Теплый ветерок колышет волосы и мягко касается щек, яркое солнце прямо над макушкой щекочет глаза своими лучами, а пушистые облака медленно-медленно плывут по чистому голубому небосводу. Взгляд пытливых глаз плывет всё дальше, мягко очерчивая всё вокруг: свежая зеленая листва деревьев радует взор, где-то на периферии слышимости, совсем далеко, щебечут птицы, и только шум колышущихся от ветра травы и цветов разбавляет тишину, а вокруг лишь ярко-желтое море одуванчиков и он.

Юнги замирает на секунду, невольно задерживая дыхание, когда взглядом цепляется за широкую спину, облаченную в легкую хлопковую рубаху и копну рыжих волос, что выглядят слегка растрепано. Его сердце стучит так быстро, будто парень со всех ног бежал всю дорогу от дворца до этого поля. Хоть он и шел спокойным шагом, но поделать с глупым органом ничего не может, ощущая, как кровь отдает легкой пульсацией в висках, когда ветер раздувает его собственную легкую белоснежную рубаху.

Чонгук, как и всегда, одет максимально просто, но со вкусом: хлопчатая рубаха бежевого цвета слегка натянута в районе плеч и аккуратно заправлена в темно-бордовые портки, подвязанные толстым поясом в цвет и отделанным дорогими камнями по краям, а на его ногах коричневые кожаные сапоги до самых колен на невысоком каблуке. Сбоку висит перекинутая через торс небольшая сумка, явно набитая до отказа, которую тот придерживает обеими руками. Парень стоит спиной и не видит Юнги, так что тот может добрые пару минут полюбоваться самым лучшим и родным человеком на свете в свое удовольствие.

Всё закрутилось столь стремительно, как корабли тонут в темно-синих морских пучинах; как огонь в камине разгорается, так и разгорелись эти чувства запретные, неправильные, но нужные им обои настолько, насколько одуванчики нуждаются в солнечном свете, чтобы расцвести маленькими солнечными галактиками. И никто из них и не заметил, как вечерние вылазки к старому дубу чуть поодаль одуванчикового поля стали самой важной частью дня и самым что ни на есть тем самым смыслом просыпаться каждое утро и вставать с постели.

Юнги мира толком не видел, просидев всю свою сознательную жизнь в холодных стенах каменного заточения, пока Чонгук, кажется, весь свет на отцовском корабле пробороздил. Принц книг бесконечное множество прочитал, коротая ночи в королевской библиотеке, Чонгук же единственную книгу, которую знает, картой называет. Юнги с самого детства под строгим контролем находится да политические азы со всяким этикетом и рыцарским ремеслом изучает, а Чонгук в свое удовольствие в детстве яблоки с базара воровал да с такими же ребятишками — братьями его, в догонялки на пляже играл, иногда помогая отцу торговать на прибрежных торговых точках. Разные миры, разные вселенные, и они сами такие разные, но в одном всё же схожи: Ни Юнги ни Чонгук не знают, какого это, испытывать искренние чувства взаимной любви, ни разу не чувствовали трепет и разливающееся по венам тепло от одно лишь взгляда, не чувствовали тех бабочек в животе, о которых всё вторят книги и мальчишки соседские.

Теперь же всё иначе.

***

Спустя пару минут, Юнги догоняет старшего и обвивает своими худыми руками чужой торс со спины, заключая в самые теплые на свете объятья. Он чувствует, как грудь опускается, когда с уст Чонгука срывается облегченный выдох, и стискивает объятья еще сильнее, желая почувствовать всё тепло его тела собственным. Чонгук аккуратно разворачивается в чужих руках, оказываясь напротив лица с маленькими пытливыми глазками, самыми милыми во всей Вселенной щечками и пухлыми губами. Он трепетно кладет свою теплую руку поверх щеки принца и мягко ее оглаживает, дотрагиваясь лишь кончиками пальцев. Чонгук всегда так делает, это как пожать руку при встрече или чмокнуть в щеку любимого человека, только здесь чувств еще больше, да и значение только для них одних особенное.

Тропинка, по которой они идут, совсем узенькая и еле заметная, поросшая травой и одуванчиками, нехоженая и непротоптанная, а все потому что никому в голову не придет гулять по полю, полному сорняков, как принято называть одуванчики в простонародье, а дворцовые так вообще не суются сюда. Разговоры о прошедшем дне, да и обо всём на свете льются рекой, плавно перетекая с темы на тему, всё никак не заканчиваясь. Добравшись до раскидистого дуба, Чонгук закидывает сумку на одну из его крепких ветвей, а сам уютно устраивается на траве, оперевшись спиной на мощный ствол многовекового гиганта, одна его нога согнута в колене, а вторая, по которой он похлопывает, предлагая прилечь, покоится на земле.

Юнги специально оделся максимально неброско, чтобы даже если и встретится какой-то простак здесь, в поле, то не поймет, что он на самом-то деле из королевской четы. На нем шелковая белоснежная рубаха с кружевными завязками на вороте и манжетах, так же как и у его спутника заправленная в черные портки, на пальцах перстни драгоценные — старая привычка, о которой вечно забывает, и высокие чуть потрепанные сапоги, стащенные у кого-то прислуги накануне ночью.

Чонгук блаженно прикрывает глаза, ощущая вновь теплый ветерок на коже, и старается не обращать внимание на противную мошкару, надоедливо жужжащую над ухом, впадая в легкую дрему, не замечая, что Юнги с полянки потихоньку ушел вглубь одуванчикового моря.

Он открывает глаза, когда солнечные лучи, играющие на его лице в догонялки, заслоняет чья-то фигура:

— Хён, — принц жалобно стонет, в попытке обратить на себя внимание, — ну Чонгук-хён!

Чон сладко потягивается, прогоняя пелену дремы, и распахивает шире глаза, обращая всё своё внимание на принца.

— Я сто тысяч раз говорил Вам.. — не выдержав, старший глубоко вздыхает, озираясь по сторонам, но его перебивают, не дав договорить.

— К черту формальности, — Юнги пытался, правда пытался сделать голос серьезней и хоть немного более грубым, чтобы Чонгук уже наконец понял, что это необязательно, по крайней мере не здесь, но потом всё же сдался, вновь смягчаясь, — пожалуйста.

— Ладно, что такое, душа моя? — у парня смешинки в глазах пляшут, а на губах хитрая озорная ухмылка пробивается.

В ответ ему протягивают венок из ярко-желтых одуванчиков. Худые запястья, на которых куча разных браслетиков с побрякушками и ниточками, выглядят так красиво и утонченно, будто мастер работал над фарфоровой фигуркой множество бессонных ночей, а его изящные ладони с очаровательными пальцами, трепетно обхватывающие цветы, всегда увешанные серебряными кольцами или перстнями драгоценными, всё вторит — привычка. Чонгук мгновенно теряется, от безысходности ляпнув глупейшее:

— Что это?

