— Молодой человек, вы задерж… — хрупкая проводница затыкается под взглядом упомянутого человека, благоразумно решив, что с такими лучше не связываться. Слишком много гонора, золотых цепей и дурмана в глазах. Слишком толстый лысый дядечка-телохранитель за спиной. Слишком хорошо опытная Валерьевна научилась отличать настоящие Гуччи и Прада от рыночных турецко-геленджикских.
Пропуская в поезд молодого человека и дядечку, — хотя вообще-то время отбытия уже близилось, и добросовестные провожающие, давно покинув вагоны, утирают наигранные слёзы где-то на платформе, — Валерьевна фыркает. И что этим богачам на своих самолёто-вертолётах на Мальдивы не летается: мог бы оставить старый-добрый Краснодарский край нашим бабушкам да дедушкам. Из-за таких мажоров, выкупающих себе целые купе, — ещё бы весь поезд приобрёл, буржуй, блин, — бедным старичкам в санатории не на чем добираться.
***
Устроившись в облезленьком купе и выпроводив приставучего дядечку-телохранителя, Кирилл Гречкин угрюмо глядит в окно и думает о том же самом. Тьфу, то есть не о бабушках с дедушками, — на них Кирюше в общем-то плевать, — а о частном самолёте и Мальдивах, на которые папенька, сославшись на проблемы с бизнесом и его, Кирюшино, плохое поведение (ну и что, что взял Ламборгини покататься, жалко что ли), денежку не выделил. Будь его, Гречкина-младшего, воля, он бы, раз Мальдивы не светили, уж тогда остался бы в родном Питере, разъезжая по дружеско-подружеским дачам и заливая горе — просранное лето — холодным пивом и дорогим шампанским. Ну не в Геленджик же! Но вот папенька так не думал, его перспектива выуживания пьяного сынка из отделений полиции или — даже неизвестно, что хуже, — бассейнов своих охочих до молоденьких мальчиков коллег не устраивала. Пусть уж лучше на пляже валяется: там, благо, охмурять некого. Прокатчиков катамаранов да продавцов кукурузы, разве что… но их пускай, им в глаза Всеволоду Гречкину не смотреть. И слава господу.
***
Лёша морщится. Он в шаге от того, чтобы броситься под поезд (во всех, между прочим, смыслах). Вот именно тогда, когда Макаров впервые за свою жизнь накопил денег на море, — на целый Геленджик, это же опупеть можно! — произошли какие-то технические — «сейчас уточню, молодой человек, будем думать, куда вас приткнуть!» — неполадки.
А он, Лёша, копил, во всём себе отказывая. На повышенную стипендию вышел, работал по ночам, даже в крутую компанию устроился на дистанционное консультирование (повезло, что этот Разумовский из их детдома и Лёшу уже давно заметил да запомнил, велев приходить, как в универе устроится). А тут на-те и распишитесь!
***
Макаров краснеет, когда видит, какой переполох поднял. Весь поезд снует туда-сюда, какая-то бабка даже орёт что-то про пожар, размахивая своей клетчатой сумкой. Из вагона с услужливым выражением лица, под ручки ведя невысокого расфуфыренного парнишку, выбегает проводница.
— Вот он, гражданин Макаров, — радостно улыбается избежавшая привлечения серьёзного начальства проводница, — это Кирилл… Всеволодович. Он то самое купе выкупил, где вы должны были ехать. И любезно согласился пойти нам на уступки, да, господин Гречкин?
Кирюша ещё сам не догоняет, на что он там согласился. Потому что отец, думается, точно отказал бы — ещё чего! Но проводница симпатичная, мальчишка зашуганный, а папеньке хочется насолить, поэтому Кирюша нервно кивает.назло мамке отморожу уши, ага
***
Лёша испуганно пятится, только зайдя в пустое купе. Гречкин изящно вваливается следом, смерив его злым недовольным взглядом.
«Ну и кретин», — склонив голову, рассуждает Макаров, когда тот нарочито небрежно плюхается на жёсткую полку, кажется, отбивая себе все внутренности. Кирилл же, поморщившись от боли, лишь дёргает острым носом, делая вид, что нежданного гостя вовсе не существует.
Лёша только рад. Лёше лишнее внимание не нужно. Тем более вот от таких. Он садится рядом с самой дверью, — мало ли, неизвестно, что ждать от этого мажора, — закрывает глаза, делая попытку разглядеть Кирилла из-под ресниц. Гречкин качает ногой, и его тапочка от Гуччи с каждым движением противно колеблется, собираясь слететь. Макаров тихо хмыкает, но отворачиваться не собирается, ещё чего. Только продолжает скользить взглядом, цепляясь за острую коленку, слишком обтянутую тонкой тёмно-баклажановой джинсой. Штаны Гречкина и правда больше напоминают леггинсы, а модные дырки в них выглядят почти натурально, словно протёрлись из-за этой излишней натянутости. Чёрная с золотыми цветами гавайская рубашка ужасно блядски — Лёша мысленно ругает себя за такие слова и суждения — расстёгнута аж на четыре пуговицы, обнажая гладкую смуглую грудь и шею, увешенные цепями самой разной толщины.
