в жизни мирона есть ваня. ваня соулмейт мирона. у него красивые длинные ноги, тусклые серые глаза, и почти хохломская роспись от тыльных сторон ладоней до самых пяток. он в жизни мирона луч солнца не пробивающийся сквозь невский туман, глоток горячего ментолового дыма в свежести морозного утра, он кривые пьяные строчки, написанные ночью на кухне, пока запах жжëного кофе выветривается через открытую в ноябрь форточку.

ваню хочется называть ласково, трепать по выгоревшим волосам, щуриться словно крот в его не по сезону рыжие маковые веснушки. хочется с ним за руку бежать через мост когда до развода вот-вот уже, считанные минуты, хочется с ним на крыше обшарпанной девятки, распинав ветхую полусгнившую дверь на чердак, смотреть на пустое тëмно-гиацинтное небо, похожее больше на мутную глубину болот. с ним хочется каждый день, каждую минуту, лишь бы успеть угнаться за фантомными стрелками нефантомно бегущих вперëд часов.

мирон иногда смотрит за тем, как над ваниными голубыми венами чëрными струнками блестит, словно змеиная чешуя, его собственное имя, водит пальцами по прозрачно-тонкой коже и боится даже дышать, забывая что ваня, ванечка, его, миронов, соулмейт, у него по-настоящему есть.

помимо вани в жизни мирона есть охра. охра старый кошмар, незажившая рана, тень далëкого прошлого, порождение бессознательного и родом, конечно, из детства. у него белозубый оскал на половину лица, горящие глаза из-под тëмного капюшона и пахнет он как яд и как страх. его ледяные руки трогают плечи в самый неподходящий момент, острые когти касаются трепещущей вены на виске, тяжëлое дыхание опаляет ухо и мирон содрогается, выпуская ванину ладонь, пропуская его улыбку, забывая про по-степному пустое небо над головой.

с охрой хочется бежать не оглядываясь и стараясь не споткнуться, хочется по-детски закрывать ладонями уши, зажмуривать глаза и кричать как можно громче, чтобы не слушать его хриплый, так болезненно похожий на ванин, прокуренный тихий голос. хочется рыдать ночь напролëт, когда она кажется особенно тëмной и холодной, даже с теплом ваниных рук за лопатками, хочется касаться пальцами запястья, словно ища пульс, но на деле изо всех сил надеясь нащупать там воспалëнно вздутую вязь имени, а не нефтяную кляксу, будто паразит проникающую в кровь.

охра любит заставать мирона одного, царапать до крови его запястья, пытаясь вывести въевшееся в кожу ртутью "ванятко", выть по-животному, обнимая тощими длинными руками, хохотать в зажатое ладонью ухо, так что хочется выдрать из себя этот звук прямо с перепонками, с позвонками, с каждым нервом, которого касается предательская крупная дрожь. охра изводит мирона вечной тошнотой и противным назойливым писком в голове, не даëт ему есть, фантомно вопя под руку и заставляет сигарета за сигаретой, забивать себя горячим дымом, который выжигает все дурные, панические мысли из головы.

мирон понимает что охра не только его проблема, когда замечает изменения: ваня улыбается реже, смотрит тревожно, по ночам вцепляется крепче, будто боится проснуться один. он пьëт апельсиновый монстр, от него больше не пахнет звëздами и ментолом, он горький и раздражëнный на вкус, усталый и бледный на вид, и кашляет, задыхаясь в мироновой темноте. хочется сказать ему: "нормально, кот" и "не морочься, ванëчек", но из горла вырывается хрип и охра давит на артерию, заглушая слова высокомерным лающим смехом.

ваня делает чай, выкидывает мироновы самокрутки, поджимает потрескавшиеся сухие губы на невпопад брошенную грубость и отворачивается к краю кровати, зажмуриваясь так сильно, чтоб перед глазами замерцали белые пятна, заменяя никогда не видимые на питерском небе звëзды. он кладёт руки мирону на плечи, гладит осторожно, и разбито вздыхает на ухо. охра ревниво запалисто хрипит, брызжа кислотно-рыжей, будто апельсиновый монстр, слюной.

охра рассыпает таблетки, выкручивает руки, дерëт за рëбрами, не давая колотящемуся сердцу передохнуть от вечной тахикардии, шипит на ванины улыбки, на ванины руки, на ванины покрасневшие воспалëнно слезящиеся глаза.

ваня обнимает до хруста костей, плачет тихо и мокро, оставляя тëплый след на футболке, и не курит больше ментоловые, не пьëт монстр и даже, наверное, не ест.

в жизни мирона есть ваня и охра. ваня расписная картинка на полях тетрадки по физике, нарисованная блестящей шариковой ручкой соседки и обречëнная на выговор от отца. ваня живой и ранимый, хрупкая детская душа за ледяным слоем злого сарказма, доверенная в неумелые неловкие руки. охра чернильное пятно на крахмальной манжете гимназийской рубашки, канцелярская кнопка на стуле учителя литературы, настоящее лезвие бритвы на ржавой цепочке из нержавейки. болтается на шее и безостановочно тянет вниз.

мирон хочет верить что это просто осень, просто такая фаза, ещë немного и он снова компульсивно возьмëтся писать. с ним так бывало уже, и хуже бывало, старается он себя убеждать, но каждый раз расшибает лоб об острые белые зубы.

мирон понимает — если не получится прогнать охру от них с ваней, придётся прогнать ваню от охры. и себя.