— Это подарок. Тебе, от меня, — Юнги неловко мнется, все еще теребя пальцами несчастный венок. Такими темпами от того одни лепесточки останутся.

— И зачем он мне?

У Чонгука определенно внутри паника, которую он, честное слово, всеми силами пытается скрыть, выдавая вопросы, становящиеся с каждым разом всё глупее и глупее, а внутренняя пищащая натура так и рвется наружу, потому что принц сделал ему подарок, это для него парень нарвал цветов и сплел их в одну композицию, только для него, поэтому ему срочно нужен сильный удар, чтобы прийти в чувства, или же напоминание, что он, между прочим, взрослый и серьезный, а не влюбленный в королевского отпрыска дурак.

— Для красоты, не думаешь? — на красивых губах цвета поспевающей вишни расцветает улыбка, и Чонгук всеми фибрами чувствует, как слаб перед нею всем своим существом.

— Оставь себе, — старший, преодолевая себя, отворачивает голову в сторону и сгибает в коленях обе ноги, приобнимая их и прикрывая глаза.

— Но я же старался, — неожиданно прилетает таким сладким грустным голосом в его голову, что заставляет вновь распахнуть глаза, оттолкнуться руками от земли и встать на свои две, ровняясь с Мином ростом.

— Давай сюда, — наигранно раздраженно кидает Чонгук и подходит ближе к Юнги, стоящему чуть поодаль, забирая, наконец, венок из его рук, и напяливает его себе на голову. Солнечные одуванчики так красиво и правильно смотрятся на пушистых каштановых прядях, делая черты лица визуально сразу мягче, а лицо лучезарней, — Теперь доволен?

— Более чем, — на лице Мина вновь играет та обожаемая Чонгуком улыбка, он привстает на носочки и с алеющими щеками мимолетно, словно прикосновение бабочки, едва ощутимо чмокает старшего в щеку, с тихим хихиканьем убегая вперед вновь на тропинку.

Юнги, конечно, буквально через пару метров разворачивается, спиной вперед шагая по тропинке, и наблюдает за Чонгуком, который мимолетно срывается с места и бежит за ним вслед, на лице парня в этот момент, словно восьмое чудо света, расцветает обворожительная улыбка. Передние зубы немного чуть больше выделяются вперед, а худые губы, кажется, с непривычки трескаются, но Чонгук улыбается искренне и от всего сердца, не боясь подарить свою улыбку Юнги. Он тому смотрит прямо в глаза, встречаясь с чужим мягким взглядом карих глаз, утопая и растворяясь в этом моменте. Чон смотрит на парня, что, кажется, чертовски сильно похож на ангела в этой своей воздушной рубахе и с растрепанными ветром блондинистыми волосами на голове, влюбляясь все сильнее. А что Мин? Он смотрит на столь редкую и мимолетную улыбку старшего, пытаясь запечатлеть в памяти каждую минутку этого момента. Просто так, просто так хочется…

Чонгук догоняет Юнги и валит того в желтый океан цветов, от чего на всю округу слышен сначала громкий пищащий вскрик, а потом заливистый смех, причем обоих. Но принц не теряется, сразу захватывая Чона в объятия, и крепче сжимает шею того.

— Ты знаешь, что одуванчики красятся? Теперь вся наша одежда будет в желтых пятнах, — нет, Юнги не дуется, наоборот, в его голосе слышны нотки смеха.

— Ну и пусть, главное, что на твоих губах сейчас сияет самая искренняя улыбка из всех, что я видел, которую во дворце просто невозможно словить..

Они еще долго валяются в цветах, молча разглядывая небо, а потом и друг друга, нашептывая милости едва слышно, так что кроме них и игривого теплого ветерка никто и не услышит, и разбрасываются воздушными поцелуями-бабочками то в щеку, то в нос, лоб, запястья и даже ключицы.

Чуть позже, когда огненное пламя заката начинает охватывать голубое небо, на фоне заходящего солнца видны две фигуры. Они сидят вплотную, бок о бок у раскидистого древнего дуба, рука Чонгука захвачена в плен чужой, а их пальцы переплетены в крепкий замок, покоящийся на бедрах, на голове старшего красуется потрепанный, но сделанный самыми любимыми руками венок из одуванчиков, в то время как совершено счастливый Юнги, улыбаясь ещё лучезарней, чем уходящее солнце, ловит каждое его действие, каждый вдох и выдох, пока его голова удобно устроилась на крепком плече.

Кажется, что время остановилось, планета перестала вращаться вокруг Солнца, перестала вращаться вокруг своей оси, вся Вселенная замедлила ход временной ленты, а сила притяжения поменяла свое направление от центра земли к чужому сердцу. Кажется, будто ничего не может нарушить идиллию этого вечера, потому что именно тут хорошо, только тут чужая ладонь греет собственную, да души переплетаются подобно венку из одуванчиков между собой, только здесь всё обретает смысл и сердце стучит, наконец, не по инерции, а по личному необузданному желанию, но с последним лучом солнца, придет и разлука. Чонгук одними лишь губами мягко целует костяшки на маленьких ручках с перстнями драгоценными, всю свою любовь запретную вкладывая в этот жест, а Юнги глаза прикрывает, крепче пальцы в замке сжимает, чувствуя тепло вселенское от ладони исходящее и внутри сладкой патокой разливающееся по венам.

Но солнце беспощадно скрывается за горизонтом, в последний раз за сегодня одаривая своим светом эту полянку, и сулит скорую разлуку, что горечью на языке оседает. Юнги руки чужие отпускает, ладонями своих обеих к щекам парня горячим прикасается, пытаясь запечатлеть в сознании образ мимолетный, будто призрачный в свете наступающих сумерек. Ни слова не проронив, лишь вновь руки в замок сцепив, Чонгук тянет за собой по тропе принца, что погрустнел, потух, как меридиема нежно-голубая, от мыслей гадких о расставании. На пригорке, откуда до дворца королевского рукой подать, пути их всё же расходятся, грустью тяжелой по ветру разносясь.

— Завтра. В то же самое время, после вечернего обхода, я буду ждать Вас на том же самом месте, что и обычно, — еле слышным шепотом сын купеческий за чужие запястья цепляясь произносит. На лице его маска холодная, непроницаемая, ни одну эмоцию не пропускающая, вновь скрывшая того очаровательного, милого и улыбчивого Чонгука, который таковым себе только с принцем позволяет быть.

— Я приду. Обязательно приду, — Юнги бросается в объятия чужие, напоследок, чтоб тепло тела сохранить, запомнить, — Ты только жди.

С тяжелым сердцем принц отстраняется, в последний раз в глаза родные карие заглядывая, и спиной отвернувшись, быстрым шагом в сгущающихся сумерках ускользает, словно лань грациозная, по тропе темной до дворца ведущей. По закоулкам, чтобы взглядов нежелательных избежать, он добирается до конюшни, где конь его верный, наверняка, уже ко сну готовится, если еще не дремлет. Издалека завидев гриву шелковистую, что темнее самой ночи, Юнги без раздумий прибавляет шагу, чтобы поскорее поделиться самым сокровенным с другом единственным понимающим, в чьих глазах с презрением и строгостью извечными не столкнется.

