Дело с предательством в Стальных Вершинах всё никак не могло выйти у Цинхуа из головы. Всё время, что он пребывал в дворце, образ стальных клинков с серебристой рукоятью всплывал в сознании. Государственный переворот, восстание, убийство чести — что же послужило отправной точкой к началу сюжета Стальных Вершин? И как именно он повлияет на Мобэй-цзюня?

Старейшина Айминь, для пущей уверенности, что цзюньшан не считает её предательницей, послала в её дворец посольшу — свою дражайшую племянницу — с неким подарком, о котором договорилась с королем. Деловитого вида воительница оказалась строга и умна, как подобает не просто рядовой, а настоящей генеральше. 

И всё в ней казалось Цинхуа неправильным, будто свою названую дочь он не задумывал такой. Подозрения у Цинхуа вызывало всё: то, что ему всё никак не дают узнать природу и происхождение «подарка» для Мобэй-цзюня, то, что посольша уж излишне кротка и услужлива (даже по меркам Цинхуа), да просто то, что та ходит со всем серебристым. Серебристая рукоять, ножны, шпоры на ботинках, дай волю и волосы были бы такими. 

Но больше всего подозрений вызывало то, что Мобэй-цзюнь ей доверял. Так, конечно, как мог, исходя из его характера. К её комнате не приставили охрану, ей не приходилось каждый раз опускать взгляд при виде короля, дозволялось первой говорить и заканчивать диалог. 

И тут-то у Цинхуа закрутились шестерёнки в голове. Интуиция — его подруга, в отличие от памяти, а значит за племянницей очевидно стоит какая-то тайна. И Мобэй-цзюнь, обладая огромной недоверчивостью, заметил бы любой мало-мальски сомнительный жест с её стороны. Раз демоница до сих пор пользуется благосклонностью, это не спроста. Наверняка Мобэй-цзюнь снова проверяет Цинхуа!

«Его методы всё безумнее и безумнее, — думал Цинхуа. — Теперь мне ещё и тайну раскрыть надо. И не попасться на этом. Зато после я точно верну доверие Мобэя!»

— Ты снова задумался, — пробурчал Мобэй-цзюнь, пока Цинхуа завязывал ему пояс.

Тот помотал головой и рассеянно поднял голову.

— А вы что-то говорили, Ваше Величество? 

Мобэй-цзюнь сощурился, попутно указав на плечо Цинхуа.

— В первую очередь, ты должен думать о себе.

И фраза звучала бы куда презентабельнее, если вовремя не заметить, к чему она обращена. Цинхуа, отдаваясь размышлениям насчёт заговора молодой посольши, путался в привычных для него делах. И забыл как следует надеть ханьфу, от чего оно сползло с плеча. А как же с Линьгуан-цзюнем было легко! Куда легче чем с посольшей. Принеси семян, да выжги круг в церемониальном зале, и никаких лишних мыслей или действий. 

Цинхуа смутился, поспешил поправить свои одежды, но Мобэй-цзюнь не остановился на одном указании:

— Пятна. Они на твоём плече. 

— Всегда были, Ваше Величество, — пробубнил Цинхуа и понурился. 

— Почему ты прячешь их? — в вопросе проскочил упрëк. — Что они значат?

Если бы это имело хоть какое-то значение, Цинхуа и впрямь легче воспринимал бы свой внешний вид, а не прятал его от чужих глаз. 

— На самом деле, ничего, Ваше Величество, — он пожал плечами и наткнулся на пытливый синий взгляд. — В культуре людей многие физические особенности считаются некрасивыми. И, понимаете, мои пятна тоже очень неприглядные, и странные, и уродливые... 

Мобэй-цзюнь не изменился в лице, но Цинхуа понял, что тот удивлён такой стороной человеческого общества. У демонов с внешностью всё было куда проще. Если кто-то мог связно говорить и передвигаться — полноценный член демонического общества, а сила служила качеством куда более важным, нежели внешняя привлекательность. По сути, единственные уродства для них — слабость и трусливость.

В общем, ни по каким меркам Цинхуа красавчиком не являлся.

