— Может быть, стоя…

— Выдержишь?

 — Стоя легче, чем на коленях. И… у меня будет дополнительная точка опоры.

 После нескольких бестолковых попыток в постели, бесславно завершившихся загудевшим коленом, Стервятник потащил Ральфа в кабинет. Растерянно оглядев знакомую комнату, он уставился на него своими круглыми глазищами. Помоги же мне, молча орал Стервятник. Попросить напрямую гордость не позволяла. Сейчас вроде как он ведущий.

 Судя по всему, Птица слабо представлял, что надо делать. <i>Опыта ты, погляжу, набрался с вагон, чучело</i>, глядя на него, с нежностью подумал Ральф.

У стены не удобно — Ральф выше. А лицом к лицу, поддерживая за бедра, как иногда проделывал Ральф, для Стервятника нереально. Старый добрый диван тоже не выручил: вариант сидя Стервятника не устроил, перегнувшись через диванную подушку — слишком низко.

Их суетливая возня напомнила Ральфу дни неприкаянного студенчества, когда главной проблемой было не «когда», не «с кем», а «где». Припомнились полупьяные «вписки» на полтора часа в незнакомых квартирах, продавленные кровати с несвежим чужим бельем, какие-то полосатые колючие покрывала, малознакомые люди, которые становились приятелями только из-за наличия собственной жилплощади, где можно было время от времени беспроблемно перепихнуться. С возрастом вопросы «где» и «с кем» отпали сами собой, уступив угрюмому, философскому «зачем». Влюбившись в восемнадцатилетнего Стервятника, Ральф и не предполагал, что самым волнующим для них станет вопрос «как?». <i>Эх, юность безысходная моя… </i>

Они мыкались голышом по комнате, пытаясь куда-нибудь пристроить Стервятника с его проклятой ногой. В жизни Ральф не предпринимал столько усилий, чтобы быть выебанным в собственном кабинете, и старался не думать, как это может выглядеть со стороны. Только бы не заржать, уговаривал он себя, только бы не заржать, потому что Птице сейчас не до смеха. Никогда еще у Ральфа не было такого нелепого секса.

Да плевать, на самом деле. Пусть неловко, пусть смешно, пусть даже будет больно — он потерпит. Главное, Стервятник держал его за руку, жался к нему и доверчиво смотрел в глаза. Трудно было сказать, кто из них в эту минуту больше доверял другому — он Стервятнику или наоборот. Ральф хорошо знал, каково это, когда Птица не хотел держать его за руку. Он жил без него тридцать восемь лет, пять месяцев и пять недель — достаточно, чтобы понять, что важно на этом свете, а что нет.

Тем временем Птица начал психовать и мерзнуть. Глядя на злящегося, расстроенного Стервятника, шепотом проклинающего свою хромоту, Ральфу стало его жалко. Он обнял его, растирая теплыми ладонями озябшую бледную спину, успокаивая поцелуями, но Птица нетерпеливо выворачивался из объятий — ему не до поцелуев.

Ральф вздохнул. Ладно, была не была. Он не очень любил эту позу, но другого варианта, похоже, не было. Чего не сделаешь для своей Птицы.

 — Я, кажется, знаю, как, — Ральф подошел к письменному столу, повернулся к нему лицом и уперся обеими руками в столешницу.

Стервятник подошел. Примерился, потыкался, погладился, потерся животом о поясницу. Идеально. Потом торопливо поцеловал Ральфа между лопаток, но к делу не приступил, а зачем-то уплелся в спальню, откуда вскоре вернулся, держа в руках две подушки, флакончик со смазкой и серебристый пакетик презерватива в зубах.

 — Пыдлзы жысткыжы… — проскрипел он, протягивая Ральфу подушки.

 — Чего?

— Подложи. Жестко же, — повторил он, освободив рот и руки.

Ральф не возражал. Надо же, а он в свое время не догадался предложить подушку Птице. В следующий раз надо быть внимательнее, отметил про себя Ральф, снизу-то по-другому ощущается, устроился поудобнее и приготовился терпеть.

Но Стервятника не проведешь.

 — Эй… Тебе нехорошо?

Стервятник погладил его по плечу — осторожно, участливо что ли. Наклонился, заглянул в лицо.

 — Что ты! Все в порядке, Рекс.

— Ты… не передумал?

 — Нет.

 — Тогда поцелуй меня.

Ральф поднялся и сгреб Птицу в охапку— худого, дрожащего от холода и нетерпения, нервного и голого, любимого до последней косточки. В эту минуту Стервятник выглядел настолько невзрослым, что Ральфу захотелось зажмуриться, что он и сделал, прижавшись к его губам.

