Лена пришла в себя от легкого покачивания. Нет, никто не тормошил ее — она не чувствовала, чтоб к ней кто-то прикасался. Чувствовала лишь, что лежит на чем-то неудобно твердом.

Девушка пыталась привести мысли, роящиеся в голове, в порядок. «Лена, давай же, — твердила она себе, — тебе нужно… Правильно мыслить… Ты — Лена Романова, жила в СССР. СССР… Интересно, где я сейчас? Здесь холодно. Помню, как каталась с друзьями на санках, и мне тогда было очень холодно, но я каталась, а потом бабушка отпаивала нас горячим чаем с вареньем. Кажется, малиновым. Хочу малины. И клубники. Помню, как бегали с друзьями в сады летом и воровали там с кустов малину, а потом убегали от сторожа. Друзья… Интересно, где они? Живы ли? Я соскучилась по ним. Стоп, Лена. Приведи мысли в порядок. Хватит думать ни о чем».

Она попыталась вспомнить, что произошло до этого. Допрос. Допрос, на котором Эрдман и его дружки избили ее. Допрос, на котором ей ввели камфорное масло, из-за чего теперь у нее очень болят локти так, что даже просто согнуть руку ей доставляет огромного труда. Боль не только в локтях, но и во всем теле. Костоломы Эрдмана постарались на славу. Дышать было очень трудно из-за боли — наверное, сломали, как минимум, два ребра. «Лицо, — подумала Лена, — вообще, наверное, превратилось в кровавое месиво». Решив, что нельзя более лежать, что нужно узнать об окружающей ее обстановке, она решила если не встать, то хотя бы попытаться сесть.

Глубоко вздохнув и переборов боль в грудной клетке, Лена открыла глаза. Ей пришлось долго привыкать к темноте, чтоб разглядеть хоть что-то. Впереди себя она видела что-то черное, через что слабо пробивался свет. И то мерное покачивание все еще продолжалось. «Поезд», — догадалась Лена, привстав. Заметив, что руки ни чем не скованны, она очень удивилась. Но вот темно-бордовые следы от ремней на запястьях ее не радовали.

Мельком оглядев свои руки, Лена заметила, что мизинец на левой руке отличался от других пальцев. Кожа на пальце побледнела; мизинец был явно деформирован. Попытка пошевелить им успехом не увенчалась — палец лишь отозвался острой болью. «Вывихнут, — самостоятельно поставила диагноз Лена. — Просто прекрасно».

Неожиданно позади нее раздался не то громкий вздох, не то стон. Лена тут же обернулась, боясь увидеть оберштурмбаннфюрера за своей спиной. Ей пришлось подойти ближе, чтобы разглядеть людей, сидящих на другом конце вагона.

Их было шестеро. Четыре женщины и двое мужчин. Все худые настолько, что видно кости. Они затравленно смотрели на Лену. В сжатой ладони у одной женщины, которая сидела в углу, Лена заметила свои часы. «Неужели это — эти часы — сейчас то, в чем ты нуждаешься больше всего? Неужели ты, у которой даже не хватает сил дышать, стащила у меня часы? — думала Лена, с отвращением смотря на женщину. — И сейчас ты сжимаешь их в кулаке, надеясь, что я не замечу пропажи. Да подавись ты ими».

— Куда мы едем? — спросила Лена у остальных, повернувшись спиной к женщине.

— Сама-то как думаешь? — прохрипел мужчина, но видя, что Лена ничего не понимает, добавил: — В Дахау.

Лена, услышав ответ мужчины, нахмурилась. «Какой Дахау? — подумала она, прижимая руку с больным мизинцем к груди. — Сейчас же весна… Ну кто отправит сейчас, в такое время, туда кого-то? Нет, там, скорее всего, все как можно быстрее пытаются избавиться от заключенных. — На пару секунд встретилась взглядом с мужчиной. — Хотя, они и сами толком не знают. Им сказали, а они поверили. Нас везут куда угодно, но только не в Дахау. Хотя, сейчас весна сорок пятого и я не задержусь там надолго… Стоп! О чем я вообще думаю. Нужно попытаться сбежать, — решила девушка. — Пусть при попытке бегства застрелят, но это будет куда лучше, чем попасть в… А черт его знает, куда попасть».

— Как долго мы едем? — снова задала вопрос девушка.

— Недолго, — ответил тот же мужчина. — Может, часа два.

«Отлично, — подумала Лена, отходя от людей. — Значит, мы еще на территории Швейцарии. Вот только где?». Узнать, где примерно они сейчас находились, не представляло для Лены труда — вагон был ужасным, в щели между досками можно было свободно просунуть палец. Поэтому она подошла к стене и, чуть наклонившись, заглянула в щель. Белый яркий свет сначала слепил ее, но Лена почти сразу привыкла. Повсюду был грязный, еще не растаявший снег, изредка попадались деревья, а вдали можно было разглядеть белоснежные вершины — они ехали через горы.