Наверное, Кириллу становится душно, потому что в следующее мгновение он подносит к горлу руку и ухоженными пальцами касается кадыка, показушно отодвигая украшения. Лёша замечает, что чуть ли не на каждой его фаланге сверкает массивное кольцо — этот парень явно не умеет остановиться. Поезд наконец трогается, и Макаров хочет отвести взгляд, не прослеживать каждое движение соседа, даже пытается… Но вопиющая дерзость чертовски притягивает внимание, заставляя Лёшу краснеть, лишь ожидая, пока он спалится, и Гречкин уже заметит, что его так нагло рассматривают. А ещё наверняка углядит в глазах Макарова осуждение и брезгливость, и тогда наверняка ему не сдобровать…
— Что, типа нравлюсь? — вдруг хмыкает Кирилл, резко развернувшись. — Красивый? — пятернёй проходится по отросшим корням блондинистых волос. Лопает жвачку.
Лёша хмуро — или завороженно? — молчит. Потому что красивый, что тут сказать, но не признавать же всерьёз. Кажется, щёки покрываются детским румянцем. Стыдно. Он и так тут на птичьих правах, а теперь ещё и застукали за таким подлым… э-э… рассматриванием?
— Не-а, — неожиданно вырывается у Макарова. Блять-блять-блять. Что он только что ляпнул?..
Но Кирюша смеётся, так громко и заливисто, что будто неискренне. Потирает выбритый подбородок, словно надеясь там что-то найти.
— Пиздишь, — слегка наклоняет голову, а его тонкие брови взлетают вверх, — как дышишь, — Гречкин вдруг оказывается совсем близко и выдыхает наивный баббл-гамовый запах.
Лёша не отвечает, лишь сильнее вжимается в обитую красно-бурым дерматином спинку, веселя Кирилла. Тот даже радостно клацает зубами, наверное, пытаясь испугать, но всё же отодвигается назад, откидываясь на желтоватую стенку купе, и почти стукается головой о верхнюю полку.
«Вот балда», — Лёша фыркает, пытаясь не заржать: всё же впечатлений от секундной близости противного мажора хватило, а душный аромат жевательной резинки отступать не торопится.
Внезапная тишина глушит, и Макаров не знает, куда деть руки. Ныряет в потрёпанный полупустой рюкзак, выуживая книгу в потёртой цветной обложке. Оглядываясь на Гречкина, быстро открывает своего «Маленького принца», одной рукой прикрывая надпись на корешке, а другой закладку с лисёнком — Лизок рисовала.
Лёша читать любит: так сразу всё плохое забывается. Но «принца» особенно обожает — в нём всё собралось. Он для Макарова вроде талисмана, всегда с собой на удачу и счастье. Лизы давно рядом нет, детство закончилось, всё работа да учёба — Лёша уже совсем взрослый, вот на отпуск самостоятельно накопил. Но стоит «принца» открыть, сразу будто маленький, будто снова читает засыпающей сестрёнке добрую сказку, будто нет забот важнее домашки…
Кирилл усмехается, заметив, как его смешной сосед спешно закрывает ладонью название своей книжки. Гречкин следит, ему интересно, что же там такое постыдное. Макаров, увлёкшись, судя по блеску в больших светлых глазах, сдвигает пальцы с обложки, и Кирилл чуть не задыхается…
***
Мама умерла, когда ему было тринадцать. И, кажется, тогда глупый Кирюша впервые выкурил сигарету. Отец… они с сыном никогда не были близки, а после смерти жены он и вовсе ушёл в себя. Кириллу было хуево. Он впервые осознал, что деньги ни черта не решают, когда ты один. Гречкин не был дураком и бездельником: он, сказать по правде, знал чертовски много вещей — спасибо маме. Да, мажор, ну и что? Разве плохо быть богатым? Отвратительно, когда за это ты остаёшься в гордом одиночестве. Будь отец чуть осторожней и осмотрительней, сейчас Ольга Гречкина была бы жива. Её, блять, не убили бы из-за этого сраного бизнеса. Кирилл любил деньги, красивых женщин и дорогие развлечения, но маму — больше. Никакая тачка не заменила бы то счастье засыпать под мамин тихий шёпот и «Маленького принца»…
Отец не кричит, когда замечает заплаканного сына, роняющего злые слёзы на уже пропитавшиеся влагой и пошедшие волной страницы книги. Он лишь сглатывает, поднимая брови и собираясь что-то сказать, но молча выбегает из комнаты. Кирюша давится слезами, бьётся в страшной истерике, бросается на стены, но знает — хвалёная шумоизоляция всё равно ни вопля не пропустит.