Но оказывается, еще не все разошлись, что странно для такого времени суток. В загоне вороного коня, на маленькой табуретке сидит парнишка, чье лицо скрывает темная челка, спадающая на лицо из-под берета молочного цвета, и расчесывает густую шевелюру коня щеткой специальной. Кажется, это сын главного конюха — Ким Сынмин. Принц уж было собирается по тихому сбежать обратно, но неожиданно табуреточка, на которой прежде сидел парнишка, отскакивает и падает на пол, устланный стогами сена, а он сам встает по стойке смирно, словно смычок от резвой команды скрипача, опустив взгляд вниз, с громогласными «Ваше Высочество»

— Ваше В-высочество, и-извините, я немного задержался…

— Тшш, тише, — Юнги подбегает к пареньку, прикладывая указательный палец с перстнем изумрудным, тому к губам, — будь пожалуйста тише. И вообще, прошу, сделай вид, что ты меня здесь не видел.

— Н-но, Ваше Высочество, позвольте узнать, что Вы делаете здесь в столь поздний час? — у Сынмина дрожат руки, и даже колени, кажется, трясутся. Еще ни разу ему не предоставлялась честь видеть королевского отпрыска так близко, тем более разговаривать с ним.

— Я, — Юнги замялся, пытаясь придумать стоящую отговорку, надеясь навешать лапши на уши парнишке и скрыться поскорее, — гулял. Да, гулял по окрестностям замка, ушел слишком далеко, поэтому возвращаюсь так поздно.

Издалека послышалось приглушенное «Ваше Высочество, где вы?» видимо, после вечернего обхода, принц кому-то понадобился, поэтому необходимо было показаться на глаза, дабы избежать лишних расспросов.

— Хочешь повышу тебя в должности до своего личного помощника или пристрою на кухню? Проси всё, что только захочешь, — в глазах принца мелькнули проблески надежды, да такие красивые, что сам Сынмин загляделся на лицо Мина, пусть это и было строго запрещено, — сочту молчание за согласие, но только ты меня не видел.

И принц убегает через запасную лестницу, скрытую от чужих глаз, во дворец, поднимаясь в свои покои, оставляя глупо хлопающего ресницами слугу в недоумении переваривать информацию. Да быть такого не может, чтобы сына простого конюха сделали прислужником самого наследного принца, чушь! Такая честь Ким Сынмину даже в заветных снах не снилась! Он тряхнул головой, обещая самому себе обязательно подумать об этом позже, сейчас же у него еще куча недоделанной работы.

Добравшись до своей спальни, Юнги наспех стягивает потрепанные ботинки, натягивая на ноги ручной работы расшитые башмаки, а поверх белой рубахи с желтыми пятнами надевает королевский кафтан — обязательную часть гардероба при выходе из покоев. Только-только Мин успевает застегнуть последнюю маленькую пуговицу на подоле, слыша грузные шаги за дверями, и опуститься в кресло, схватив в руки первую попавшуюся книгу, делая вид, что усердно читает, как в покои врывается господин Со — его учитель, воспитатель и попечитель в одном лице.

— Ваше Высочество, — он поклонился, снимая вычурную шляпу с головы, — я Вас уже обыскался.

— Я был здесь, нужно было заглянуть в мои покои в первую очередь, — Юнги говорит так, будто это не незадолго до прихода учителя буквально пару минут назад сам оказался в покоях.

— Я и пришел сюда сначала, но не застав Вас в постели, решил, что вы гуляете в саду или пьете чай на веранде. Я лишь пришел напомнить, что пора готовиться ко сну.

— А, да, конечно. Я был у своей сестры в покоях, мы вместе обсуждали завтрашний прием купеческих караванов, — принц лишь немножечко приврал, прознав о недальновидности его попечителя, активно этим пользуясь сейчас, будучи полностью уверенным, что того не насторожила несостыковка его слов.

— Вам нужно отдыхать, завтра ждет насыщенный день, — Господин Со натягивает шляпу обратно, собираясь позвать служанок, чтобы те помогли принцу подготовиться ко сну. Но принц его останавливает.

— Господин Со, у меня есть к вам небольшая просьба.

— Да, Ваше Высочество?

— Назначь мне в личные помощники сына господина Кима, — от неожиданной просьбы у воспитателя из рук подсвечник золотистый выпадает, который тот зажечь собирался.

— Но, Ваше Высочество, сын конюха? Вам в прислугу?

— Да, без лишних вопросов, пожалуйста, господин Со. Можете прислать мне его прямо сейчас, я буду ждать.

Беспрекословный тон принца не оставляет вельможе никаких шансов, кроме как согласиться, потому тот вновь кланяется и удаляется из покоев, оставляя Мина одного. У Юнги в голове план идеальный, как назначив парнишку своим личным прислужником, сможет чаще сбегать из дворца, доверив тому важнейшую роль — прикрывать свой тыл. Так как они, возможно, даже ровесники, то уговорить его не составит особо труда, да в случае чего, принц всегда может откупиться деньгами, они для него не ценность, а вот для простых людей дороже всего на свете.

Через пару минут по покоям разносится стук в двери, а после они с неприятным скрипом открываются, впуская внутрь миловидного парнишку в берете, а после с глухим грузным звуком обратно закрываются.

— Проходи, не стесняйся, — Юнги поднимается со своего насиженного места и подходит к окну, — Думаю, тебя ввели в курс дела, в чем именно будет заключаться твоя работа. Ты не переживай, я не привередливый и уж тем более не прилежный сторонник всех традиций, — принц, дойдя до окна аккурат напротив входных дверей, разворачивается лицом и поднимает взгляд на слугу, что даже не дышит, кажется.

Сынмин, оказывается, и вправду одногодка принца, очень милый и хорошо воспитанный парень. По началу, конечно, в присутствии наследника, он замкнут и не особо разговорчив, пытается понять в чем же всё-таки подвох. Но поняв, что никто ничего плохого ему не сделает, а подвоха и вовсе нет, постепенно раскрепощается. Помогая Юнги стянуть противный тяжелый кафтан, Сынмин даже тихонько хохочет, смеясь над тем, как принц умудрился запутаться в слоях его подола и чуть не шлепнулся навзничь на пол, но сразу же зарделся, мысленно отчитывая себя за бестактность. Самостоятельно развязав пояс на портках, Юнги отправляет нового помощника готовить ванну с душистыми травами и маслами в баню, стягивая остатки одежды, а некогда белоснежную рубаху и вовсе откидывает в угол комнаты, надеясь не забыть завтра занести ее в прачечную, а старые сапоги так и остаются стоять у ширмы для переодевания, совершенно забытые.

