Чонгук, правда, гордится своей силой, но порой участь самого сильного волка в стае видится ему не благословением, а проклятием. Ему ведь чуть больше тридцати, он стаю за собой ведёт уже не один год — десяток почти. Первое время альфы пытались доказать, что он слабее, по крайней мере, равен им, однако из честного поединка со скулением выползали едва живыми.

Нет, Чонгук гордится собой, тем, что, будучи омегой, является вожаком, что его стая расцветает, растёт, что волки, наслышавшись, приходят посмотреть и остаются. Его любят и ценят, о нём говорят с уважением, на него смотрят, им довольны. И о нём мечтают. И альфы, и, стоит признать, омеги и беты. 

И сам Чонгук мечтает: о любимом, любимой ли, полном доме, семье. Волчатах.

Омег в стае всего несколько, Чонгук помнит беременность каждого и каждой, как и вся стая. То — праздник, небес дар, божья благосклонность, потому что среди волков омеги редкость и только у них дети рождаются волчатами. Многие в стаю приводят людей, их дети — в большинстве своём, — впервые обращаются к десяти годам.

Потому альфы перед омегами стаи стараются выслужиться, доказать, что являются достойнее других. Омеги выбирают среди самых сильных, умных, выносливых, здоровых. Чонгуку же выбирать не из кого. Если в стае появится альфа, равный ему, он быстро его сместит — такого Чонгуку не надо. Он вожак и отказываться от звания вожака и занимать позицию на ступень ниже — омеги вожака — не стремится, не собирается.

К сожалению, альфы, что, почувствовав силу, не попытался бы его затмить, Чонгуку повстречать не удаëтся за все годы. С другой стороны, волка слабее в качестве отца будущего потомства омега не рассматривает. Течки проводит в одиночестве. С волчатами и детьми, что забегают к нему при удобном случае, всегда играет и, честно, завидует. Малыши в нём души не чают, будь у них возможность, и жить остались бы в его доме, но, увы, не то.

Чужие дети возвращаются к родителям, чужие альфы, выбравшие дружить с Чонгуком, делают счастливыми других омег и бет, а Чонгук тихо разжигает камин, оборачивается волком и укладывается в гнездо, прислушиваясь к звукам успокаивающейся стаи. Его дом самый большой в стае, только в чём смысл таких размеров, если и в маленькой комнате он чувствует себя одиноко?

Приближение его течки сказывается на всей стае. Альфы на охоте становятся напряжённее, агрессивнее, приносят больше добычи, однако ловят её совсем не аккуратно. Чонгука, обычно бегущего впереди, стесняют в центр и окружают, инстинктивно готовые защитить от любого осмелившегося заявить на него свои права. Больше внимания уделяют не охоте, а защите того, кто и сам за себя постоять вполне может. Чем ближе течка, тем сложнее охотиться, и ровно за неделю Чонгук передаёт обязанности Намджуну, второму по силе волку в стае, и уходит из поселения в свою маленькую хижину вблизи реки. Никто, кроме него, не знает, как туда добраться.

Обычно альфы обходят её стороной, понимая, что омега, хоть и течный, не их уровня.

Вообще-то, всегда так происходит. Поэтому Чонгук совершенно не стесняется.

И волка, что за два дня до течки выходит из леса на противоположный берег, не ждёт.

Чонгук готовится отбиваться, пусть организм его и ослаблен, он всё равно сможет прогнать, однако — альфа не делает и шага. Сидит, красивый, стоит признать, и смотрит. Внимательно так, не пропускает ни одного действия Чонгука, не шевелится, только блики от солнца на золотистой шерсти играют. Чужак на его территории. Чонгук бы обязательно разобрался, если бы не хотел лишь вернуться в хижину, свернуться в клубок и задремать. Пока угрозы никакой не исходит, пусть наблюдает. Чонгуку не жалко.

Особенно довольным он оказывается, когда на следующее утро, выйдя из хижины на ослабленных лапах, находит корзину с аккуратно сложенной, разделанной и идеально прожаренной тушкой зайца. Альфа всё так же сидит на берегу. Чонгук мог бы выбросить подношение, ему не нужны ухаживания, а зверь, преобладающий над разумом, презент решает принять. Завтракает зайчатиной Чонгук специально за пределами дома и сквозь полуприкрытые веки с любопытством подмечает сменяющиеся эмоции альфы.

Тот пытается подойти, сталкивается с рычанием и покорно возвращается на место.

Интересный, понимающий и сильный, если судить по мощному телу с крупными лапами. Чонгук довольно рокочет. Пока за ним лишь ухаживают, можно и потешить своего зверя.