Сидит на крыше, выкуривая одну сигарету за другой, заходится в жутком кашле, но продолжает дымить. Начинается дождь, — Питер же, — и на покатой поверхности становится скользко. Кирилл почти решается: тут высоко — верная смерть. Ему страшно. Он слабак. Зато ведь будет так просто, всё в миг закончится и оборвётся. И вдруг впрямь хорошо станет? В сердце щемит. Кирилл оступается, и в миг становится ясно, что жить-то, сука, хочется.
«Если идти все прямо да прямо, далеко не уйдешь…» — маминым голосом где-то внутри, будто Гречкину ещё есть, что выплакивать.цитата из «маленького принца»
Пытается удержать равновесие, падает; кожа больно сдирается о колючий выступ. Кровь, дождь, слёзы… кровь. Кирюша пытается подняться, почти соскальзывает. Но держится, чёрт возьми, на последнем издыхании карабкается назад. Жив, всё же жив…
***
Грёбаные флешбеки — Кирилл злится. Он ненавидит этот день, как свою первую и последнюю слабость. Из года в год глушит алкоголем малейшее воспоминание о этой блядской крыше, вонючих дешёвых сигаретах и о… матери.
Кирюша давно перешёл на айкос, а «принц» валяется под столом, чтоб на глаза не попадался. А тут этот придурок со своей книжонкой, чтоб его. Неужто не мог что-нибудь другое взять почитать…
Лёша, словно опомнившись, поднимает голову, ловя взгляд Кирилла. Заливается краской, понимая, что спалился вновь, теперь только уже детской книжкой. Пытается сделать вид, что ничего криминального не совершал, — потому что это правда, блин! — скинув неудобные кроссовки, ползёт ближе к окну. Они едут полем, рельсы гремят успокаивающе, поскрипывают. Макаров кусает губу, прикрывает глаза; кондиционера нет, и заляпанное окошко слегка приоткрыто. Он вдыхает прохладный воздух, и сразу так хорошо. Слышно голос проводницы, проходящей вдоль всего вагона. У них билеты проверяют быстро: видно, что девушка не хочет досаждать уже «пострадавшему от произвола РЖД» Гречкину, поэтому скоро выбегает, выдав постельное бельё и пожелав приятного пути, будто в такой компании это возможно хоть для одного из соседей.
Вновь тихо и неловко. И опять нечем занять руки. Лёша соскальзывает с полки и чуть не стукается головой, собираясь застелить постель пораньше, чтобы потом об этом не пришлось беспокоиться («чтобы спрятаться от него под одеялом» — противно подсказывает внутренний голосок). Слишком — блять — плотный целлофан не поддаётся: запаянная упаковка, словно издеваясь, лишь скрипуче скользит между уже влажными от стыда пальцами. Лицо горит, и Макаров, кажется, недалеко от того, чтобы разорвать глупую плёнку зубами, лишь бы не чувствовать на себе насмешливый взгляд Гречкина.
Он даже не спрашивает, нужна ли помощь. Кирилл просто поднимается и, окутав шею своим баббл-гамовым дыханием, выхватывает из рук опешившего Лёши комплект белья. Подковырнув чуть более длинным, чем положено носить мужчинам, ногтем, с лёгкостью открывает пакет. Ухмыльнувшись, кидает обратно. Лёша даже ловит — на удивление.
— Спасибо? — бормочет, получая в ответ показушно небрежный кивок и закатывание глаз.
Полку застилает-облагораживает быстро и любуется чистой постелью — хоть что-то, блин, хорошее. Под одеяло хочется жутко; даже на ужин как-то насрать. Ничего уж, поголодает. Лёша оборачивается, и брови сами взлетают вверх: ну, Кирилл хотя бы попытался. Неожиданно для себя Макаров кладёт руку ему на плечо и краснеет, чувствуя на удивление жёсткие мышцы. Гречкин дёргается и хмыкает, когда его вдруг отодвигают от собственной наполовину сползшей перекрученной постели. А руки у Лёши тёплые — и именно они сейчас бережно поправляют наволочку, загибают простынь и неловко суют Кириллу под нос уголочек пододеяльника — подержать, пока Макаров в остальные одеяло просовывает.
— Ночью дует, — почёсывая затылок, поясняет зардевшийся Лёша, — хоть и лето, но простыть можешь, поэтому пусть лучше будет.
Гречкин закусывает губу, пытаясь сдержать глупую улыбку, которая прямо норовит расползтись до ушей.
— Ты… это, — вдруг вырывается из Макарова, — чай будешь? Я бы за кипяточком сходил.