Когда Сынмин возвращается, принц натягивает мягкий халат на тело и направляется в баню, остановив слугу от похода вместе с ним тем, что «мне не нужна там помощь, я могу и сам справиться, постели пока постель, пожалуйста», а у слуги бедного сердце необратимо щемит от этого «пожалуйста» в конце. Никогда и никто прежде не относился к нему, сыну бедного конюха, чистящего лошадей в королевской конюшне, так по-человечески, как этот принц юный. Конечно, он провожает Мина до бани, наказав быть крайне осторожным из чистой заботы, и возвращается в спальню отпрыска королевского, застилая постель его мягкую белоснежными простынями чистыми, перину да подушки крепкой ладонью взбивает и свечи в канделябрах зажигает.

Когда Юнги возвращается, в его комнате тепло, свет от огоньков маленьких по потолку и стенам красивыми бликами танцует, свежая постель так и манит прилечь поскорее и в царство Морфеево отправиться, комната стала, наконец, впервые за последние лет пятнадцать уютом отдавать. На сундуке сидит прикорнувший парнишка-слуга, своей ручонкой маленькой подбородок подперев, но услышав, как хлопнули двери по возращении принца, сразу же вскакивает с насиженного места, за спиной руки в замок складывая. Юнги с волосами мокрыми сразу же плюхается на расправленную постель, разморенный после горячей бани, прикрывая глаза ладонями, кажется, усталость наваливается на его плечи хрупкие неподъёмным грузом.

— Доброй ночи, Ваше Высочество, — Сынмин уже почти выскользнул из королевских покоев, когда принц его остановил.

— Стой, подожди, — как вкопанный остановившись от тихого голоса, Сынмин сразу же меняет направление, походя к постели.

— Да, Ваше Высочество, чего-либо еще изволите?

— Ты можешь быть.. моим другом? — вопрос ошарашивает слугу, что тот даже замирает на некоторое время, пытаясь понять, как ему стоит ответить на него.

— Н-но, Ваше Высочество, я и так Ваш покорный слуга, я клятву давал.

— Нет, я не верности у тебя сейчас прошу, а другом моим быть. Я не могу так больше, я в конюшню-то сегодня забрел, чтобы с конем поговорить, понимаешь, — с уст Юнги смешок срывается, болезненный такой, будто звук стекла битого, но он продолжает, — душа моя, понимаешь, не здесь сейчас, не со мной, и так тошно мне внутри, что сердце противное вырвать из груди хочется и гадам лесным его скормить. Да и во дворце этом проклятом никого нет, кто бы понял меня, кто бы перестал требовать и ожидать от меня невозможного, с кем поговорить можно было бы по-настоящему.

Сынмин стоит, слушает, нутром всем своим принцу несчастному сопереживает, ладонь чужую своими такими же маленькими обхватывает и пальцами большими обеих рук поглаживает, немой поддержкой утешая.

— Конечно, Ваше Высочество, я Ваш друг, навечно, — отпускает руки чужие и протягивает ничего не понимающему принцу кулак с мизинцем в сторону отставленным, — Скрепим обещание на мизинцах? Это традиция такая, как клятва обещание сдержать.

— Конечно, — шепчет Юнги и протягивает такой же кулак с мизинчиком в сторону отставленным Сынмину, и тут же мизинцы сплетаются, заключая негласный обет на небесах, скрепляя дружбой два сердца столь отчаянно в этом нуждающихся.

— Расскажи о своей жизни, — просит Юнги и поудобнее устраивается на подушках, готовясь слушать интересный и живой рассказ, коих тысячу лет уже не слышал.

И Сынмин без лишних препирательств рассказывает и про отца — седовласого господина Кима, что болеет уже лет десять, но лошадей до безумия любит, поэтому и место работы покинуть для него сродни смерти, и про мать рассказывает, что была замечательной женщиной, заботливой, яркой, с заразительным смехом и потрясающими веснушками на щеках и носу, вот только скончалась, когда мальчику было около семи лет от роду, и о любви своей секретной рассказывает — любит, говорит, щенков до безумия; всё про них знает: и породы иностранные, и азы дрессировки, и уход какой правильный нужен, но отец не разрешает дома щенка завести из-за службы во дворце, да он и сам понимает все риски.

Сынмин рассказывает о домике своем маленьком, но до ужаса уютном, в самом сердце деревушки, о том, как прошлым летом крышу там латал вместе с мальчишками соседскими, и как пиво на хмеле настоянное в таверне впервые попробовал, а потом пришел домой и дверь с петель по случайности снес. А Юнги слушает и так завидует, самой белой завистью. Ему бы тоже так с отцом общаться — чтоб любовь в глазах бездонная плескалась и друг за друга горой, ему бы с мальчишками да девчонками бегать в свои семнадцать помидоры с огурцами из ларьков торговых таскать, а не политику да этикет изучать.

Сынмина долго гложет одна вещь, до жути всё нутро интересующая, поэтому он не выдерживает и спрашивает:

— Ваше Высочество, не сочтите за грубость, но Вы пока в бане были, я тут сапоги потрепанные обнаружил с рубашкой в каких-то пятнах желтых, смутно на одуванчиковые похожих, но не знаю я на территории королевства ни одного места, где бы одуванчики эти росли, все ведь, ироды, повыкапывали, — слуга смешно сетует на королевских слуг, что в королевстве ни одного одуванчика не оставили, сорняками ненужными их считая, но в глазах всё же неподдельный интерес горит искоркой и еще что-то.

— Ну, я немного приврал, когда говорил, что ни ногой за территорию не совался, — Юнги мнется, решая стоил ли рассказывать с кем и зачем вообще на поле это ходил, — Мне нужна будет твоя помощь. Завтра, после вечернего обхода, мне вновь нужно будет туда, в поле с одуванчиками …

— Вы хотите, что бы я прикрыл Вас? Должно быть есть веская причина Вашего ухода. Конечно же, Ваше Высочество, я же теперь Ваш друг.

Юнги совсем не как наследный принц, а как друг сто лет знакомый, подскакивает и обнимает парня, обвивая того всеми конечностями и беспрестанно повторяя все время «спасибо, спасибо, спасибо, спасибо.»

— Не представляешь, как это важно для меня. Жизненно необходимо. — и Сынмин так же крепко обнимает принца в ответ, радуясь его, наконец, появившейся улыбке.

До поздней ночи в королевских покоях наследного принца не утихают разговоры обо всем на свете, и лишь только глубокой ночью, когда на траве появляется первая роса, Сынмин тихонько выходит из спальни, предварительно укрыв принца пуховым теплым одеялом и погасив свечи в канделябрах. Не помня себя и не замечая ничего вокруг, паренёк возвращается в свою лачужку, бредя по улицам, освещенным лишь светом полной благородной луны. Засыпает он прямо так, в одежде и неумытый, ведь с первыми петухами вставать, а на сон остается чуть более трех часов.