— Люди, — раздражённо бросил Мобэй-цзюнь.

Посчитав, что разговор окончен, Цинхуа кивнул и уже собирался уходить, как его схватили за плечо и прижали к месту. 

— Вы не правы.

— Ваше Величество? — растерялся Цинхуа. 

«Отпустите, ну же! Чем меньше я думаю об этом, тем меньше мне хочется провалиться под землю».

Его и так не назовешь человеком без комплексов, а мир решает только добавлять и добавлять новые, как в кликер-симуляторе. Он уже неуклюж, не шибко силён, труслив, порой наивен, а теперь он вспомнил, что он вдобавок и некрасив. Да как с этим жить-то? 

— Ты не уродлив, — холодно отрезал Мобэй-цзюнь, почти приказывая. — Твоя кожа — это благословение.

Оказалось, жить с кучей комплексов куда легче, чем с осознанием сказанных Мобэй-цзюнем слов. Цинхуа замер, и по телу пробежали мурашки, когда король медленно спустил с плеча руку, погладив лопатку.

— Повторите, — буквально прошептал Цинхуа не в силах сделать голос более громким и уверенным.

— Тебя будто коснулся сам холод. Коснулся и выбрал, — с несказанным довольством повторил Мобэй-цзюнь, словно сам удостоился благословения от природы. — Это не может быть <i>не</i> красивым. 

— Как чудесно, ха-ха! — вдруг воодушевился Цинхуа, хоть горло дрожало от смущения. — Этот слуга обязательно примет это к сведению, Ваше Величество!..

И как можно скорее вылетел из покоев, скорее всего оставляя за собой ворох дорожной пыли, как в видеоиграх. Он не должен думать о том, что Мобэй-цзюнь сделал ему комплимент, и о том, что он считает Цинхуа красивым. У него же есть не только обязанности, целое испытание! А он сидит за столом, прижимая ладони ко рту, и пытается смириться с произошедшим.

Когда кто-то зазря тешит надежды, это всегда болезненно и одновременно донельзя приятно. Будто у Цинхуа есть шанс, есть возможность прийти к своему «долго и счастливо» и нежному, любовному объятию от Мобэй-цзюня. 

Но их мир — высокорейтинговое чтиво без цензуры на кишки и кровь. Он не сможет добиться любви, как минимум потому, что любви добиться невозможно, как максимум потому, что Мобэй-цзюню нужна лучшая партия. Умная, сильная, понимающая короля по одному взгляду и надëжная, способная при случае защитить от любых невзгод.

— Наши кузницы и ювелиры, Ваше Величество, работают только на результат. Качество нашей работы и огранки не подлежит сравнению.

Племянница Айминь вновь начала разговор на одном из обедов Мобэй-цзюня. То, что её пускали, само собой разумеющееся, она же посольша. А Цинхуа оказался здесь невесть как и зачем. Зачастую появляться на трапезах ему не позволяли. Но в последнее время, то есть сразу после окончания первого испытания, нигде в другом месте поесть ему не давали. Он ел в своей комнате — его ловили горничные и за шкирку несли до зала; он ел где-то в другом месте, — ловили проходящие мимо и передавали горничным; он ел в библиотеке, прячась ото всех — ловили библиотекари.

Жаловаться не на что, зал прекрасный, ледяной и очень светлый, в лучших традициях северян. Да ещё и ко столу с недавних пор подают фрукты, хотя Мобэй-цзюнь равнодушен к большинству из них. Ничего, Цинхуа больше достанется.

— Надеюсь, — коротко ответил Мобэй-цзюня, подцепив кусок мяса с тарелки. 

— Могу Вам доказать, Ваше Величество, — подчеркнула демоница.

Мобэй-цзюнь, впервые за всё её присутствие на трапезе, смерил её подозрительным взглядом, от чего та сразу подметила:

— Вашим планам это ни в коем случае не помешает. Это будет лишь часть от презента.