После дневного сна история повторяется, только теперь вместе с тушей лисицы он находит у двери и тёплые шкуры. Со знанием дела принюхивается тщательно, готовый, если хоть немного не понравится, выкинуть подальше, но, к счастью альфы, и пахнет приятно, и на теле ощущается хорошо. Лиса остаётся лежать нетронутой, а шкуры Чонгук по одной затаскивает в комнату да располагает у камина. Ту, что имеет остаточные феромоны альфы, сворачивает у изголовья. Гнездо заметно увеличивается. Идеально.

Выйдя, он нос к носу сталкивается с волком и фыркает. Крупнее немного за счëт кочевого образа жизни — это хорошо. Сможет согреть в течку, если камин потухнет. Голодным не оставит. Запах не яркий, отдаёт лесом по утру после дождливой ночи, в нос не врезается, обволакивает мягко. Волчата от него красивые родятся, сильные, мощные.

Чонгук качает головой.

Течка уже совсем близко.

Альфа тянется к нему мордой и, кажется, остаётся довольным, когда Чонгук принимает боевую стойку, скалится да рычит. По внутренним ощущениям, их сила на одном уровне. Не будь Чонгук ослаблен из-за течки, их поединок был бы действительно долгим и не получилось бы заранее предсказать, кто выйдет победителем. Если сейчас альфа решит присвоить себе, он не быстро и не легко, но справится с этим. Чонгук, напряжëнный, страха не показывает, однако внутри ждëт подвоха и готов биться до последнего, если понадобится.

А альфа вновь слышит предостережение и не смеет даже коснуться. Подкупает.

Чонгук позволяет ему остаться до вечера.

Они вместе бродят по лесу, разделяют лису, бóльшая часть достаётся Чонгуку, а альфа послушно грызёт самые невкусные части и не возмущается. К концу дня настроение сменяется на игривое. Всё начинается с невинных забав в воде. Заканчивается же — шуточным поединком.

Чонгук ожидаемо проигрывает.

Альфа остаётся до завершения течки.

Чонгук ни разу не жалеет об этом после. Он мало помнит, ему нечего рассказать задающему вопросы Намджуну, но тепло внутри, доселе незнакомое, никуда не девается ни после тихого побега пришедшего в себя Чонгука, ни по прошествии нескольких дней. Зверь впервые полностью доволен, полон сил, требует подвигов и того альфу рядом, что освещает обычно мрачную неделю, так и не узнаёт о Чонгуке ничего и сам не получает возможности рассказать. Или получает — Чонгук не помнит.

В его голове задерживаются лишь моменты одного вечера, последнего вечера течки, когда она идёт на спад и Чонгук может подняться на ноги и доковылять до выхода из хижины. Альфа ещё спит. Быстро просыпается, когда чувствует пропажу, медленно приближается и осторожно ведёт носом по шее, спрашивая, в порядке ли он. Чонгук вместо ответа прижимается к чужому боку, урчит, стоит хвосту обвить вокруг туловища, и замирает. Они долго наблюдают за закатом без единого движения, прежде чем вернуться в гнездо, улечься и уснуть обратно.

Больше ничего, ни единого воспоминания.

Только через несколько дней до Чонгука вдруг доходит, с кем и как он провёл течку, и Чонгук, несмотря на время, бежит к лекарю. Нигде не горит свет, его не ждут, сонный Хосок, вышедший на его зов, выглядит только проснувшимся. Не до сожалений. Чонгук резво, что на него совершенно не похоже, проходит мимо внутрь и опускается в кресло. Выпущенный хвост нетерпеливо дёргается из стороны в сторону.

— Что случилось? — слабым голосом спрашивает Хосок с закрытыми глазами.

— Волчата.

— Что с ними? — первая реакция — испуг и готовность броситься к детям.

Чонгук качает головой.

— Мои волчата, хён.

— У тебя нет волчат.

— Но могут быть! — Чонгук подскакивает, случайно хвостом задевает стопку книг на столе, ойкает и немного неловко садится обратно. Хосок, кажется, медленно приходит в себя. Уже хорошо. — Правда же? Могут?

— Могут, конечно, ты же не бесплоден. — А единственный, кто может помочь узнать сию же секунду, словно внимания не обращает на чрезмерно активного Чонгука, подходит к упавшим книгам и возвращает на место. — Впрочем, — добавляет спустя несколько секунд раздумий, — для этого мало иметь возможность забеременеть, нужно ещё и альфу. Нет, есть истории, когда беременели и от бет, но у тебя даже беты нет, иначе стая давно бы стояла на голове, поэтому...

— Течку я провёл не один.

