События развиваются так быстро, что вполне очевидно, что они приняли столь неожиданный поворот, но давайте вернёмся немного к истоку.

Вампиры и люди никогда не смогут быть вместе, существовать в одном мире. В мире, где есть живые существа, обитающие во тьме, чудовища, что приняли человеческий облик и пьющие человеческую кровь. Люди — лишь жертвы, их пища. А также охотники на вампиров, что посвятили свои жизни охоте на монстров. Бывшие люди или Обращённые часто балансируют на грани, когда в самом начале тело ещё не приняло новую форму жизни. С наступлением ночи Обращённые каждый раз вынуждены принимать человеческую кровь, но вместе с тем они испытывают отвращение к самим себе. Кровь придаёт им сил, но лишает совершенно всякого человеческого чувства: любви, сострадания, нежности и даже боли.

В чём же суть вампира? Отнимать у других то, чего они так желают все без исключения. И в этом вся их суть бытия. Только и всего. Никакой высшей воли, — лишь похоть и жажда крови.

Образ существа, именуемого вампиром, начал постепенно повергать мир в хаос, как и было задумано задолго до эпидемии Красного вируса.

Добыча Красного вируса — вампир, добыча вампира — человек, добыча охотника — вампир. Баланс. Но даже когда тело вампира обращается в прах, он, как и любое живое существо, не хочет покидать этот мир, — безобразная привязанность.

***

Нет ничего удивительного в том, что Чонгук впал в такую глубокую задумчивость.

— Йери… Как долго ты будешь там стоять, если я и дальше не буду обращать на тебя своё внимание?

Чонгук лежит на софе в своей спальне, увлечённый чтением, когда в его двери аккуратно заглядывает бледный, как лик луны, омега. Голубые глаза взволнованно всматриваются в строгое и холодное лицо, на дне алеющих глаз — искры боли и сокровенные тайны, что давно поселились в душе художника… глаза, что навеки утратили блеск жизни и обрели жестокость и смирение. Йери не мог в это поверить, не мог придать своему чувству реальность. Холодный вид художника его страшит, особенно его длинные ногти.

— Вы сегодня весь в чёрном, — говорит Йери, встав близь софы.

— Вплоть до настроения, — холодно вымолвил Чонгук, откладывая книгу.

— Вы меня не отругали, когда я вновь к Вам пришёл, мистер Чон… Почему?.. Почему Вы меня отпустили и разрешаете приходить, когда мне заблагорассудится? — еле сдерживая себя, спрашивает Йери, виновато смотря на Чонгука.

— Не когда тебе, милое создание, заблагорассудится, а когда мне того хочется. Ты хочешь, чтобы я тебя отругал? Какой странный юноша… — прикрыв глаза в раздумьях, говорит мистер Чон.

Это действует на нервы — играть с чувствами того, у кого они есть, врать о любви. Йери, теряя голову от своей привязанности, упираясь коленом в мягкую обивку дивана, нависает сверху, с осторожностью припадая губами к холодной коже лба.

— В последнее время Вы выглядите весьма расстроенным… — спокойно говорит омега. — Может немного моей крови сможет порадовать Вас, мой господин… — рукой спуская ворот рубашки, предлагает юноша.

— Ты же знаешь, — Чонгук касается шеи омеги, смотря прямо в глаза, — когда мы пьём чью-то кровь, в нас начинают зарождаться чувства, подобные тем, что никто из нас уже не помнит.

О чём хочет сказать мистер Чон? Испив чьей-то крови, они, вампиры, начинают понимать чувства жертвы?

В глазах художника он всегда будет оставаться дурной омегой, не способным его понять… Первый, будто клеймом выжженный, укус остаётся на теле человека навечно, безобразный шрам кроваво-красного цвета. Девственно-белая кожа и алая метка вместе с непрекращающейся болью.

— Вы так жестоки ко мне… — говорит Йери, смущённо краснея.

Чонгук заместо слов прижимает омегу к себе, уткнувшись в шею: под тонкой кожей пульсирует горячая кровь, стучит и, дурманя, пахнет. Возбуждённый до нервной дрожи юноша горячо и часто дышит в объятьях художника, который тихо шепчет, что будет хорошо, как никогда прежде. Омега коротко стонет, когда зубы рвут кожу и стенку сонной артерии — горячая кровь касается языка Чонгука — по спине пробегает судорога плотского вожделения.

— Ах-а-а… Господин… — омега болезненно стонет, прикрывая глаза.

Что испытывает человек в этот момент? Боль? Страх? Мне кажется, стоить различать эрос и секс; эрос есть чистая, страстная любовь, а секс — всего лишь физиологическая потребность.

Тэхён стоит в дверном проёме, завороженный увиденной картиной: в ярком свете луны он чётко видит лицо Чонгука, его глаза, в которых пробегают искры цвета крови… и он не может отвести от них свой взгляд. Никогда в жизни Тэхён не был ещё так поражён, хотя их первая встреча с мистером Чоном произвела на ребёнка неизгладимое впечатление, и сейчас бесславно пойманный с поличным художник, — нет, вампир, — довёл до исступления ребёнка. Наверное, не стоит говорить, какой вихрь ужаса снизошёл на маленького Тэхёна. И, быть может, хорошо, что Чонгук его не заметил.