Теперь Лене оставалось придумать, как выбраться. «Можно было бы дождаться, когда офицер зайдет в их вагон, — размышляла девушка, шагая по вагону, — чтобы проверить, и я смогу попытаться оглушить его или просто выбежать из вагона. Но что мне делать дальше? Бежать в другие вагоны нельзя — там могут быть эсэсовцы, которые, скорее всего, сразу же застрелят меня. Значит, необходимо придумать что-то другое. Можно было бы выйти из вагона и спрыгнуть с поезда. Но нет гарантии, что в этот момент я столкнусь с офицером. Значит, надо придумать что-то другое».

Лену уже давно начало раздражать металлическое лязганье, доносившееся непонятно откуда. Девушка остановилась, прислушиваясь. Звук исходил откуда-то справа. Подойдя к стене, она начала разглядывать ее и почти сразу же обнаружила рельс. Это то, что ей нужно было — по этому рельсу дверь отъезжала в сторону, когда ее открывали. И щель между стеной и дверью была такой, что туда можно было просунуть руку, что, собственно, и сделала Лена.

Замок она нащупала сразу. Большой, амбарный. Скорее всего, открывается ключом. Скважина небольшая. «Нужно найти что-то, — размышляла Лена, — что можно было бы засунуть туда».

Девушка стала осматривать вагон в поисках того, чем можно было бы вскрыть замок. «Это должно быть что-то небольшое, — думала она, осматривая пол. — Может, шпилька для волос. Или что-нибудь в этом роде».

Но Лена так ничего и не нашла. У тех людей она даже не стала спрашивать — вряд ли у них были заколки для волос. Все свои шпильки она оставила еще в Берлине. Пришлось обходить вагон по второму разу.

Тут Лена неожиданно зацепилась носком обо что-то. Остановилась и, присев на корточки, начала суматошно искать на полу то, из-за чего она чуть не упала. В темноте это было трудно сделать, но спустя каких-то пару секунд она нашла это. Это был гвоздь. Он не до конца был заколочен в пол, так что его можно было вытащить. «То, что надо!» — ликовала про себя девушка.

Зацепив пальцами шляпку, она попыталась вытянуть гвоздь из доски. Пальцы постоянно соскальзывали, а гвоздь не сдвинулся ни на миллиметр. Сейчас Лене не помешала бы помощь, но ждать ее было не от кого — те шестеро явно были не в состоянии даже двигаться.

Разодрав пальцы гвоздем на правой руке, Лена попыталась вытащить его левой. Стало еще труднее — вывихнутый палец дико болел, а шляпка гвоздя выскальзывала еще из-за того, что была залита кровью. Но, спустя еще минут десять, Лене наконец удалось его вытащить, после чего она сразу же кинулась к замку.

Кое-как высунув руку наружу и запихнув гвоздь в замочную скважину, Лена начала пытаться открыть его. Стоять ей было неудобно. Рука не только замерзла, но и затекла. Гвоздь то и дело выскакивал из замочной скважины.

И вот в момент, когда Лене показалось, что замок, открывшись, щелкнул, гвоздь выпал у нее из рук. Лена, подтянув замерзшую руку к себе, готова была разрыдаться. «А ведь я была так близка», — думала она.

Отчаяние начало опутывать ее своими сетями, заставляя нервничать все больше и больше. Девушке казалось, что, все, шанс упущен, теперь она будет до конца своих дней гнить в Дахау. А ей этого так не хотелось. Она хотела жить, радоваться жизни. Жить не важно где — хоть в Германии, хоть в СССР, хоть на краю мира. Главное — жить. Она не хочет попасть в лагерь, она не хочет стать таким же живым скелетом, как люди, сидящие позади нее.

Начав поддаваться панике, Лена стала расхаживать по вагону. Ей было страшно. Она не хотела в лагерь или куда там их везли. «А они будто хотят», — грустно усмехнулась про себя она, встретившись взглядом с одним из мужчин.

Остановившись у двери, Лена со всей силы ударила по ней кулаками. Снаружи что-то звякнуло, и снова все стало тихо. Лена, не поняв, что звякнуло — замок или дверь, высунула руку наружу. И тут она поверила в то, что удача на ее стороне — замка не было.

Все еще не веря в то, что фортуна ее не оставила, девушка попыталась сдвинуть дверь в сторону. Но, то ли она заржавела, то ли что-то мешало, но дверь больше, чем на полметра, не открылась. Держась за нее, Лена выглянула наружу. Холодный ветер сразу же обдал ее лицо, начав ворошить волосы. Свобода была так близко — только спрыгни с поезда.