— Какую течку?

— Эту, хён.

— А с кем? Ты же уходил.

Раздражённый вздох вырывается раньше, чем Чонгук успевает его проглотить.

— С альфой. Чужим. С юга. Вероятно, одиночкой. И я не пил никаких отваров.

— О, хорошо, тогда, думаю, тебе следует обратиться в волка на случай беременности, а не разгуливать в таком виде, и подождать, пока мы сможем установить, действительно ли ты ждёшь волчат. Как только почувствуешь что-либо необычное, сразу приходи ко мне. Вполне возможно, что ты половину симптомов надумаешь, как и все вы, однако некоторые могут указать на правду, и тогда... Подожди. — Хосок, до этого бродивший по комнате, останавливается и полностью разворачивается к Чонгуку с самым изумлённым видом, какой вообще может быть у сонного человека. — С кем ты провёл течку? — на «кем» его голос становится истеричнее и громче.

Чонгук морщится.

Похоже, к утру вся стая будет знать подробности.

Пустые надежды давать не хочется.

— С альфой. Чужим. С юга. Вероятно, одиночкой, — повторяет вновь.

— Я на минуту, — выдыхает, шокированный, и исчезает на кухне, чтобы вскоре вернуться с двумя чашками в руках, поставить одну перед Чонгуком, а напиток из второй залпом выпить. — Успокаивающий чай. Тебе не помешает. Хорошо, так, ты провёл течку с альфой и думаешь, что мог забеременеть. Ладно. Мне не стоит даже заикаться об отваре, предотвращающим нежелательные беременности?

— Она желательная, — ни секунды не сомневается.

Тот кивает, принимая.

— Судя по всему, искать отца волчат ты не собираешься, поэтому должен предупредить: будет тяжело. Очень тяжело, сложно и временами мучительно. Каждый альфа стаи обязательно постарается облегчить беременность, но их усилий будет недостаточно. Готов поспорить, с половиной из них ты ещё и подраться успеешь. Сиди. Пей.

— А ты куда?

— За Джуном. Ему же на ближайшие пару недель, а то и двадцать, предстоит взять на себя все твои обязанности и добавить новых вроде твоей личной охраны, чтобы один слишком радостный омега не навредил ни себе, ни детям. Поверить не могу. Где ты только откопал альфу, да не просто откопал, а ещё и подпустил к себе во время течки? Приворожил он тебя, что ли? Да вроде не влюблённый. Понравилось хоть?

— Я не помню.

— Тут не надо помнить, только чувствовать.

Чонгук прикрывает глаза и улыбается, невесомо, ласково ведя ладонью по животу. Хосок бормочет «о, тогда понятно, оставлю вас наедине». Он тихо выходит из дома, Чонгук слышит, подходит к дому Намджуна и стучится несколько раз. Намджун открывает не сразу, тоже спал. Когда Хосок только произносит имя Чонгука, Намджун, не слушая, бегом направляется к дому лекаря.

Точно, утром стая судачить будет исключительно о беременности вожака.

Заметив, что Чонгук не похож на умирающего, наоборот, на того, кто в одиночку повалил здорового оленя и дотащил до поселения, не испортив шкуру, Намджун беспомощно останавливается.

— Ты как? — Он всё-таки приближается к креслу, отодвигает книги со стола в сторону и присаживается на край. Чонгук пожимает плечами. Он в порядке, с каждой минутой призрачная надежда становится всё ощутимее, скорее всего, если окажется, что и ему не удалось забеременеть с первого раза, стая начнёт переживать тёмные времена из-за настроения вожака. — Живой?

— Вполне возможно, через несколько месяцев стая пополнится новорождённым волчатами.

— О чём речь?

Намджун следует взглядом за ладонью, аккуратно опустившейся на живот, и, когда до него доходит смысл фразы и жеста, поражённо выдыхает, рефлекторно тянется рукой и замирает, не уверенный, как Чонгук это воспримет. Чонгук и сам не знает, поэтому согласия не даёт. Да и глупо сейчас таким заниматься, уверенности ведь нет, зарождается ли внутри жизнь.

— Не надейся сильно.

— Если всё так, ты затянул с обращением.

После течки омеги, если подозревают беременность, не принимают облик человека, чтобы не навредить детям, а Чонгук шестой день проводит человеком. Ещё немного, и отвары от нежелательных беременностей не нужны будут, организм сам прекрасно справится с отторжением.

— Вы же будете со мной, да? — из ниоткуда берётся страх перед будущим.

Он никогда беременным не был.

Если у других омег есть альфа, что заметно облегчает беременность, Чонгук даже имени того волка не знает и человеком его никогда не видел.