Этой ночью Тэхён вновь узнал, что значит ненависть…

Чонгук был невольно тронут, когда обнаружил Тэхёна, лежащего на диване у потрескивающего камина. Куклёнок так невинен. Художник прежде не замечал того, будто ребёнок не живёт вместе с ним. Только сейчас, когда он мирно спит, когда Чонгук может касаться его без стеснения, касаться живого, тёплого человека, понимая, что пустота в его душе и сердце начинает таять, обращаясь в пыль. Тэхён до сих пор хранит в себе то, что Чонгук давно утратил, и вот куклёнок вновь дарит мистеру Чону эту возможность… Теперь уже он хочет, чтобы Тэхён остался с ним навсегда.

Чонгук проводит рукой по лбу ребёнка, покрытого лёгкой испариной. Слёзы. Ребёнок плакал. Внезапно мистер Чон понимает, что Тэхён всё знает.

— Ты слишком любопытен и беспечен… — шепчет тихо художник, касаясь тыльной стороной руки его тёплой щеки, на которой до сих пор отпечатки слёз боли. — Вампиры — просто звери в человеческой форме, с ними нельзя быть беспечным.

Чонгук ощущает вину, чувствует её всеми фибрами своего существа, понимая, что ребёнок никогда не сможет смотреть в его налитые кровью глаза спокойно, ведь в жилах Тэхёна течёт кровь охотников.

С плеча спускается чёрный плащ и опускается на тельце Тэхёна. Чонгук садится напротив ребёнка, любуясь это картиной: золотистые волосы сияют в пламени камина, глаза прикрыты, а лицо кажется таким неестественно бледным — в этом сумраке Чонгук наслаждается его дивной расцветающей красотой. Смотреть на этого мальчика — всё равно, что наслаждаться картинами Ван Гога или слушать музыку Вивальди. Он так мал, но так прекрасен… К тому же из него можно сделать нечто замечательное. У него всё есть — красота, невинность и обаяние, манеры, пытливый ум. Из него можно вылепить что угодно, сделать его Бальдером или своей игрушкой…

— Сэр, — смутные размышления о судьбе ребёнка, прервал дворецкий. — К Вам фамильяр от мистера Пака.

Ворон смотрит кроваво-красными глазами на господина Чона, сидя на руке Руфуса.

— За убийство, совершённое ради акта возмездия, я наказал того, чья кровь пролилась сегодня на рассвете. Ты знал, что Намджуна убил Хосок, и не сказал. Ты предал меня, Чон Чонгук. Но я великодушен и ребёнок жив, чтобы Хосок мог найти в себе силы жить дальше, пока я не приду за ним. Кровь за кровь.

༺ H ༻ 

После стольких ночей, наполненных бесконечной тоской и страхом, разум Юнги всё ещё не может принять новую реальность, но тело, кажется, всё же привыкло к этому непривычному ощущению. Смогло. Он смог. Ощущая себя крошечным, безвольным существом, которое не в силах ничего изменить, он беспрерывно спрашивает себя о том, что же дальше будет… Ему не за что цепляться в этой пустоте, кошмаре, кроме того времени, что он провёл вместе с Хосоком. Он так хочет к нему вновь. Юнги хотел бы, чтобы время, которое они провели вместе, вернулось…

Омега вяло дёргает руками, когда отходит ото сна. Все звуки сливаются в монотонный неясный шум, подобно какому-то копошению совсем близко. Но разглядеть сквозь непроглядную темень не представляется возможным. Юнги этот звук не нравится, он кладёт руку на свой большой живот и слушает своё собственное сердцебиение. В голове — животный страх и тревога за них обоих, особенно сильно она ощущается в те мгновенья, когда ребёнок толкается. Омега заторможено, очень медленно хлопает ресницами — комната прекращает постепенно плыть перед его мутным взором. В комнате пахнет чем-то горько-терпким, совсем как в поместье Чонгука, особенно на первом этаже. Юнги помнит этот запах, он остался в его памяти, но думать о том, что за его похищением может стоять мистер Чон — совсем не хочется. Это абсурд, бред его больного воображения. Сознание вновь медленно уплывает, и Юнги терять связь между реальность и сном, ощущая, что его живота коснулись чьи-то руки.

— Приди в себя, — сквозь пелену дурмана слышит мужской голос Юнги. — Пора сделать то, для чего тебя произвели на свет. Исполнить свой омежий долг.

Туман, застилающий его разум, словно непреодолимая стена, внезапно рассеялся, и Юнги видит перед собой бледное и худое лицо незнакомца. Один глаз горит ярко-алым, другой сверкает будто чистый изумруд. Его аккуратно приподнимают и вынуждают принять полусидящее положение. Мужчина, рукава закатаны по локоть, осматривает живот: ладони обеих рук располагает на дне матки, устанавливая высоту её стояния и часть плода, находящуюся в этом месте, — крупная, мягковатая и не баллотирующаяся. Затем сдвигает кисти рук на боковые поверхности живота, задерживаясь ненадолго. И говорит:

— Кажется, ребёнок готов к своему появлению на свет.

