— Того парня, что умер в прошлом году от передозировки, звали Алистер Кроули, — находу заявил Рампо, снимая с себя мокрый дождевик и вешая его на вешалку у входа в комнату.

Дазай, бездумно смотревший в потолок, зашевелился и сел. Прошло больше недели с тех пор, как он попросил Рампо о помощи. Не так долго, как могло бы быть.

— Он жил с родителями в Бостоне, и его тело нашли дома, поэтому здесь об этом практически никто не знает. Информации мало, но других кандидатов нет, поэтому тебе нужен именно он.

— Это могло быть убийством?

— Если только суицидом, — как-то неожиданно весело отозвался Рампо, зябко ведя плечами. — На улице отвратительно холодно. Хочешь чай?

— Да.

— Сделай и мне.

Дазай хмыкнул, а Рампо насупился и добавил:

— Мне нужно переодеться.

Пришлось вставать с теплого места и идти к столу, чтобы включить чайник. На улице и вправду было промозгло — Дазаю было достаточно посмотреть в окно, чтобы понять это, и ему совсем не хотелось туда выходить. К счастью, сегодня у него не было занятий, поэтому можно провести день в теплой комнате. Жаль только, что у Достоевского были дела.

— Это все, что ты узнал?

— Нет, — Рампо начал переодеваться, попутно выдавая еще немного информации: — Эдгар по дружбе сказал, что за дело бралась полиция и даже приезжала сюда, но потом все тихо прикрыли. Возможно, постаралось руководство, может, кто-то еще. Ты ведь знаешь, что у нас все можно достать, а лишний шум и скандал никому не нужен. Только не говори мне, что тоже решил…

Дазай тихо усмехнулся:

— Разве тебя это волнует?

— Ты опять начинаешь!

— Ладно, извини. Все в порядке, — Дазай достал с полки пару кружек, замечая, что у него все-таки замерзли руки. — Просто, знаешь… один мой знакомый меня беспокоит.

Рампо как-то странно хмыкнул и сел за стол. Не трудно было догадаться, что он уже знал о Достоевском, но тактично не стал об этом сообщать. Дазай и сам не знал, стоит ли теперь говорить прямо, поэтому на секунду поджал губы. Они ведь о личном никогда не разговаривали.

— Ты думаешь, что он тоже подсел?

Дазай с ужасом понял, что не может с уверенностью ответить на этот вопрос. Ему казалось, что он бы сразу узнал, если бы Достоевский начал принимать, однако в последнее время их отношения стали холоднее. У Достоевского явно что-то случилось, но Дазай не был тем, кому можно было бы доверить эти проблемы, и осознание этого отзывалось в груди неприятным тянущем чувством, которое, казалось, должно было остаться в прошлом.

— Вряд ли. Но мне кажется, что он причастен к этому.

— Вероятно, я могу помочь еще немного, — неопределенно начал Рампо, — но неужели тебе так хочется поиграть в детектива? Я не понимаю, почему ты не можешь прямо поговорить с ним. Вы ведь достаточно близки.

«Ты просто не знаешь его», — подумал Дазай, представляя, как сильно Достоевскому не понравится этот разговор. Но вслух он ничего не сказал и просто покачал головой. Его спасением стал вскипевший чайник, благодаря которому Дазай смог переключиться с разговора на заварку чая. Рампо тоже молчал — просто наблюдал за тем, что делает сосед, хотя, наверное, ему было интересно продолжить эту тему.

— Что ты знаешь про Кристи? — вдруг задал вопрос Дазай.

— Их компания точно не употребляет, если ты к этому. Но конкретно о ней… удивлен, что ты не знаешь о ней и Достоевском.

— Меня никогда не интересовали слухи, особенно те, что касаются друзей Фицджеральда, — холодно ответил Дазай, внутренне напрягаясь. Нужно ли ему об этом знать?..

— Достоверный факт: у них возник конфликт на каникулах, и они прекратили общаться. Только у них были какие-то совместные дела, но какие — Эдгар не знает.

— Оказывается, их компания не такая уж дружная, какой кажется со стороны.