— Вся стая будет с тобой.

— Не говорите им. Пока сами не спросят или не станет ясно, не говорите.

Чонгука слышат, и это заставляет немного расслабиться. Правда, нервозность возвращается, когда Хосок берёт в руки записную книжку, пока пустую, и начинает задавать вопросы об альфе, самочувствии, длительности течки и всём, что в такой ситуации почему-то смущает неимоверно, но имеет огромное значение. Конечно, если Чонгук ждёт волчат. После произносит заученную речь про безопасность, осознанность и внимательное отношение к себе, своему питанию и режиму дня. Отправив Намджуна заварить им троим чай, чтобы не нервировал и не маячил перед глазами, он осматривает Чонгука и человеком, и волком. Ближайший месяц стопроцентно придётся провести на четырёх лапах. Не сказать, что подобное пугает, они же не городские оборотни. Стая прекрасно понимает его и без возможности говорить.

Чонгук уверен: до тех пор, пока беременность под вопросом, а состояние организма в порядке, он может, как минимум, продолжать патрулировать и вести всех за собой на охоте. И если случится так, что стае будет угрожать малейшая опасность, именно он, не Намджун, встанет на защиту и вернёт руководство в свои руки. Повезло ещё, что близится лето, зимой бы Чонгук точно не согласился оставить их.

— Чонгук-а, теперь, когда ты волк, послушай меня, — шепчет Хосок и ласково ведёт пальцами по стоящим торчком волчьим ушам, а Чонгук напрягается. Такое не предвещает ничего хорошего. — Ты никогда не будешь один. Либо я, либо Намджун, либо Юнги, прости, но ему я всё равно вынужден завтра рассказать, если он уже не знает... Мы ни на минуту тебя не оставим. Если бы был альфа, которому я мог поручить полноценную заботу о тебе, другое дело, а так, увы, любое твоё возмущение по поводу вмешательства в личное пространство останется проигнорированным. Один ты не сможешь обеспечить себе полноценное существование.

Чонгук чуть толкает мордой в плечо: он прекрасно понимает, давно не подросток.

То, что переоценил их способность скрываться, приходится выяснить уже на третий день, когда стая проявляет интерес. Первыми спрашивают дети, их проще отвлечь, однако к вечеру весть разносится по всему поселению, и Чонгук даёт согласие рассказать. Продолжать утаивать бессмысленно.

— ...Таким образом, если судьба будет к нам благосклонна, уже к осени наш вожак одарит стаю волчонком, — длинную речь Намджуна пришедшие на площадь слушают внимательно. Чонгук сидит рядом, старается не выдавать волнения. Предательский хвост не успокаивается, придерживаемый лапой, всё равно кончиком бьётся о дерево, создавая равномерный стук. Стоит Намджуну замолкнуть, толпа взрывается криками и подвываниями.

Вроде бы, принимают.

Дети и волчата отделяются от родителей, запрыгивают на помост и окружают. Четверо детей наперебой задают вопросы, на которые Намджун честно старается успевать отвечать, а трое волчат носятся вокруг и едва не дерутся за право быть тем, кого вожак одарит вниманием. Более взрослые следят, чтобы младшие не слишком навязывались, но и им любопытно.

Чонгук, прежде предупреждающе рыкнув, ложится. Дети, дорвавшиеся до вожака, ещё активнее принимаются вертеться и пытаться потрогать везде, где можно. Хорошо, что волк крупный, на всех хватает. Единственная более спокойная, нежели остальные, годовалая малышка укладывается рядом и довольно машет хвостиком, когда Чонгук ласково кусает её за ушко.

— Так, ну, всё, бегите к родителям. — Намджун опускается напротив и треплет по волосам подбежавших мальчишек-близнецов. — Мы сейчас будем обсуждать скучные взрослые проблемы, можете всей толпой отправиться на детскую площадь. В лес не сбегать, старших слушать, друг друга не грызть, Джихун-а за главного. Всё понятно? — Намджуну отвечает дружный хор из согласного мычания, громкого лая и возмущённого сопения Джихуна, не любящего, когда его назначают ответственным. — Отлично. Бегите.

Без детей дышать становится ощутимо легче.

По дороге Джихун, непоколебимый авторитет, за которым стайкой семенят остальные, останавливается возле папы и, наверное, жалуется ему. Юнги, что в детстве Чонгука также нёс то тяжёлое бремя, сочувственно ласкает сына, прежде чем подтолкнуть дальше, ведь заскучавшие дети уже начинают разбредаться. Миленько. Чонгук впервые не завидует, а предвкушает.