Кирилл кивает, плюхаясь на полку. Что пакетиков с заваркой не брал, вспоминает, только когда в купе появляются дребезжащие подстаканники, а следом за ними сам Лёша. Просить об одолжении — «а можно мне пирамидку эрл грея, сударь?» — мальчишку неловко, но за нежеланием хлебать кипяток Кирилл почти решается… Тот предлагает сам.
— Прости, но только с бергамотом, — будто даже не сомневается, что Гречкин по дурости о таком простом удовольствии, как чай с собой в поездку, даже не подумал бы. Бергамот Кирюша, кстати, любит — мама приучила.
Горячая жидкость под стеклом греет руки, и Кирилл наконец замечает, что под вечер похолодало не только на улице, но и в купе: всё же окно приоткрыто. Но первым проявлять слабость не собирается, лишь ёжится, потому что тоненькая шёлковая рубашка ни капли не греет. Лёша, кажись, замечает, потому что в следующее мгновение протягивает руку и, не глядя, поднимает оконное стекло обратно.
Его глаза будто специально избегают смотреть напротив, на Кирилла, и бессмысленно скользят по лесным пейзажам, по серому полу и желтоватым стенам. Он краснеет, когда понимает, что вид создаётся и впрямь глуповатый, будто соседа своего боится, и пытается расслабиться, бросая на Гречкина пару хмурых взглядов из-под бровей. Тот уже на него не смотрит, лишь с грустным выражением тонких губ наблюдает за быстро мелькающими за окном берёзками. Лёша вдруг понимает, что глаза у противного мажора добрые и наивные какие-то — травяные и тускловатые, но внезапно с синими крапинками, будто ещё чуть-чуть и засветятся. Макаров смущается, сгорая от желания слегка приблизиться, чтоб это пьянящее сияние рассмотреть.
Они молчат, нарушая тишину лишь звоном ржд-шных подстаканников, пока чай неожиданно не заканчивается (напоминая о бренности наших дней). Мгновенно вспоминается о еде, которую почему-то — беспредел — кипятком с пылью из фольгированных пакетиков заменить не получается. Лёша обречённо вытаскивает из потрёпанного рюкзака пакетик с нарезанным хлебом и вакуумную упаковку колбасы — кажется, даже вкусной, если бы не акция, он за это мясное подобие столько денег не отстегнул. Гречкин вздрагивает и смешно дёргает носом, замечая еду. У него с собой тоже есть… это… э-э-э, пара пачек Pringles, дорогой шоколад и любезно подогнанные дядечкой-телохранителем три банки пива, которое вовсе в поездах, кажется, запрещено. Всё же не стоило отказываться от предложенных домработницей варёных яиц, но думается об этом почему-то слишком поздно.
Решив, что эксклюзивные швейцарские сладости заливать «Балтикой» как-то не комильфо, Кирилл с грустью открывает чипсы. Вкус, по его мнению, самый дурацкий из существующих — с крабом. Кто вообще такие ест?.. Гречкин морщится, отпивая из банки противно-тёплое пиво, и, поймав неодобрительный взгляд Лёши, с подмигиванием ему салютует.
— Будешь, что ли? — растягивает тонкие губы в слишком пьяной ухмылке, будто пары глотков хватило, чтобы наклюкаться. — Ну, пока я добрый.
Лёша старательно давит из себя презрительное хмыканье, уже собираясь пренебрежительно мотнуть головой в отказе, но крышу рвёт, и он вдруг кивает с такой простотой, будто не прошёл только что все стадии нравственной борьбы. Похуй — пляшем, что ли? Ну типа, будто не он питерский филфак оканчивает. Алкоголь в поезде по сравнению с тусами в курилке — которые Макаров всегда обходил за километр — ерунда же, правда?
Лёша протягивает руку, надеясь, что его трясущиеся от злобы на самого себя пальцы не так уж заметны. Ждёт, что Кирилл достанет из своей явно дорогущей сумки ещё одну банку, но тот с озорной усмешкой лишь игнорирует чужую ладонь и подносит своё отпитое пиво к губам ошалевшего Макарова. Тот внезапно краснеет, — чёрт, — будто никогда прежде не разделял с незнакомцем коктейль в баре, когда совсем не было денег, и не докуривал за вечно дымящим однокурсником редкую сигарету во время особенно нервной сессии. Только вот Гречкин ему уже не незнакомец, но и не приятель; так почему же так неловко и дурно до красных щёк и закусанных губ?
— Пей уже, мыслитель хренов, — Лёша осознаёт, что во время его внутренних метаний Кирилл с насмешкой всё ещё держал банку у его рта. — На лице у тебя всё написано, — как-то успокаивающе, что совершенно не вяжется с его едким взглядом, мурчит Гречкин в ответ на приподнятые брови Макарова.
