Король перестал потирать заспанные глаза, всмотрелся внимательнее. Шион был вроде и не Шионом. Он так привык, что сын боится его, что видеть теперь того в полном спокойствии казалось чем-то невероятным. Захотелось коснуться, чтобы проверить, а не приснился ли ему вдруг его осмелевший отпрыск.
- Хочешь сказать, ты мне просто снишься? Пришел заключать перемирие?
- Нет, - Шион откинулся больше назад, отвернулся, глядя теперь перед собой, а не на отца. – Мне не нужно перемирия, отец. Я пришел, потому что не держу на тебя зла. Потому что хотел спасти душу твою от адских мук.
- Чем же? Отменой смертного приговора тебе?
- Мы ведь оба знаем, что кроме этого ты сделал много такого, чем обеспечил себе огонь преисподней, - Шион снова повернулся и улыбнулся. Таким видел его отец из окна, наблюдая. Таким Шион был, когда не боялся, когда не стоял перед королем, осознавая, что не оправдал навязанного ему доверия. – Но ведь никогда не поздно раскаяться. Я верю, что меня ты убил потому, что видел то, чем мог стать сам, если бы не был королем.
- Что ты несешь? – отец потянулся, проверил нож под подушкой – тот был на месте. – Убил? Каким мог бы стать? Я готовился в короли, а ты хотел оставаться чернью. Кто впустил тебя сюда?
- Тише. Я сам пришел. Меня незачем никуда впускать, я и сам могу пройти туда, куда захочу.
- В тебе заговорила голубая кровь? – отец поднялся с кровати. Было в этом нечто мерзкое – говорить с сыном так вот, лежа в кровати, будто ты не король, а слабый старик. И в самом сыне было что-то жуткое. Не в спокойствии же его. – Хочешь сказать, что просто приказал охране пропустить тебя, и они послушались? Их стоит тоже казнить с рассветом. Так тебя отпустили или ты сбежал?
Шион вздохнул, будто говорил с ребенком, уже более расстроено продолжил:
- Охрана не знает, что я здесь. Я пришел через окно.
- Ерунда какая. Эта башня выше деревьев.
- Ты упускаешь главное, отец. Я уже не человек, а значит, высота или стены не могут быть для меня препятствием.
- Не человек? – король усмехнулся, потянул из-под подушки нож, наклонился почти вплотную к сыну, глядя в глаза, спросил:
- А кто же ты? Дух святой невиннозамученного мной? Оставил крылья на подоконнике? И с тобой ничего не будет, если тебе воткнуть нож в горло или брюхо?
Шион смотрел на него устало, будто ребенку никак не мог растолковать что-то, что тот рано или поздно поймет и сам, затем встал без спешки или беспокойства, ответил так же устало:
- Попробуй, если думаешь, что можно сделать хуже.
Он откинул полы белого, плотного балахона, и пахнуло кровью, и еще чем-то омерзительным. На пол посыпались внутренности, у Шиона была рассечена такая же белая рубашка от плеча к пояснице профессиональным смертельным ударом, и кроме крови из этого разреза выпадали кишки, селезенка, еще что-то скользкое, омерзительное. Король забыл, как дышать, пока его сын провел по бледному лицу испачканной в крови руке, продолжив:
- А вот в горло меня еще не «тыкали». Можешь добавить, если думаешь, что поможет.
Запертый в комнате замка, Шион жалел о том, что не успеет прочесть всех книг, что есть в библиотеке. О том, что никогда не станет ни старше, ни тем более старым, умудренным опытом, или все таким же наивным, но все же старшим. Что не сможет узнать, к чему привели бы их с Недзуми отношения – закончились бы через год или в самом деле остались навсегда. В свои шестнадцать он силился понять, в чем же был смысл его жизни и кому он принес радость своим существованием. Получалось, что многим, и потому было иногда особенно обидно умирать из-за одного человека, которому его смерть была важнее его жизни. Жалел, что не увидит столько мест и столько чудес, о которых писалось в книгах. Конечно, он мог прожить долгую жизнь и все равно не увидеть и половины из того, о чем читал, но все же именно сейчас казалось, что дали бы шанс – облетел бы мир за неделю.
