Черту курицы-наседки Цинхуа однозначно перенял у Му-шиди. Не будь главный лекарь Цанцюна строг и одновременно заботлив, адепты Байчжаня и Аньдина не продержались бы и года.

Однако Цинхуа проявлял черты беспокойной матушки там, где было неуместнее всего. В родовом дворце демонического северного короля. 

— Нет, лежите, — Цинхуа придерживал Мобэй-цзюня за плечо, когда тот приподнимался встать с кровати. — Лучше до обеда минимум.

— Цинхуа, — раздражëнно окликал его Мобэй-цзюнь.

— Хорошо, можно и на час раньше, — всегда уступал Цинхуа, но короля это почему-то не устраивало. — Я к Вам не болтать пришëл, а проверить, что Вы придерживаетесь лечения! Не смотрите так. Да, лечение моё, но мне-то лучше знать, что Вам нужно! 

Ведь и вправду — ничего шибко ужасного в плане лечения не предусматривалось. Цинхуа слегка подкорректировал его рацион, наказал больше отдыхать, чаще принимать водные процедуры и пить много воды. Даже никакой акупунктуры не назначил, хотя ей мог бы отомстить Мобэй-цзюню за годы регулярных побоев. 

— Не нужно, — отмахивался Мобэй-цзюнь и снова пытался встать. 

— Вас не спрашивали, Ваше Величество, — цокал Цинхуа, клал руку ему на лоб и пригвождал обратно к кровати, ведь сильно ослабевший от яда король почти не сопротивлялся. — Лежите и отдыхайте, глядишь, поправитесь через месяц.

— Что ты себе позволяешь? 

— Позволяй я себе слишком мало, Вы бы были мертвы, — подмечал Цинхуа. — А теперь отдыхайте, иначе мне придётся Вас связать.

И разговор повторялся каждый день без исключений. Цинхуа приходил проверять короля, и тот вступал в безрезультатную полемику, в которой обязательно проигрывал. Цинхуа не позволял Мобэй-цзюню перетруждаться и временно взвалил на свои плечи часть его обязанностей, здраво рассудив, что страной управлять не сложнее, чем Аньдином. И если страна не распалась, значит, он справился. 

Но основным делом, которому Цинхуа уделял внимания едва ли не больше, чем лечению короля, оставались переговоры со старейшиной Айминь по поводу недавнего инцидента. Виновница всех забот прозябала в темнице до окончательного решения, и Цинхуа приходил её проверять в надежде на связный диалог. Без толку. Посольша до сих пор злилась, скалилась, молча как рыба о том, чем король ей не приглянулся, да смотрела на Цинхуа в ответ, как на глупца и бесстыдника.

— Благословите боги старейшину Айминь, — чуть ли не плача от восторга, шептал Цинхуа, отвечая на письма Айминь. 

Глава будто стала ещё вежливее, чем была — это подкупало. И Цинхуа в благодарность не стал настаивать на том, чтобы самолично наказать еë племянницу, хотя по обычаям северных демонов положено не отпускать виновников. Но, как говорится, кто поймал, того и добыча. Всё равно истязать посольшу Цинхуа не хотел, пусть родственницы разберутся между собой сами. Старейшине Айминь, узнавшей от Цинхуа об истинной натуре племянницы, есть много чего сказать и сделать.

И Цинхуа было много чего сказать Мобэй-цзюню. Касаемо и приëмов, и запланированных поездок, и прочих послов, что должны приехать со дня на день. Проще говоря, Цинхуа всë отменил, не советуясь с королëм. Самодурство, но ему необходимо убедиться, что Мобэй-цзюнь полностью восстановился. Ежевика, введённая в кровь, — яд, оставляющий значительный след в теле. Даже такой, как Мобэй-цзюнь, может от него пострадать, а Цинхуа не для того пятнадцать лет горбатился, чтобы его творение померло от какой-то ягоды.

— Что ты сделал?

— Отменил встречу с западным кланом. «Сливовое соцветие», кажется, — как ни в чем не бывало ответил Цинхуа, обыденно разливая чай по пиалам. Сам Му Цинфан заварку подарил, дай Система ему здоровья.

И, возможно, Цинхуа упустил что-то важное в интонации Мобэй-цзюня, потому что после ответа в комнате невыносимо сильно похолодало.

— Зачем? — мрачно уточнил Мобэй-цзюнь.

— Вы не сможете их посетить в ближайшее время, я предупредил заранее, — Цинхуа пожал плечами и потëр раскрасневшийся от мороза кончик носа.

— Я могу.

— Можете, — всё же согласился Цинхуа. — Но не будете. Сказать так неуважительно, поэтому в письме к клану Вы «не можете».