Пиво и правда тёплое, хоть и хмельное, но в голову ударяет не лёгкий алкоголь, а терпкий — чужой и незнакомый — вкус на краях металлической банки. Лёша вспыхивает ещё больше, понимая, что эту вяжущую горечь оставил за собой Кирилл. Сердце бьётся сильнее, потому что какое, чёрт побери, пиво — теперь Макаров знает, каков на вкус его ужасный, просто отвратительный сосед по купе. И вкус этот — пряный, солоноватый, сносящий нахуй голову — Лёше не противен. Им хочется насытиться, прочувствовать до конца, а не слизать с железки жалкие остатки, не ощутить хмелящий привкус вместе с невкусным пойлом. И от таких мыслей становится дурнее, потому что так нельзя. Душно…
Макаров резко дёргается назад, чуть не выплёскивая пиво на пол. Глаза бегают, руки испуганно хватаются за край полки, плечи вжимаются в стену. Гречкин смотрит на него как-то странно, уже без прежней ухмылки, обиженно поводит узкими плечами.
— Так бы и сказал, бля, что не пьёшь совсем, — фыркает себе под нос.
— Я пью! — выпаливает Лёша до того, как замечает смешинку в глазах Кирилла.
— Ага, — просто соглашается тот. — Вижу, бухаешь как не в себя.
В следующую секунду Гречкину приходится уворачиваться от летящего в него пакетика с колбасой, ибо нефиг.
— Закусить, — со всей серьезностью уведомляет его Макаров. — А то пиво у тебя больно противное. На нём долго не протянешь.
Кирилл что-то бурчит себе под нос — так, для вида, потому что колбасу всё же пробует. Сперва недоверчиво, будто его отравить хотят, кривится, показывая всё своё пренебрежение к такой простой еде, но назад пакет не отдаёт, потому что есть всё же хочется. Через пару секунд тянет смуглую руку за хлебом — распробовал. Лёше хочется хохотать в голос, наблюдая за голодным, но пытающимся не сорваться на чавканье акционным сервелатом Гречкиным.
— Вкусно? — Лёша смеётся, протягивая хмурому Кириллу бутылку с водой.
— Сойдёт, — поджимает губы, чтобы не улыбнуться, потому что приятно. Эта забота, блин, приятна.
— Это ты ещё поездной «Доширак» с сосисками не пробовал, — деловито утверждает Макаров, — знаешь, как с голоду идёт… м-м-м…
Гречкин хмыкает, выражая своё сомнение по поводу вкусовых качеств дёшевой лапши быстрого приготовления, но спорить не решается — пусть уж мальчишка умничает, главное, чтоб его продолжал подкармливать.
Они не разговаривают — не о чем. Никто и никогда не сомневался, что богатенькому мажору и детдомовскому пацану общие темы найти не просто сложно. Это невозможно — в мыслях соглашаются Кирилл и Лёша. Поэтому они уютно (нервно) молчат и пытаются скрасить неловкость, делая вид, что чем-то заняты. В самом деле, не говорить же им о погоде или планах на отдых, как какие-нибудь престарелые дамочки…
— А ты где жить собираешься? Мне тут сказали про неплохой гостевой домик, — внезапно поднимает глаза Макаров прежде, чем понимает, что именно он выдал. Краснеет, потому что Гречкин смеётся.
Такие, как Кирилл, селятся на помпезных виллах с роскошными яхтами и сорят деньгами, переплачивая за ненужный дубовый стол, на котором будут трахать очередную клубную пассию.
Такие, как Кирилл, пропускают бесплатные завтраки со шведским столом в отелях, зависая в барах до утра, и обедают, когда придётся, в нелегально люксовых ресторанах.
Такие, как Кирилл, не болтают о глупостях с нежданными соседями по купе, не объясняют глупым мальчикам, что даже в случае неудачного отпуска на «наш юг» их уже ждёт самый дорогой номер, массажистка и вино какой-то неоправданно долгой выдержки.
Такие, как Кирилл, почему-то вдруг слишком тепло улыбаются, заставляя Лёшу вздрогнуть, оторвавшись от внезапно настигших мыслей…
— Где придётся, — так просто отвечает Гречкин. — Вообще-то батя меня нахуй послал с просьбой хату заранее забронировать. Типа… ну, знаешь — «не ценишь ты, Кирилл, то, что имеешь. Попробуй пожить самостоятельной взрослой жизнью и держи деньжат, только уж будь добр — отъебись». Сечёшь?
Лёша не знает и не сечёт. Он вообще-то не совсем понимает, как золотая «Mastercard» Кирилла с папиными тысячами на ней вяжется с «самостоятельной взрослой жизнью». Но поинтересоваться стесняется и лишь кивает.