Тот сощурился и махнул рукой, разрешая, и Цинхуа загорелся любопытством. Так называемый подарок так старательно держали в секрете, что он не мог представить его назначение. Прекрасный клинок? Бляха на пояс? Доспех? Демоница кивнула королю и похлопала по ладони, подзывая слуг. 

Цинхуа порядком опешил, когда к ней на красной подушке поднесли маленькую бархатную шкатулку. Влезть в неё могло лишь... кольцо. Ещё больше удивиться пришлось, когда посольша открыла шкатулку, протянув её Мобэй-цзюню, и внутри и впрямь засверкал серебристый перстень с ярким голубым камнем. Цинхуа подумал бы, что его королю только что сделали предложение, но в сюжет Стальных Вершин свадьба уж точно никогда не входила. Хотя он бы с радостью побыл на свадебном пиру, если организовывать будет старейшина Айминь.

У Мобэй-цзюня не было тяги приукрашивать себя кольцами, заколками или, как любила Ша Хуалин, колокольчиками. Поэтому Цинхуа внимательно проследил, как тот аккуратно взял перстень, придирчиво разглядывая драгоценность в нëм, и надел на безымянный палец. Очевидно, его королю теперь нравится голубой цвет. И кольца. И серебро — хотя, это может быть и додумка демоницы. 

— Смотрится величественно и статусно, — подчеркнула посольша, улыбнувшись.

— Я не спрашивал, — отрезал Мобэй-цзюнь.

Демоница сжала губы, но улыбки не стянула, хоть и были заметно, что с трудом. Цинхуа бы закричал: «Попалась» — да только он и сам так делал, не питая притом ненависти к королю.

После обеда Цинхуа привычно припрятал лишний персик в кармане и наспех удалился из зала, и вдруг его, словно котёнка, поймали за шиворот и остановили. 

— Я ничего не крал! — запротестовал быбыло Цинхуа и обернулся. — Ой, Ваше Величество! 

— Цинхуа, — Мобэй-цзюнь строго поднял подбородок. — Ты знаешь, что можешь брать с собой фрукты. Это не кража. 

— Верно, но горничные считают иначе, — вздохнул Цинхуа.

— Я разберусь.

— Ваше Величество, не уволнять же всех горничных разом. — И на всякий случай добавил: — Подбор стоящих слуг очень трудоёмкое и долгое дело.

Мобэй-цзюнь хмыкнул и кивнул.

— Цинхуа, — он снова позвал Цинхуа по имени, от чего тот с непривычки вздрогнул. — Достаточно ли этот перстень роскошен?

И подал ему руку, чтобы лучше осмотреть украшение. Цинхуа задумчиво нахмурился и наклонился, невольно взяв Мобэй-цзюня за руку. Он сам не особа королевских кровей, но ко всему, что доставляют королю, относится не менее требовательно. 

— Камень хороший, — заключил Цинхуа, подняв голову на Мобэй-цзюня. — И узоры на перстне весьма экзотичны для Ледяных Пустошей. Огранка Стальных Вершин, без всяких сомнений, хороша.

— ... — Мобэй-цзюнь помолчал и вдруг уточнил: — А как бы сделал ты? 

— Я? Ваше Величество, я же не... — в какой раз поймав на себе пытливый взгляд, ему всё же пришлось ответить. Дольше препираться. — Мне не нравятся большие и блестящие камни, хотя на Вашей руке они смотрятся под стать. Серебристый сливается с Вашей кожей, я бы выбрал оттенок темнее, а узоры мне нравятся.

Он также заметил, что и камень интересно выдвинут вверх. Будь он полым, получилась бы маленькая коробочка на пальце. Однако насчёт этого Цинхуа не упоминал — будет звучать слегка по-детски.

Мобэй-цзюнь спокойно выслушал его, отдëрнул руку и ушëл. Поведение короля порой всё больше перенимало кошачьи повадки, хотя Цинхуа мог поклясться, что не вкладывал в его образ подобную параллель.