— Цинхуа.

— Всегда Вы меня по имени называете, когда хотите упрекнуть, — вздохнул он. — Решение не отменю. Вам надо думать о себе, а потом уже о государстве.

В глазах Мобэй-цзюню бегущей строкой прочиталось «А почему решения здесь принимаешь ты?», но он лишь коротко ответил:

— Я не ослаб.

— Нисколько не сомневаюсь, — поддакнул Цинхуа и всучил королю наполненную чаем пиалу. — Чай иногда вызывает беспокойные сны, однако очищает тело лучше некуда. Сам пью.

«Потом, правда, заснуть не могу, но я и так не сплю, много не потерял».

Мобэй-цзюнь насупился и дëрнул бровями, обрушив на Цинхуа всю свою серьëзность и недовольство через взгляд. Который Цинхуа взял и выдержал, не дрогнув ни единым мускулом, а после, когда Мобэй-цзюнь в замешательстве чуть сдал позиции, нахмурился и строжайше указал:

— Я клялся всегда быть с Вами, Ваше Величество, чтобы не случилось. Ради Вашего благополучия я сделаю всë, даже если кому-то из нас это не нравится.

И он не приукрашивал. Он дважды выходил на рожон, не жалея себя, в смутной надежде, что этим самым убережёт Мобэя от смерти. И дважды чудом обошлось.

Мобэй-цзюнь слегка приоткрыл губы, намереваясь ответить, но смолчал, отпив чай. Холод стал куда выносимее, а в синих глазах мелькнул проблеск мягкости по отношению то ли к словам Цинхуа, то ли к самому Цинхуа.

Через полторы недели предательскую ношу в виде посольши успешно отправили на родину. Старейшина Айминь захаживала собственной персоной, не высказывая ни единого признака злобы. Наоборот, с долей благодарности за многие уступки, на которые Ледяные Пустоши пошли ради союза, разделила с Цинхуа и Мобэй-цзюнем трапезу. Привезла целые повозки вина и фруктов. И жертвенного барана: куда же без отрубленной головы на застолье? После своеобразного пира Цинхуа погнал Мобэй-цзюня в покои, мол, отдыхай и побольше, и пошëл разбираться с главной причиной визита. 

Казалось, полуодурманенная алкоголем Айминь не станет рвать и метать при виде племянницы. Её повели в темницу, передать посольшу из рук в руки. И вдруг, встретившись лицом к лицу с освобождëнной племянницей, сразу бросившейся к ней в поисках защиты, старейшина Айминь скорчилась, будто её ударили в солнечное сплетение, и с размаху врезала той по лицу.

— Ты предала меня, — и в голосе сочилось столько боли, столько разбитого и совершенно триумфального по количеству разочарования, что Айминь едва удержала тон ровным.

Цинхуа обомлел, увидев, как в её племяннице что-то надломилось. Привычно гордая и вспыльчивая, она виновато потупилась и замерла, переминаясь с ноги на ногу. Цинхуа поспешил отправить их домой, не дожидаясь бóльших скандалов, но знал, что посольше впервые настолько стыдно, а Айминь впервые настолько обидно. 

Племянница создана кровожадной и упрямой демоницей, способной идти до конца в своих целях. И она боится. Её тётя создана сильной и непоколебимой главой клана, народа, готовой постоять за свою честь. И она тоже боится, сколько бы не скрывала боязнь за фасадом разочарования. Айминь почти тащила свою племянницу за ворот, доводя до повозки, но только они подошли — усадила со осторожностью, с волнительным трепетом, будто садила совсем маленькую девочку.

Как не прискорбно, Цинхуа понимал их страх потерять друг друга. Ближе, чем хотелось бы.

<center><b>***</b></center>

Заветы Му-шиди всегда рабочие и эффективные. К сожалению, Цинхуа совсем не умеет их соблюдать, если дело касается его самого. Натаскать и приструнить Мобэй-цзюня (как бы необычно не звучало) удалось быстро. Приучить себя отдавать отдыху и медитации больше пары часов в день у Цинхуа всё ещё не получилось. 

В отличие от яда ежевики, сломанные рëбра Цинхуа имели видимый и заметный след. По всей груди и спине — то тут, то там — расцветали фиолетово-синие и желтоватые кровоподтëки, синяки и заживающие раны. Ни одного живого места на нëм не оставили, даже на шее пара царапин от когтей демоницы. И каждая, буквально каждая рана болела, жгла или ныла, заставляя Цинхуа ходить по тонкой грани между дискомфортом и болевым шоком. 