Дазай заметил краем глаза, как Рампо кивнул, и продолжил готовить чай менее напряженно. Вскоре они оба смогли погреть ладони о горячие кружки в тишине. С Достоевским стоило поговорить, но Дазай не знал, как начать и что именно ему сказать. Если признается, что подслушивал и следил, то скорее всего их отношения испортятся. А если молчать и дальше, может произойти все, что угодно. Дазаю не стало спокойнее после того, что рассказал Рампо, но он предположил, что если тот парень брал наркотики через Кристи или Достоевского, то понятно, почему они винили друг друга в его смерти. Даже самому последнему идиоту стало бы ясно, что в такие дела лезть опасно не только для свободы, но и для жизни.

***

Дазай стоял на крыльце, держа в руках зонт, и дожидался с занятий Достоевского. Дождь лил с самого утра, но сейчас немного утих и нельзя было угадать, в какой момент он усилится снова. Отсутствие ветра немного скрашивало этот день, поэтому если не попадать под дождь, можно было считать его удачным. Дазай хотел немного прогуляться, только бы не сидеть снова в комнате весь день, и желательно в компании Достоевского. Тот, правда, был не в сильном восторге, однако все равно согласился пойти вместе.

Когда Достоевский вышел, Дазай раскрыл над их головами зонт и спустился с крыльца. Какое-то время они шли молча. Во дворе университета было удивительно спокойно и тихо, однако местом для прогулки все равно был выбран небольшой парк. От дождя желтеющая листва казалась ярче и свежее, только приближение поздней осени все равно ощущалось. Может быть, на зимних каникулах получится слетать домой…

— Ты в последнее время выглядешь усталым, — издалека начал Дазай, глядя на листья, срывающиеся с деревьев под весом воды. — Что-то случилось?

— Да, проект по философии.

— Я мог бы тебе помочь.

Достоевский коснулся его руки холодными пальцами, а затем взялся за нее и тихо вздохнул:

— Все в порядке. Я разберусь с этим.

Дазай хотел сказать ему, что беспокоится, но слова застряли в горле, и он не смог ничего ответить. Конечно же никакого проекта по философии нет, как и доверия между ними, но это то, о чем думать сейчас не хотелось — достаточно того, что можно сжимать замерзшую руку любимого человека и прогуливаться вместе с ним по осеннему парку.

— Я рассказал своим друзьям о нас, — внезапно сообщил Достоевский.

— Пришлось после той вечеринки?

— Не хотел, чтобы слухи дошли до них раньше. Но я рад, что все так сложилось, потому что… я бы еще долго не мог решиться.

Его голос был совсем тихим и бесцветным, но Дазаю не показалось, что Достоевский сожалеет. Эти эмоции говорили только о внутреннем беспокойстве.

— Они ведь хорошо к этому отнеслись?

— Скептично, — коротко ответил Достоевский.

Дазай нашелся только для кивка, но не удержался от того, чтобы не признаться:

— Надеюсь, это не помешает нам. Ты можешь выбрать кого пожелаешь нужным, но знай, что я поддержу тебя в любом случае.

Достоевский остановился и внимательно посмотрел на него. В его взгляде читалось недоумение, от которого Дазаю стало неуютно. Что если он обо всем догадается?..

— Я не буду бросать тебя, Дазай, — твердо произнес Достоевский. — Это не изменит моих… чувств к тебе. Просто дай мне немного времени, и я со всем разберусь. Обещаю.

— Надеюсь на это.

После недолгого молчания Достоевский уронил голову на его плечо, утыкаясь в него лбом, и сделал тяжелый вздох. Казалось, он хотел что-то сказать, но вместо этого продолжал молчать. Дазай только крепче сжал его руку, а вместе с тем сжалось и его сердце — от неприятного предчувствия чего-то нехорошего и тяжелого. Меньше всего ему бы хотелось потерять Достоевского, но даже если они действительно расстанутся, главное, чтобы с ним все было в порядке.

Тихий и быстрый стук капель по зонту незаметно прекратился. Дазай обратил на это внимание, когда заметил лучи солнца, стелящиеся под их ногами по асфальту, и убрал зонт, позволяя свету упасть на них. Деревья блестели после дождя, и парк наполнялся сияющей живостью — даже лужи были прозрачными, отражая облака и просветы холодного голубого неба.

Дазаю казалось невозможным искренне поверить в слова того, кто ему не доверяет.

***

Со стороны было заметно, что Достоевский нервничает. По крайней мере, для Дазая это было очевидным, и он не мог не переживать об этом.