Иногда до слабодушия не хотелось умирать, но в то же время как он мог согласиться на то, чтобы кто-то умер за него? Пусть чужой, никогда не видимый им человек. Или тем более полузабытая, но от того не менее родная мама.
В отличие от Недзуми, никакого чуда он не ждал. И потому никак не мог понять, чего от него хотят, когда в открывшуюся дверь вошел Недзуми в плотном дорожном плаще, пахнущий солнцем и потом. Бросил на кресло, в котором сидел с книгой Шион, такой же плотный плащ и произнес, пытаясь быть серьезным, хотя на лицо прорывалась безмятежная улыбка:
- Поехали. Хватит тебе взаперти сидеть, совсем разнежился.
- Куда? – спросил Шион. «Это мне снится», - думал он, потому что уже понимал, что все вдруг стало хорошо. Непонятно как, но стало.
- Надеюсь, что подальше. Давай поторопимся. Конечно, вряд ли твои братья опомнятся так быстро и побегут сюда, но все же я хотел бы уже вытащить тебя на свежий воздух, чтобы ты немного размялся. Уже наверное, и на лошади держаться не сможешь, столько в креслах просидел. Говорят, ты почти ничего не ел, совсем сил не накопил.
- Что случилось? – спросил Шион, вскочив. Он лихорадочно осматривался. Охрана стояла за дверью, но не препятствовала. По сути, это были словно не те люди, чьей задачей являлось не дать пленнику сбежать.
- Плохие новости, - Недзуми не мог сдержать улыбки, которая теперь была больше злорадной, чем счастливой. – Ваш отец умер, ваше высочество. Король мертв, да здравствует грызня за трон, в которой о вас вспомнят в последнюю очередь.
Шион пошатнулся. Сейчас ему казалось, что он знал ответ и так – не мог же он думать, что отец сжалился или удалось обойтись без жертв? За все нужно платить.
Недзуми такое проявление сыновей преданности не понравилось, он нахмурился, опустил руку, которую до этого протягивал к Шиону.
- Как он умер? – спросил принц, и Недзуми в этот момент показалось, что, знай Шион всю правду - ни за что не простил бы.
- От старости. Его нашли в своей спальне. Возможно, ему привиделось что-то жуткое, кто знает. Разрыв сердца.
Шион смотрел пристально, будто спрашивая: «Кто знает? А ты? Ты знаешь?». Недзуми разозлился, схватил его за руку, притянул к себе, больно, до синяков, сжав пальцы на его локте, зашептал громко:
- Сидя тут, ты наверняка думал о маме. Бедной, еще не старой маме, которая там одна, без тебя содержит пекарню. Тяжело ей, как думаешь. Давай, поехали, проведаем ее. Мы же не можем оставить ее здесь, потому что когда дойдет дело до тебя, они попробуют достать тебя через мать. Ведь так?
Шион высвободился, снова пристально заглянул ему в глаза, но на этот раз подвоха не заметил, кивнул, больше чтобы успокоить насторожившуюся стражу:
- Ты прав. Ее надо забрать… И ты не будешь против?
- Нет, конечно, - бледно ответил Недзуми.
Он знал, что никогда нельзя будет рассказать Шиону правды. Про тот маленький концерт, что разыграл для его отца. Как смог сыграть самого Шиона, все его привычки, голос, взгляд, к тому же представляя человека, которому уже безразличен отцовский гнев, который выше этого, в прямом смысле. Как удавалось скрыть свиные потроха до времени, как нужно было театрально вывалить их к ногам короля, который после этого стал бледнеть, задыхаться, силясь позвать севшим голосом охрану, которая все не являлась, слишком уж тих был его голос. И как, опустившись рядом на колени, Недзуми, одетый принцем, шептал: «Мы все будем приходить, отец. Все, кто умер по твоей вине. По жертве в день. Вскоре здесь не будет места от наших душ. И никто кроме тебя не будет нас видеть. Моя мама придет завтра, обгорелой головешкой. Ты ведь соврал мне. Ты знал, что она мертва. Души будут выстраиваться в очередь, и когда соберутся все – выпустят тебе так же кишки и потащат за них, за печень и сердце в ад. А ты будешь все еще жить, как я. Только тебе будет больно, ох как же больно. Потому что каждый из них вернет тебе ту боль, что из-за тебя испытал».