***

Жизнь Чонгука, старшего купеческого сына, вольная, полная приключений и наполненная страстью к морю. С самого детства он усердно учился узлы морские вязать, пушки бомбардирные заряжать, карту моря к семи годам, как свои пять пальцев знал, а кроме этого знал, как лучше изловчиться, чтобы и выгоду получить и безнаказанным остаться, за что рыночным побегам от других купцов и торговцев благодарен, яблоки таская.

Став взрослым, к его девятнадцати годам, за его спиной более сотни стран, более тысячи пересеченных километров, бессчётное количество успехов как в морских делах, так и в торговых и ровно столько же неудач, которые с каждым разом сбивали юного морехода с ног, но тот боролся, поднимался и шел вперед, словно ребенок, делающий первые шаги, вставал и падал, падал и вставал, набивая новые шишки и синяки. Но он знает, в чем секрет его успеха — это его семья.

Отец его — купец, много всего повидавший и знавший на этом свете, опытный мореход, что собственным делом и судном управляет, да сам по себе мудрейшего ума человек, носящий солидную уже белую бороду, и обладатель добрейших глаз теплого кофейного оттенка.

Мать Чонгука — столь же мудрая женщина, как и муж ее, завидная купчиха, не растерявшая своего антуража и простоты, скромная до ужаса, но явно знающая, чего стоит. Она растила Чонгука и двух его братьев, пока они не стали достаточно взрослыми, чтобы отправиться с отцом покорять морские дали и получать азы всего того, что нужно знать опытному торговцу.

А два брата его младших — Кальбо и Марк — главные задиры всего корабля. Они близнецы, так что с ними особенно тяжело из-за вечных авантюр, которые те устраивают чуть ли не каждый день. Но у Чонгука с ними хорошие отношения, пусть он и старший, но любит этих проказников на равных. В детстве все игры проходили вместе, да и сам старший Чон не был против поучаствовать в авантюрах братьев, а сейчас, будучи семнадцатилетними подростками, они находятся на рыцарской службе в королевстве, и получается, Чонгук единственный остался на помощь отцу с его нелегким делом.

Сегодня во всем доме суета в каждому уголке, кажется, поселилась, как постоянная гостья. Это всё потому что отец всё занят приготовлениями к королевскому приему, тут и там собирая сумки чемоданы с вещичками диковинными. Пробороздив Тихий океан вдоль и поперек до самой Индонезии, отец, наконец нашел достойное пристанище для своих товаров, решив заявиться с ними к самому королю Нейкеда. И Чонгук тоже появится на этом приеме, во что бы то ни стало.

Нейкед — выдуманное королевство. На севере территория королевства ограничена бескрайними равнинами, на юге находится непроходимая горная цепь, ограждающая королевство от ветров и разного рода хищников, на западе расположены вечнозеленые холмы, а на востоке преобладают бескрайние озера. В самом центре находится огромный величественный замок королевской четы Мин — многопоколенных правителей этих земель.

Местные жители рассказывали Чонгуку, когда он только впервые прибыл еще до знакомства с принцем около полугода назад, что здесь довольно красивые пейзажи, он, честно, само во всем удостоверился. Туманные горы, цветочные поля и горячие источники — только часть того, что скрывает на своих землях это королевство.

***

В этот день весь дворец сияет множеством ярких красок, будто кто-то взял и раскрасил серый невзрачный лист повседневной рутинной жизни яркими цветами широкими мазками, да выглядит это так непривычно и странно, что принц теряется, выходя из собственных покоев. Повсюду тут и там снуют слуги, занятые последними мелкими приготовлениями, в главном холе и тронном зале над каменными сводами и вдоль ранее голых стен развешаны гирлянды из разноцветных флажков на толстенных верёвках, в каждом уголке цветы благоухают восхитительными запахами, по началу щекочущими чувствительное обоняние, а главное всюду атмосфера праздника и мнимой свободы витает, ведь не каждый день в королевский замок целые ярмарки купеческие заезжают.

Сегодня самые зажиточные купцы со всего мира представят свой многочисленный товар правителю страны и его семье, а тот, кому посчастливится удивить королевскую чету, получит не самые плохие привилегии, что в купеческом деле имеют огромную роль. Залы и коридоры потихоньку уже начинают заполняться народом, а вместе с ним и разговорами, смехом, весельем, криками и самое главное — живым общением, что перестало существовать в стенах этого замка.

Так как, по случаю принятия гостей, занятия по этикету, верховой езде, изучению войн и тактических приемов прошлых лет юного наследника на сегодня отменены, принц решает найти Сынмина, тот, наверняка, расскажет ему кучу всего интересного, чем сможет занять его время. Юнги сквозь толпу громко хохочущих и разговаривающих между собой пузатых мужчин протискивается в тронный зал, где растянулись целые ряды невероятно разнообразных шатров, палаток, ларьков и прилавков с разными иностранными и местными фруктами, овощами, сладостями и крупами, так же можно найти пару палаток с заморскими тканями, драгоценностями и даже целыми сшитыми нарядами ручной работы. Окинув взглядом всё вокруг и так и не обнаружив нигде Сынмина, принц с понурой головой отходит чуть дальше от толпы, думая попробовать протиснуться на кухню, возможно, мальчишка занимается работой там.

Но не успевает Мин и на пару метров приблизиться к выходу из тронного зала, как кто-то перехватывает его за локоть и тащит назад, за штору огромного шатра, на пьедестале которого красуются четыре начищенных до блеска трона. Он брыкается и возмущается, пытаясь понять, кто, а главное зачем его тащит, но когда, скрывшись за ярко-красными бархатными шторами, крепкая хватка на руке исчезает, а самого принца разворачивают лицом к себе, Юнги лишь удивленно хлопает глазами широко раскрытыми.

— Ваше Высочество, прошу, простите за то, что так грубо, просто нас не должны видеть вместе, —перед Юнги стоит Намджун — лучший друг Чонгука, принц познакомился с ним не так давно, но зато слышал множество историй с его участием от возлюбленного по вечерам, когда они гуляли у заветного древа, — я от Гука, он просил передать, что будет ждать Вас несколько раньше сегодня.

— Ч-то? — растерянный Юнги лишь мотает головой, пытаясь обработать информацию. Что вообще Намджун делает во дворце? Почему Чонгук прислал его, а не сказал вчера сам при встрече? Как ему вообще сбежать из замка в такое раннее время? И другие вопросы неукротимым ураганом проносились в бедной голове принца.

— Ваше Высочество, сразу после окончания приема купеческих караванов переодевайтесь и идите к нему, он будет ждать.

— А., а он сам, здесь? — но Намджун уже успел скрыться за опущенными шторами, не услышав вопроса.

Мину срочно нужно найти Сынмина. Он бежит на кухню, где парня также не оказывается, и уже полностью отчаявшись, принц плетется в свои покои, где его ждет парадный наряд, расшитый драгоценными камнями, вычурными перьями, кружевами и прочей чепухой, которая считается нарядной. Шагая по коридору, украшенному разноцветными лентами и белыми, розовыми пионами, в него врезается запыхавшийся слуга:

— Ваше Высочество, простите меня, пожалуйста, — Сынмин чуть не сшибает с ног ошарашенного принца, — где же вы ходите, официальная часть вот-вот начнется, а Вы еще не одеты, пройдемте скорее.