За окном стремительно темнеет. Кажется, слишком быстро для стоящей на улице июльской жары. Макаров удивлённо смотрит на наручные часы, замечая, что время близится к десяти вечера. И вправду — невероятно быстро. Спать хочется жутко: сказывается привычная усталость, тем более перед долгожданным отпуском Лёша действительно пахал как не в себя. В узеньком коридоре свет уже погашен проводниками, но вот насчёт купе соседи, кажется, должны договариваться самостоятельно. Макаров считает это чертовски дерьмовым правилом, потому что признаваться явно бодренькому мажору в своём желании лечь в такое «детское время» не хочется ну совсем. Лёша оглядывается по сторонам, ища спасения, облизывает губы и вдруг вздрагивает, замечая насмешливый — опять — взгляд Кирилла.
— Чего тебе? — Макаров хмурится, стараясь придать себе недовольный вид, потому что «лучшая защита — нападение». Это он усвоил давно, ещё в детдоме.
— Спи.
Весь запал внезапно исчезает, потому что так неинтересно. Скучно, когда не от чего защищаться, не с чем сражаться. Лёша вообще так не привык — потому что ухмылка всегда должна нести что-то плохое, правда? Но если ты желаешь зла, зачем так ласково говорить?
— Чего? — насупившись, повторяет Макаров.
— Зеваешь ты, вот чего, — недовольно задирает острый подбородок Гречкин. — А я вырубаю свет, — лампочка гаснет, и раздаётся шорох, наверное, означающий, что Кирилл тоже забрался на собственную полку. Лёша даже собирается пожелать ему спокойной ночи или, там, сладких снов, хотя это и звучит ванильно до блевоты. Но когда он почти решается, приходит осознание, что Гречкин, может быть, уже уснул, потому что его дыхание становится слишком размеренным и посапывающим. Лёше даже кажется, что в воздухе вновь начинает витать аромат баббл-гама и, что ли, кофейной горечи.
***
Лёша просыпается от солнечных лучиков, словно нарочно бегающих по лицу в попытках его разбудить. Надо отдать должное — он до последнего не сдаётся, пытаясь спрятать заспанные глаза в подушке, приятно пахнущей чистым бельём. Но солнце тут же норовит забраться за шиворот и слишком жарко пригреть спину. Лёша зевает, пытаясь подняться и одновременно нащупать на столике свой смартфон, чтобы посмотреть, насколько рано грёбаное летнее солнце разбудило его в этот раз.
6.27 — и это действительно не самый худший вариант.
Гречкин, конечно же, ещё сопит, уткнувшись в своё одеяло (и Лёша не вовремя вспоминает, что заправлял его собственными руками). Кирилла, кажется, не беспокоят ни тёплые лучи, оставляющие следы на его смуглой, пригретой то ли солярием, то ли Багамским солнцем, коже и грозящие появлением россыпи веснушек на щеках и плечах; ни уже раздающиеся в коридоре разговоры пассажиров; ни Лёша, с тихим любопытством рассматривающий скользящих по тонкой шее солнечных зайчиков и мелкие глупые татуировки, разбросанные по его спине и рукам.
Макаров сам не понимает, что любуется: кожа Гречкина на свету выглядит прямо бархатной, и Лёше почему-то очень хочется проверить, насколько она горячая и гладкая на ощупь. Невольно Лёша цепляется и за отросшие корни блондинистых волос, рассыпавшихся по белой ткани подушки; обнаруживает, что они длиннее, чем кажутся на первый взгляд, и — боже, серьёзно? — после сна и смятой укладки начинают завиваться за ушами и на затылке. От этого спящий Кирилл выглядит совершенно беззащитно и восхитительно. Макарову на ум приходит шальная мысль о Гречкине, смывшем с наверняка шелковистых локонов весь свой гель и похожем на маленькую беленькую овечку. Следом Макарову приходит мысль, что представлять вышедшего из душа Кирилла — не лучшая его идея. Встрепенувшись и смутившись от этих собственных наиглупейших рассуждений, Лёша решает, что ему срочно нужно уже умыться… прежде отстояв очередь…
***
Он сам не понимает, как по пути из туалета ему в голову ударяет назойливое желание принести Кириллу кофе в постель. Ещё больше Макаров не понимает, почему эта бредовая задумка не оказывается тут же заткнутой в самые дальние дебри подсознания, а незамедлительно воплощается в жизнь. Возможно, в этом всё же виноват настырный горький, чем-то похожий на запах крепкого американо, аромат Гречкина. Да, определенно, он преследует Лёшу повсюду. Слишком приятный, очаровывающий…
Кофе, кстати, Макаров никогда не любил, переваривая только сладкий, залитый сиропом раф — и то: в самых крайних случаях.