Само осознание того, что сказал незнакомец, что скоро его ребёнок должен появиться на свет, приводит в шок. И Юнги отчего-то уверен, что ещё не время, схваток нет и не было, болезненных ощущений — тоже. Ему хочется закричать в сопротивлении, но спазм сдавил его горло. Мужчина кому-то о чём-то строго говорит, держа руку на животе омеги. Слева от него на кровать что-то опускают, по звуку Юнги смог понять, что это вода.

— Поднимайся аккуратно, не спеши, — мужчина помогает Юнги привстать, поворачивая его на левый бок.

— Что это? Для чего? — омега смотрит на большую ёмкость, наполненную водой и льдом. Один из тех, что стояли осторонь мужчин пододвигает таз на то место, где лежал Юнги, пока тот, чьи глаза отливают разными цветами, натягивает длинную рубашку назад.

— Делай, как тебе сказано, и всё пройдёт хорошо. Подходи, опустись животом в воду.

Вода, ужасно ледяная, неприятно холодит огромный живот, вызывая мурашки по всему телу. Внутри постепенно начинает нарастать боль, растекаясь жаром в крови, пока он не почувствовал самый сильный толчок малыша внутри, который начинал биться в утробе, изнывая от холода и сильного дискомфорта. Юнги попытался встать, но сильная рука, надавив на спину, ему не позволила этого сделать. В момент он понимает, что малыша хотят вытравить из него, производя искусственные схватки. Через время, что длилось ужасно медленно, начались мучительные, болезненные сокращения матки, непостоянные и недлинные по продолжительности. И когда по бёдрам потекли тёплые воды, Юнги испуганно вскрикнул. Его кладут спиной на постель, разведя сильно ноги в стороны. Далее долгие часы — дни? вечность? — постоянных схваток. Мужчина, кроваво-зеленоглазый, говорит, как правильно дышать, постоянно проверяя пульс омеги на лучевой артерии. Юнги то задыхается, то плачет, то кричит так громко, что его должно быть слышит даже Чонгук. Время тянется ужасно медленно и мучительно болезненно, но, когда начинаются потуги, Юнги замолкает. Весь взмокший от нескольких часов боли и страха, с холодной тряпкой на лбу, зажав вторую зубами, омега кряхтя тужится, пока у разведённых ног стоит Уфир. Он запомнил его имя, когда кто-то к нему обратился из подданных.

Когда всё кончилось, первый крик навсегда врезался в память Юнги. Ребёнок весь в крови и какой-то слизи кричит, маша руками, с зажмуренными глазами. Юнги тянет к малышу руки, но мужчина не собирается давать ему новорожденного.

Ребёнка сразу уносят. Это последнее, что помнит омега, впадая в беспамятство.

В пустоте Юнги видит своего Хосока — что-то зловещее пылает в его глазах. Что-то, что Юнги никогда прежде не видел в любимых глазах, что раньше сияли радугой. По щеке омеги скатывается одинокая слеза, на ватных ногах он приближается к своему мужу. Он безумно сильно хочется прикоснуться к нему, хочет, чтобы этот кошмар был явью, а не эфемерным сном. Но Хосок недосягаем. Его мертвецки холодный взгляд смотрит прямо в душу отрешённо и зло. Зло в его глазах убивает всякую уверенность Юнги и надежду в его душе. Слёзы застилают глаза омеги, он плачет, бежит навстречу Хосоку. Юнги резко замирает, Хосок далеко. На нём черный плащ и странной формы фуражка. Его блестящий взгляд обрамлён красным, а губы расплываются в улыбке. В руке блестит лезвие — его гуань дао. Безумный смех оглашает чёрное пространство, в котором они оба, совсем одни.

— Тили-тили-бом, закрой глаза скорее…

Мир соткан из множества вероятностей. Так было испокон веков. Но вскоре стало известно, что наша Вселенная не одна, есть несколько параллельно существующих галактик, миров и созвездий, которые, находясь в балансе, граничат друг с другом в идеальном соответствии того, кто задумал всё так, каким оно является уже ни одно столетие подряд. И долгое время каждый из существующих миров жил отдельно, находясь в единстве и гармонии, не нарушая барьеры и правила, установленные в каждой из галактик в соответствии с теми догмами, что сотворил безумный Джокер.

Безумие есть его лик. Игра — вся его жизнь.

Четыре эфемерных образа предстают перед Юнги. Один из них облачён во всё чёрное, над головой сияет алое сердце, глаза пылают ярким пламенем. Справа от него — холодной наружности тоже мужчина, над головой Юнги замечает сердце пик. Правее — светлый юноша с золотистыми глазами, над головой — карта бубны. И последний, в очках, — трефа.

Четыре короля и один Джокер.