Юнги чересчур осторожно берут за руку и ведут за собой в покои, пока он пытается сформулировать слова в более-менее понятные по смысловой нагрузке предложения. Но вот словом он не обмолвился ни пока скидывал с себя повседневную одежку, ни когда Сынмин помогал ему застегивать парадный кафтан и натягивать портки, потому что время беспощадно наступало им на пятки. Пока слуга носится по покоям в поисках золотой короны, украшенной искусными бриллиантами и сапфирами, которую буквально пару часов назад натирал до блеска, а девушки-служанки наносят на точеное лицо пудру, румяна, укладывают волосы с помощью расчески да гребня, принц оглядывает себя в зеркало.

Этот расфуфыренный кафтан, сапоги эти кожаные ручной работы, волосы его блондинистые, не торчащие в разные стороны от порывов ветра, а аккуратно лежащие идеальным пробором, изобилие украшений, которые на него навесили в непомерных количествах — ему всё это не нравится, смотря вчера на свое уставшее отражение в грязной свободной рубашке, потрёпанных сапогах и с широкой улыбкой на лице после вечерней прогулки, оно и вправду нравилось ему гораздо больше, чем то, что видит перед собой прямо сейчас. Это не то, что он хочет, не то, что приносит ему удовольствие, вообще не то.

Когда, кажется, на весь замок звучат фанфары и глашатай объявляет каждого члена королевской семьи Мин, запыхавшийся Юнги еле как успевает занять свое место между матерью — королевой Мин и принцессой Сонён — его младшей сестрой, что заботливо лишь движением маленькой ручки, облаченной в полупрозрачную перчатку, поправляет его слегка съехавшую от быстрого бега корону на блондинистых волосах, возвращая ту на законное место. Семья под аплодисменты и поклоны всех собравшихся в зале занимают свои места — прямо по середине зала в огромном бархатном шатре ярко-красного цвета на пьедестале стоит четыре трона: два больших рядом — для короля и королевы, и два поменьше по обеим сторонам — для принца и принцессы.

Стараясь пройти с самым непроницаемым лицом, Юнги усаживается на трон по правую руку от отца и, наконец, выдыхает, окидывая взглядом всё вокруг. Да, прием в этом году удался, купцы постарались на славу. Сейчас отец должен будет произнести речь о том, как важно купеческое дело для страны с экономической, политической и социальной точки зрения, что торговцы должны не обманывать своих покупателей, а наоборот, быть честными и благодарными за то, что могут свой товар кому-либо продать, пожелает урожайного года, новых перспектив и удачи в делах, и на этом официальная часть будет закончена. Дальше — самое интересное, вместе с женой и детьми король будет обязан посетить каждый шатер, палатку, ларек или прилавок, рассмотреть, попробовав и оценить представленный там товар, выбрав далее то, что ему больше понравилось и запало в душу изощрённую.

Всё бы ничего, Юнги не в первый раз участвует в подобных приемах, если бы из-за своего шестого чувства, что нашептывало игриво ему на ухо, он не почувствовал на себе пристальный, будто насквозь прожигающий, взгляд. Это заставило принца поежиться, а табун мурашек пробежаться вдоль позвоночника неприятной липкой волной, поэтому он начал всматриваться в толпу, пытаясь найти взглядом нарушителя своего спокойствия. В толпе, прямо около шатра с тканями заморскими, взгляд юного наследника натыкается сначала на рыжую макушку, а потом и на человека, что смотрел на него не отрываясь, кажется, даже не моргая.

Юнги никак не ожидал увидеть здесь Чонгука, хотя, если пораскинуть мозгами, это вполне логично, ведь он сын одного из тех крупнейших иностранных купцов, что просто не могли не появиться на королевском приеме. Сегодня он одет особенно хорошо — ничего вычурного, просто, легко и красиво. Обычные портки с цветными ниточками, перьями и цепочками на поясе, хлопковая нежно-бежевая рубаха и воздушный длиннополый сюртук. Принц слегка рдеет щеками, стесняясь своего внешнего вида, ведь по сравнению с ним, он одет ярко, по-богатому, слишком пестро и вычурно.

Их взгляды пересекаются, и в глазах обоих зажигаются огоньки, прямо как, когда два камня сталкиваются друг с другом при определенной силе, и рождается иска, разжигающая то самое пламя — пламя бесконечной любви, искреннего обожания и чистой влюбленности. Как из-под толщи воды Юнги слышит, что его кто-то зовет, сразу же выныривая из своих мыслей и глубины чужих глаз. Принцесса Сонён теребит его рукав, в третий раз повторяя, что пора идти, отец ждет. И принц на ватных ногах встает, мысленно прощаясь с Чонгуком, и догоняет отца, взяв младшую сестру за руку.

Как и подобает юному наследнику, Юнги вместе с королем пробует, трогает и нюхает всё, что ему только дают, мысленно делая заметки в голове, чтобы потом помочь с решением отцу, выбрав всё по честности. Когда палатка со свежими фермерскими яблоками и грушами остается позади, а впереди стоит шатер с тканями самыми изысканными, у принца замирает дыхание, потому что там, именно там стоит его возлюбленный, его Чонгук, и улыбается нежно, так, будто не понятно откуда взявшаяся роза только что расцвела на его губах.

Здесь уже королева дает себе свободу, трогая на ощупь почти все ткани, что были в шатре, примерно выбирая, какие можно будет купить для пошива платьев новых и красивых для нее, а какие для дочери. Юнги в это время стоит всё время позади, не двигается, не дышит даже, пока в паре метров от него стоит такой же обескураженный Чонгук, а прямо за его спиной отец строгий почти что в макушку светловолосую дышит. Но они якобы не знакомы, нет, просто не могут быть, так что даже с мимолетными взглядами нужно быть осторожнее.

Принц, скорее по привычке, бездумно ходит между рядами, делает вид, что что-то рассматривает и привычно кивает отцу или матери на очередную просьбу, и лишь редкие встречи взглядом с другими глазами теплого карего цвета напоминают о том, что нужно лишь еще немного потерпеть, и он сможет, наконец, наполнить свое сердце тем трепетным, нежным и всепоглощающим чувством, любовью венчающимся.

В противоположном конце зала, около странного фиолетового шатра с желтыми продолговатыми фруктами, Юнги замечает парнишку в парадном костюме глубоко зеленого цвета и берете тому в цвет, сразу же прося у отца разрешения отойти "Желтые огурцы диковинные поближе рассмотреть" и бежит туда со всех ног, боясь быстро потерять слугу из виду, который, если честно, даже и не собирается куда-либо двигаться или уходить, оживленно переговариваясь с тем, кто мелькал уже сегодня на горизонте.

