Вместо эпиграфа

      «От наручников затекают руки. Почему бы тебе не снять их хотя бы ненадолго? Я ведь всё равно не смогу сбежать отсюда», — сказал однажды Такума.

      И в тот момент, когда он это говорил, Кей подумал: «Возможно, ты поймёшь однажды, что мои цепи куда тяжелее твоих. И если я могу снять наручники с тебя, то с себя мне их не снять никогда…»

      Кей невольно замедлил шаг.

      Ветер слабо колыхал листья на ветвях клёнов. Тени на земле танцевали, улавливая его тёплое дыхание. Иногда, когда тени сталкивались, их цвет темнел и становился почти зловещим. Но тени не останавливались ни на секунду, поэтому рисунок на земле всё время менялся. Это и не земля была — асфальт. Холодный… Даже в жаркие дни он оставался холодным. Бездушный асфальт, которому не было дела до человечества.

      Мир вокруг был такой же холодный и бездушный. Мимо шли люди — Кей не видел их лиц. У них были одинаковые (чужие!) лица. Им было наплевать на других, а некоторым и на себя тоже. Серые… как будто он был дальтоником или смотрел старое кино, снятое на чёрно-белой киноплёнке.

      В этом мире был только один человек, кроме самого Кея, кто не был серым. Он был ярко раскрашен, возможно, даже слишком ярко для непривычных глаз. Во всяком случае, Кей его видел именно так. То, кем Давид был для Микеланджело, — идеальный натурщик. Чуть пониже самого Кея, зато с великолепной фигурой. Этим Кей не мог похвастаться: когда он надевал кимоно, его часто путали с девчонкой. А этот был идеально сложен. Меньше всего Кея заботило лицо, но и лицо было красивое, совершенно не похожее на лицо самого Кея: чётко выраженные скулы, слегка квадратный подбородок, узкий разрез глаз… И волосы! Сияние волос, которое ослепило и, вероятно, подтолкнуло Кея к преступлению. Ветерок трепал его волосы, солнце играло в них…

      В эту красоту невозможно было не влюбиться, но Кей всё-таки не влюбился. Вернее, влюбился, но не так, как если бы видел в нём объект сексуального вожделения. Влюбился — как Пигмалион в Галатею, видя в нём то, из чего мог бы родиться под умелою рукою Шедевр.

      Впрочем, так было только вначале, и все последующие попытки оправдаться были именно попытками оправдать себя.

      Но в тот момент, когда Кей его увидел, он просто замер в восхищении, представив, что этот профиль уже на его картине… И чёрт знает, что за бес попутал! Можно было просто подойти, завязать разговор и попросить его позировать… Но тогда не было бы этой истории.

      Кей подобрал выпавшую из пальцев сигарету, но не закурил, а сунул обратно в пачку.

      Интересно, что думали о нём люди, проходящие мимо? Симпатичный молодой человек с каштановыми, от природы вьющимися волосами и большими — слишком большими для японца — ореховыми глазами. С кучей пакетов из супермаркета. Хозяйственный? Родителям помогает? Кей поудобнее перехватил пакет, в котором была куча вовсе не хозяйственных вещей: несколько бутылок спиртного, интимный крем, пачка презервативов… Во втором пакете были продукты, но слишком много для одного, а Кей жил один и не ждал гостей.

      Кто-то поздоровался. Пришлось кивать и улыбаться в ответ. Да, всё, что оставалось, — улыбаться, как бы скверно или страшно ни было. Улыбаться, боясь, что всё откроется. Улыбаться как ни в чём не бывало… И уже нельзя отступить, это абсолютно невозможно, даже если очень захотеть. Потому что есть тайна. Тайна, которую никто не должен узнать: дверь, ступени в подвал, комната, цепи на стене, наручники на изящных запястьях… всё, о чём когда-либо мечтал и когда-либо боялся, — в его полном распоряжении. Эту тайну никто не должен узнать! Если откроется — конец всему!