***
Кирилл ворочается со смешным хныканьем, пытаясь спрятаться от ставших уже до невозможности жаркими лучей. Лёша, закатив глаза, стягивает с него одеяло: вовсе не из желания узнать, заснул ли Гречкин в своих страшно узких джинсах или решил раздеться, а из жалости к уже испёкшемуся на солнце соседу.
Спойлер: без этой тёмно-баклажановой натянутости ноги у Кирилла удивительно мускулистые и длинные — в зале с тренерами, сволочь такая, занимается.
Лёша чуть не задыхается, пытаясь задержать воздух, чтобы окончательно не разбудить вдруг зашевелившегося Гречкина, и спешно отпрыгивает куда-то к своей полке. Но, похоже, поздно: заспанный Кирилл трёт глаза, пытаясь их разлепить:
— Время? — его голос спросонья пробирает до мурашек, и Лёша чуть не падает на пол, столкнувшись с этой утренней хрипотцой, сменившей прежнюю, что ли, жеманность. — Ну? — Гречкин смотрит на него с ожиданием и проводит ладонью по плечам, задевая острые ключицы, будто пытается стряхнуть с них остатки душного сна.
— В-осемь, — до знакомства с этим грёбаным мажором Макаров никогда прежде не замечал у себя склонности к заиканию.
— Типа ровно? — он смеётся. Издевается будто.
— Ну типа, — огрызается Лёша, пытаясь отвести взгляд от этой насмешливой улыбки, доставшей уже до самых печёнок.
— Ну типа пиздец тогда, — Кирилл слишком грациозно плюхается обратно на постель, каким-то чудом не стукаясь виском о столик. Макаров смотрит на его крепко зажмуренные глаза и по-девичьи длинные ресницы, по которым скачут тёплые лучики, и думает, что попал.
Гречкин вновь вскакивает уже через пару минут, потому что молодой растущий организм несомненно требует еды — «чёт жрать хочется», — а понтоваться ему надоедает. Лёша так угрюмо толкает к нему кружку кофе, будто и не ходил за кипятком специально. Но вся его насупленность пропадает, когда Кирилл жадно вдыхает пыльный аромат «3 в 1», будто привык не к дорогущей кофемашине и профессиональным бариста. Когда он почти залпом опрокидывает в себя стакан, и его ноздри хищно дёргаются, как и кадык. И Лёша действительно начинает жалеть, что тогда решил притащить кипятка. Макаров буквально готов придушить себя от стыда, только бы не видеть этих шальных глаз, довольной ухмылки и блядской капли, стекающей прямо под воротник мятой после сна рубашки.
— Ненавижу эту бурду, — зачем-то заявляет Лёша.
***
Макаров действительно не думал, что можно влить в себя столько отвратительного тёплого пива, да ещё и среди дня. У Кирилла и без алкоголя глаза пьяные-пьяные, сумасшедшие. Но он упорно продолжает давиться своей невкусной «Балтикой», лишь пару раз притрагиваясь к предложенной обеспокоенным Лёшой «нормальной еде». У него, что, такой крепкий желудок, чтоб натощак заливать дешманский кофе пивом сомнительного качества?
Желудок у Гречкина не крепкий, но они об этом узнают, только когда ошалевший и проклинающий «бухих засранцев» Макаров почти на руках тащит его до туалета, расталкивая людей вокруг.
— Тише, потерпи, — его голос дрожит, пока они стоят в очереди, и Лёша, забыв обо всех неловкостях придерживает его за талию и убирает со лба прилипшие и потемневшие от влаги — начавшие, чёрт возьми, завиваться — волосы. В травяных глазах Кирилла туманно; как сквозь сон, он в кровь кусает губы, пытаясь выровнять дыхание. Лёша всё ещё не знает, почему пожалел этого незаконного пьянчугу и не позвал проводницу.
tw
Они залетают в туалет, и Кирилл сразу же больно падает на колени перед унитазом, пачкая дизайнерские джинсы. Желудок крутит, а горло спирает от подступающего рвотного позыва. У Лёши тяжелеет на сердце, и он лишь успевает ухватить и собрать в кулак его отросшие волосы. Кирилла жёстко ломает, и он, кажется, начинает плакать. За каждым приступом тошноты, после которого вдруг становится легче, наступает новый, выворачивающий ещё сильнее. И он вовсе не уверен, что в следующий раз вместе с желудочным соком и, похоже, всё же испорченным пивом не выплюнет какой-нибудь внутренний орган.
В двери уже стучатся, будто из колодца слышно неожиданное Лёшино «занято, блять!» и уже обращённое к нему самому ласковое «дыши, глубже дыши». Гречкина трясёт, он запрокидывает голову, и волосы вновь падают на лоб, выпав из испуганно разжатой ладони Макарова.