После того обеда демоница из Стальных Вершин вся была, как на иголках. То ли волновалась, что перстень вышел недостаточно хорош — хотя Мобэй-цзюнь с тех пор его не снимал — то ли просто не могла более терпеть рядом с собой вынюхивающего что-то Цинхуа. Он имел свойство раздражать многих демонов одним присутствием, как он понял, демониц особенно сильно, и всё же племянница Айминь отличилась вспыльчивостью. Не присутствуй Мобэй-цзюнь вечно рядом, так бы ему и наподдала.

Расследование продвигалось паршиво. Подозрительность — не довод, это нельзя привести на суде, как доказательство злого умысла. Может, демонице не нравился Мобэй-цзюнь, чем-то выводил из себя или попросту заставлял кусать локти от возмущения. Из-за такого, однако, заговоров не шьют. Даже Цинхуа с языком без костей не подведёт неприязнь к предательству. Возможно, он провалился. Взял и напортачил с испытанием, способным потенциально возвысить его до прошлого успеха. 

Но сдаваться так просто он не планировал. 

В последний день пребывания демоницы во дворце та по обычаям должна была преклонить колено перед Мобэй-цзюнем и наконец подписать пакт о союзе окончательно и бесповоротно. Цинхуа выбирал время со смыслом: ни посольша, ни Мобэй-цзюнь не смогут заметить и помешать ему, находясь в тронном зале, пока он рыщет по гостевой комнате. Некрасиво и бесчестно. Всё в духе Цинхуа. 

Первое, что сделал он по приходу, — ослеп на пару секунду. Комнату серебрило абсолютно всё. От письменных принадлежностей, до сундуков и ножен, в которых отсутствовала сабля. Цинхуа покопался в вещах демоницы пару минут и усердно щурился от отблесков, пока ненароком взор не упал на бархатную шкатулку — единственную отличавшуюся по цвету. Чем же перстень так не полюбился демонице, что коробочку с ним не прошили серебряными нитями?

— Что тут? — он заинтересованно открыл шкатулку, обнаружив в ней маленький перстень, явно сотворённый не для Мобэй-цзюня. Его пальцы были значительно шире, а перстень со скрипом наделся бы лишь на мизинец. — Размер перепутали? Да он мне в пору, как так можно-то!

Возмущение у него вызывало скорее полное отсутствие продвижения в деле, нежели само наличие неудачного перстня. Цинхуа приуныл и надел его на себя, чтоб не пропал совсем уж зря. Когда же перстень прошëл чуть дальше второй фаланги пальца, кожу будто пронзили иглой, и Цинхуа захныкал:

— Ой-ой-ой, — он дëрнулся и взмахом руки сбросил с себя кольцо. — Над ним вообще старались? Почему оно колючее? 

Вдоль пальца шла тонкая, бескровная царапина, едва заметная на вид, но ощутимая для Цинхуа. Он, по сравнению с демонами, цветок нежный, так что ошибку ювелира на авось не оставил.

— Клинки у них, может, и хорошие, а ювелиры такие себе. Скажу Его Величеству, чтоб потом брал украшения только с востока, — вслух рассуждал Цинхуа, крутя в руке отвергнутый им перстень. — И камень прозрачный какой-то, даже слишком. 

Он нахмурился и постучал по драгоценности ногтем. Для плотного камня стук получился очень звонким. Цинхуа нахмурился сильнее и принялся стучать, крутить и доставать его, пока тот, щëлкнув, не открылся, как маленький футляр. Весьма полезная вещь была бы, будь возможность засунуть в неё что-то больше поломанной иглы. Цинхуа пригляделся и не разглядел ничего в камне-коробочке, кроме стекавших по стенках капель, похожих на остатки чернил. 

Он, не будь дураком, собрал капли пальцем и сунул в рот на пробу. Брезгливостью Цинхуа не отличался.

— Ежевика, — подытожил Цинхуа, буркнув. — Только какая-то горькая.

Как следует облизав палец, он в порыве резко пришедших воспоминаний чуть его не откусил.

— Мобэй! — испуганно воскликнул Цинхуа.

Он подскочил и чуть не уронил письменный стол в порыве судорожного поиска по комнате. Больше не обращая внимания на серебряные вещи, Цинхуа искал одно: баночку или бутылочку с соком толчëнной горной ежевики. 