Речь Намджуна он не слушает внимательно, лишь краем уха. Появится необходимость — вспомнит, о чём шёл разговор. Если вдруг получится так, что обсуждение уйдёт не в ту степь, поймёт и вмешается.

Весна и лето нравятся ему именно тем, что в этот период проблем меньше, решить их легче, никакие головную боль не вызывают и не остаются висеть на повестке до лучших времён. Не считая вызванных жарой пожаров, дела продвигаются хорошо. Намджун назначает отряды патрулирования на ближайший месяц, распределяет по дням заботу о потомстве, порядке и хозяйстве, определяется с охотой и отпускает. Чонгук к тому времени, нашедший тёплое место, опалённое весенним солнцем, разваливается на спине, раскинув лапы в стороны.

По его памяти, все беременные омеги любят так греться, и это вновь даёт надежду.

— Как себя чувствуешь? — Юнги опускается рядом, в тень.

Чонгук лениво ворчит в ответ.

— Ничего, скоро начнёшь на стену лезть и ночами завывать под луной. Поверь хёну.

Будто бы, чёрт возьми, проклинает, ведь уже в ближайшее время Чонгук просыпается не по собственной воле, не от солнечного света, не от зова, нет. От резкого спазма внизу живота. И пугается, и теряется, и чудом не теряет сознание. Спасибо, додумывается позвать Хосока раньше, чем по неосторожности сваливается с кровати. Боль от удара немного отвлекает. К приходу лекаря сходит на нет, словно её и не было, Чонгук находит себя дрожащим в устроенном им беспорядке. Не сказать точно, дрожит он от напряжения, боли или разрастающейся паники.

— Тихо, тихо, — Хосок давит ладонью на быстро вздымающийся бок и подносит к губам отвар. — Твой организм после течки ослаблен, это реакция на долгое отсутствие альфы рядом. В тебе развивается новая жизнь, требуется защита и поддержка, а партнёр занят не семьёй. Признаю, немного агрессивная реакция. Скажу Джуну постараться проводить с тобой больше времени, станет легче.

Чонгук, если честно, чужие слова слушает вполуха и едва ли воспринимает. Они эхом отзываются в голове, не задерживаются. Смысл фразы потому доходит не сразу.

Когда доходит, Чонгук раскрывает глаза и дёргается вверх. Новая жизнь? Засмеявшись, Хосок укладывает его обратно с ласковым «лежи пока, дрожишь ведь весь».

— Прибавится у меня головной боли, конечно, — он вздыхает и, поймав настойчивый взгляд, ярко улыбается. Хвост не прекращает стучать по полу, но внимания на него Чонгук не обращает, всё ждёт, когда Хосок подтвердит его мысли. — Да не смотри так. Всё верно понял, здесь, — сильнее давит и тут же убирает руку, стоит волку отреагировать обеспокоенным скулением, — через пару месяцев вырастут крошки с лапками, хвостиком и ушками. Как у тебя, но намного меньше. Скоро чувствовать их начнёшь.

Чонгук всё-таки подскакивает, валит человека на пол рядом и от эмоций принимается совершенно по-собачьи вылизывать. Хосок оттолкнуть даже и не пытается. Вновь вздыхает, громче и тяжелее, и устремляет в потолок взгляд, полный тотальной усталости от всего мира.

— Ещё один сентиментальный на мою голову, да?

— Эй, Хоба, — Юнги, — вы в стае переполох устроили, чего стряслось?

Вернулся, значит, патруль. Отлично.

— Джун с тобой? Тут один беременный организм альфу требует.

— Будет. Беременный, правда?

Чонгук отходит от Хосока и прижимается к Юнги. Волк человеку по грудь высотой, сильнее, и Юнги отшатывается, прежде чем расслабиться и обнять. Хлопает входная дверь. Чонгук чувствует себя дома, как и всегда, когда три его хёна, три человека, вырастившие его как собственного сына, собираются вот так. Намджуну и объяснения не требуются: он волком заходит в комнату и сразу же обволакивает успокаивающим запахом. Объятия с Юнги плавно перетекают в объятия с Намджуном.

Впервые в жизни он видит в нём в первую очередь не наставника, а альфу.

Причём не альфу Юнги, коим тот является, а потенциального родителя своих детей.

К счастью, ощущение быстро проходит, когда перед глазами встаёт картина племянника и его счастливых родителей, что всегда смотрели друг на друга как на самое драгоценное и единственное, что имеет значение, больше, чем весь мир. Альфа альфой — такая любовь важнее.