༺ H ༻ 

Тэхён, ненавидящий вампиров больше всего на свете, будь его воля, он уничтожил бы их всех. Он не понимает, почему он, последний из рода Ким, вынужден терпеть общество кого-то вроде Чон Чонгука, не просто художника, а ещё и хладнокровного вампира, который прямо сейчас раздражён, что в такую рань кто-то смеет тревожить его сон. Неужели в Аду больше не осталось места? Но даже ненавидя своего опекуна всей душой, Тэхён всё равно не может уйти, чувствуя себя ничтожным. А ещё внезапно понимает, почему в поместье Тиркельсон так много омег. Хоть и пить свежую кровь — только временное решение, но это именно то, что поддерживает жизнь такого существа, как вампир. Все слова мистера Чона об искусстве, красоте, любви и незыблемости души звучат так лицемерно. Даже если бы Чонгук сказал, что презирает это, даже если бы он сказал, что ненавидит себя за это, подавляя монстра в себе, не желая сдаваться сущности вампира в нём, это ничего бы не смогло изменить. Тэхёну плохо, противно. Он не должен был так рано узнать о тайне Чонгука. Но что удивительнее всего прочего, омеги мистера Чона добровольно делятся с ним кровью, чтобы придать ему сил, его сущности вампира, совершая грех. И когда они совершают подобное, никто не должен об этом знать.

Тэхён сидит на кровати в своей комнате, смотрит на свои ноги и совсем ничего не чувствует. Ни злости, ни ненависти, ни боли, что точит сердце. Он просто ничего… совершенно ничего не ощущает. Цитадель его веры рушится, веры в лучший мир. Тот взгляд кроваво-красных глаз навсегда остался в его памяти, тот заснеженный день, что навсегда изменил его жизнь и его самого в целом, — навеки в воспоминаниях. Он с большим усилием сдерживает в себе гнев, когда Руфус заглядывает в его комнату.

— Почему ты здесь один? С тобой всё в порядке, Тэхён?

Тэхёну мерзко слышать голос дворецкого, видеть его спокойное выражение лица. Но не от того, что, как он думает, Руфус такой же, как мистер Чон, а потому, что он знал, он всё знал: и о том, что жизней его родителей лишил такой же кровососущий убийца, как мистер Чон, и о многом другом. Он вдруг осознаёт, что все они, и даже священник Чон, ему врали и продолжают это делать. Само осознание того, что он живёт в логове вампира и что бесчисленное множество портретов в его доме, — натурщики мертвы все до единого — приводит в глубокий шок.

Руфус ди Лиз уже хорошо освоился со своими обязанностями, кроме того, что он должен следить за порядком, ему надлежит воспитывать Тэхёна, заботиться о том, чтобы куклёнок выучился грамоте, танцу и манерам. Всё облегчалось тем, что Тэхён всё улавливал налету, даже нежные намёки в самых невинных замечаниях.

— Вытри слёзы, Тэхён, это просто вода, — говорит ему Руфус, и ребёнок, отрывая голову от своих колен, смотрит волком. — Тэхён, что с тобой?

Дворецкий подходит ближе, желая коснуться ребёнка рукой, — хочет успокоить — в комнате виснет тишина, разбавляемая лишь тиканием настенных часов. Тэхёну безусловно тяжело сдерживать слёзы, проявлять безразличие. Сейчас он так далёк от новой реальности, наполненной ложью и болью. Тэхён хочет убить мистера Чона.

— Полагаю, у тебя есть вопросы, — говорит Руфус, дотрагиваясь рукой до плеча подростка. Точно, Тэхён ведь уже не ребёнок, только сейчас в тусклом свете лампы, дворецкий замечает, как его взгляд переменился. Стал по-взрослому особенным.

— Не трогай меня! — кричит Тэхён на мужчину.

Неожиданно звук отворяющейся двери нарушает их разговор, вынуждая Руфуса обернуться. Мистер Чон проходит во внутрь, сохраняя хладнокровие и невозмутимость. По заплаканному и озлобленному лицу омеги Чонгук понимает всё враз, но его не волнуют страсти, бушующие в душе Тэхёна. Он пришёл за Руфусом.

— Пойдём, нужно кое-что уладить. Это срочно, — спокойно говорит мистер Чон, и они удаляются, оставляя Тэхёна наедине со своими демонами одного, потерянного и жалкого.

Тяжёлое воскресное утро в поместье Тиркельсон не предвещало ничего хорошего ни для одного жильца этого дома. С самых первых лучей восходящего солнца мистер Чон ощутил лёгкий запах крови, слишком слабый для того, чтобы определить источник его местонахождения. В поисках жертвы, он обошёл свою мастерскую, морг и верхние этажи, но не найдя и следа крови, стал озадачен. Тщетны оказались и попытки, когда Чонгук нашёл Тэхёна в своей спальне, тот был цел и невредим, — физически. Руфус следует по пятам за своим господином, быстро минуя холл, библиотеку и гостиную, оказываясь в покоях мистера Чона. Он закрывает за ними двери и, встав у софы, замирает в лёгком недоумении.

Что за чертовщина?

На софе лежит маленький свёрток, в котором кто-то трепыхается, пища как маленький котёнок. Руфус смотрит на мистера Чона и, не задавая глупых вопросов, говорит, что ребёнка нужно искупать и накормить. Чонгук откровенно в шоке. Чимин имел ввиду не Тэхёна, а ребёнка Хосока. Он становится у распахнутого окна — ночь, луна, тихо, туман сгущается над городом, восхитительно — и пристально всматривается в своё отражение: глаза налиты алым. Художник вытягивает в сторону руку, чёрная летучая мышь цепляется за край его рукава, повисая в воздухе вниз головой. У каждого вампира есть свой фамильяр: у Пак Чимина — это чёрный ворон, у Чон Чонгука — летучая мышь. Послав своего фамильяра с посланием в замок Аббакум, художник находит Руфуса, который уже успел омыть ребёнка тёплой водой и переодеть, накормить и уложить спать.