      Как всё это началось? О да, Кей это помнил даже слишком хорошо. Всё началось с жестоких слов: «Выставлять мусор в моей галерее? Не смеши меня». Перед глазами всё помутилось, и речь стала похожей на лягушачье кваканье. А потом — месяцы депрессии…

      Кей принёс в ту галерею эскизы. Мечта — сделать собственную выставку. Галерея «Люкс» была одной из самых престижных, и любой студент художественной академии мечтал попасть туда. Кей рисовал отлично. Во всяком случае, он так считал до того дня, когда собрал лучшие работы и принёс их владельцу галереи.

      Что происходило потом — Кей помнил довольно смутно. Его рисунки просто швырнули ему в лицо. И кажется, у владельца были зелёные глаза. Потом — опять слова… жестокие, как и те, первые… может быть, даже жёстче, чем прежде: «Ты посредственный художник, все твои рисунки посредственны. Займись чем-нибудь другим. Настоящего шедевра тебе не создать никогда».

      Это «никогда» почему-то рассыпалось вороньим карканьем и звучало в ушах Кея всю дорогу домой.

      «Каркнул ворон: никогда…»

      Дома было какое-то помутнение сознания, от расстройства или выпитого спиртного: Кей сжёг бо́льшую часть эскизов, не испытывая никаких чувств. Просто щёлкал зажигалкой — и тот воспламенялся, вспыхивал фениксом и превращался в пепел.

Кей остановился, когда кончилось спиртное. Осталось, может быть, с десяток рисунков, лежащих на полу возле его босых ног, когда Кей наконец зашвырнул зажигалку в стену. Та отскочила со звоном и закатилась куда-то в угол.

      Кей шмыгнул носом — от обиды и несправедливости — и поднял один из рисунков.

      — «Посредственно»? — пробормотал он, изгибом руки закрывая глаза. — За него мне поставили высшую оценку в академии. Ректор сказал, что это великолепно. Так как же, чёрт возьми, это может быть «посредственно»?!

      Эскиз был талантливо выполнен. Казалось, цветок на рисунке вот-вот распустится, раскроет лепестки навстречу любопытному взгляду… «Посредственно»?!

      Кей смял банку в руке. Несмотря на внешнюю хрупкость, он был сильным: постоять за себя мог, если нужно.

      Может, стоило набить владельцу галереи морду? Хотя… что толку? Вызвали бы полицию, вероятно, даже арестовали. Силой ничего не докажешь — это Кей прекрасно понимал. Но как тогда доказать? Как доказать этому циничному скользкому типу, что его рисунки чего-то стоят? Как?

      За пару минут Кей пережил всю гамму чувств: от беспомощности, отчаянья, практически фатализма до самой настоящей злости, перерастающей в бешенство.

      — Как? — стиснув зубы, бормотал Кей, методично ударяя кулаком в стену.

      Бил он инстинктивно левой. Правая была для него всем. Без неё ему вообще не стоило жить. Хотя он отлично пользовался левой, но только правой он мог рисовать.

      Идея пришла неожиданно. Доказать можно. И только одним способом: нарисовать картину, достойную этой грёбаной галереи. Создать шедевр и доказать, что чего-то добился в жизни. Чего уж проще!

      Эта идея Кея не только успокоила, но и воодушевила. Он собрал рисунки с пола, аккуратно сложил их в папку, уже жалея, что сжёг остальные в припадке малодушия, встал и, пошатываясь, пошёл в студию.

      Под студию Кей отвёл небольшую комнату на первом этаже. Хотя в ней он рисовал только уроки. Он мог рисовать что угодно и где угодно: лёжа на диване или на полу, стоя в очереди на остановке… Он рисовал даже мысленно, если под рукой не было карандаша или альбома.

      Кей сел возле мольберта, закрепил лист бумаги… но дальше дело не пошло. Даже будучи пьяным, Кей прекрасно понимал, что этого мало. Хотеть и делать — разные вещи. Чтобы создать шедевр (нет, даже обычный рисунок!), нужно вдохновение. Муза. Натурщик.