Зубы мелко стучат, Кирилла берёт дрожь, и он клянётся себе, что больше никакого пива — только вино. Очередной рвотный позыв заставляет его склонить голову, и Лёша вновь с любовью — и он впервые действительно это осознаёт — собирает их, пропуская шелковистые (он так и знал!) пряди между пальцами.
конец tw
— Да сколько можно уже? — недовольно раздаётся за дверью.
— Сколько понадобится, — бурчит под нос Лёша, помогая подняться шатающемуся Кириллу, у которого явно темнеет в глазах. Макаров почти окунает его под кран, приказывая зажмуриться и закрыть рот. Кирилл внезапно краснеет, но позволяет даже помочь ополоснуть ему рот, приложившись губами к — сукаблять — крепкой и полной воды ладони Лёши.
— Вы там туалет насовсем забронировали? — снова чей-то злой голос, и они вдруг начинают истерично смеяться.
Словно забывшись, Лёша убирает с его лица уже совсем мокрые пряди, наверняка собирающиеся превратиться в мелкие завитки. Макаров не думал, что Кирилл может так залиться румянцем — не после того, что сейчас было. А ещё он вдруг понимает, что Гречкин вообще-то ниже на полголовы, и смотреть на его вечно ухмыляюшееся лицо сверху слишком приятно. Но точно не так приятно, как почувствовать у себя на затылке эту трясущуюся ладонь и ногти, впивающиеся куда-то в шею.
Их разница в росте отлично позволяет оправдать то, что взгляд Кирилла останавливается прямо на его губах. Но ничто не может оправдать то, с какой жадностью он впивается в них в следующий момент. Кирилл небрежно и порывисто кусается, и металлический вкус тут же смешивается с крепким, пряным — тем, что тогда остался на краях этой злополучной банки. Лёша думает, что кофейную горечь согласен терпеть только в таком виде. Он прижимает Гречкина сильнее, почти приподнимает над полом, потому что хочется ближе, резче, ярче… навсегда им хочется.
— Эй, вы там чего? — опять назойливый стук в дверь.
а может быть у них там
первая любовь...
Кирилл напористо вдавливает Лёшу в стену, вылизывает чужие губы, будто в последний, а не в первый раз, тычется носом куда-то в щёку, позволяя Макарову вновь вдохнуть пьянящий запах этих волос.
— Они там, похоже, еб-бутся, как вы не понимаете?!
и секс!
поцелуи в губы…
Лёша думает, что сейчас просто задохнётся, когда Кирилл вдруг нежно начинает что-то выцеловывать на его лице, вжимаясь пахом в бедро и задевая коленом его, Лёшину, промежность.
— Мы сейчас проводников позовём, кретины!
быть таким как все —
охуенная судьба!
— Пусть хоть начальника поезда зовут, я заплачу́, — кажется, хнычет Кирилл, когда Лёша вытаскивает его из туалета, уворачиваясь от бабулек в очереди.
***
Тогда у Макарова впервые в жизни начинают болеть губы от поцелуев.
Тогда Гречкин впервые в жизни смущается так часто, потому что Лёшино «красивый ты, красивый, не переживай» способно заставить залиться краской и свести с ума кого угодно.
Тогда они обмениваются страничками во «Вместе», и Кирилл действительно не понимает, почему Лёша так робеет, когда Гречкин подписывается на него. А Макарова просто не каждый день начинают фолловить миллионики, кроме него теперь, подписанные только на Моргенштерна, Фейса и парочку каких-то ноунеймов.
Тогда Лёша впервые плачет, с кем-то прощаясь, потому что здесь, на вокзале в Новороссийске, их пути всё же должны разойтись — хотя бы на пару дней. Они, конечно же, обещают друг другу, что за время отпуска ещё встретятся, но это так маловероятно, что слёзы продолжают рваться из глаз.
***
@lexxxamakaaroff
знаешь, чем мы похожи? всегда думали, что не одиноки, потому что были окружены людьми.
@lexxxamakaaroff
ты — на своих вечеринках, в клубах, просто кучей подхалимов и охотников за деньгами. я — в детдоме, там всегда всё общее. сначала даже радостно, кажется, все друг за друга горой, будто семья.
@lexxxamakaaroff
но оно, Кирилл, всё ненастоящее; дети же глотки друг другу перегрызть готовы, а в итоге ты сам за себя остаёшься.
@lexxxamakaaroff
мы с тобой разные, Кир, но похожи внутри — своим одиночеством.
На какую-то секунду на экране мобильника Лёши загорается уведомление:
«Сообщение от пользователя @grechkinkir666
яяя тлже ткбч люьлю (: »
Когда он судорожно открывает приложение, там сухое:
@grechkinkir666
ага влзможнр.
-отредактировано секунду назад-
У них всё будет хорошо. А любить они ещё научатся.