Пару дней назад ему стало известно, что Достоевский действительно занимается распространением наркотиков. И Дазай только устало вздохнул, будто бы и не узнал ничего страшного. Его беспокоило лишь то, что Достоевский находится не в лучшем положении, раз ему приходится заниматься этим. По тому подслушанному разговору Дазай без сомнений сделал вывод, что подобная деятельность Достоевскому не по душе, и он бы рад был ее бросить.

Дазай задумчиво грыз ручку на протяжении всей лекции, наблюдая за преподавателем, который и с места даже не сходил, пока зачитывал материал. Следующей была поточная лекция, где будет группа Достоевского, и они смогут увидеться. Только Дазай не был уверен, что тот придет.

Так и произошло: все сообщения снова игнорировались, как и звонки.

Однако если это было в какой-то степени ожидаемо, то внимание По его насторожило. Тот подсел к нему, когда лекция началась. Дазай с ним никогда не разговаривал, хотя видел часто. Они сидели на самой галерке, и их практически было не видно. Немного правее расположилась небольшая компания девушек, в которой каждая занималась своим делом, не слушая лектора.

— Знаешь, так, между нами, — негромко начал По, не глядя на Дазая, — тебе стоит держаться подальше от Достоевского.

— Это точно не твое дело, — не удержался Дазай.

Но если говорить начистоту, По не выглядел как человек, любящий лезть в жизнь других. Он вообще казался Дазаю самым нормальным из компании Фицджеральда, только показывать свое расположение не хотелось совсем.

— Он всего лишь искал человека, с которым мог бы сбежать от своих проблем и безответных чувств. Ничего личного, но раз ты стал интересоваться, то говорю прямо. К тому же Фрэнсису ты не нравишься, будут проблемы, если продолжишь копаться в этом. Не порть никому жизнь, ладно? Себе в том числе.

По не собирался больше с ним говорить, потому что почти сразу встал с места и спокойно пересел на несколько рядов ниже. В его голосе Дазай не услышал никакой угрозы, и ему показалось, что эти слова были сказаны потому, что так нужно было сказать. Самого По вся эта ситуация явно совсем не интересует, но в тоже время его никто не заставлял делать это. Возможно, он беспокоился, что слишком поторопился, рассказав Рампо о том, о чем не следовало, а потом понял, куда утекла информация.

И хотя Дазай был уверен, что даже этот человек не может знать о мотивах Достоевского касательно отношений, слова По поселили в нем определенные сомнения.

Лекция прошла мимо ушей, как и последующие два семинара. Принять решение Дазаю было не просто, но и пустить ситуацию на самотек он не мог.

«Мы поторопились. Нам нужно расстаться».

И он без колебаний нажал на отправку. В след за предыдущими сообщениями, которые до сих пор оставались без ответа.

***

Дазай Осаму нравился многим, однако за его умом, за доброй улыбкой и за теплым взглядом скрывалась вовсе не уютная душа, в которую никому, тем более Достоевскому, не хотелось бы заглядывать. Люди не любят тех, кто зацикливается на своих чувствах. Никто не хочет иметь дело с человеком, который не в состоянии справиться с эмоциями, закрывается, имеет помимо низкой самооценки целую гору травматичного опыта и не брезгует добиваться целей нечестными способами, если возникает необходимость. С такими сложно. А Дазай не хочет доставлять людям сложности — ему лучше, когда его видят легким, простым, готовым помочь. Тогда он нужен им хоть где-то.

Когда на улице уже давно было темно, Дазай проснулся от стука в дверь. Ему пришлось потратить немного времени на то, чтобы понять, где он находится, и вспомнить, что было днем.

Достоевский, который стоял на пороге, выглядел растрепанным и раздраженным, однако Дазай от этого никак не изменился в лице, глядя на него сонно и спокойно. Сколько вообще времени? Он забыл посмотреть.

— Что это значит?

Дазай слегка улыбнулся, опираясь локтем на дверной косяк, и спросил:

— Ты это о чем?

Достоевский, старательно сдерживающий свои эмоции, отошел назад и кивнул головой в сторону коридора. Мол, надо поговорить. Дазаю пришлось вернуться, чтобы накинуть куртку и выйти за ним. Часы показывали третий час ночи, в крыле было совсем тихо. Они прошли до конца, спустились вниз и вышли на задний двор, куда выходили окна комнаты Дазая. Желтеющие деревья выделялись под светом фонарей на фоне чистого черного неба. Воздух после дождливых дней казался прозрачным и был наполнен приятным свежим холодом.