— Мистер Чон, нам следует поговорить, — обращается дворецкий к Чонгуку.

— О Тэхёне? — отставив бокал крови в сторону, отвечает ему художник. — Ничего не случится… Это дитя… Ему надо время побыть одному. Просто приглядывай за ним. Есть много того, что стоит сделать и подготовиться к тому, что Пак Чимин придёт мстить.

Второго фамильяра Чонгук послал священнику с вестью, что его ребёнок цел и невредим.

На другой день в половине одиннадцатого явился Чон Хосок.

Руфус ди Лиз сопроводил его в гостиную, где у камина с ребёнком сидел мистер Чон.

Хосоку страшно. Его пугает ситуация и его встреча со своим ребёнком, потому что он не знает, как будет смотреть в глаза Юнги. Хосоку отчаянно хочется сбежать, оттянуть момент встречи, но мистер Чон ждать не любит. Он встаёт со своего места и с ребёнком подходит к Хосоку. Тот, как и ожидалось, смотрит с болью и страхом на своего сына. Чонгук передаёт малыша отцу и удаляется, не говоря ни слова. Священник присаживается на кресло у пылающего камина. Хосок не в состоянии отвести взгляд, он тонет в его бездонных глазах, в которых видит лицо своего любимого супруга. Иногда действительно начинаешь верить в справедливость Бога и Высшие силы. Юнги родил сына, альфу, о котором они давно мечтали и молились с Хосоком. Ребёнок жив, невредим, румян и здоров. Поддавшись вперёд, аккуратно придерживая за маленькую головку малыша, Хосок целует новорожденного.

К полуночи прилетает чёрный ворон с посланием от Пак Чимина:

— Однажды, дорогой Чонгук, я выпущу своего монстра на свободу и вломлюсь в твой дом, где мирно будет спать твой омега. И переломаю ему каждую косточку, вот так: хрясь, хрясь, хрясь! — ворон страшно каркает, отчего по коже даже у такого хладнокровного существа, как мистер Чон, пробегает мороз. — А пока можешь наслаждаться днями спокойствия.

Было принято решение, что ребёнок, которому Хосок дал имя Каин, Чон Каин, будет жить в замке Тиркельсон. Хосок — охотник, его образ жизни не подходит для того, чтобы растить детей. Так в доме Чон Чонгука поселилось двое детей: маленький Каин и подросший Тэхён.

༺ H ༻ 

Год спустя

Крошечный альфа ошибается. Он учится ходить. Он падает. И снова встаёт, слегка пошатываясь, хватается за штанину Руфуса. Разве он не прекрасен? Чон Каин само совершенство, любим и обожаем Юнги, Руфусом, Хосоком, Тэхёном и даже Чонгуком.

Руфус ди Лиз по поручению мистера Чона отправляется с Тэхёном в город. Омега стоит на подмостках, смущаясь, когда ловит вновь на себе взгляд дворецкого. Он смотрит спокойно, оценивая очередной наряд, который подобрал ему портной. В мастерской душно. Портной возвращается с нарядами, которые утвердил дворецкий. И нет ничего странного, кроме одной крылатой детали, которая свисает вниз головой, устроившись на тёмно-зелёного цвета портьере. Летучая мышь, которую Руфус прихватил с собой — выгулять? — странно себя вела с самого начала: как будто тоже оценивала наряды, в которые наряжал Тэхёна старый портной.

— Для чего это? — спрашивает Тэхён, одёргивая белый рукав рубашки.

— Мистер Чон велел купить тебе несколько нарядов на все случаи, такие как бал, ужин или обед в высшем обществе, прогулка, выход в город.

— Для чего так много?

Дворецкий ведёт плечом, мол это не его ума дела.

Они выходят от портного в половине третьего, когда солнце уже начинает оконные стёкла красить жарким закатом. В городе на главной улице много людей. Тэхён теряется в этой толпе, и вдруг, осматривая местность, внезапно осознаёт, что не видит Руфуса. Он ищет взглядом дворецкого, думая возвратиться в мастерскую к портному, но он понятия не имеет, в какой стороне то место находится. Подросток чувствует лёгкий испуг и волнение, быстрым взглядом окидывая каждого проходящего мимо него человека. Как вдруг в толпе он замечает силуэт в чёрном капюшоне, его неестественную бледность, улыбку на тонких губах, — и в сердце Тэхёна зажигается смертельный страх, подобный тому, какой он испытал в свою первую встречу с вампиром. Он замечает его сквозь всю толпу серых одноликих прохожих, которые блекнут на фоне мужчины в плаще. Тэхён смотрит лишь на него.