Но прыгать Лена боялась. «А вдруг разобьюсь? — размышляла она, видя, что впереди их ждет мост. — Сейчас или никогда. Потом будет поздно. Лена, решайся. У тебя только один шанс». Ей необходима поддержка. Оглянувшись на людей, она поняла, что от них ее ожидать не стоит. Они с нескрываемой злобой в глазах смотрели на нее, явно желая ей всех бед. «А ведь они тоже хотят жить, — подумала она. — Как бы я хотела им помочь, но у меня это вряд ли получится. Даже если я и помогу им сбежать из вагона, то потом уже вряд ли… Да и если я потащу их всех за собой, то потеряю только время зря, и охранники найдут нас еще быстрее. Простите, ребята, но каждый сам за себя», — и отвернулась.

Тем временем мост приближался. Вот уже первый вагон начал проезжать его. И Лена решилась — она, вдохнув побольше воздуха в грудь, выпрыгнула из поезда, скатившись в небольшой овраг. Решив долго не находиться на одном месте, радуясь тому, что смогла сбежать, Лена, с трудом превозмогая боль, поднялась и осмотрелась. Впереди — лес и горы, сзади, там, куда уехал поезд, — мост и, наверное, какой-нибудь населенный пункт. Девушка, быстро сделав свой выбор, пошла вперед, к горам. Хоть ей и хотелось повернуть назад, пройти мост и поискать там какое-нибудь убежище, но она не могла этого сделать. Она понимала, что если ее пропажу заметят, то будут искать в самом ближайшем населенном пункте, где, скорее всего, ее и найдут.

Когда Лена уже начала пробираться в глубь леса, то до нее дошел далекий свисток поезда — наверное, ее пропажу заметили. Не жалея сил, забывая о боли, Лена побежала вперед. Ей было холодно, шагать через глубокие сугробы было неудобно, ушибленные ноги и руки болели, но она бежала. «Так, — подумала Лена, петляя между деревьями, — дело не пойдет. Они сразу найдут меня по следам. Мне нужно, нет, необходимо что-то придумать. И, причем, как можно скорее».

Идея пришла к Лене сразу. Точнее, Лена сама пришла к ней — лес напополам делила неширокая река. Что было самым удивительным — ее не затянуло льдом, хотя вокруг и лежал снег. Девушка понимала, что у нее нет другого варианта. Если она и дальше будет идти лесом, то ее легко найдут. А вот река…

Лена, подойдя к краю берега, наклонилась и макнула палец в воду. Холодная. Она должна решиться, должна сделать это. Хотя бы потому, что ей уже начал мерещиться лай собак, доходивший до нее откуда-то издалека.

Лена решила пройтись еще немного. Она петляла между деревьями, путая следы, делала по два или три круга вокруг одного дерева. Она то отбегала глубже в лес, то снова возвращалась к реке. И вот, дойдя до широкой ели с огромными ветвями, Лена остановилась и, аккуратно развернувшись, вернулась по своим следам к реке. «Сейчас или никогда», — решила она, смотря на черную воду, и аккуратно зашла в реку.

Вода была до ужаса холодной. К счастью, река была неглубокой — ей по пояс, местами по грудь, — так что Лена вместо того, чтоб плыть, просто шла по дну. Ей хотелось сейчас же вылезти из воды, но она не могла. Ее могут найти. «Нельзя выходить, — подбадривала она себя. — Ты делаешь это не ради кого-то, а ради себя. Ради спасения самой себя. Так что иди… Хотя бы еще немного стоит пройти — надо уйти от своих же следов подальше».