Намджун позволяет себе уронить Чонгука и устроиться рядом. Он недолго ищет нужную позу и расслабляется, когда Чонгук укладывает голову на грудь. О, он и не знал, что лежать может быть настолько приятно. Хосок уходит успокоить стаю, напуганную криком Чонгука, а Юнги, недолго думая, снимает с себя плащ, оборачивается волком и присоединяется. Становится ещё лучше. Сон благодаря теплу двух тел и атмосфере спокойствия возвращается вновь — противиться ему совершенно не хочется.

— Хоть бы на кровать перебрались, — ворчание Хосока — последнее, что слышит Чонгук.

С хёнами спится необычайно хорошо. Настолько, что, проснувшись, Чонгук чувствует себя отдохнувшим и счастливым, каким давно не был. На кухне тихо шумят, можно учуять приятный аромат прожаренного со специями мяса, Юнги с Джихуном всё ещё спят рядом. Чонгук, чтобы их не потревожить, спускается с кровати — засыпали же на полу, нет? — и, чуть полюбовавшись, отправляется на зов голода.

Идеально приготовленный кусок оленятины внимание привлекает сразу. Рис и овощи его даже не интересуют, организму нужно мясо, желательно побольше, чтобы прокормить сразу двоих, а то и троих, четверых, пятерых, как судьба распорядится. Несмотря на инстинкты будущего родителя, Чонгук не смеет изменять привычкам вожака и прислушивается к стае, проверяет, нет ли голодных или недовольных. Все, наоборот, очень рады после новостей Хосока, и Чонгук, расслабившись, тянет на себя тарелку. Которую тут же отодвигает Намджун. Он вовсе не хотел рычать, но выбора ему не оставили.

— Я отложил, — Намджун смеётся и ставит перед волком другую тарелку, — чтобы ты не просыпал. Всё равно, как и Юнги, только оленя будешь, знаю я вас, беременных.

Вообще-то, Намджуну везёт: беременность Юнги проходит легко и быстро. Обычно тихий и спокойный, он становится ещё мягче, нежнее и податливее, требует лишь близости альфы и днями не вылезает из гнезда, валяясь в куче вещей и иногда скалясь на чужаков в доме. И на Намджуна, допустившего угрозу их потомству. В остальном Юнги всем довольствуется, наслаждается тишиной, беременностью, насколько вообще можно наслаждаться беременностью с её минусами, и возможностью не выходить из родной комнаты.

Чонгук более несносный. В глазах стаи он уверенный вожак, умеющий держать себя в руках, сосредоточенный на важном, ответственный и, определённо, взрослый. И он действительно может быть таким, конечно, но для хëнов, что видели его крошечным волчонком, он, повзрослев, им и остаётся, и умело пользуется вниманием. Вертится вокруг, требует ласки, позволяет себе небольшие капризы. С каждым днём он всё игривее. Они и не против.

Никого из стаи он не воспринимает в качестве чужака, рад всем, за исключением моментов, когда хочет побыть в одиночестве. Тогда никто и не приходит. Днём Чонгук не бывает один. Часто заглядывают дети, особенно Джихун, что, по ощущениям, находит убежище именно в доме Чонгука. Остальные расходятся, а он всегда остаётся. Может поговорить, рассказать что-нибудь, что прочитал, услышал или увидел, может, наоборот, взять книгу, сесть рядом и тихо читать, обязательно иногда поглаживая подставленный живот и улыбаясь той самой улыбкой, какая есть только у Юнги и какую он дарит лишь Намджуну.

— Папа говорит, скоро малыши подрастут и я смогу их почувствовать, — повторяет временами из раза в раз. Чонгук и сам с нетерпением ждёт этого дня. — А ещё он сказал, что возьмёт меня на следующую охоту за территорией стаи. Мне будет поручено следить за вашей безопасностью.

Чонгук вздыхает. Каждый волк в стае на охоте считает своим долгом защитить его, их вожака, и с последующей охотой он держится всё дальше и дальше от них. Больше похоже, что прогуливается там же, а не ведёт за собой. Ему казалось, что перед течкой они, подверженные инстинктам, слишком заботятся, но то не было пределом. Теперь Чонгуку и споткнуться нельзя, десяток волков тут же окружит в готовности отнести на себе в поселение, прямо на кровать в доме Хосока. Когда связь волчат со стаей установится, готов поспорить, его и на улицу не пустят без сопровождения.

— А можно сегодня подольше остаться?

Отказывать Джихуну Чонгук не умеет.