Облик незнакомца излишне суров, в нём Тэхён видит злорадное наслаждение его испугом, который готов перейти в заметно ляскающий трепет. Мужчина в плаще идёт навстречу омеге, что парализовано стоит на месте. Грозный вид незнакомца охватывает его сверхъестественным ужасом, когда он останавливается всего в паре шагов от него. Мужчина улыбается длинной, долгой улыбкой, скаля зубы, молча вытягивая перед собой руку с зажатым пистолетом. Омега зачаровано смотрит на орудие в руке, когда незнакомец говорит, его голос разносится эхом в сознании Тэхёна:

— Возьми, этот пистолет может убить вампира. В нём шесть отверстий и шесть пуль.

Незнакомец в чёрном плаще отдаёт Тэхёну пистолет, и пока омега рассматривает его в своих руках, тот бесследно исчезает. На стволе гравировка «Кровавая Артемида». Артемида — богиня охоты. А Тэхён — сын охотников по крови.

Кровавая Артемида — не единственное оружие, созданное для расправы над вампирами. В мире по крайне мере есть и другие, такие как:

Первый Сервантес — клинок, изготовленный из серебристого металла, местонахождение и владелец — неизвестны. Святой Засаламель — гуань дао Хосока. Ядовитый Цербер — меч, который может разделяться на сегменты в бою, владелец и местонахождение — тоже неизвестны. Ангел Возмездия — катана Даниэля. И Кровавая Артемида — прежний владелец мёртв, так как охотник не может просто так отказаться от своего оружия, заключив контракт на крови, а поскольку Тэхён может держать его в своих руках, то прежний владелец совершенно точно мертвее мёртвого.

Тэхён моргает. Люди вокруг него, да и всё пространство на самом деле, будто заново обретают краски. Люди идут, спешат по своим делам, окидывая омегу недоумёнными взглядами, и он понимает, что они косятся так странно лишь потому, что в его руках пистолет — Кровавая Артемида.

Возвращаются они к половине шестого, когда солнце совсем скрылось за горизонтом. Мистер Чон сидит в своём любимом кресле, попивая кровь, теперь Тэхён точно уверен, что художник пьёт именно человеческую кровь, а никакое не вино. Омега, сославшись на плохое самочувствие, уходит в свою спальню. Дворецкий Руфус и мистер Чон провожают его сосредоточенными взглядами.

— Всё прошло хорошо? Ничего не произошло странного в вашу поездку? — спрашивает Чонгук.

— Никак нет, сэр. Всё прошло гладко.

༺ H ༻ 

Немного времени спустя

Время бежит так, словно вода, — не удержишь ни за что в руках. Тэхёну скоро пятнадцать. К вечеру пятницы в поместье Тиркельсон прилетает ворон-фамильяр от Пак Чимина с приглашением на торжество по случаю его Дня Рождения. На самую долю секунды, мистер Чон теряет связь с реальностью, переводя взгляд на ворона, слушая биение сердца Тэхёна за дверью. Чонгук гонит птицу прочь, слышит, как рвётся сердце омеги, приглашая его зайти:

— Не стой там, можешь войти.

Юноша собирает все силы, чтобы не выдать свой страх; волнение выдаёт лишь вздымающуюся от учащённого дыхания грудь и сталь в голубых глазах. Его глаза налиты ненавистью и решимостью, какую прежде мистер Чон не замечал. Он с трудом смотрит на своего опекуна, а Чонгук смотрит в ответ: холодно, отчуждённо, безразлично… Тэхён отчаянно хочет прочесть в глазах мистера Чона хоть что-то живое, не мертвецкую пустоту и безразличие, с каким он убивает невинных омег, но тщетно. В следующее мгновение Чонгук натыкается на дуло зажатого в трясущихся от страха руках Тэхёна пистолета.

— Что это? Кто дал тебе Кровавую Артемиду? — мистер Чон так спокоен, что это пугает ещё сильнее. — Опусти.

— Ты такой же, как и вы все, ты — убийца! — срывается на него Тэхён.

— Но именно в твоих руках сейчас оружие, не в моих, Тэхён. Повторяю, кто дал тебе Кровавую Артемиду?

Чонгук встаёт со своего места и подходит к омеге ближе. Он не знал, как подросток смог взять в руки оружие охотника, и не знал, заключал ли с ним контракт Тэхён. Если так, в таком случае, пуля его убьёт. Оружие охотника без клятвы на крови ничего не стоит, оно такое же, как и другие, не имеет опасности для вампира. Тэхён его не убьёт. Кровавая Артемида не принадлежит омеге, это становится ясно по тому, как гравировка на стволе не горит алым.

— Стреляй, если решил, только потом не смей жалеть о содеянном.

Блеф. Чонгук блефует. Будет замечательно, если Тэхён выпустит в него всю обойму, ведь новые пули для Кровавой Артемиды он достать не сможет. Тэхён тоже чувствует, что мистер Чон с ним играет. Его одолевают сомнения, и оттого рука его дрогнула в самый последний момент. Пуля вошла в плечо мистера Чона, Тэхён не попал в сердце. На выстрел прибежал дворецкий.

— Руфус, стой, — Чонгук подходит ближе, закрывая дуло пистолета ладонью.

Его глаза наливаются красным.

— Скажи мне, где ты взял это оружие? Ты же знаешь, что это за оружие? — омега молчит. — Тэхён, отвечай мне.