Всеобщее внимание принцу вовсе не льстит, особенно сейчас, когда он передвигается по тронному залу, сверкая золотой драгоценной короной, а тут и там каждый кланяется ему с в зубах скрипящим "Ваше Высочество", пусть Мин и понимает, что не будь сейчас этой безделушки на его голове, никто бы даже и бровью не повел, даже не знав принца в лицо. Добравшись, наконец, до Сынмина, Юнги застаёт его в неожиданной компании, находя слугу слишком смущенным и до ужаса болтливым на всякие глупости. Завидев принца, разговор утих, а головы, как и подобает, мгновенно склонились вниз.

— Ваше Высочество, — звучит почти в унисон.

— Ким Намджун, не думал, что застану тебя дважды за сегодняшний прием, да еще и в компании моего главного помощника, — Юнги выдыхает, когда острые взгляды как минимум половины зала перестают колоть его спину, заметно расслабляясь в компании знакомых ему людей.

— В-вы знакомы? — ошарашенный Сынмин поднимает взгляд, переводя его то на одного парня, то на другого.

— Даа, было дело, — добродушно выдыхает Намджун, — познакомились как-то на ярмарке, когда Его Высочество из дворца сбегал, я тогда здорово чуть не огреб, убегая от стражников, — он смеется, подтрунивая над принцем, ловя смешинки в чужих глазах.

— Не думаю, что сейчас самое время вспоминать наши приключения, — Юнги подходит к Сынмину, подхватывая того под локоть, уводя чуть дальше от чужих ушей.

Оказавшись в менее оживленной части зала, Юнги наклоняется к уху слуги, шепча просьбу прикрыть его сразу после окончания приема, потому что ему нужно будет удалиться по неким непредвиденным обстоятельствам. Сынмин, конечно же, не может отказать, и смотря на радостные и искрящиеся глаза принца, у него в на душе неприятный ветерок утихает, а уверенность, что всё он делает правильно, возрастает в геометрической прогрессии.

Прием растягивается, словно грязь болотная, на несколько часов, которые Юнги целыми веками кажутся. Больше ни фрукты диковинные, ни ткани парчовые его не интересуют, ничего не доставляет удовольствие, не трогает душу его, лишь встречей скорой дышащую.

В голове принца настойчиво крутится множество вопросов, и все они начинаются с банального "Почему?" Почему время такая жестокая штука? Почему, когда сердцу хорошо, когда чувство правильности и комфорта завладевает всем существом, оно бежит, будто торопится опоздать на важнейшую в жизни встречу? Почему сейчас противное времяисчисление будто замерло, заставляя чуть ли не каждую секунду смотреть на часы и проверять, двигаются ли вообще резные стрелки на импровизированном циферблате.

После окончания приема принц как только быстро может добирается до покоев, где Сынмин учтиво оставил белоснежную рубаху, заведомо зная, что принц не хотел бы выглядеть броско и вычурно, натягивает те сапоги, стоящие за ширмой и спрятанные от нежелательных глаз, и через запасную лестницу, ведущую в конюшню, незаметно выбирается из дворца, направляясь знакомой, выученной наизусть дорогой к полю, что сердцу безбожно мило.

Издалека завидев каштановую макушку, Юнги прибавляет шагу скорости, мгновенно оказываясь в чужих распростертых объятиях. Он выдыхает, наконец, ощущая спокойствие за весь этот напряженный день, к груди монотонно вздымающейся в такт вдохам и выдохам прижимаясь. Приятная тишина окутывает обоих, словно пуховое одеяло накрывая обоих, она в волосах юного принца путается, как и пальцы с мозолями шершавыми затолок блондинистый заботливо оглаживают, и нет в этом моменте ничего слаще невинных прикосновений. Руки Юнги по груди и шее скользят, легкой одежкой прикрытым, ложась на шею возлюбленного, что мурашками трепетными сразу же покрывается.

— Не думал, что увижу тебя сегодня во дворце, я совсем не ожидал, — юный принц шепотом теплым на ухо чужое лепечет, глаза от родных объятий прикрыв.

— Я не мог упустить и единого шанса увидеть Вас, — Чонгук мерно поглаживает чужую светлую макушку, чувствуя, как слегка сжали его волосы на загривке маленькие кулаки, — мое сердце трепетало лишь от одной мысли, что я смогу наблюдать за Вами во всем Вашем величии.

Он не видит, но полностью уверен в том, что непременно румянец скромный чужие щеки окрасил.

— Кажется, когда наши взгляды встретились, мое сердце престало биться, — принц немного отстраняется, но руки с шеи чужой не убирает, при этом мило и до бабочек смешно дуя прелестные губы и щечки, — мог бы и сказать, что будешь на приеме.

— Но тогда бы я лишил себя такой возможности, Ваше Высочество, — на лице с острыми чертами проступает мягкая ухмылка, а с губ срывается смешок, — Истинным удовольствием было наблюдать за твоим растерянным выражением лица, Юнги.

Мин и сам улыбается, потому что всё — та невесомая грань, прочерченная самим Чонгуком не понятно для чего, наконец, в край стерта. Он никому ни за что во веки веков не признается, как сильно любит этот непринужденный, порой проскакивающий, игривый тон, эту ухмылку, самыми красивыми цветами расцветающую на чуть суховатых губах, и когда к нему не противным и до тошноты доводящим "Ваше Высочество" обращаются, а просто Юнги. Конечно, с уст возлюбленного и "Ваше Высочество" срывается порой, но оно другое, не монотонное и сухое, а наполненное всей той любовью, что теплится где-то под кожей.

Вот он, настоящий и ничем не скрытый Юнги — мальчишка шестнадцатилетний, влюбленный и испытывающий самые светлые, искренние, нежные и трепетные чувства. Птица, что заточена в золотой клетке, запертая за прутьями решетки, пусть и в драгоценной отделке, но холодным железом обжигающими;

птица, что желает свободы больше всего на свете, да мечты свои лелеет, на двоих разделяя со свободной, но такой же несчастной от любви своей птицей другого полета.

— Так в чем же причина того, что сегодня мы встречаемся с тобой не на закате, как обычно, а в самый разгар солнцестояния? — Юнги размещается, как и в прошлый раз, на чужом плече, опустив голову и сцепив их пальцы вместе, пока Чонгук сидит и спиной опирается на величественное древо.

— На самом деле, я пришел к тебе не с хорошими новостями, поэтому, думаю, лучше рассказать сейчас, — принц только сейчас обращает внимание на то, как напряжена чужая спина, да и все его мышцы в целом, а сам Чонгук будто тоскует по чему-то или кому-то очень сильно. Он выпускает чужую руку, когда парень подтягивает к себе сумку, неизменно везде вместе с ним путешествующую, и достает оттуда заметно повядший венок, который буквально вчера получил в подарок.

Честно, Юнги даже уже забыл о нем, думал, что Чонгук выкинет его в первые же минуты, как их пути разойдутся, но вот сейчас, когда парень вытаскивает это потухший венок, Мин начинает беспокоиться.

