это что-то между ликëрным сладким опьянением и действием лития, когда начинает свой неспешный муторный отсчëт уже третий день без сна. только вот мирон хорошо спит и трезв почти что кристально. он ведëт плечами, ощущая на них неуютную вязкую робость, почти как примерная отличница из восьмого "е". душит неловкостью тишина.

– в-вань?

голос мирона тонет в этом вязком раздражающем своей непонятностью чувстве, ваня хмурится, сжимая руки на краю мятой футболки. они оба смертельно устали, смертельно забыли друг друга и, кажется, эта пропасть между ними была всегда. хочется протянуть руку, но тело деревянное и сердце стуком заглушает не только вздохи, но и самые громкие, молящие о спасении мысли.

кажется что не было стадионного тура, не было бессознательной триповой архххеологии, не было широких ладоней под потной футболкой за сценой бмфеста, не было ни прокуренного дыхания в висок, ни колючей щетины царапающей дëргающийся кадык. напротив другой человек, неприрученный, непонятный, незнакомый, и смотрит он глазами одинокой темноты, окутывающей в дни беспросветной паранойи.

воздух становится по зимнему острым и мирон жалеет что снял футболку, потому что вязкие лапы прохладного сквозняка облизывают по позвонкам, заставляя ощущать себя тем неудачным панчем про динозавра в кажущейся чужой песне, поделенной, словно последняя сижка, с тогда ещë несамостоятельным монстром, напополам. метафоры, которые рождает загнанный в угол разум, не поддаются дешифровке даже у самого мирона в голове.

– вань, – зовëт он снова и трогает себя за локти, едва удерживаясь от ванильно-трогательной попытки обнять себя за плечи как в плохом порно.

хотя происходит сейчас как раз это. плохое порно. и мирон та прима, которую в итоге должны грязно и потно натянуть, чтобы он больше не выëбывался как еврейская аристократка. умелось бы только по-другому.

ваня вздыхает так отчаянно, как вздыхают, зажмуриваясь перед прыжком с моста, самые одинокие суицидники. мирон бы и рад быть холодной серой невой, принявшей в себя измученное и несчастное дитя бетонных улиц, но он сам тонет, задыхаясь в тяжëлом молчании.

ваня скидывает футболку и привычно сутулится, моргая заторможенно и как рыба открывая и закрывая сухие бледные губы с болезненной трещинкой в уголке. его мешки под глазами выделяют потухший усталый взгляд, челюсть напряжëнно дрожит, когда он неуклюже садится на край разворошенной сбитой в комок постели.

первое прикосновение к голому горячему плечу ощущается как глоток солëной морской воды, от которого щиплет нос и першит в горле, хочется закашляться, но получается только резко выдохнуть, твëрдо ощупывая мышцы. знакомый щекотный ток собирается под языком, сразу хочется мокро целоваться и водки, а ещë мирон нервно хихикает, ощущая себя парящим в странной кисло-сладкой наэлектрезованной невесомости, которая пахнет потом, латексом и тоской.

в какой-то момент становится немного легче, немного правильнее ощущается робкое поглаживание по пояснице и зашуганный любопытный взгляд. проще становится включить рандомный плейлист для вайбового траха, проигнорировать первую же песню и вцепиться в чужие плечи, позволив долго и жадно вылизывать свой приоткрытый рот.

и мирону нравится какими знакомыми вдруг ощущаются ванины поцелуи, какой это неразбавленный, концентрированный кайф, узнавать его запах и вкус, вспоминать какой он, когда так близко, что вот-вот и трудно будет дышать. это ведь так закономерно, что ваня всегда оказывается тем, с кем не остаëтся больше ничего важного, кроме ощущения затухающей тревоги, и бесконечно долгожданного покоя. с ваней не получается по-другому, ведь он самая комфортная точка спавна, та подушка безопасности, которой доверяешь больше чем собственной безутешной башке.

ваня хмурится снова, в миллиметре от мироновых губ, цокая так недовольно, будто исчерпал всë своë терпение в один миг. мирон не понимает что от него хотят, но точно знает что руки, бережно скользящие вдоль лопаток, не денутся никуда.

– я не буду тебя ебать под пиро, – говорит ваня и морщится словно от тошноты. – на тебе и без этого как на войне, блять.

мирон хохочет, откидываясь в его руках и только сейчас слышит знакомый голос из колонок, мрачно-страдательно тянущий что-то, что явно не подходит под определение "трек для вайбового траха". но ему так плевать, что он снова вжимается в ванины губы, ладонями обнимая его скуластое небритое лицо, и щурится от наполняющего и искристого чувства внутри. почти счастье.

ваня вздëргивает его над собой, опрокидывает на постель, и его губы вдруг такие горячие под левым соском, язык скользит вдоль узлов татуировки, его щетина дразнит кожу. он сильный, тяжёлая двухметровая туша, якорь, крест – мирон под ним распят так бережно, будто его омывают горячие пески и молочные волны иордана. он выдыхает в потолок, катая на языке бредовый шёпот о звёздах и львах, и пантеллерия встаёт перед его глазами, душная и светлая, даже ночью, когда всё что можно разглядеть, это ванины сверкающие глаза.

мирон плавится под его осторожными руками, ваня наверное думает что он хрупкий, что его кости хрусталь, но его кожа горит и мирон как никогда ощущает биение жизни в своей груди.

ваня пахнет пылью и пеплом, кислыми конфетами, счастьем, и мирон задыхается, ловя его губы, заламывает брови, бессильный, когда его действительно натягивают – так как он хотел, потно, грязно, но... как всегда любовно. его раскачивают над кроватью, он как титаник, бьётся головой об изголовье, пока ваня не подставляет ладонь, и на его лице столько нежности, что мирону физически больно вздохнуть.

это знакомо. это честно. ваня всегда полон какого-то необъяснимо тёплого трепета, а теперь мирон наполнен им и это отдаётся глубоко внутри, пока каждый ванин медленный толчок, неосознанно подстроившийся под ритм песни, выбивает из мирона тоску, заменяя золотым песком, серебрянными пальмовыми листьями, стеклянными яркими звёздами, и мирон слепнет, погрузившись с головой в дрожь.

литийная вялость отступает, но загнанный стук сердца и сырость на бёдрах напоминают – мирон сегодня не принимал. он пытается отдышаться, но ваня толкается дальше, глубже, в самое сердце, между рёбер, так что скручивает желудок узлом, и грёбанная жанна д'арк пульсирует в ушах пока мирон кончает второй раз так сильно, что пантеллерия в его голове взрывается яркими вспышками, не оставляя ничего, кроме слепящего ощущения падения.

это жалко – звуки, вырывающиеся из блядски распахнутого миронова рта похожи на дикий вой раненого зверя, но ваня сцеловывает их, его лицо кажется особенно красивым, когда он сыто улыбается, похожий на питерское серое небо, на тёплые капли дождя и мирон запоздало понимает, это не дождь – это слёзы катятся по его щекам.

– вань.

повторяет мирон в третий раз и это так... так правильно. звать его по имени. единственного кто имеет значение. единственного кто рядом, кто всегда будет рядом.

мирон закрывает глаза.