У омеги бешено колотится сердце в груди, ему тяжело дышать, и по верхней губе внезапно пробегает кровь из носа. Тэхён чувствует, что начинает кружится голова, а перед глазами всё плывёт — омега теряет равновесие и подаётся вперёд: прямо в руки мистера Чона, который вовремя подхватывает падающее тельце. Руфус ловит налету пистолет.

Тэхёна относят в его спальню.

— Мистер Чон, ваше плечо… — обеспокоенно говорит дворецкий Чонгуку.

Художник не замечает боли. В голове образ разозлённого Тэхёна.

— Оружие не активировано, мальчишка не дал ему своей крови, — наконец произносит Чонгук. — Приготовь выходной наряд, мы отправимся в поместье Аббакум вместе. И ты тоже, Руфус. Будь готов к тому, что может пойти что-то не так. Возьми Артемиду, она может пригодиться.

༺ H ༻ 

Вечер, умирая, уступает ночи. Ветрено. Прохладно. Туман сгущается над замком Аббакум. Бедный люд в толк не может взять, почему сегодня в замке так оживлённо, даже не догадываясь, что там танцует дьявольская знать. Пак Чимин, первородный вампир, в своём замке ещё век назад любил устраивать торжественные приёмы, управляя Аббакумом вместе со своим возлюбленным, будучи молодым господином благородной наружности с непринуждёнными манерами. Он был оживлён и любезен, участвовал в каждом танце. Но сейчас… Одетый в чёрный фрак со стоячим воротником, мистер Пак восседает на троне в центре огромной залы. На его обрамлённом пепельными волосами, вьющимися мягкими волнами, лице — презрение, холодное, молчаливое, безграничное. Он поднимает свой тяжёлый взор и смотрит на своих гостей. Кровь из черепов пьют здесь как вино. Каждый здесь вампир, каждый хладнокровный убийца, кроме одного. Белые волосы. Голубые глаза. Белоснежный костюм с полупрозрачным шлейфом. Несмотря на беспокойство на его юном, красивом лице, во взгляде — холодная ненависть и жгучая спесь.

Чимин спускается со своего подмостка, ему уступают дорогу, низко кланяясь и восхищаясь его красотой и элегантностью. Альфа подходит к юной омеге, ощущая странную, тайную заинтересованность в этом премилом создании.

— Добрый вечер, — говорит мистер Пак, подходя к юноше. — Очаровательное создание, как Ваше имя? Позвольте вашу ручку, — говорит Чимин, наклоняясь, и оставляет поцелуй на тыльной стороне руки омеги.

— Ким… Ким Тэхён, сэр, — омега стыдливо опускает глаза, краснея, но под длинными ресницами и в уголках глаз дрожит тайная ненависть.

— Вы изумительно выглядите, так свежо и бодро, и ваш наряд, я рад Вам.

— Большое спасибо, — глаза, упрямо глядящие в глаза Тэхёна, горят бледно-красным.

— Я так завидую. Мистер Чон так бережно защищает Вас, Тэхён, всё это время, что теперь я понимаю отчего. Вы стали главным украшением моего торжества сегодня.

Юноша лишь напряжённо улыбнулся в ответ.

— Вы танцуете?

Вальс гремит, как горн, вальсу вторит гром, — запахом крови воздух заражён. Руфус, стоя у стены с пистолетом, наблюдает за Тэхёном с тусклыми глазами: Чимин кружит омегу в медленном танце, холодными пальцами осторожно и нежно держа юношу за талию. А Тэхён не знает, не может противостоять этому демоническому влиянию и смотрит на своего кавалера слишком осторожно и по-омежьи робко. О, как это увлекательно — обладать властью над другим, над простым человеком. Завладеть его душой, слышать отзвуки его мыслей, играть, как кукловод, как умеет играть Безумный Джокер. Это истинное наслаждение, как редкий аромат. К тому же этот юный омега, которого мистер Чон по собственной глупости привёл с собой, — прекрасен, как дивная роза в хрустальной колбе, что цветёт раз в десять лет. Быть может, немного неуклюж и скован, но совершенно очарователен в своей невинности и юношеской страсти.

Ни на мгновение не прерывается музыка, оркестр, стоя у восточной части огромной залы, играет как в последний раз. Гости, улыбаясь безжизненными улыбками, кружатся в ритме танго, а господин Чон, который уже успел перезнакомиться со всеми присутствующими, ведёт себя любезно и оживлённо, принимая участие в каждом танце. Движения мистера Чона — плавные и важные, в то время как движения мистера Пака — элегантны и точны, как руки хирурга.

Чимин замечает, что его спутник заметно подустал.

— Не желаете отдохнуть?

Тэхён покорно кивает. В коротком взгляде своего кавалера омега успевает заметить сдержанную оживлённость, которая мелькнула на его лице, в блестящих глазах и чуть заметной улыбке.

— Пойдёмте со мной.

Мистер Пак берёт омегу за руку и ведёт за собой, все, как один, отходят в стороны, уступая дорогу паре. Они восходят на подмосток, откуда открывается вид на огромную залу. Чимин предлагает Тэхён сесть рядом с ним для того, чтобы немного передохнуть: танцы — замечательное развлечение, требующее много сил и выносливости.