Однако Мобэй-цзюню становилось лучше. Он бодрел, накапливал энергию и возвращал полную мощь рода себе. Цинхуа безмерно радовался, что его тревожность курицы-наседки себя оправдала. Теперь он не мог силой вернуть короля в лежачее положение. Да даже вложив всю возможную силу в толчок, он бы не пошатнул Мобэй-цзюня, уверенно стоявшего на ногах. Но тот позволял Цинхуа проявлять беспокойство даже так. Мобэй-цзюнь позволял ему приказывать, советовать и ругать его, пока сам сварливо вëл носом от каждого замечания.

Однажды Мобэй-цзюнь пропал из дворца. Как обычно придя в королевские покои спозаранку, Цинхуа не обнаружил там никого. Дворец переполошился сразу. И не от пропажи господина, а от того, как всех на уши поставил Цинхуа. Не будь он так сильно побит посольшей, пара дворцовых стен познали бы всю ярость лорда-домоправителя из-за того, что прислуга упустила из виду их цзюньшана. Цинхуа достал волнениями всех: горничных, стражу, поваров, пару чиновников. А любимым библиотекарям аккуратно выел ложечкой весь рассудок, пока сидел и ныл им в библиотеке, пытаясь успокоиться.

— Неужто снова? — устало шептали они себе под нос. — Сначала он... Потом этот... У них пропажа — стабильное состояние по жизни.

В речи слуг Цинхуа сильно не вникал, некогда. Иначе времени не останется на то, чтобы всех переполошить.

Мало-помалу Цинхуа начинал думать, что Мобэя похитили. Ни весточки, ни послания, а на месте отсутствовал пару дней к ряду. Никому из населявших дворец демонов Цинхуа передышки не давал, все должны искать и волноваться. Не может он быть одинок в своей тревоге! Бóльшая часть демонов хотела бы залепить ему пощëчину, да не могла. Когда (никаких «если»!) Мобэй-цзюнь всё же объявится, каждый новый синяк у Цинхуа вернëтся им в тройном размере. 

«Его похитили. Нет, его похитили, и он умер. Может, он ушëл на рыбалку к А-Ло? Нет, он бы заморозил ему всю рыбу...» — все размышления и догадки тщетны.

И затем Цинхуа проснулся от того, что его пригвоздила к кровати огромная звериная туша, душá тяжестью и длинным пушистым мехом. Еле как выбравшись из-под завала, Цинхуа упал на пол и, глотая ртом воздух, всполошëнно взметнул взор на Мобэй-цзюнь.

— Ваше... Ваше Величество! — кашляя, отозвался Цинхуа и неуверенно встал на ноги. — Где Вы были? С Вами что-то случилось?

— Я охотился, — Мобэй-цзюнь сложил руки на распахнутой груди. — На белого дракона. Дарю его тебе, как трофей.

— Это чудесно, — на автомате сказал Цинхуа и охнул. — На него? Ваше Величество... Вы... Вы рехнулись?! 

Проскочившая на секунду в глазах Мобэй-цзюня гордость растаяла, когда Цинхуа вспыльчиво повысил голос и кинулся к нему в неподдельном испуге.

— Драконы тоже ядовиты. И сильны, невероятно сильны! — то, что бездыханная тушка одного из них распласталась на его постели Цинхуа не волновало. — Вы же только недавно поправились, как так можно?

Он без лишних вопросов задирал Мобэй-цзюню рукава, ища глубокие следы когтей или, того хуже, отравленных зубов. И в сумасбродстве даже потянулся к свободному вороту на его ханьфу, как вдруг его схватили за запястье и одëрнули.

— Я победил, — твëрдо указал Мобэй-цзюнь, обжигая запястья Цинхуа холодом. — И вышел из боя невредимым, потому что я сильнее. Ты хочешь это оспорить?

— Что вы! В силе Его Величества я никогда не сомневался.

— Тогда прекращай.

Более понятного аргумента Цинхуа с роду от него не слышал и взаправду остановился.

— Вы точно в порядке? — с долей уже здравой обеспокоенности уточнил он.

— Да.

Цинхуа вздохнул и молча кивнул, окончательно отступив. Мобэй-цзюнь отпустил его запястье и указал на голое плечо, вновь открытое его взору из-за растрëпанных нижних одежд.

— Что это?

— Моё плечо, — без подробностей объяснил Цинхуа, поправляя ночную рубашку. Он пару минут назад чуть не умер, ему должно быть позволено стоять в неглиже!

— Я знаю, — раздражённо фыркнул Мобэй-цзюнь. — Ты ранен.

— Ну, посольша била меня об пол не очень осторожно, — буркнул Цинхуа.