Легко можно понять, почему тот не стремится уходить, ведь Чонгука в такое время дети стараются не тревожить, но негласного юного лидера в лице сына Намджуна и Юнги любят, уважают и при удобном случае окружают, несмотря на то, что лидер, как и его папы, предпочитает уединение. Джихун — действительно сильный и умный волчонок, Чонгук именно его видит будущим вожаком. Конечно, стая чувствует его предрасположенность. Единственным, что мешает, является именно то, что Джихуну от такого внимания некомфортно, ему бы тишину, покой, множество книг и кого-нибудь для объятий и недолгих разговоров. Дом Чонгука вечером идеально подходит.

Чонгук отгоняет мысли подальше, уходить всё равно не собирается в ближайшее время, и разрешает Джихуну остаться. И на подольше, и на ночь, и на весь следующий день, пока Юнги не зовёт сына обратно домой. Когда Чонгуку обещали не оставлять его, он и подумать не мог, что тем, кто развеет дни и поможет чувствовать себя лучше, станет именно семилетний ребёнок, да так хорошо, что ни в ком другом он не будет нуждаться.

Совсем скоро Чонгук рассматривает в зеркале себя с чуть округлившимся животом.

Недели идут, беременность берёт своё и возвращает пробуждающимися инстинктами. Решив, что и без альфы справится, раз поначалу справлялся, Чонгук ошибается. Неожиданно беспричинная тоска наполняет сердце, несколько часов уходит, чтобы понять, чего, кого ему не хватает — того самого альфы, выбранного на роль партнёра и родителя. На утро и от воздуха тошнит, и Хосоку не удаётся объяснить, что ему нужно. И потому, что Хосок ни разу не сталкивался с беременными одиночками, он единственный омега в стае, решивший завести волчат от незнакомца, Хосок понятия не имеет, как и чем помочь. Собрание рожавших омег-волков, в стае их всего пятеро, принимает решение попробовать возместить нужду в одном альфе другим. Это работает, однако Чонгук теперь у Юнги крадёт не только сына, но и супруга. И самого Юнги — тоже.

С того дня дом Чонгука не бывает пустым, а дом Намджуна и Юнги, наоборот, пустеет.

В первые дни они немного зажаты и смущаются Чонгука, однако со временем расслабляются и позволяют увидеть ту сторону семейной жизни, что обычно спрятана от всех. Быстрые поцелуи невзначай, смех из-за неозвученной и понятной только им шутки, крошечные тактильности, когда один занят, а другой, проходя мимо, задевает ладонью, сильно не тревожит, но всё равно напоминает о себе. И взгляды. Чонгук тонет каждый раз, когда невольно вмешивается и успевает заметить, как Намджун смотрит на отдыхающего Юнги, или, наоборот, Юнги следит за Намджуном, разбирающимся с делами стаи, или, боже, им не нужно ничем особенным заниматься, чтобы заставлять супруга таять от любви.

Когда Юнги и Джихун спят рядом, а Намджуну удаётся увидеть их вместе, он всегда пропадает в глубине своих чувств и не реагирует на Чонгука.

— О, прости, — бормочет он всякий раз, вспомнив, что в мире существуют не только два его любимых волка. Умел бы волк смеяться, обязательно бы засмеялся. — Всё не могу привыкнуть к...ним, — Намджун машет рукой. Чонгук думает, что заучил эту фразу наизусть, настолько часто Намджуна накрывает осознанием: спящий омега и волчонок — его семья.

Перед чувствами такой силы хочется склонить голову.

Дни за наблюдением проходят быстрее.

Хосок говорит, беременность протекает легко. Говорит, Чонгуку удача продолжает благоволить, потому что, несмотря на отсутствие партнёра, его организм вполне справляется. Ещё говорит, волчат должно быть несколько — Чонгук и не думал, что, как у Юнги, родится один, ведь он гораздо крупнее и в состоянии выносить нескольких.

Перспектива родить нескольких перестаёт радовать лишь тогда, когда волчата подрастают, тяжелеют, тянут к земле. Поначалу Чонгук начинает ходить медленней, потом и вовсе на четыре лапы не поднимается без необходимости. Юнги зовёт его неуклюжим пингвинëнком. Не будь Юнги его хëном, Чонгук бы обязательно возмутился, но, во-первых, уважение к тому, кто вырастил и воспитал, слишком сильно, чтобы пренебрегать им, во-вторых, силы делать что-либо забирает беременность. Чонгук отныне прекрасно понимает всех омег, которые на время беременности запираются дома. Если бы инстинкты вожака не требовали следить, чтобы стая оставалась в достатке, а Хосок не твердил, что прогулки важны для детей, Чонгук бы тоже не двигался.