— Как Вам сегодняшний вечер? — спрашивает Чимин.

— Сэр, это смущает… сидеть здесь, — признаётся ему омега.

— Самое безопасное место, это рядом со мной, — шепчет мистер Пак, кладя руку на плечо Тэхёна.

Это смущает. Омега начинает дышать глубже, чувствуя, что с этим местом, равно как и с этим мужчиной, виновником сегодняшнего торжества в замке Аббакум, что-то не так. И эти гости, что танцуют, не останавливаясь ни на секунду в своём безумном вальсе… выглядят, как настоящие трупы. Только ожившие трупы, словно только вышли из своих могил. В бокалах вино, а может и не оно.

Главные двери в залу отворяются со скрипучим свистом — несколько человек несут на своих плечах огромный торт. Чимин оживляется при виде такой картины. Но ни Руфус, ни Чонгук не обращают на это никакого внимания, взоры обоих устремлены к Тэхёну. Дворецкий касается Кровавой Артемиды, но быстрая рука мистера Чона его останавливает.

— Не спеши, — говорит художник. — Мне нужно кое-что выяснить. Придержи Артемиду, не думаю, что Чимин навредит Тэхёну. Не в его манерах.

Глаза вампира вспыхивают красным — Пак встаёт со своего места, быстро спускаясь по ступенькам вниз к торту.

— Чонгук, — обращается к художнику Чимин, — окажи мне честь и передай нож.

Мистер Чон смеряет Пака странным взглядом, но обращённые несколько сотен пар глаз присутствующих в его сторону не оставляют выбора. Чонгук с опаской берёт нож с подноса, с которым к нему подошёл один из подданных Чимина. По фиолетовым глазам художник понял, что это Дагон, пекарь Ада ( «— Я вместе с Азазелем, Рамиелем, Асмодеем, когда-то обращённый Люцифером, ему всегда повинный, что перед ним нас оторопь берёт. Ваалу службу составляю, и в Преисподней пекарем являюсь.» — Глава V. Красные цветы). Чонгук колеблется, не зная, чего стоит ожидать. Но по горящему лукавством взгляду Чимина понимает, что абсолютно всего, чего он пожелает. Чонгук делает шаг, второй, третий, беря нож за тонкое лезвие. И протягивает его Чимину.

— Благодарю, — говорит Пак в могильной тишине, даже сверчков не слышно в ней.

Тонкая улыбка трогает его губы, когда он касается рукояти ножа.

— Боишься? — шепчет змеёй Чимин.

Нож в руке Чонгука поворачивается, лезвием касаясь кожи, и Пак резко тянет его на себя: кровь алыми каплями выступает на ладони художника. В следующее мгновение глаза гостей вспыхивают красным.

— Ты сделал это специально? — строго смотря на Чимин, спрашивает художник.

— Такая неловкость, прости меня, — мужчина, что ранил Чонгука, берёт его руку своей, поднося к губам: когда вампир пьёт чью-то кровь, он начинает понимать чувства своей жертвы. — Так ты влюблён… В твоей крови течёт любовь к омеге, — Чимин смотрит лукаво в глаза Чонгука, который, не выражая ни единой эмоции, говорит мистеру Паку в ответ следующее:

— Любовь — яд, тебе ли не знать?

Чимин не отвечает. И делает надрез на торте под гром аплодисментов.

— Позволь спросить, — немного погодя говорит Чонгук. — Где ты держишь Юнги?

Пак лишь улыбнулся в ответ.

— В своей спальне на золотой цепи. Хосок видел сына?

— Да. Чего ты хочешь?

— Крови, — тишина внезапно прерывается нарастающими звуками оркестра.

Чимин разворачивается спиной к художнику и идёт к ничего не подозревающему Тэхёну. Сегодня мистер Пак понял ещё одну очень важную деталь, узнал слабое место мистера Чона.

Выйдя на большую террасу, откуда открывается обширный вид на Лиордейль, город у подножья замка Аббакум, Чимин становится позади Тэхёна. В бледном лике луны он видит лицо Намджуна: осторожная слеза скатывается по его щеке.

Это не пройдёт никогда. Боль его не оставит.

Касаясь талии Тэхёна, Чимин вслушивается в его быстрое сердцебиение.

— Вы так недолговечны, ваши жизни для нас — всего пара мгновений, как лёгкие взмахи крылышек бабочки, — говорит мужчина, касаясь пальцами тёплой руки Тэхёна. — Так эфемерны… Почему вы такие жалкие, но такие прекрасные?

— Сэр?..

— Я уже более века ни жив, ни мёртв. Моё сердце давно уже не бьётся. Я словно живой труп.

Гипноз — сила, данная вампиру Люцифером. Тэхён даже не может ничего сказать. Холодный страх парализует омегу, точно змеиный яд. Одной рукой Чимин прижимает юношу к себе ближе, второй — склоняет голову омеги на бок, спуская ткань его наряда с плеча. Лицо Тэхёна становится таким, словно он хочет что-то закричать, но ни слова с его губ не слетает.

— Вдохни немного жизни в меня…

Алая пелена застилает вампиру глаза, когда его губы касаются шеи омеги.