— Ты же знаешь, что я не местный, — он начинает издалека, плавно подводя к оглушающей разум информации, — что мой отец - иностранный купец. Сегодня прошел королевский прием, который был основной целью нашего прибытия сюда, понимаешь, — и Чонгук так надеется, что ему не придется договаривать самому последнее предложение, что Юнги сам догадается и сам все осознает.

— Значит ли это, что не свидимся мы больше? — две бездонные галактики смотрят прямо на бедного Чонгука, у которого сердце замирает в муках тягостных, да собственные чувства в огромный булыжник превратились, утягивая назад в пучину страшных мыслей о разлуке. Только вот разница в том, что эта разлука не на сутки, не на неделю, а на неопределенное количество лун и рассветов, — пожалуйста, не говори, что я вижу тебя в последний раз, — принц на тихий шёпот переходит, потому что в собственной голове звенит оглушающе..

— Мой принц, Ваше Высочество, я уже поклялся однажды, — Чонгук на колени перед наследным принцем падает, не в силах груз такой на плечах вынести, к земле блаженно тянущий, и голос его надрывается, — жизнью собственной поклялся, что целиком и полностью Ваш, от кончиков пальцев и до кончиков волос, обещал, что не оставлю, что буду рядом. Знали бы Вы, как тягостно мне собственные обещания не держать, как мир мой рушится где-то внутри, там, под рёбрами, болит постоянно, но и противиться судьбе я не в силах.. — прерывается и пальцы с кольцами дорогими целует, нежно трепетно, в последний раз.

— Обещаю, я обещаю тебе, Юнги, я вернусь, — еще одна попытка на чужие глаза со слезами застывшими посмотреть не венчается успехом, и Чонгук с колен поднимается к понурому, опустившему голову принцу прижимаясь, его спину ладонями крепкими оплетая, — я обязательно вернусь. Я не оставлю тебя, слышишь, немного подождать, и я обязательно вернусь.

— Я буду ждать, обязательно. Всегда, — и плотину прорывает, ни одна дамба не выдержит той боли, что на душу юную легла.

Юнги в плечо чужое утыкается и плачет. Плачет так, как никогда себе не позволял, со всхлипами и навзрыд, рубашку чужую насквозь мочит и глаза свои красные, больнючие, прячет в шее. Чонгук пахнет ладаном, а еще свечами восковыми и морем вольным, и принц каждую частичку пытается в памяти, как и всегда сохранить: кожа мягкая, загорелая, а мышцы под одеждой твердые и крепкие, где-то по спине его мягко поглаживают ладони шершавые, всю поддержку показывая, а на собственной макушке слезы соленые в волосах теряются. Подняв голову, Юнги встречается с чужим взглядом, воспаленным, соленым и потерянным, и обнимает сильнее.

Они сильные, они справятся, это не станет причиной чего-то ужасного, лишь препятствие на пути первых чувств, самых сильных и ярких из всех испытываемых.

***

— Помнишь Намджуна? — спустя некоторое время, когда буря, наконец, утихла, и на сердцах обоих установился спокойный штиль, спрашивает Чонгук.

— Конечно, — Юнги даже пропускает смешок, — ты буквально сегодня присылал его ко мне предупредить о встрече.

— Ах, да, точно, запамятовал, — Чонгук в ответ на улыбку принца улыбается тоже, так, что вокруг его глаз морщинки образуются, — так вот, он будет нашим с тобой средством связи.

— Что? Намджун? — Юнги смеется. Не знает почему, зачем и от чего, но смеется, обнажая ровный ряд зубов и бледно-розовые десна. С Чонгуком всегда так, слишком хорошо и самозабвенно, он знает, что не уснет этой ночью, но не насладиться этими мгновениями не может.

— Я серьезно, не смейся, — темноволосый, кажется, дует губы. Завтра обязательно должен выпасть снег, прямо в разгар весны, вот тогда пойдет молва по всему королевству, — я поговорил с ним, и он согласился передавать твои письма мне и наоборот, мои письма тебе, так что ты не останешься один, обещаю.

— Хорошо, — принц вновь помрачнел, а с его губ испарилась улыбка, как испаряется роса с ранним восходом палящего солнца, — во всяком случае, это лучше, чем ничего, так ведь..

Чонгук не отвечает, он приподнимает лежащую на его плече голову, обхватывает обеими ладонями чужие щеки обожаемые, разворачивая к себе, и приближается. Между губами меньше сантиметра, а дыхание переплетается, оседая теплом на устах. Секунда, и Юнги чувствует, как его губы накрывают чужие, с ранками небольшими, но мягкие настолько, что ни с одной пуховой периной королевской не сравнится, и приятные, как ни какие шелка на всем белом свете. Одновременно со сладким прикосновением в голове успевает пронестись эшелон мыслей и взорваться ни одна тысяча звёзд. Но всё это неважно, важно лишь то, что происходит сейчас.

Почему, когда происходят самые приятные вещи, глаза сами по себе закрываются? Потому что, все самое волшебное и лучшее в этой жизни нельзя увидеть, можно лишь прочувствовать всей своей необъятной душой. И Юнги невольно закрывает глаза, мгновенно утопая в океане чувств, что по венам из его сердца льются горячим потоком к кончикам пальцев, по всему организму разнося эйфорию воздушную.

Чонгук понимает, что младший сейчас не с ним, он где-то далеко, возможно, в космосе, а возможно, изучает самые далекие закоулки собственной души — невозможно понять. Поддавшись секундному порыву, сопровождаемым скрипящим в голове "либо сейчас, либо никогда", губы накрывают чужие, а вот что делать дальше, никто не знает, так бывает.

Принц прижимается ближе, всё тепло на двоих разделяя, и двигает губами, пытаясь ощутить всю сладость своего первого поцелуя, и Чонгук решает, что была не была, он будет делать так, как велит его сердце, бешено стучащее под ребрами. Отстраняясь только лишь для того, чтобы сделать столь нужный глоток воздуха, а потом возобновляя поцелуй с новой силой, еще слаще, горячее, приятней, в головах обоих, на удивление, пусто. И нарушать это будет великим кощунством. Чонгук шепчет в поцелуй:

— Я сделаю всё возможное, чтобы вернуться к тебе, обещаю.

— Знаю, — Юнги тоже шепчет, боясь спугнуть то наваждение, что витает в воздухе рядом с ними, — я буду ждать тебя так сильно, ведь ты уже забрал часть моего сердца, а, как известно, это опасно для жизни.

Юнги стеснительно косится, протягивая старшему подарок, вытащенный из ниоткуда, — Вот, возьми..

— Это.. венок из одуванчиков?

— Да, — на выдохе произносит принц и надевает цветочную композицию темноволосому на голову, — выкинь тот, прошу. Он выглядит не так хорошо на твоих волосах, как этот.

— Но когда ты успел?

— Не важно, — два взгляда, глубиной с Марианскую впадину, встречаются и так и замирают, утопая друг в друге.

— Я люблю тебя, — тихим шепотом произносится одновременно...