      Вот в натурщиках-то недостатка не было. Кей вёл богемный образ жизни, и в его постели побывало приличное количество парней. Ещё больше мечтало там оказаться. Так что в следующие две или три недели Кей сменил десятка два натурщиков, но…

      Он подолгу сидел, разглядывая рисунок за рисунком, но в итоге ронял наброски на пол и бормотал:

      — Не то… не то… всё это не то…

      Чем были плохи эти рисунки? Они были безупречны с точки зрения техники исполнения, но не вызывали в Кее никаких чувств. Шедевр должен был волновать, вдохновлять, будоражить, мешать мыслить ясно… как «Мона Лиза» Да Винчи, как «Мадонна» Рафаэля.

      — Не то. — Кей разжал пальцы, и листы рассыпались вокруг него, укоризненно заглядывая ему в лицо.

      Кей почти потерял надежду. Внутренний подъём вновь готов был смениться депрессией: парень подолгу лежал в кровати, уставившись в одну точку, и ни на что не реагировал. В голове снова и снова сам собой прокручивался разговор с владельцем галереи.

      Жизнь вылиняла и стала серой, как асфальт. Профессионалы называют это «эмоциональным выгоранием».

      Кей ходил на занятия, встречался с любовником, выполнял задания — в общем, погрузился в обычную рутину. Он чувствовал себя травой… нет, какой-то амёбой, которая только и делает, что ест и трахается. Полное безразличие к себе и миру вокруг.

      А потом Кей увидел его.

      Кей возвращался из магазина. Был обычный тусклый вечер. Сумка оттягивала руку, но Кей никогда не носил тяжёлые вещи правой рукой, чтобы не напрягать кисть. Плечо уже начало ныть, и Кей подумывал, чтобы остановиться ненадолго, может быть, даже присесть на лавочку и передохну́ть.

      И в этот самый момент Кей увидел его и замер в восхищении. Сердце прянуло и глухо ударило в грудь. И Кей понял: «Он это всё, чего я когда-либо хотел!»

      Его звали Такума, он был младше Кея на два года и даже не подозревал, что его спокойная жизнь меняется прямо сейчас, вот в этот самый момент.

      Такума стоял на мосту и пил «Фанту», поджидая подружку… одну из подружек. Он был стопроцентным натуралом, мало того — бабником, каких поискать. Красавцем он себя не считал, но было в нём что-то, что притягивало девушек, и они слетались как мухи на мёд. Ему даже не приходилось прикладывать усилий, чтобы затащить кого-то в постель: всё получалось само собой.

      У Такумы тоже была мечта, но мечта эта не была связана ни с высокими чувствами, ни с искусством: Такума мечтал найти богатую женщину, пусть даже постарше, чтобы она его обеспечивала, а он мог жить и наслаждаться жизнью. Но миллионерши пока почему-то не встречались, так что он тренировал обаяние на том, что попадалось под руку, и работал системным администратором в небольшом офисе с длинным и совершенно бессмысленным названием. Параллельно Такума учился в колледже информатики и ходил на кулинарные курсы. Первое было необходимо для работы, второе — для жизни: Такума жил в небольшой квартирке вместе с однокурсником, родных у него не было, и полагаться в жизни приходилось всегда лишь на себя самого.

      В общем, нельзя сказать, что Такума был положительным героем. Он был обычным человеком. Но как знать, что случится, если… Впрочем, не стоит забегать вперёд.

      Короче говоря, Такума стоял на мосту и ждал подружку, думая, что если она не придёт через пять минут, то он плюнет на неё и позвонит другой, а Кей застыл в восхищении в нескольких метрах от Такумы и вообще ни о чём думать не мог.

      Вот так они и встретились. Та встреча изменила жизнь обоих.

      Схлынуло первое впечатление, и Кей неожиданно осознал, что этот незнакомый парень играет всеми цветами радуги. Всё вокруг по-прежнему было бесцветно, а он как будто вобрал в себя все краски мира. Можно сказать, это была любовь с первого взгляда. Кей не знал о нём ничего (а если бы знал — удивился, насколько они не похожи и похожи одновременно), но это было и неважно.

      Привычным взглядом он начертил вокруг фигуры Такумы рамку, словно вписывая его в холст, и осознал: это то, что нужно! Всё его сияние, все его растворяющиеся в вечернем воздухе феромоны — это всё, что когда-либо было нужно Кею как художнику и… как человеку вообще.