Сюжет Стальных Вершин был кровожаден. Именно племянница Айминь объединила разрозненные племена горянок под руководством своей тёти, отравив бóльшую часть других предводительниц. Айминь, однако, о том и знать не знала, думая что враги теряют генеральш по чистой случайности. Ослепленная верностью и щепетильностью к устоям, её племянницу убирала каждого, кого считала оскорбительным по отношению к её тете или традициям, и в случаях с особо сильными противницами прибегала к ежевике. Ягоде, которая здесь обзавелась дозой парализующего яда, способной обездвижить дюжину коней. 

Именно для этого демоница и создала в перстне мелкую полую иглу, которая постепенно вливает яд в образовавшуюся царапину. И в если в перстне у Мобэя такая же подлянка, то за несколько дней даже организм сильнейшего демона Ледяных Пустошей сдастся.

И как мог Мобэй-цзюнь не сказать ему раньше? Не может он настолько верить в своего слугу, чтобы доверить дело подобного масштаба! Или, скорее всего, никакого дело не было изначально, а Цинхуа на волне прошлых испытания надумал себе новое. 

— Нет времени, нет времени! — пытаясь сконцентрироваться на поиске запасов яда, шептал Цинхуа. На людей яд ежевики не действовал, отравляя лишь демонов, поэтому ягоды Цинхуа не боялся.

Флакон с толчëнной ежевикой, смешанной с водой, нашёлся в шерстяной куртке посольши. Цинхуа, не теряя времени, затолкал его поглубже в карман и кинулся в тронный зал, боясь одного. Нет, не подлую и кровожадную «дочь»-демоницу, а того, что Мобэй-цзюня могут застать врасплох. Это немыслимый удар по гордости, по репутации, по чести! Такое сложно пережить не физически, а морально.

К счастью или сожалению, Цинхуа уже нёсся на выручку. Мобэй-цзюню и вовсе необязательно верить его словам, хватит и того, что Цинхуа припугнëт посольшу раскрытием её плана. Жизнь важнее гордости. Ворота в тронный зал были раскрыты настежь, хотя их всегда старались закрывать, даже во время приёмов. Цинхуа насторожился и крадучись приблизился ко входу, внимательно вслушиваясь в голос за стенкой. Громкий и женский. Ничего хорошего это не сулило.

— ...и не представляю, как мадыхо могла простить столь низкий и слабый поступок, признавая Вас цзюньшаном! — приблизившись к арке ворот, Цинхуа смог разобрать слова посольши. — Вы поддались высокому чувству к этому... Жалкому и отвратительному существу!

«Отлично, злодейская речь! — возрадовался Цинхуа. — Бессмысленная, долгая и очень громкая. Как же я люблю клише!»

Его мало волновало, почему племянница Айминь вдруг переключилась со своего народа на Мобэй-цзюня. Сян Тянь Да Фэйцзи никогда не давал своему творению тяги к чужестранцам. Но сюжет его произведения уже улетел к чертям, как минимум тогда, когда Бинхэ предпочёл гарему рыбалку в человеческой глуши, Лю Минъянь стала писать любовные поэмы, а Лю Цингэ выжил и чудом вышел замуж. Изменившаяся мотивация демоницы не стала чем-то новым. 

Цинхуа выглянул из-за угла, оглядывая полупустой огромный зал, и обомлел от ужаса. Мобэй-цзюнь всё ещё восседал на троне, живой и здоровый, но в глазах его плескалась ярость, готовая смести на своём пути весь дворец. Посольша, повернувшаяся спиной ко входу, стояла перед ним, вытягивая перед собой острую саблю и дотрагиваясь лезвием до шеи Мобэй-цзюня. Цинхуа понял — яд уже подействовал. Его король абсолютно бессилен. 

«Да где же стража?! — возмутился про себя Цинхуа и замотал головой. — А, они мертвы...»

По двум сторонам арки лежали два бездыханных тела, успевших до смерти только вытащить меч из ножен и замертво упасть от обезглавливающей атаки демоницы. 