Сонливость быстро прошла, и на ее месте возникла необъяснимая тоска, но не было желания бежать и прятаться. Тут было хорошо, а еще Достоевский наконец рядом. Возможно, Дазай был категорически не прав. Возможно, был виноват — он бы в последнюю очередь стал прибегать к игре с чужими чувствами. Достоевский казался ему непробиваемым, но все же заявление о расставании выбило его из колеи, и теперь смотреть на него без жалости и сожаления не получалось.

— И что же ты хотел бы обсудить?

Они остановились на дорожке из гравия, и стало совсем тихо. Достоевский хмуро посмотрел на него, на нервах покусывая колечко в губе и собираясь с мыслями. Потом наконец холодно пояснил:

— Сообщения. Какого черта, Дазай?

— Рад, что ты наконец обратил на меня внимание, — он улыбнулся, пряча руки поглубже в карманы. — Мне бы хотелось получить от тебя объяснения и, желательно, понять, какие цели касательно меня ты преследуешь. Только не пытайся соврать, я уже немало знаю. Например, о Кроули и твоих делах с Кристи.

Фиолетовые радужки глаз Достоевского будто покрылись тонким льдом. Такой взгляд Дазай увидел впервые, поэтому не сразу смог определить, какие чувства он отражает. Однако дрогнувшее дыхание говорило о страхе и беспокойстве. Достоевский долго молчал.

— Это не твое дело, — наконец процедил он.

В груди Дазая колкими иглами расползлось неприятное смешение чувств — разочарование, отчаяние, жалость. Да все, чего он так боялся и что сейчас было необходимо с усилием игнорировать. И скрывать от Достоевского всеми силами. Если они разойдутся, Дазаю бы не хотелось, чтобы тот узнал о его чувствах. Ему ведь необходимо оставаться сильным. Всегда и при всех.

— У меня все еще есть гордость, — произнес Дазай ровным тоном, — и я не позволю тебе и дальше использовать меня. Достаточно.

Достоевский долго смотрел на него, не торопясь отвечать, только шевельнул губами в беззвучном «вот как», и Дазай развернулся, чтобы вернуться в корпус.

— Если бы я рассказал, ты бы бросил меня еще раньше, — наконец выпалил Достоевский.

Пришлось остановиться и дать догнать себя, чтобы позволить подхватить под руку. Отчаянно, потому что замерзшие пальцы Достоевского впились в рукав куртки с усилием — как можно крепче, изо всех сил, только бы остановить. Сердце Дазая снова дрогнуло.

— Ты совсем не знаешь меня.

— Не знаю, — сдался Достоевский, однако тут же добавил: — Но и ты не знаешь меня.

— Так расскажи мне, — Дазай развернулся к нему, чтобы снова посмотреть в холодные глаза, и обнаружил в них уже нескрываемую растерянность. — Расскажи, чего ты от меня хочешь на самом деле.

— Я хотел, чтобы все поскорее закончилось… Мне осталось отработать не такую большую сумму, чтобы отплатить за свою свободу. Я не считаю себя виноватым в смерти того парня. Жалею лишь, что вообще ввязался во все это. Я был глупым и влюбленным, не мог отказать Агате в помощи. Но, видимо, жизнь меня ничему не учит. Тебе так не кажется?

Дазай слушал его, изучающе рассматривая, однако Достоевский и не собирался давать ему возможность ответить на вопрос, решив вылить все и сразу, чтобы поскорее закончить.

— Я использовал тебя только для того, чтобы отвлечься, потому что видел, что нравлюсь тебе.

— Поэтому ты контролировал каждый мой шаг.

— Со временем мне почему-то стало страшно, что ты бросишь меня, — признался Достоевский. — А потом начались проблемы, и я стал беспокоиться еще больше. Ты ведь такой… правильный. По крайней мере, казался.

Дазай почувствовал себя последним дураком и признал не меньшего дурака в Достоевском. И это он себя считал влюбленным идиотом! Они оба повели себя настолько глупо, что хотелось рассмеяться. Дазай только улыбнулся — мягко, понимающе.

— Я беспокоился о тебе и обязательно бы помог. Нужно было всего лишь честно поговорить.

— Поговорил бы, если бы ты серьезнее относился к нашим отношениям. И… если бы сказал сразу, что чувствуешь.

— Знаешь, вообще-то я… — Дазай осекся и позволил себе усталый вздох. — Пойдем, пока ты совсем не замерз.