      И вот сейчас-то бы и подойти, завязать разговор, но… Кей засмотрелся и упустил момент. Такума, не дождавшись подружки, выкинул бутылку и быстро сбежал по мосту вниз, к метро. Кей опомнился от зачарованного созерцания и побежал следом, но было уже поздно: Такума успел зайти в один из вагонов, двери закрылись, и поезд помчался на следующую остановку.

      — Вот чёрт, — глупо улыбаясь, сказал Кей, глядя вслед вильнувшему задом вагону.

      Он до сих пор ещё витал в облаках и не до конца осознавал, что потерял свою Музу, едва обретя её. А осознав это, он впал в отчаянье и даже хотел сесть на метро и поехать следом. Но логика подсказала ему, что это бессмысленно, и он отправился домой.

      Всю дорогу Кей рисовал в мыслях то, что увидел и что его так захватило. Светлые искрящиеся волосы казались почти золотыми, и Кей старался представить себе, какие краски надо смешать, чтобы получить хотя бы приблизительно нужный оттенок. Талия, перехваченная крест-накрест тонким поясом, затянутая в корсет с двумя шнурками, казалась осиной. Несколькими мазками чёрной краски, да, может быть, чуть-чуть индиго…

      Кей быстро открыл дверь и поспешил в студию. Хотелось поскорее взять кисть в руки и воссоздать то, что вертелось в мыслях. Парень сел возле мольберта, рассыпал по столу карандаши и тюбики с краской, но… лист остался пустым. Кей понял: этого мало. Мало случайно брошенного взгляда, нужно что-то большее. Кей взъерошил волосы и откинулся на стуле. Нужно разглядеть, потрогать, измерить, проникнуться, слиться воедино…

      — Какой же я глупый… — пробормотал он, закрывая глаза ладонью. — И где мне теперь его искать?

      Следующие несколько дней Кей бесцельно бродил вокруг того места, где увидел Такуму, надеясь — один шанс из миллиона! — что тот появится. Конечно же, он понимал, что вероятность их встречи бесконечно мала, но хотелось надеяться, что та встреча не случайность, а была послана судьбой именно тогда, когда Кей уже почти отчаялся и готов был махнуть рукой на себя и мечты.

      Но поиски ничего не дали. Кей уныло сгорбился и потащился на автобусную остановку. Наверное, пора было это прекратить.

      «Судьба не может быть такой щедрой, чтобы дважды подарить мне шанс», — подумал он, поднимаясь по ступенькам в подошедший автобус.

      Судьба могла, на самом деле. И кто знает, почему она решила снова сделать Кею такой подарок, ведь всё это дельце скоро стало попахивать настоящей уголовщиной.

      Начать с того, что Кей сел не в тот автобус. За мыслями он не заметил, что перед тройкой стояла единица, а не четвёрка. Так что автобус свернул и поехал совсем в другую сторону. Кей спохватился, когда проехал уже почти пять остановок.

      «Вылезу на следующей, — подумал он. — Там недалеко до метро».

      И он уже взялся за поручень, чтобы встать и направиться к дверям, но… Это вечное «но», после которого непременно что-нибудь происходит! Кей совершенно случайно посмотрел влево и увидел, что в конце автобуса, на противоположном ряду, сидит тот, за кем он безуспешно гонялся почти неделю.

      Такума дремал, наклонив голову на стекло. В ушах его были наушники, из них слышалась бодренькая мелодия. Кей уставился на него во все глаза. Такума выглядел таким милым, что у парня дух захватило.

      «Теперь не упущу!» — твёрдо решил Кей.

      Диктор объявил остановку, Такума подскочил, подхватил сумку и побежал к выходу. Кей поспешил за ним, втайне боясь, что Такума заметит слежку. Но тот не заметил. Такума вообще не замечал парней. Вот если бы Кей был девушкой, да ещё в короткой юбке, он бы непременно заметил и не просто заметил, а попытался бы склеить. А до парней ему не было никакого дела. Так что Кей шёл в нескольких шагах от него и оставался незамеченным.