Решив хоть как-то отвлечься от мыслей о холоде, девушка решила поразмыслить о том, почему она оказалась в поезде, который ехал без остановок, только в один конец. «Начнем по порядку, — думала Лена, пытаясь унять дрожь во всем теле. — Допрос. Эрдман ничего не узнал из него, потому что его прервал Шнайдер. Он пытался вытянуть из меня хоть что-то, но у него ничего не вышло. Потом он подловил меня в парке, пытаясь отвлечь от агента (если, конечно, агент был агентом, а не простым прохожим). Но и тогда он ничего не узнал, лишь преследовал меня. Потом он, выйдя, если это можно так назвать, из бара, увидел меня и Шнайдера. Это так вообще ничего не могло ему дать… Хотя, нет. Это могло дать ему повод думать, что меня и штандартенфюрера связывают какие-то отношения. Дружеские, например. И снова допрос, перед которым я узнала, что Клаус пропал и, возможно, даже пойман, и потому я бежала в Швейцарию к якобы тетке. Теперь уже Эрдман требует, чтобы я сказала ему правду, потому что мой „дружок“ все ему сдал. И он утверждал, что я советская шпионка. Но он мог блефовать. Какой дружок меня мог сдать? Клаус? Я не верю. Он не мог. Да, его могли схватить, но он бы не сдал. Тогда кто другой? У меня больше нет „дружков“. Разве что Томас… Но он даже не знал об этом. Я могла ему выдать себя, лишь проверив его паролем, что я так и не сделала. Значит, Эрдман блефовал. Он просто действовал наугад, и чутье его не подвело. Видимо, поняв, что я в сознании ему ничего не скажу, оберштурмбаннфюрер решил завершить допрос камфарным маслом. Да только вот тут ему не повезло — наверное, Вольфсон ввел недостаточно масла, потому что я сама все еще удивляюсь, как выдержала это. Насколько я помню, то все люди сдаются на камфаре, все после нескольких капель говорят абсолютную правду. А я?.. Нет, тут уж Эрдману не повезло с врачом. И после того, как я более-менее отошла от камфары, Эрдман решил продолжить допрос, пригласив своих костоломов. Думал, что уж теперь-то я точно все расскажу. Но нет, у него и тут не сложилось. Наверное, поняв, что он проиграл, что взял не ту, он со злости не только на меня, но и на самого себя, отправил меня якобы в Дахау. Вот, наверное, и все. Но почему он просто не пристрелил меня? Так ведь было бы намного проще для него. Пуля в висок — и никто не узнает о какой-то девчонке, которую герр Эрдман подозревал в шпионаже. Зачем было сажать меня в какой-то поезд? Неужели это можно расценивать как помилование с его стороны? Черт, как же это все странно».

Остановившись, Лена оглянулась. Она ушла достаточно далеко, ее уже не будут тут искать, так что можно вылезть из воды. Ветер сразу же, как назло, обдал ее ледяным потоком по мокрой одежде. Лена, дрожа всем телом и чувствуя, как по спине пробежалась дрожь, думала, что точно застудит легкие, если, конечно, останется жива.

Спустя двадцать или тридцать минут, Лена остановилась на пару секунд перевести дух. Ей было тяжело идти, хотелось есть, веки слипались от недостатка сна, перед глазами все плыло. На пару секунд она даже задумалась о том, зачем она идет вперед, ведь если можно лечь тут и умереть от холода. Но она не хотела этого. Она хотела жить.

Зима. Она стоит посреди заснеженного поля. Вдалеке виднеются белоснежные шапки гор. В радиусе километра ничего нет: ни деревьев, ни кустов — ничего. «Что-то знакомое, — подумала Лена, оглядываясь. — Где-то я это все уже видела».

Она все еще оглядывается, пытаясь понять, откуда она знает это место. Девушка пытается понять, где она уже видела это. Тут она слышит лай собак. Не разбираясь в том, настоящий ли он или просто на нервной почве послышался ей, она начинает бежать. И бежит не куда-то, а к горам — ей кажется, что там она сможет найти укрытие.

С каждым шагом шагать становится все труднее — нога утопает в сугробе уже выше колена. Лена замерзает, ведь на ней только рубашка и юбка. В ботинки набился снег, который, тая, стекает и неприятно чавкает у ступней. Волосы, намокшие от пота и речной воды, почти сразу же замерзают, покрываясь небольшим слоем льда.

И тут Лена падает. У нее нет сил больше идти. Тело бьет дрожь, дышать из-за сломанных ребер невероятно больно, левая рука понемногу немеет из-за вывихнутого пальца. Она не знает, как долго она идет, много ли она прошла. Но вершины гор все еще далеко. А сил нет.

Кажется, она бежала от собак. Вот только реальны ли они или ей просто показалось? «Да пошло оно все к черту», — подумала русская, закрывая глаза.

Уже не чувствуя рук и ног, она утыкается лицом в снег, глотая горячие слезы. Лена не хочет умирать, она ведь так молода. Снег неприятно колет лицо, но она терпит. Из груди вырывается удушающий кашель, из-за которого ребра начинают болеть еще сильнее. Холодный воздух, как только она приоткрывает рот, обжигает все внутри. Закусывая до крови губу, девушка понимает, что это конец.

Но тут девушка чувствует прикосновение теплых рук к себе. Сначала ее берут за плечи, а затем поднимают на ноги. Но у Лены нет сил держаться на ногах, и она снова падает в снег. И снова прикосновение этих теплых ладоней — ее берут на руки, закутав во что-то теплое и мягкое. И такой же теплый и мягкий, как эта шинель или куртка, в которую ее любезно закутали, голос шепчет ей на ухо о том, что все будет хорошо.