Единственным, что заставляет его утром подорваться с места и добраться до дома Хосока, становятся неожиданно пробудившиеся чувства. Чонгук не сразу замечает их, связанный со всей стаей и привыкший не замечать эту связь, пока стая спокойна. Понимает, что что-то изменилось, потому и проснулся ведь, но долго прислушивается к ощущениям, прежде чем осознать, почему всё в разы усилилось. Намджун и Юнги спят в своём доме, уставшие после ночного патруля, и выбор падает на Хосока.

На непривычно активного Чонгука сонный Хосок, разбуженный ещё до рассвета, смотрит с долей непонимания и удивления. Чонгук вертится вокруг и скулит, не в силах объяснить. Постепенно вся стая выходит на улицу, к сожалению, сберечь их сон не получается.

— Так, замри, — бормочет Хосок. — Что случилось? Ты в порядке?

Спасибо Джихуну, именно он первым кричит «я чувствую волчат», оно и не удивительно: он столько ждал этого дня и каждый раз прислушивался. Чонгук вновь принимается активно крутиться, пока Юнги волком не валит на землю, рыкнув, чтобы не шевелился и успокоился. Когда эмоции вожака перестают быть настолько яркими и ослепляющими, наконец, и остальные получают возможность почувствовать.

Установление связи подразумевает скорые роды.

Родительские инстинкты побеждают: в последнюю неделю никого из альф, даже Намджуна, Чонгук и близко к себе не подпускает. Сам от отсутствия альфы рядом страдает, а угрозу потомству не допускает. Под конец вообще начинает избегать всех. 

Убежищем становится всё та же хижина. Хосоку приходится чуть ли не подраться за право присутствовать на родах, потому что первые, потому что помочь больше некому и потому что убежище располагается за пару часов бега от поселения. Чонгук уверен, что справится. Аргументу вроде «если ты по незнанию навредишь детям, за два часа, что я буду добираться, вы все, особенно ослабленные новорождённые, можете погибнуть» противопоставить нечего. Хосоку везёт, что он бета. Чонгук на него ворчит, но впускает и лишь раздражённо наблюдает, как незваный гость меняет обстановку в его логове, расставляя на столе свои банки и мешочки, спасибо, без запаха.

Последние сутки — причина, по которой у Юнги лишь один ребёнок и Чонгук тоже больше никогда и ни за что. Он выкидывает из памяти каждый момент сразу после того, как тот происходит, чтобы не сойти с ума. Хорошо, что таким его видит только Хосок, наблюдавший за всеми омегами стаи и уверивший, что стыдиться естественных процессов нечего. Чонгук дышит, как ему говорят, покорно пьёт воду, когда требуют открыть рот, ложится, как показывают, и в сознании держится исключительно благодаря Хосоку, призывающему сохранять разум, иначе рискует навредить волчатам. 

Первый волчонок — самый трудный. У волчиц в дикой природе инстинкты не притуплены, у оборотней же преобладает человек, поэтому Чонгук понятия не имеет, что ему следует делать с рождающимся детёнышем. Процессом руководит Хосок. Не вертеться, клыками не хватать, лапой не давить, не тянуть, не ложиться на живот. На каждое движение следует «не», и Чонгук, раздражённый из-за боли, медлительности и страха, что ничего не выйдет, честно хочет либо перегрызть ему шею, либо выставить за дверь. Ему больше не хочется нескольких волчат, ему бы одного, чтобы побыстрее всё прекратилось.

— Смотри, какой прелестный.

Чонгук смотрит затуманенным взглядом на мокрый комок. Хорошо. Прелестный.

Хосок, заметив, что гордый отец не стремится позаботиться о новорождённом, сам тянется, и только тогда Чонгука накрывает осознанием, что этот мокрый комок — его волчонок, крошечный, совершенно беззащитный и нуждающийся в родителе. Чонгук рычит, чтобы Хосок, потенциальная угроза, не смел и пальцем трогать, подтягивает малыша к себе и принимается вылизывать. Наконец, до этого безмолвный волчонок пищит. Живой. Его. Боже.

— С первенцем, да?

Чонгук, на мгновение отвлëкшись от ребёнка, коротко лижет Хосока.

Всего волчат трое. Рождаются они быстро, ещё до наступления вечера. Средний похож на старшего, оба они похожи на Чонгука и остальных волков стаи. А вот третий среди них — яркое пятно. Маленькое солнышко. Волчонок южной стаи.

Чонгук расслабленно следит за ними, пока обратившийся Хосок на улице трижды протяжно воет, успокаивая и оповещая стаю. Доносится ответный вой. Теперь, когда всё закончено, усталость берёт своё, и Чонгук, едва Хосок возвращается, проваливается в глубокий сон, спихивая на него голодных и потерянных детей.