      — Привет, Такума! — окликнул какой-то парень, Такума приостановился.

      Кей тоже остановился и даже купил газету в киоске, оказавшемся прямо перед ним. Так он узнал, как его зовут. Такума. Через полчаса Кей узнал, где Такума учится, поскольку тот шёл именно туда.

      — Есть! — прошептал Кей, следя, как закрываются зеркальные двери колледжа, впуская Такуму внутрь.

      Теперь можно было расслабиться. Зная имя и место учёбы, легко выяснить ещё больше подробностей. Достаточно просто понаблюдать, хотя бы вон из-за того дерева…

      Даже не осознавая этого, Кей стал следить за парнем. Как он шутит с друзьями, выходя из колледжа в конце дня. Как он думает о чём-то, рассеянно откусывая бутерброд. Как он ждёт подружку, и тогда на его лбу появляется тонкая вертикальная полоска, по которой так хочется провести пальцем и прошептать: «Не хмурься». Как он краснеет, болтая с девчонками, и тогда на его щеках появляется нежный румянец. Как подрагивает сигарета в его губах, когда он разговаривает с кем-то по телефону…

      Кей и сам не помнил, когда это началось, но он стал одержим им.

      Лёжа на полу среди десятков сделанных по свежим следам эскизов, Кей чувствовал, как непривычно шевелится в груди сердце. Оно мягко постукивало, сжималось само собой, как будто предчувствуя что-то, и от этого странным жаром наполнялось тело.

      «Никогда не думал, что это может быть так… сладко и больно…» — думал Кей, водя пальцами по груди и ощущая дрожь от этих прикосновений. Кей ещё не понимал, что это было не просто желанием, но он уже понял: «Я хочу его больше всего на свете!»

      Нужно было посещать занятия, чтобы не исключили. Кей посещал, но не мог ни о чём другом думать. А стоило подумать о нём, тело реагировало быстрее, чем он это осознавал, и рука сама тянулась под стол, расстёгивая пуговицу на ширинке и трогая вставший член. Делать это прямо на лекции… По счастью, Кей сидел на одном из последних рядов, так что все его телодвижения оставались незамеченными.

      Но дальше так продолжаться не могло: эта одержимость выматывала душу. И примерно через неделю Кей решился.

      Он прогулял занятия в тот день, хотя в академии был важный семинар, взял машину и поехал в парк. Вчера Кей подслушал, что Такума встречается там с одной из подружек, и решил, что момент подходящий: в парке в этот час не должно быть много народу. Кей даже замаскировался, чтобы стать незаметнее: надел солнцезащитные очки и глубоко надвинул шляпу на лицо.

      Кей немножко опоздал. Когда он приехал в парк, Такума уже прощался с подружкой. Он ослепительно ей улыбнулся, она была сражена наповал и уплыла на крыльях любви. Интересно, не отвалились бы у неё крылья, если бы она узнала, что Такума тут же достал мобильник и стал звонить другой?

      Кей выдохнул, нащупал в кармане пакет, воровато огляделся по сторонам — никого! — и шагнул к Такуме. Кей всё просчитал: зайти сзади, немного хлороформа — и дело сделано.

      Такума был увлечён разговором — эх, чего там: флиртовал так, что вокруг искрилось пространство, и не оставалось сомнений, что исход будет благоприятный, — и ничего вокруг не замечал. Кей зашёл сзади и быстро, по-кошачьи, зажал Такуме рот салфеткой, пропитанной хлороформом. Такума даже ничего не понял: он лишь ощутил, что ноги становятся ватными и как-то глупо стало в голове. Кей подождал немного, отнял салфетку, и Такума сполз вниз, как тряпичная кукла. Телефон выскользнул из его руки, из трубки слышалось: «Эй, Такума? Алло! Алло…»

      Кей скомкал салфетку и сунул её в карман. Вот и всё. Он ещё раз оглянулся, взял Такуму на руки и, пошатываясь под его тяжестью, пошёл к спрятанной в кустах машине.

      «Я получил то, чего хотел больше всего…» — стучала в виске испуганная, но вместе с тем и радостная мысль.