Недзуми рисковал. Это было так же опасно, как вломиться к нему в покои через все охранные посты и заколоть короля, рискуя при этом самому пасть от его руки. А может, и еще опаснее, потому что защищаться Недзуми не мог – смерть монарха должна была выглядеть как несчастье, а не убийство, иначе о Шионе и его казни вспомнили бы раньше.
И продолжал рисковать теперь. Времени убрать следы у него не было. К тому же Шион, который мог возненавидеть его, ополчиться, узнав, как именно Недзуми спас его. Именно поэтому нужно было отвести Шиона к «матери». Чтобы его не могли больше шантажировать этим, чтобы он знал, что его любимого и драгоценного человека убил тот, кого Шион скорее из вежливости называет отцом, чем правда считая таковым.
Недзуми в полной мере почувствовал значение клятвы «В счастье и в горестях», стоя на пепелище рядом с Шионом, которому сейчас жутко было заглянуть в глаза. Со временем от дома остался только обгоревший, полуразвалившийся остов печки, который теперь возвышался посреди рухляди, будто надгробие. Шион провел пальцами по закопченной поверхности, глухо спросил:
- Ты знал?
- Я искал тебя здесь.
- И знал, - Шион то сжимал, то снова разжимал кулаки, не оборачиваясь.
- Думал, может, ее увезли с тобой в замок, а тут все сожгли, чтобы ей некуда было возвращаться. Но потом ты сказал, что не видел ее с тех пор, как тебя забрали.
«Ну же, - мысленно взывал Недзуми. – Можешь ударить меня, если полегчает. Только я теперь твоя последняя ниточка в этом мире. Жить тебе больше не для кого. И женщину эту убил не я, что толку злиться на меня».
- Зачем ты меня сюда привел? – обронил Шион при разжатой ладони.
- Ты бы мне не поверил. Ты бы все равно пошел сюда, бегал и опрашивал деревенских. А они отвечали бы, что видели только пожар. И не знают, что стало с женщиной и ее сыном.
- Почему я не поверил бы тебе? – ладонь уже не сжималась в кулак. Шион, справившись с собой, обернулся.
- Да брось. Как будто ты сам о себе этого не знаешь. Ты бы хотел надеяться. Ты хотел бы убедиться. И все равно пришлось бы ехать сюда.
- Тогда я знал бы, к чему готовиться! – Шион тут же подавил в себе новую вспышку ярости, но в этот раз приходилось с ним согласиться.
- Прости, - Недзуми попытался произнести это как можно спокойнее, насмешливее, но голос дрогнул, и безразличия не получилось. В кои-то веки провалил такую роль. Сейчас так хотелось, чтобы этот мальчишка плакал. Положить руки ему на плечи и смело, глядя в заплаканное лицо, похвастаться, что его отец умер не сам, что Недзуми отомстил ему за все – за Шиона, за его маму, за своих родителей и уничтоженную страну. И вот наконец теперь, когда этого груза нет, теперь, а не тогда, когда смог похитить Шиона из замка впервые, самое время начать заново, ни о чем не жалея.
Более прагматичная и циничная часть Недзуми в голос выла о том, что: «Ну вот, теперь он огорчен смертью матери и еще месяца два мне не даст. А я надеялся, что сегодня мы заночуем в одной комнате постоялого двора, я скажу что-нибудь о том, как счастлив, что мы вечно будем вместе теперь, он прослезится от счастья и позволит себя уложить». И хотя мысли эти Недзуми прогонял, они были слишком навязчивы.
«Месяц – не срок, когда вся жизнь впереди. Длинная и по возможности счастливая, если он не будет так же вести себя каждый день», - сам себе возражал Недзуми. Она же, эта часть его, частицей добра, зарожденной в нем этим человеком еще в детстве, заставила взять Шиона за плечи, притянув к себе.
- Не бойся, - произнес Недзуми негромко, покачиваясь, будто баюкая. – Ты не один. Я всегда буду с тобой.
Недзуми и сам знал, что бывают моменты, когда ничего не может быть лучше банальных слов. Шиона трясло, но он не плакал. Шмыгал носом, смаргивал покрасневшими глазами, но не плакал, держался, хотя когда еще плакать, как не сейчас. И Недзуми, который ждал его слез, чтобы успокоить, как маленькую капризную девочку, почему-то еще больше уважал его за то, что он не плачет.