Морозная рука тотчас дотронулась до воротника, приспустив, и легла на оголённое плечо. Тянущая боль в плече спала, но Цинхуа не сдержался, поëжился от охватившего его холода и чихнул.

— Почему ты спустил ей это с рук? — посерьëзнел Мобэй-цзюнь.

Цинхуа ощутил долю укора в его словах. Месть для демонов такая же константа отношений, как и сочувствие для людей. Для Мобэй-цзюня, познавшего всю гниль милостливой натуры отца по отношению к своему брату, обойтись без мести и того немыслимо. Да Цинхуа единственный, кто избежал погибели от его рук за счёт исключительной природной вертлявости! 

«Потому что я слабый», — признал для себя Цинхуа.

— Ты не слабый, — в холодном голосе просочилось ещё больше упрёка.

— Мхм, о чëм Вы? — сдавленно хмыкнул Цинхуа, поняв, что снова говорил вслух.

В ответ — тишина. Отвратительная привычка Мобэй-цзюня замолкать, но разговор не заканчивать. 

— На самом деле, я бы не хотел заниматься её наказанием самолично.

— Пытками, — поправил Мобэй-цзюнь. — За предательство не наказывают, а пытают.

«Да, и этот диалог — пытка!»

— И этим я бы тоже не хотел заниматься, — полноценным оправданием такое бы не послужило, и выжидающий взгляд Мобэй-цзюня упорно об этом напоминал. — Понимаете, Ваше Величество, когда я помещал её в темницу, мне было ясно, что я возьму на себя ответственность и за Ваши обязанности, и за Вас. И эта огромная ноша для таких... плечей, как у меня.

Назвать их хрупкими и узкими у него бы язык не повернулся. Адепты Аньдина редко росли ввысь, компенсируя это ростом вширь. Цинхуа в отражении самому себе напоминал саквояж по телосложению или, как минимум, бочку. И при всём этом он, очевидно, уступал в физических данных многим демонам, а в боевых — абсолютно всем.

— Такую, как она, не сломать обычными пытками, она выросла со стальной кожей. Но все, кто выросли твëрдыми снаружи, очень мягки внутри, — подрагивая от холода, изрëк Цинхуа, и Мобэй-цзюнь подозрительно сощурился. — Я имел в виду, что мне удалось её раскусить, не более того, Ваше Величество! Она, как и многие, становится уязвима рядом со своими близкими.

Умозаключение задело недосягаемые струны души Мобэй-цзюня, и он любопытно хмыкнул, как бы прося продолжить поток болтовни. Цинхуа набрал в лёгкие побольше воздуха и с дрожащей челюстью закончил:

— К тому же, как Вам наверняка известно, старейшина Айминь весьма близка со своей племянницей. И абсолютно точно является самой уязвимой её точкой. Никто не сможет сделать этой гнусной преступнице больнее, чем её собственная тётя.

— Ты черпаешь знания из своей культуры, — с тенью сомнения указал Мобэй-цзюнь.

— Ваше Величество, но разве это не применимо и к демонам тоже? Быть может, в выражении чувств демоны и люди различны, но отличаются ли от того сами их чувства?

— Думаешь, что нет?

— Даже утверждаю! 

Никак иначе Цинхуа сказать не мог, ведь в таком случае вся его тирада звучала бы неправдоподобно. Впрочем, отличия между двумя мирами и так казались ему слегка преувеличенными. Будто люди не творили зверств похуже демонов, а демоны совсем не имеют ни добродетелей, ни рамок поведения. 

Мобэй-цзюнь выдержанно помолчал и расслабил напряжённые плечи, теряя величественность королевской осанки. Будто ответом он остался более, чем удовлетворён. Он бегло указал на мёртвого дракона, вальяжно расположившегося по середине кровати Цинхуа, и ушëл. Его рука медленно соскользнула с раненного плеча, куда неспешнее, чем должна бы по-хорошему. 

«Он очень... аккуратен», — заметил про себя Цинхуа.

С самого того дня, как Цинхуа привезли на той хлипкой тележке во дворец, Мобэй-цзюнь и впрямь был снисходительнее некуда. Быть может, он не сомневался в верности Цинхуа ещё с того момента? Думать над правильностью своих прошлых рассуждений и поступков у Цинхуа всё же не было ни времени, ни желания. В его кровати до сих валялся шерстистая тяжеленная, пусть и не слишком большая туша белого дракона. 

«Ну и вот зачем Мобэй мне это принëс? Это вообще-то брачный подарок для северных демонов, мне-то он зачем? — мысленно возмущался Цинхуа, усердно выталкивая «трофей» со своей постели. — Хотя шуба из него неплохая выйдет, яд можно до худших времён сохранить. Да и суп из дракона вкусный, наверное».