— Вы осквернили наши дары, нашу землю, да что там — свой род! Ваши предки наверняка...

Цинхуа встряхнулся и перестал слушать заунывные слова посольши, направленные лишь на то, чтобы лишний раз поглумиться над «побеждённым». Но это глупость! Глумиться надо после победы, точно зная, что ты — победитель. А демоница проиграла ровно в тот момент, как столкнулась с Цинхуа своим подозрительным, лживым взглядом. Предатель предателя видит издалека. 

Чем больше она говорила, тем меньше становилась времени у Цинхуа. В стороне стоять ни в коем случае нельзя, но идти атакой лоб в лоб — неприменная смерть. Цинхуа слабый воин, не принёсший с собой духовного меча. Перенимать на себя внимание и бежать — сомнительно. Цинхуа не талантливый бегун. Искать помощи у стражи и слуг — слишком долго, столько времени у Мобэй-цзюня нет. Предложить услуги логиста — второй раз не проканает. 

Придётся по-старинке, как умеет только Цинхуа.

Он вошëл в зал, аккуратно подняв меч стражника с земли и одновременно пошарив в карманах. Главное подойти тихо и незаметно, чтобы ни одного шага слышно не было. Благо в тихой поступи Цинхуа за годы службы преуспел. Медленно приближаясь к демонице со спины, он внимательно наблюдал не только за ней, но и за Мобэй-цзюнем. 

Настолько лютым он его никогда не заставал. Казалось, как действие яда спадёт, Мобэй-цзюнь вопьется демоницу в глотку, словно рассвирепевший волк, и зальёт весь зал в крови и криках. Хотя в резких и пренебрежительным словах демоницы не было смысла, она всё повторяла «Он», «Этот жалкий» и прочее, будто говоря о ком-то третьем. Цинхуа, заведуя финансами, знал, что никого третьего у короля быть не может, — по расходам не сходится.

Посольша была ненамного выше Цинхуа, а её волосы удобно собирались в хвост, открывая вид на шею. Подступая всё ближе, Цинхуа вдруг переглянулся с Мобэй-цзюнем и застыл. Зрачки его расширились на мгновенье, как от испуга, и почти сразу сузились, заблестев решительным холодом. При взгляде на Цинхуа король словно стал ещё злее и вместе с тем тревожнее. Цинхуа давно умел читать по глазам, однако никак не мог принять, что Мобэй-цзюнь указывает ему уйти. Уйти? Ему? Он же сам брал с него слово верности. Трижды. И в третий раз Цинхуа сдержит обещание, куда бы в результате его занесло.

Цинхуа подошёл совсем близко, проигнорировав Мобэй-цзюня. Чуть-чуть и дышал бы неуважаемой демонице в затылок. Отступать — поздно и немыслимо. Крепко сжав в руке меч, Цинхуа подгадал момент, когда посольша отведёт руку для замаха, и вмешался. Приставив клинок к её горлу, Цинхуа одним махом располосовал ей шею. Мобэй-цзюнь чуть сморщился, когда брызги её крови попали на его белоснежное лицо. Однако лезвие прошло едва ли глубоко, Цинхуа не давил сильно, и для демоницы рана показалась пустяковой царапиной.

— Ты!.. — вскрикнула посольша, ударив Цинхуа локтем поддых.

Ей не потребовалось и секунды, чтобы обернуться и пинком отбросить его на несколько метров. Цинхуа обронил меч и повалился на землю, совершенно не удрученный своим положением. Как только демоница поняла, кто же на самом деле помешал ей, накопленная желчь в ней достигла всякого разумного предела. 

— Как могло такое ничтожество помешать моим планам? Считаешь, что можешь стоять со мной на равных?

Она, треща полом под своими ногами, подошла к Цинхуа, взяла его за горло и подняла над землёй.

— Я бы, из уважения к Его Величеству, позволила тебе уйти быстро, как и ему, — она впилась острыми когтями ему в кожу, и Цинхуа уже не знал, что хуже: задыхаться или ощущать, как твою шею безжалостно шинкуют, словно кусок свежего мяса. — Но ты не достоин даже тени моей снисходительности!