 Он нежно поцеловал оба маленьких шрама в уголках всегда холодных губ Стервятника, а он в ответ вылизал его безобразный шрам, тянущийся мерзким щупальцем к темному глазу. Так у них повелось с тех пор, как они сравнялись увечьями.

— Давай-ка, сначала я, — Ральф опустился перед ним на колено, чтобы немного взбодрить — крепко поцеловать в пупок, поворошить светлые волоски, подразнить и рассмешить напрягшегося Стервятника. Все же хорошо, Птица. Все хорошо. И он оттаивает. Теплеет. Млеет.

Наконец, убедившись, что Стервятник готов, Ральф поцеловал его в шею и улегся на подушки.

 От обжигающего прикосновения скользких пальцев и прохладного геля на коже, от густого вишневого запаха у Ральфа на секунду перехватило дыхание. Стервятник прижимался к нему все теснее и теснее, терся, поглаживал спину, ласкал бока, щекотал волосы на груди, легонько царапал поясницу. А потом он взял Ральфа в свои ладони. Всего. Целиком. Руки у Стервятника сухие и гладкие, сильные, мягкие, и Ральф растерялся, от того, что уместился на кончиках его чутких, дразнящих и успокаивающих пальцев, хотя хорошо знал, на что они способны. Птица предельно аккуратен, он, как вкрадчивый кот, когда надо, умел прятать свои острые когти.

Наконец, Птица решился.

— Говори, если будет больно.

— Не бойся, — мычит из подушек Ральф. — Я скажу, если что не так. Главное, сначала поаккуратнее, дай мне привыкнуть, потом разгонишься.

 — Хорошо, — шепчет Птица.

 Первое ощущение напоминало жжение, но вполне терпимо. Ральф подавил рефлекторный позыв сжаться и вытолкнуть из себя инородное тело и постарался расслабиться, изо вех сил сосредоточившись на дыхании за своей спиной. По позвоночнику прокатилась первая нервная волна. Стервятник вжался еще сильнее и едва слышно ухнул в плечо:

— Ух ты…

Сперва он двигался старательно и робко, осторожничал, но выходило у него, напротив, неловко и дергано. Ральф закряхтел. Больновато.

— Полегче, Рекс… Чщщщ… Попробуй еще раз… гхм… да.

— Прости, — тут же отозвался Стервятник и застыл. — Скажи, как?

 — Мммм… Представь, что ты не толкаешься, а скользишь. Как ладонью гладишь…

 — Так?

 Обхватив Ральфа худыми длинными руками под грудь, как дерево, Птица смягчил темп, движения стали ровными, плавными, и когда у него начало получаться, Ральф, наконец-то полностью расслабился и смог отдаться процессу. Да, отдаться.

— Я могу чуть быстрее? — Стервятник говорил через силу, хриплый голос мешался с тяжелым дыханием, он почти улегся на Ральфа, приклеившись к его спине. Возможно болела нога, или устал, но Ральф решил не спрашивать. Если Птица молчал, значит терпимо.

— Давай, — закрыл глаза Ральф, и Стервятник начал двигаться увереннее, жестче, отчего Ральфу почему-то стало легко, как будто боль поменяла оттенок, растворилась в иных ощущениях.

Казалось, кто-то выкрутил его чувствительность до предела, и он кожей осязал каждую косточку, каждую волосинку прижимающегося к нему Стервятника. И наоборот его собственные тревожные эмоции и чувства — страх, неловкость, сомнения улетучились, исчезли, вымылись волной возбуждения. То, что делал с ним Стервятник, дарило не боль, не наслаждение, а легкость и нездешность, когда внутри все заходилось и трепетало в невесомости. И Ральф больше не ощущал Стервятника, он дышал им, только сейчас поняв, что и прежде дышал только им. И через некоторое время застонал от пульсирующего удовольствия, прошившего от крестца до затылка.

 — Я люблю тебя, — донеслось сквозь знакомое поскуливание, и по спине снова прокатило разрядом. Все, Птицу накрыло. Ральф почувствовал на бедре влажную дрожь. Он попытался довести себя рукой, но, лежа на подушке, будучи придавленным сверху потяжелевшим Стервятником, это было практически невозможно. Ральф сам удивился, насколько это показалось ему неважным в данный момент.

Они замерли в своей тихой нежности еще на несколько минут, Стервятник расслабленно приник к плечу Ральфа мокрой щекой, измазав его потекшей тушью, и затих.

— Слазь, карась, — Ральф осторожно приподнялся с подушки, невольно заставляя шевелиться обмякшего Стервятника. — В кровати будешь спать. Но сначала в душ.