Когда они шли по коридору, Дазай мягко сжимал пальцы Достоевского. Неприятный осадок почти не беспокоил его — у него еще будет время для того, чтобы получше все обдумать. Главные выводы он уже сделал. Например, понял, что Достоевский совсем не умеет строить отношения с людьми и разбираться в их чувствах. Может быть, просто равнял всех по себе — сам ведь никому не доверял, особенно после того, как неприятно обжегся о равнодушие.

Дазай очень бы хотел сказать ему о своей любви, однако понимал, что сейчас рано — Достоевскому неплохо для начала свыкнуться хотя бы с тем, что кто-то к нему неравнодушен.

— Так ты… все же бросаешь меня? — осторожно подал голос Достоевский, когда они остановились на развилке коридоров, где обычно прощались.

Все его раздражение, что было в начале, как рукой сняло. Теперь по нему ясно было видно, что он растерян и не знает, как вести себя после всех своих откровений. Наверняка ему стыдно.

— Я не хочу бросать тебя, — Дазаю тоже было стыдно, что решил разговорить Достоевского таким неприятным способом, поэтому он добавил: — Извини, что так вышло.

— Ты думаешь, я так просто тебя прощу?

— Конечно.

— Ни за что.

— Тогда и я не буду торопиться прощать тебя, — не растерялся Дазай.

Достоевский сделал тяжелый усталый вздох, а Дазай в ответ поцеловал его пальцы, которые наконец смог отогреть своим теплом.

***

На улице снова шел редкий сухой снег — маленькие снежинки сонно кружили в воздухе, не подгоняемые ветром, и медленно ложились на землю. Воздух сегодня был особенно морозным, и на припорошенном асфальте оставались следы чужих ног и шин. Небо иногда озарялось просветами и бледные лучи солнца лезли в лицо Достоевского, который сидел ближе к окну, чем Дазай. Он чуть сощурился и натянул черный капюшон кофты на лицо в попытке закрыться, а потом просто спрятался в чужом плече.

Дазай частенько посматривал на табло с расписанием вылетов. Почему-то время именно сейчас тянулось мучительно долго, но он был рад, что проводит его рядом с Достоевским. В последнее время они мало виделись из-за экзаменов, а теперь наконец-то могли отдохнуть в компании друг друга.

— Ты уверен, что все в порядке? — в какой раз поинтересовался Достоевский.

— Уверен. Беспокоишься?

Достоевский неохотно кивнул. Ему было не к кому ездить на каникулы — в России только неприятные родственники, которые меньше всего хотели видеть его там, и он всегда оставался в Кембридже. Дазаю понадобилось немало времени, чтобы уговорить Достоевского поехать с ним на каникулах в Японию, и теперь он старался доставлять ему как можно меньше дискомфорта. Главным аргументом, конечно же, был предлог посмотреть другую страну, однако это не затмевало беспокойство о других вещах.

— Твоим родителям это не слишком понравится.

— Они не против того, чтобы я привез тебя, — снова напомнил Дазай. — Мы не будем рассказывать им о нас.

Достоевский заерзал на месте и все-таки взял Дазая за руку, переплетая их пальцы.

— Очень мило, что ты боишься им не понравиться. Как будто мы уже собираемся пожениться.

— Не смешно.

— Я же не осуждаю! — Дазай растянул губы в улыбке.

— Поедешь со мной летом в Россию, и я над тобой позлорадствую. А еще лучше, если поедем следующей зимой.

В ответ Дазай хмыкнул и встал, услышав одним ухом объявление о посадке на их рейс. Достоевский подхватил свободной рукой рюкзак, следуя за ним.

— Какой же ты злой, Фёдор, — беззлобно заметил Дазай и проверил билеты с паспортами, прежде чем отдать нужное ему. — Заморозить меня хочешь?

— Нет, конечно. Это было бы слишком гуманно.

В самолете Достоевский занял место у иллюминатора, но несмотря на солнце, не стал закрывать его. Дазай видел, что тот находится в волнительном предвкушении и даже не старается этого скрыть. Прошлое беспокойство временно отошло на второй план, и это не могло не порадовать. За последние месяцы им удалось установить более доверительные отношения, поэтому Дазай чувствовал себя спокойнее и увидел, что действительно не безразличен Достоевскому. Раскрываться перед ним стало легче.

Все постепенно налаживалось.

Голова Достоевского уже без капюшона легла на плечо, и Дазай не удержался от поцелуя в макушку, надеясь, что у них все получится.