Она рыкнула и ударила его об пол, и Цинхуа понял, чего ему стоит каждый раз идти против заговорщиков. Он мог поклясться, что самолично слышал хруст ломавшихся костей. И если в груди после удара осталось хоть одно целое ребро, демоница явно исправила это, как следует припечатав его к земле ногой. Перед глазами зарябила картинка, и звон в ушах стоял такой, будто в комнате непрерывно били в сто гонгов ежесекундно. Му-шиди будет потом кудахтать над ним, как курица-наседка.

Цинхуа отвернулся и рассеяно посмотрел на Мобэй-цзюня — если живым всё же не выйдет, надо в последний раз взглянуть на что-то прекрасное. Идея не сработала — сквозь мутные образы он уловил лишь всепоглощающее рвение Мобэя побороть яд ежевики, но никак не его лицо в целом. Демоница надавила ногой на грудь, и Цинхуа зажмурился, наконец застонав, не в силах стерпеть боль. Мобэй-цзюнь, в сравнении с остальными демонами, в самом деле был воплощением кротости и осторожности, когда нещадно его избивал!

— И что ты думал этим добиться? — сплюнула посольша и скривилась. — Ты — слабейший и самый омерзительный человек на... моей памяти, — её голос дрогнул, чуть стихнув, но она сразу подавила в себе секундую слабость. — Ты не ровня ни одному из нас и лучше бы ты знал своё место прежде, чем сунулся к Его Величеству! 

Она подняла ногу, чтобы вдавить Цинхуа в землю с ещё большим размахом, и тут же опустила её от бессилия. Цинхуа вздохнул полной грудью и болезненно отхаркнул подступившую ко рту кровь, внимательно посмотрев на демоницу. 

От усилий, с которыми она пыталась держаться на ногах, по её лбу потекли капли пота, и Цинхуа честно признал, что при всём безумстве демоница имеет немалую силу воли. Впрочем, на воле мир клином не сошëлся. И на неё можно найти управу.

— Что?! — вскричала демоница, заметив беспардонно глядящего на неё человека. — Надеешься на лëгкую смерть, если выведешь меня?

— Не берусь советовать, но лучше бы на это надеяться вам, — вполголоса сказал Цинхуа.

Если он с раскрошенными рëбрами и полупорванными лëгкими и впрямь доживёт до рассвета, он обязательно вручит себе премию Дарвина. Если это не успеет сделать Система.

— Как ты!.. — демоница вздрогнула и, пошатнувшись, замолкла. 

Оскаблившись напоследок, она со стуком опустилась на колено и едва держала голову прямо, наблюдая, как Цинхуа медленно поднялся, снова отхаркнул кровь и упёрся руками в бока, повторяя позу сахарницы.

— Я нанёс ежевику на лезвие, — довольно вежливо объяснился он. — Твою же, к слову.

— На меня почти не подействовало, — через хрип усмехнулась демоница. — Думаешь, яд будет долго выветриваться?

— Ох, этот? Минуты две, если повезёт, — Цинхуа пожал плечами.

И бесцеремонно пнул ослабевшую посольшу в живот, заставив её распластаться на полу. Демоница резко выдохнула и чертыхнулась, остервенело метнув на него полный ненависти взгляд. Цинхуа же пошарил по карманам, достал чуть треснувший флакон, почти полностью наполненный ядом, и вылил его содержимое на открытую рану посольши.

— А этого на денёк хватит точно, — деловито покивал Цинхуа. — Лежи, усваивай и не дерись лишний раз, а то я злой, как уличная псина, и нечаянно могу отдать тебя на съедение волкам. 

Он взял демоницу за воротник и потащил к выходу, слушая в свою сторону угрозы, брань и оскорбления. Будто на собрание Цанцюна пришëл, только в доме главы Юэ значительно теплее. Измазанный в крови, поте и, вероятно, ежевике Цинхуа вышел из тронного зала и увидел горничных на той стороне коридора, замерших в проходе, как статуи. Вряд ли слуги когда-либо ожидали увидеть Цинхуа с руками по локоть в крови, точнее, <i>не своей</i> крови. 