Под теплыми струями Птица совсем разомлел. Мыльная вода смывала пот и запахи с их тел, но не смогла смыть хмельной, блаженной улыбки с сонной физиономии Стервятника, словно он только что принял самую ядреную из своих настоек.

Наконец, они добрались до постели, и под одеялом Ральф спросил, чмокнув Птицу в порозовевший нос:

— Доволен?

Стервятник кивнул. Желтые глаза искрились бесхитростной радостью, как новогодняя гирлянда.

Ральф не удержался и легонько щелкнул Птицу по носу.

— Тебе хоть понравилось? — с надеждой спросил Стервятник.

Ральф кивнул.

 — Очень. Для первого раза очень хорошо, — искренне похвалил Ральф способного Стервятника.

Птица вздохнул и тихонько потерся щекой о ральфову грудь и предложил:

— Может, в следующий раз мы попробуем так, как ты предлагал? Когда ты… верхом?

 — Стервятник, после таких заявлений очень хочется открутить тебе нос.

— Сдался тебе мой нос, — заворчал Птица, прекрасно зная, что Ральф этого не сделает. — Оказывается, это довольно утомительно… когда сверху. Сегодня я заценил твою выносливость, Ральф. Ты всегда так долго держишься! Я так не умею, - с сожалением заметил он.

Ральф снисходительно хмыкнул.

— Должны же быть у моего возраста хоть какие-то преимущества?

 Стервятник вздохнул и привычно разлегся на Ральфе, как на солнечном пляже.

— Зато я уже не могу так быстро восстанавливаться, как ты, — утешил его Ральф.

 — Значит, в твоем возрасте тоже так смогу? Сколько мне там тренироваться? Лет двадцать?

 — Думаю, намного меньше, особенно, если ты будешь нормально питаться. Слышал, что Янус сказал? — строго заметил Ральф, а сам с горечью подумал: «Только я через двадцать лет буду уже ни на что не годен. Да и где ты будешь через двадцать лет, Птица? Здесь ли? Со мной ли? Я не знаю, будешь ли ты со мной через два месяца. И будешь ли вообще?»

Конечно же, вслух он этого не произнес. Но чуткий Стервятник ответил на его мысли:

 — Не переживай, Ральф. Мы что-нибудь придумаем.

«Мы»? Он сказал «мы»?»

У Ральфа в груди забилось заполошно и растерянно. Впервые Стервятник в разговоре перешагнул невидимую грань страшащего его выпуска. И — пусть на словах — связал свое зыбкое будущее с ним, с Ральфом. <i>Чудо ты мое.</i>

Ральфу хотелось так многое сказать Птице, но он не решился, боясь спугнуть его своими признаниями и планами. Не решился заговорить в будущем времени. Для начала он просто прижал к себе тощего Стервятника. Крепко-крепко.

 — Ээээ, — засипел Птица. — Ты мне сейчас ребра сломаешь.

 — Прости, — Ральф ослабил хватку, но объятий не разжал. Он все еще опасался, что Птица улетит.

Когда Ральф уже решил, что Стервятник уснул, тот тихо заговорил:

 — Знаешь, я ведь хотел к тебе дня через три прийти, но ты такой весь из себя занятой был, неприступный, с бумажками все бегал туда-сюда. Я решил, что ты сердишься. А потом решил проверить, ну… как долго я смогу…

Стервятник многозначительно замолчал и скосил на Ральфа птичий глаз.

— Чего сможешь? — у Ральфа пересохло в горле.

 — Без тебя. Сначала было тяжеловато, но потом вроде бы начал привыкать…

 — Тогда почему ты сегодня пришел? Не записку же от Януса передать. Он, знаешь ли, не имеет обыкновение записочки присылать.

Стервятник сполз с Ральфа, улегся на спину и безмятежно уставился в потолок. Вроде как он тут не причем, а всякие дураки могут думать все, что угодно.

И Ральф не стал больше ничего спрашивать. В конце концов, какая разница? Главное, не упустить Птицу ближайшие полтора месяца, а там… Там…

— Слушай, ты же не кончил, — встрепенулся Стервятник.

— Ничего страшного, давай в другой раз, — Ральф закинул руки за голову и всерьез собрался подремать. Хорошо. Ему и правда, хорошо и спокойно. Потому что Стервятник лежал рядом, и Ральф чувствовал прижимающийся теплый костлявый бок. И следующий раз у них обязательно будет. Теперь Ральф был в этом уверен.

— Нет, сейчас, — решительно заявил Птица и облизнул губы.