Цинхуа взял ослабевшую голову посольши за волосы, подтянул её кверху и указал, как бы говоря, что «это» лучше у него забрать и поскорее, иначе обратно Айминь получит не племянницу, а вазу с прахом. 

Горничные с глазами-блюдцами подбежали и взвились вокруг Цинхуа, перешептываясь, однако на указание поместить преступницу в темницу отреагировали послушно и незамедлительно. Стоило только перерезать кому-то глотку, так сразу зауважали. Что за чудный демонический народ! Цинхуа вернулся в тронный зал, закрыл засов на воротах — в целях пущей безопасности, пока действие яда на Мобэй-цзюня не пройдёт — и наконец дал вороху эмоций выплеснуться наружу.

— Ваше Величество! — взвизгнул он и подскочил к трону Мобэй-цзюня. — Простите-простите-простите, что этот слуга так поздно опомнился! Вас же чуть не убили! И этот Ваш перстень!.. — он снял его с пальца короля и кинул в другой конец зала, надеясь, что тот разлетелся на осколки.

Оставшись наедине с королём, Цинхуа уже совершенно не боялся показаться настолько жалким, насколько представить сложно. Из глаз его брызнули струйки солëных слëз, и он, захлебываясь, вскочил Мобэй-цзюню на колени и схватил его щëки. Более растерянным Мобэй-цзюнь ещё не выглядел никогда.

— Я чувствовал, что что-то не так, но так боялся опозорить Вас догадками, что чуть не потерял! Больше я никогда и ничего от Вас не утаю, ни за что! — Цинхуа весь дрожал от ужаса.

Сколько не строй он непоколебимого и бессмертного воина, на самом деле он — всего лишь человек. Не сильный, не каменный и тем более не бесстрашный. И, как настоящий человек, Цинхуа до беспамятства боится терять своего близкого, своего родного и самого дорого Мобэя, что сейчас мог лишь озадаченно щуриться на него. Хотелось взять и сжать его в своих объятиях, уверяя: «Ты больше никогда не попадёшь в беду!» — но нетактильный и злопамятный Мобэй наверняка припомнил бы.

Глотая бегущие ручей слëзы, Цинхуа нашёл в себе силы подтянуть рукава и стереть голубым ханьфу запëкшуюся кровь с лица Мобэй-цзюня. Хмурое лицо короля разгладилось, и он чуть заметно дëрнул уголком губ — улыбнулся. Действие яда начало проходить. Продолжая рыдать, как последний плакса, Цинхуа всë растирал и растирал красные разводы на бледных щеках, и с каждым движением становилось только хуже. Невозможно стереть кровь одной тканью.

— Кровь ужасно отмывается от Вашего лица, Ваше Величество... — довольно ровно пробурчал Цинхуа и всхлипнул. — Не обессудьте, но...

Цинхуа облизнул пальцы и слюной стëр кровь с белой кожи. Мобэй-цзюнь до сего всё смотрел на него заворожëнно. С очаровательным восхищением, как сказал бы Цинхуа, и с полнейшим шоком, как сказал бы любой, кто по уши не влюблëн в короля Ледяных Пустошей. Однако Мобэй-цзюнь оживился — отнюдь не в хорошем смысле — когда его скулы обильно смазали чужой слюной, пусть и для благого тела.

— Потерпите, молю Вас! В самом деле, не оставлять же на Вас кровь предательницы! — Цинхуа нахмурился и надул губы, поняв, что недовольство Мобэй-цзюня ни капли не спало от уговоров. — Хорошо, брезгливый Вы аристократ, я перестану. Но извиняться не буду. Хоть обсмотритесь до смерти, прощения не попрошу, Ваше Величество, — Цинхуа стойко выдержал «проси прощения, а не то...» Мобэй-цзюня, посланное скорее телепатически, нежели физически, и строго спросил: — Знаете историю: «кое-кто так злился на своего слугу, что от злости взял и лопнул»?